Женщины и вино. Предисловие

               



                ЖЕНЩИНЫ И ВИНО
Странные во многих отношениях дневниковые записи, заметки и письма столь же странного человека, которые мы после долгих колебаний и сомнений, связанных с нашими представлениями об этических нормах, решились, наконец, опубликовать, ни в коей мере не претендуют на художественный анализ (не говоря уже о научном) этой страшной, коварной и неизлечимой болезни. Беллетристика и психиатрия знают достаточно примеров подобного рода. Попытки искоренить или хотя бы окультурить пьянство предпринимались во все времена, почти во всех странах и при всех политических режимах. За перо брались светила литературы, философии и науки — безуспешно. Истина, рожденная в древности, — “Кто пил, будет пить!” — продолжает ею оставаться по сей день, несмотря на все достижения медицины, и в частности психотерапии. Добровольное, вполне осознанное безумие, охватившее все слои общества сверху донизу, продолжает делать свое черное дело, разрушая сами основы жизни.
Однако, человечество, предаваясь ему, за многие века своего бытия так и не деградировало и не вымерло от алкоголизма. Не так страшен, оказывается, черт да и его малютки в том числе... Десяток-другой миллионов спившихся людей демографический баланс только улучшали, на прогресс никакого влияния, даже отрицательного, не оказывали, а в известной мере способствовали ему, так что петь аллилуйю рановато и не стоит. Если люди постепенно вымрут, то по другой причине — на пороге уже стоят
в обнимку СПИД с наркоманией, — а эта парочка посерьезней! Никуда не денешься и от непрекращающихся локальных войн, которые могут в одночасье, по наитию какого-нибудь очередного политического параноика, привести к мировой бойне. Возможно, тут уж за полным и бесповоротным самоуничтожением дело не станет. Увы!
но мечи на орала перековке не поддаются, и он, меч, не прейдет до кончины мира. Словом, о такой мелочи, как алкоголизм, нечего и беспокоиться!
И все же публикатор, многие годы размышляя на эту тему, в глубине души надеется на некоторую профилактическую полезность своего скромного труда. Иначе
за него не стоило браться, иначе в итоге выходило то, что имела в виду его знакомая старуха, любившая повторять: “Писала писака — читала собака”. Уж слишком много на его памяти (если кто пороется, найдет и в своей!) близко и просто зна¬комых людей, симпатичных, далеко не бесталанных, далеко не бесполезных, глупо и трагично погибших от беспробудного пьянства, а случайно выжившие доживают свой век, влача жалкое и недостойное их существование. Говорить о разрушенных семьях, предательстве жен и презрении детей, многие из которых пошли по стопам отцов, о равнодушии и попустительстве общества, обо всем, что разлагает душу, мозг и тело — смысла нет, ибо сказано об этом предостаточно...
Главная фигура “Записок”, так сказать “герой”, Вадим Петрович Стрижаков*, — лицо не вымышленное, а дневник, который он вел в течение многих лет, им для публикации не предназначался. По-видимому, одинокий с первого дня своего появления на свет, он находил в нем какое-то утешение. Время от времени надолго забывал о нем, в тяжелые минуты возвращался, снова забрасывал и так до последних дней своей жизни.
Погиб он в пьяной драке при невыясненных обстоятельствах. (Нам они в общих чертах известны.) Преступление осталось безнаказанным, впрочем, как и многие другие, совершенные на “бытовой почве”.
Прямые наследники его убогого состояния после похорон разъехались, и с тех пор их след простыл. Все из его скарба, что могло пригодиться в хозяйстве, растащили соседи, а бумажный хлам, то бишь архив, они же выбросили на помойку. Там и нашел его ваш покорный слуга...
Познакомились мы с Вадимом Петровичем случайно, на русской ниве, в пивной, что торчала когда-то впритык к Ленинградскому рынку. Потом ее, слава Богу, спалили и, скорее, намеренно, чем по пьянке.
Узнав, что я журналист, бывший в употреблении, он ухмыльнулся, ничего не сказал и лишь после более тесного общения, читай, двух бутылок водки, миролюбиво заметил, что мы, журналисты, сравнивая себя, с легкой руки какого-то американца, с проститутками и называя свою профессию древнейшей, льстим себе. Для обозначения нашего брата есть более короткое и более емкое русское словцо. «Проститутки, — говорил он, в нравственном отношении во все времена стояли выше, намерений своих не скрывали, за “правду” не боролись,
до “истины” не докапывались, людские пороки не исправляли и не совали длинные горбатые носы в замочные скважины. По-настоящему врать мы еще не научились, но, учитывая нашу природную склонность к самообману и мелочному вранью, быстро научимся». Пришлось промямлить, что в большую прессу меня из-за подмоченной биографии и отсутствия партбилета не пустили, а журнальчик, в котором я дурака валял, политикой не занимался. “У нас от политики одно спасение — в могиле”, — был ответ.
Не одну ночь мы провели с Вадимом Петровичем в его небольшой чистенькой квартирке за разговорами о житье-бытье. Пили пока глаза не слипались от усталости и внезапно наступавшей скуки.
