Прошлое остается с нами. вместо предисловия

Нас, родившихся в 30-х годах, кто-то образно назвал “поколением детей расстрелянных отцов”.
   Прокатившиеся по стране волны репрессий, войсковые операции против японских самураев, штурм линии Маннергейма... И, наконец, Великая Отечественная война множили количество детей-сирот среди моего поколения.


   – Безотцовщина, – тыкали в нас пальцами раскормленные бабы – жены работников тыла. Их мужья запасались “бронью”, валяясь о ногах руководителей оборонных предприятий и секретарей парткомов. Другие, не получив “бронь”, прошивали тело ржавыми гвоздями, вдыхали сахарную пудру, втирали в нанесенные себе порезы слизь, соскобленную с не знавших зубной щетки зубов. Некоторые из них на ночь намертво притягивали бинтами к телу руку, чтобы через какое-то время та высыхала, теряя подвижность.
   – Безотцовщине и так достаточно, –рассуждал, распределяя собранные американскими рабочими   для детей-сирот подарки, сухорукий школьный завхоз – сосед по коммунальной квартире. Вручив от щедрот своих мне и многим другим детям по лыжной шапочке, он приволок домой, несмотря на искалеченную руку, целый ворох одежды. Эту одежду демонстрировала не общей кухне, вертя жирной грудью и большим задом, затянутыми в блестящий американский бархат, его жена, не замечая от прихлынувшего счастья, как тихо капают из глаз женщин горькие вдовьи слезы.
   Прошло несколько лет, и установившуюся было тишину взорвали залпы Великого освободительного похода под командованием бывшего капитана Советской Армии – маршала Ким Ир Сена. В этой развязанной по соглашению с Кремлем северокорейским режимом мясорубке стали перемалываться жизни моих старших сверстников.
Затем были Берлин, Будапешт...
   Девчонкам – моим сверстницам, чья первая любовь рассыпалась автоматной очередью на каменных улицах Будапешта, расстреляна с “Фантомов” в мрачных джунглях Вьетнама, среди залитых солнцем тысячелетних пирамид фараонов Египта, раздавлена гусеницами танков в песках Синая. Моим друзьям, не шагнувшим из юности, посвящается это короткое путешествие. Путешествие в юность.
                ***
  Последние солнечные дни короткого сибирского лета. Плывут в прозрачном небе увлекаемые слабым ветерком одинокие паутинки, унося маленьких путешественников в неизведанную даль. Пылит за легким “уазиком” с геологическими “крылышками”, нанесенными на передних дверцах, проселочная дорога, петляющая по отрогам Кузнецкого Алатау.
   Воспользовавшись приглашением главного инженера экспедиции, я еду в заброшенный поселок изыскателей, где более 30-ти лет назад начинал свою трудовую деятельность после окончания геологоразведочного техникума.
   Где-то в середине пути эта дорога поворачивала к лесу, встречавшему одиноких путников небольшой, по сибирским масштабам, рощей. Казалось, что часть деревьев, словно сговорившись между собой, выскочили в веселом хороводе по пригорку навстречу солнцу и пышному разнотравью и так и остались здесь навсегда, венчая эту красоту. Красоту, наполненную пением и щебетанием птиц, разноцветными бабочками, гудящими шмелями и пчелами, перелетающими от цветка к цветку.
  Маленький ручеек, вытекающий из-под замшелых плит песчаника, терялся под слоем опавшей листвы. Затем, весело журча, выбирался к свету и нес свою прозрачную воду навстречу большой реке.
   Осенью, когда первый утренний холод сковывал воду ручья тонкой прозрачной корочкой льда, из темноты леса вылетали и садились на ветви деревьев стаи черных красногрудых птиц. Солнце, поднимающееся из-за высоких горных вершин, высвечивало их как гигантские черные плоды на белоснежных красавицах березах.
Но что же случилось?
  Чувство глубокой душевной горечи вызвала открывшаяся взору картина гибнувшего леса. По обочинам дороги стоял мертвый и пустой лес. Солнце, ранее никогда не заглядывающее под густой полог берез, освещало яркими лучами павших лесных великанов и редкую молодую поросль с побуревшей от солнечного света травой. Лес молчал и только ветер раскачивал высохшие стволы деревьев с мертвыми, ветвями. Издававшийся при этом резкий звук заставлял съеживаться от страха редкую залетевшую сюда пташку, изгоняя ее навсегда. Страшно было подумать, что наша жизнь уже оплачена гибелью всего, что жило, цвело и тянулось к свету. Тысячелетиями создавались и совершенствовались различные формы жизни, лишь несколько десятков лет потребовалось, чтобы уничтожить здесь все живое.
Ведомые мудрой рукой вождя пролетарской революции и верных ленинцев, мы не ждали милостей от природы, претворяя исторический лозунг партии...
- это Советская власть…- пулеметными очередями в восставших моряков
 Кронштадта, крестьян Тамбовщины и Сибири, рабочих Ижевска…., выстрелами в упор в лагерях смерти ГУЛАГа, утверждая органическую преемственность советской власти с властью партаппарата. Июнь 1962 года в Новочеркасске окончательно убедил сомневающихся в этом.
  …плюс электрификация – вставали на равнинных реках гордое творение рук человеческих – плотины, заливая многочисленные пойменные луга, отсекая ход идущей на нерест рыбе, превращая прозрачную воду рек в зловонные водоемы.
   …плюс химизация всей страны – поднималась в воздух авиация, выползала на поля колесногусеничная техника с емкостями заполненными до предела гербицидами, пестицидами и прочей дрянью и поливалось все живое на земле во имя растущего благосостояния советского народа…
   Осталась далеко позади гибнувшая роща. По-прежнему клубилась пыль за автомашиной. Желтеющие поля сменялись темными с золотой окраской перелесками, которых еще не коснулось ядовитое дыхание заводских труб. Наш путь завершился узким деревянным мостиком через небольшую речку с заливным лугом, за которым на склоне горы, увенчанной шапкой из густого хвойного леса, располагался бывший поселок изыскателей. От поселка, где в былые времена проживали более 400 семей, сохранилось несколько обветшалых домов, оставленных в качестве перевалочной базы для сезонных полевых партий. Временный лагерь одной из них стал конечной точкой нашего путешествия.
   Оставшись один, я медленно прошел к месту, где стоял наш небольшой дом, сложенный из сосновых бревен. Но дома не оказалось. Место, пришедшее в полное запустение, удалось узнать лишь по обвалившейся землянке и черемухе. Помню, глубокой осенью к своему только построенному дому я принес ее с берега таежного ручья, где она в компании сверстниц купала свои ветви в медленно текущей воде. Деревце, принимая людскую заботу, уже в первую весну бурно расцвело большими гроздьями цветов, белой метелью осыпая раскрытые окна дома.
   Чья-то злая рука не пощадила черемуху, сабельным ударом прошлась по стволу, отсекая распушившуюся вершинку. Стали питать корни деревца чудом сохранившийся побег, который, словно изуродованная рука человека, поднялся вверх, жалуясь на людскую жестокость. На бывшем огороде вымахала выше человеческого роста молодая поросль осинок, обвитых диким хмелем. Среди деревьев последними неяркими красками уходящего лета мелькали одинокие осенние цветы.
  Странная, непривычная для жителя города тишина давила на уши. Не слышно было щебетания воробьев, вечных спутников человеческих поселений. Постояв у разрушенного жилища, с трудом передвигая внезапно затяжелевшие ноги, я медленно возвратился к машине.
  Полный жалости взгляд моего спутника заставил меня повернуться назад. На тропинке, что вела к полевому лагерю, показалась странная сгорбленная фигура женщины. Длинные седые волосы спутанными прядями закрывали ее лицо. Женщина двигалась медленно, чуть прихрамывая. Руки ее были в постоянном движении. Что-то бесконечно знакомое было в этой фигуре, скрытой под грязным, спадающим до земли халатом. Боль обожгла сердце. Темная полоска чернеющего леса стала медленно изгибаться, накатываясь на глаза. Крепкая мужская рука моего спутника не дала мне упасть. Прислонившись к машине, скованный откуда-то возникшим страхом, я смотрел на приближавшуюся ко мне женщину. Заметив мое странное состояние, мой спутник пояснил, что эта давно лишившаяся разума женщина – сестра сторожа полевой базы партии.