Он был интересен, никогда не пил до упаду и за чужой счет, не сквернословил (матерщину не любил и называл ее “спермословием”) и будучи даже в сильном подпитии сохранял речь и манеры правильно воспитанного человека.
Основной мотив, подвигнувший нас на публикацию его записок, заключается в том, что одним из глубочайших убеждений покойного, которое мы отчасти разделяем, было страстное желание доказать самому себе, что корни алкоголизма уходят не только в наследственность, быт и социальные условия жизни, не только в перекосы воспитания и психологическую неустойчивость, не говоря уже о якобы исторической предрасположенности русского человека к пьянству... Все это цветочки! Главная вина в нашем повальном пристрастии к зеленому змию, по его мнению, лежала, лежит и долго еще будет лежать на... женщинах — матери, жене, любовнице, всех, кто так или иначе оказывал богомерзкое влияние на судьбу будущего алкоголика. Он считал, что ни медицина со всеми ее психотерапевтами и психоаналитиками, ни общественное мнение, ни странноватые клубы анонимных алкоголиков, ни даже общее благосостояние не способны в нашей стране справиться с эпидемией алкогольной чумы. Ее может победить только... женщина — мать, жена, любовница, — которые от недомыслия и эмоциональной тупости в то же время готовы столкнуть и утопить в пьяном болоте любого, даже очень сильного человека.
К сожалению, сие совершается на каждом шагу. Более того, в противоестественном
и неосознанном стремлении превзойти во всем “мужика” (нынче все поголовно стали мужиками — от президента и диктора телевидения до ханыги, а кобели и суки “мальчиками” и “девочками”!) и добиться экономической независимости женщины сами ударились в пьянство, превращаясь буквально на глазах в грязное человеко¬подобное существо, еще более мерзкое, чем последний забулдыга. Впрочем, и к тем, и
к другим В.П. Стрижаков относился терпимо и не осуждал.
Справедливости ради отметим, что знаем женщин*, живущих с алкоголиками, переживающих, возясь с ними, все мыслимое
и немыслимое и... слов нет, они доживают вместе до старости, иногда до глубокой,
и умирают — тут уж кто кого переживет.
Не сомневаемся, что, утверждая такую ересь, можем навлечь на себя праведный гнев образованных и умных представительниц славного племени. Бог им судья!*
По этическим соображениям мы не включили в сборник многие записи и письма Вадима Петровича, имеющие прямое отношение к его матери, жене и дочери, о которых он был, мягко говоря, невысокого мнения**. Глухое, сдержанное презрение, сквозящее в каждом слове, написанном о них, может быть неправильно истолковано. Посему ограничимся одним его замечанием: “Первую я не просил меня рожать,
а вторую не уговаривал выходить за меня замуж, сама полезла в петлю”. На вопрос, как же он не доглядел, ответил: “Им довольно ловко удается скрывать свое нутро до замужества. На деле она оказалась невоспитанной и малообразованной бабенкой, злой, как лысый черт, от собственной глупости. Кстати, Сократу тоже не повезло с женой, и, родись он в наше подлое время, наверняка спился бы!” О дочери Вадим Петрович помалкивал. Из вторых рук нам известно, что она, неудачно выйдя замуж
и кого-то родив, стала спиваться, после чего муж ее бросил.
И последнее. Форма коротких рассказов о женщинах, с которыми сводила судьба Вадима Петровича, выбрана не случайно. Разобраться в бумажном хаосе, оставшемся после его смерти, оказалось нам не по силам, и мы пошли по наиболее легкому пути, отобрав и отредактировав, елико возможно, все более или менее законченное. Отдельные записи мы снабдили заголовками, которые он, скорее всего, не одобрил бы. Но, согласитесь, книжка без оглавления — то же, что, простите за банальность, Венера Милосская с руками и без головы.
За пределами основного текста остались также слишком интимные сцены и весьма любопытные рассуждения В.П. Стрижакова о политике, религии, нравственности и прочих вещах, не имеющих прямого отношения к теме.
Считаем своим долгом выразить глубокую благодарность художнику И. Гурьеву за помощь, оказанную при издании “Записок”.
Две цитаты из записной книжки 
В.П. Стрижакова
Отрывок из письма Л.Н. Толстого к сыну:
“Я, как очень увлекающийся человек, прошел в моей юности через этот постепенный ход удовлетворения похоти, но у меня, как и у всех молодых людей нашего времени, были очень определенные правила и идеалы. Правила были очень глупые, аристократические, но они сдерживали меня. Для меня, например, мысль о том, чтобы делать то, что вы делаете, — пить
с мужиками и кучерами водку или перед людьми выказать свое пристрастие к крестьянской
девушке, было так же невозможно, как украсть или убить. Идеалы же жизни были такие, при которых я должен был продолжать жизнь, которую вели отец и дед, то есть составить себе видное и уважаемое общественное положение, и для этого должен был быть утонченно образован, как они, и так же мнимо благороден. Идеалы эти теперь кажутся мне дикими, вероятно и тебе тоже, но идеалы были во мне так тверды, что удерживали меня от многого и отвлекали от всего того, что мешало достижению их. Есть еще семьи наши дворянские, в которых еще живы такие идеалы и держат
в узде молодых людей. Я думаю, и ты знаешь таких. Идеалы эти несвоевременные и должны разрушиться, и потому молодым людям, воспитанным под их влиянием, придется во многом разочароваться в жизни и пострадать, но воспитываться им лучше. Они не погибнут в цвету, как можете погибнуть вы, не имеющие никаких идеалов.