   Женщина приближалась к нам все ближе и ближе. Попавший под ноги камушек заставил, чтобы удержаться на ногах, широко раскинуть руки. При этом она случайно смахнула с лица прядь седых волос. Что-то дрогнуло в ее лице, на мгновение на меня взглянули большие бархатистые сине-фиолетовые глаза, наполненные такой мучительной болью...
  – Аленка, – прошептал я, проваливаясь куда-то в бездну. А память услужливо высветила то яркое солнечное утро моего первого рабочего дня. Назначенный руководителем изыскательного отряда из двух человек, я в присутствии начальника партии знакомился со своими помощниками.
  – Елена, – тихий, нежный голосок, прозвучавший как серебряный колокольчик, заставил меня оглянуться. Передо мной стояло прелестное создание в виде девушки-подростка. Необычно большие, широко расставленные глаза с лукавинкой смотрели на меня, как бы оценивая эффект своего появления. Две толстые, русые, с золотистым отливом косы, огибая чуть покатые плечи, змеились на юной девичьей груди.
  Так вошла в наш небольшой коллектив Аленка. С другим моим помощником – Алексеем я уже работал, будучи на производственной практике. Похоронка не обошла семью Алешки. Среди многих миллионов жизней, поглощенных войной, была жизнь и его отца. Братская могила в далеком городе с труднопроизносимым названием Секешфехервар стала его последним пристанищем.
   Родители Аленки появились в поселке после окончания войны и так и остались здесь, выстроив дом на отвоеванном у леса участке. С приходом изыскателей отец и старший брат Аленки стали работать на экспедиционной лесопилке, приводимой в движение маленьким паровичком-локомобилем. Покалеченная в детстве рука не мешала отцу Аленки раскатывать огромные бревна, не прибегая к помощи сына.
   После того, как я поделился куском взятого на обед пирога, меня благосклонно встретил отрядный пес Нюрка. Раньше английский сеттер Нюрка носил гордое имя Чарли. Брошенный на произвол судьбы хозяином, бежавшим из поселка от карточных долгов, Чарли освоил все выгребные ямы, и в постоянных поисках пищи он не обошел нашу базу. Охрипнувшая от крика сторожиха, вместо где-то заигравшейся белоголовой внучки, увидела около ворот красивую собаку.
   – Тебя тоже зовут Нюрка? - спросила женщина. Чарли, решив, что его собираются покормить, еще быстрее замахал хвостом. Так у нас появилась вторая Нюрка. Пригретый тетей Настей, он бдительно нес службу по охране базы партии, хриплым лаем предупреждая о появлении незнакомых ему людей.
   Завершал наш коллектив Скворец, или Скворушка, – лошадка монгольской породы. Полученные в качестве дара от правительства Монголии, эти выносливые и неприхотливые лошадки сослужили хорошую службу нашим воинам. Потомок этих боевых коней, Скворушка был самой главной тягловой силой отряда. На вьючном седле Скворушки крепились продукты и приборы для проведения магнитной съемки в горно-таежной местности.
   Тяжек труд изыскателя, вплотную зависящий от погодных условий. Жара и холод, дождь и ветер, нашествие клещей, комаров, слепней и гнуса делали иногда работу сущей пыткой для человека. Особенно клещи, появляющиеся в сухой траве ранней весной от которых не спасал даже тщательный осмотр одежды. В это время сезона Нюрка и Скворушка также страдали от клещей, которые, впиваясь в тело, раздувались до размера горошин и причиняли животным массу неприятностей. Поэтому, при наличии возможности, полевой сезон начинался высоко в горах и заканчивался в долинах, когда поднималась высокая трава.
   Возвратившись со Скворушкой с контрольного пункта, где в конце дневного маршрута учитывались расхождения в показаниях прибора, я видел яркое пламя костра, около которого с котелками располагалась Аленка, и натянутые брезентовые полога. В качестве продуктов чаще всего использовались “местные ресурсы”, добываемые с помощью укороченного кавалерийского карабина, выданного для зашиты от хищных зверей. Патроны к карабину приобретались у охранников из многочисленных лагерей со значительно поредевшим контингентом заключенных, особенно после холодного лета 1953 гола.
   Я и Алексей выросли среди тайги. Мы умели делать все: подкрадываться по каменным осыпям к горным козлам, выслеживать с помощью Нюрки боровую дичь, ловить на порожистых речках хариусов и тайменей, избавляться с помощью муравьев от непрошеных многоногих пришельцев после необдуманного ночлега в зимовье гостеприимного охотника-алтайца, устроить баню, используя брошенную лодку-долбленку, брезент и несколько раскаленных камней.
  Красивы лунные ночи в горах. В прозрачном воздухе звезды кажутся совсем близко, лунный свет дрожит на серебристой глади реки. Искры от костра поднимаются в виде маленьких огненных звездочек к небу и где-то там высоко-высоко гаснут. В бесчисленных омутах, в подводных хрустальных чертогах водят русалки свои хороводы. По дну, усеянному разноцветными камешками, катятся хрустальные ручьи. Ночью при свете луны русалки, украшенные венками из цветов, выходят на берега реки. В легендах наших предков-славян русалки превращались в водяные лилии-кувшинки с их красивыми бутонами и круглыми, в виде щитков, плавающими листьями. Одолень-травой называли ее, веря, что одолеет она нечистую силу и недуги.
  “Одолень-трава! Одолей ты горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные…”
   Утром, когда поднимающееся из-за гор солнце еще не растопило тонкую полоску лежащего над водой тумана, Алешка, поеживаясь от утренней прохлады и стекающих с тела прозрачных капелек воды, выносил на берег эти дивные цветы на длинных, свисающих до земли стеблях. Трудно, наверно, представить молодому поколению, что у нас была другая жизнь, со своими радостями и горестями, не обремененная большим количеством радиоаппаратуры. Вечером, остановившись где-нибудь у речки, быстро несущей свои воды, сидя у догорающего костра, Алексей и Аленка часто пели. И тонкий мелодичный голосок Аленки сливался с чуть хрипловатым баритоном Алешки.
   Я не помню, где я услышал впервые эти слова. Может быть, их напевал старый геолог.     Песня о первых изыскателях стала гимном нашего отряда.
;В пору былых годин, в злую метель, пургу.
Шел человек один, шел человек в тайгу.
Небыло здесь дорог, голые скалы и мох.
Трудно было идти, но не идти не мог.
Глухо трещал мороз, рушился камень скал.
Что он с собою нес, что он в горах искал?”
  В это время и наши спутники занимали места поближе к костру. Нюрка, положив голову на вытянутые лапы, не мигая, смотрел на огонь. Скворушка, подойдя к костру, отмахивался головой от налетающего на глаза дыма, а со стороны казалось, что он тоже соглашается со словами песни.
   В темноте мрачнел лес. И только песня, играющий ветвями деревьев ветер, залетевший с голых заснеженных вершин, и тихое потрескивание костра нарушали вековую тишину.
Из всего разнообразия цветов, ярким ковром покрывающих долины и склоны гор, поднимаясь до границы снегов, Аленка любила маленькие, почти незаметные среди травы фиалки. Собранные Алешкой небольшие букетики этих цветов постоянно украшали ее незатейливое жилище.
  Древняя красивая легенда рассказывает, что когда Аполлон преследовал своими жгучими лучами одну из прекрасных дочерей Атласа, бедная девушка обратилась к Зевсу с мольбой укрыть и защитить ее. И тогда великий громовержец превратил ее в чудесную фиалку и укрыл ее в тени своих кущ, где она с тех пор каждую весну цвела и наполняла своим благоуханием небесные леса. Может быть, этот прелестный цветок навсегда бы и остался там, если бы дочь Зевса Прозерпина не была похищена внезапно появившимся Плутоном, когда она собирала фиалки. В испуге Прозерпина выронила из рук собранные ею цветы на землю...