Ваше положение — и таких, как вы, очень много — очень страшно именно потому, что вы не признаете никаких ни правил, ни идеалов, и потому, как на рельсах, катитесь под крутую горку похотей и неизбежно вкатываетесь в вечно одно и то же болото, из которого почти нет выхода, — женщины и вино”*.
В главе VIII первой части “Войны и мира”, написанной в конце 1863 или в начале 1864 г.,, т.е. через год с небольшим после своей женитьбы, Л.Н. Толстой вложил в уста Андрея Болконского следующие слова, обращенные к Пьеру:
“— Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого. Все истратится по мелочам. Да, да, да! НЕ смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего-нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя все кончено, все закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом…
— Моя жена, — продолжал князь Андрей, — прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которой можно быть спокойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя…
— Ты не понимаешь, отчего я это говорю… Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, — сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. — Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, — и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной — и, как скованный колодник, теряешь всякую свободу.
И все, что есть в тебе надежд и сил, все только тяготит и раскаянием мучит тебя… Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем — вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что-то есть, а ничего, ничего, ничего”*.
Отрывок  из  письма
первой жены  В.П. Стрижакова
к  составителю
Я была женой этого человека и, смею думать, хорошо его знаю, знаю лучше кого бы то ни было. Прожила я с ним двенадцать лет, а потом не выдержала, мне стало жаль себя и ребенка. Такой муж мне не нужен, не нужен такой отец и моему ребенку, и мы ушли от него. Не сомневаюсь, что многие женщины, после прочтения его писем ко мне, меня осудят, найдут, что я поступила подло, бросив в беде такого человека, другие, наоборот, скажут, что я поступила правильно. Сама я, в глубине души, считаю, что в известной мере совершила предательство, и единственным оправданием мне может служить лишь мой слабый характер. Я безвольная женщина, другая, может быть, боролась бы за него, лечила и, возможно, вылечила… Я не выдержала, я просто не могла выдержать, когда на карту была поставлена дальнейшая жизнь нашей дочери. Потом он стал писать мне письма, умаляя вернуться. Клялся, что бросит пить, уверял, что все наладится, но я ему уже не верила, через все это я уже давно прошла, нас уже ничто не связывало, что-то внутри у меня к нему оборвалось. В душе — пустота и ничего, ничего совершенно. А потом он погиб. На похороны я не пошла и не позволила дочери. После него осталась вот эта пачка писем, раскладушка
и несколько книг из когда-то прекрасной библиотеки, которую начал собирать еще его дед.
Меня не интересует, как попали к вам его дневники и письма. Если собираетесь их опубликовать, изменив фамилии и имена — на здоровье, не возражаю. Если хоть одного человека они отвратят от пьянства, от бесцельного, тупого существования,
если хоть одна семья не распадется, если хоть одна мать будет похоронена уже трезвым сыном, в чем я сомневаюсь, можно будет сказать, что вы не зря потратили свое время. Беда в том, что болезненно пьющие люди, как правило, не читают, алкоголики тем более, а здоровому человеку, боюсь,
и читать будет противно, исключая разве что психиатра с его профессиональным интересом. Люди, пьющие водку умеренно, как говорится, для разрядки, не теряя головы, пожалуй, не без интереса прочтут его писания, но потом пожмут плечами и скажут: “Ну и что дальше?! Исправлять мир глупо, тем более что и погромче вас были витии…”*
_____________________________________________


*И погромче вас были витии,
   Да не сделали пользы пером,
    Дураков не убавим в России,
     А на умных тоску наведем.
                Н.А.Некрасов
* …Порочный человек не всегда дурной человек. Нередко, вне узких рамок своей пагубной страсти, порочные люди являют такие стороны души, которые многое искупают. Наоборот, так называемые хорошие люди подчас, при внешней безупречности, проявляют грубый эгоизм и бессердечие... Недаром Достоевский сказал, что в России добрые люди — почти всегда пьяные люди, и пьяные люди — всегда добрые люди. Выслушав это мнение, Толстой сказал мне радостно: “Ну, вот, вот и я это всегда думал и говорил, — это различие необходимо делать!” (Кони А. Ф. “Воспоминания”).
** Поднаторевший в литературе читатель, определенно, отождествит личность нашего героя со скромной персоной публикатора. И ошибется! Это не так, и нам не составило бы большого труда доказать неправоту читателя, но не станем этого делать, поскольку вызовем тем самым еще большие подозрения. Промолчим, а там — думайте, что хотите!