Так и остались они на земле с неповторимым сочетанием изящной лиловой окраски цветка с яркой зеленью листьев.
   Сокровенной мечтой Аленки было стать актрисой. В те короткие минутки отдыха мы были благодарными зрителями. Я помню исполнение ею роли Катерины из “Грозы”, Накрапывающий теплый дождь, пока мы натягивали полога на берегу горной речки, сменился ливнем.
   -Ребята, – услышали мы звонкий голос Аленки, стоящей под проливным дождем.
 – Хотите, я для вас сегодня буду Катериной.
Жутко было смотреть, как тоненькая девичья фигурка, освещаемая сполохом молний, с поднятыми к небу руками стояла на краю обрыва. Произносимые слова заглушали раскаты грома и шум вздувшегося от дождя потока воды, перекатывающего по руслу вековые валуны. Нюрка, не понимая всего происходящего, тихонько поскуливал и подвигался к обрыву, готовый в любую минуту прийти на помощь. Синие извилистые вспышки молний били сразу со всех сторон, удары грома,  отражаясь от  нависших над рекой скал, рождали звонкое горное эхо.
  И наяву казалось, что молодой женщине осталось сделать только шаг, чтобы, расставаясь с жизнью, навсегда скрыться в мутных водах реки...
   Не всегда все гладко складывалось на маршруте. В конце полевого сезона мы лишились продуктов. Завезенные заранее и укрытые от непогоды и зверей, они были разграблены “лихими людьми”. Остальное довершили звери и птицы. Побывавшая здесь росомаха аккуратно пометила остатки своей вонючей жидкостью. Алешка, оставив Аленке последний сухарь, ушел с карабином в сопровождении Нюрки за перевал, чтобы подготовить ночлег и добыть зверя или птицу. Я остался с Аленкой для окончания последних измерений на маршруте.
   Наступившее утро не предвещало несчастья. Маленькое белое облачко, что висело, зацепившись за голую вершину, постепенно увеличивалось и темнело. Пошел мокрый снег с дождем, сразу превративший окружающую местность в белую однообразную голую пустыню. Снег слепил глаза. Тропа постепенно исчезала, погребенная под слоем снега. Ослабевшая Аленка шла впереди, ведя в поводу Скворушку. Я нес треногу с прибором.
   Вдруг резко захрапел, осаживаясь на задние ноги, Скворушка, удерживая на поводу провалившуюся в глубокую, заполненную водой расщелину Аленку. Несущийся с гор резкий ледяной ветер отнял последние остатки тепла, пока мы нашли укрытие, где можно было разжечь костер.
   Купание в ледяной воде не прошло для Аленки бесследно. К вечеру у нее резко поднялась температура. Алешка с Нюркой ушли на расположенную в километрах сорока от нашей стоянки пасеку, где коротал свой век бобылем дед Василий.
 – Аленка, только не умирай, – шептал я, глядя, как содрогается от кашля хрупкое девичье тело, на воспаленные, пышущие жаром губы.
   Я старался напоить ее горячим кипятком, настоянным на побегах бадана, стебли которого выглядывали среди камней.
   Медленно тянулось время. Прошло более двух тревожных бессонных для меня суток, как я услышал далекий радостный лай Нюрки. Вместе с Алешкой верхом на лошади приехал дед Василий, привезя с собой мед и лекарственные травы.
   Дед сам занялся лечением Аленки. Я не видел, как он бинтовал ей грудь и спину пропитанными в меде льняными полотенцами, как поил он отварами принесенных с собой трав. Все это время я крепко спал, согреваемый лежащим рядом со мной Нюркой. Попытки Алексея разбудить меня к ужину были напрасны.
   Проснувшись на следующий день и глядя на появившуюся на лице Аленки улыбку, я долго не мог представить себе, что проспал более суток. Полная кружка привезенной дедом Василием медовухи и остатки запеченного в глине глухаря сделали завтрак незабываемым на всю жизнь.
   Дед оставался с Аленкой до ее полного выздоровления. Я в это время завершал съемку. А вскоре закончился наш полевой сезон. Алексея ждала повестка, приглашающая явиться в районный военкомат. Нам объявили о сокращении объема изыскательских работ. Далеко на Север для разведки нового месторождения потребовались геологи. Я и отчим (по нашей просьбе) получили приказ управления прибыть к новому месту работы. Наша семья предлагала Аленке уехать с нами, где она могла, работая, получить среднее образование и осуществить свою мечту – поступить в театральное училище. Отец Аленки, ссылаясь на необходимость ухода за больной матерью и младшим братом – инвалидом с детства, не отпустил ее.
    Так я и расстался с Аленкой, что бы встретиться вновь много лет спустя.
... Я помню Проньку Логунова из местной, растерявшей со временем свои традиции старообрядческой семьи, поселившейся здесь более ста лет. Он недавно вернулся после службы в армии. Больше месяца он щеголял в военной форме, украшенной множеством значков, большинство из которых не имели ни какого отношения к армейским знакам отличия. Намекая о своей причастности к государственным тайнам, он как бы ненароком доставал из кармана гимнастерки фотографию, где его толстогубая физиономия была увековечена на фоне Знамени части. Заметив однажды, что Пронька как бы в шутку попытался обнять Аленку, Алешка, в присутствии сверстников, серьезно пообещал ему изменить оригинал той копии, которая постояно находилась у него в кармане.  Глядя на увесистый,  расположенный на уровне его глаз, кулак, Пронька  поклялся никогда больше  не повторять  попытки подойти к Аленке.
   Видно не суждено было Аленке стать женой Алексея. В далекой социалистической стране, столкнувшись на бегу с автоматной очередью, погиб Алешка. Рухнул русский парень, в смертельной агонии обнимая руками чужую землю восставшего народа, не принявшего принесенных на штыках коммунистических идей. Содрогнулось вещее сердце матери. Ойкнув, осела она, не понимая, что беда уже вошла в ее дом.
   Что пронеслось перед его тускнеющим взором в последние мгновения жизни?
   – Алешка, не умирай, – звали его прекрасные глаза Аленки.
  - Сынок, не умирай, – тревожно крутилась над ним душа отца, что прилетела с братской могилы от седых волн Балатона.    
    -Мы вели последнюю войну. Кто вновь допустил, что на чужой земле вновь стали гибнуть наши дети?
   Молчала душа Алешки. Не смогла ответить, во имя чего ей надо покидать это прекрасное молодое тело. По прежнему бессильно скребли мостовую его руки, пока  пробегавший повстанец ржавым австрийским кинжалом не прекратил его муки. Пискнула, освобождаясь от тела душа Алешки.  Закрутилась и понеслась навстречу яркому свету. Там парили души русских воинов, чьи многочисленные могилы пятнами чернели на древней венгерской земле.
Содрогнулось и замерло неподвижно на холодных камнях его тело. Лишь вытекающая кровь продолжала окрашивать вечные камни в ярко-красный цвет.
   Узнав о гибели Алексея, Пронька стал приходить в дом к Аленке с бутылками самогона, каким-то шестым чувством точно угадывая момент, когда в этой семье было пропито все, что еще можно было продать. В это время Проньку встречали как избавителя от похмельных мук, он являлся для этой пары алкашей бескорыстным благодетелем. Таким образом, почва была подготовлена. Желание Проньки жениться на Аленке было принято с благодарностью.
   В этот вечер Проньке не раз пришлось сбегать в сельмаг за “беленькой”, и дошедший до “кондиции” отец объявил Аленке о своем решении. Возражения не принимались. Согласие требовалось немедленно. Мать, пытаясь урезонить пьяного мужа, получив несколько ударов в лицо, упала, заливаясь кровью. В качестве неоспоримого аргумента для Аленки отец выбрал тяжелый брезентовый ремень. От удара она пошатнулась. Спасаясь от следующего, она выбежала из дома.
   Мать, зажимая опухший от крови нос, кинулась за дочерью, оказавшейся на морозе в легком платьице. Сильная мужская рука, окрепшая от работы с бревнами, отбросила ее в другую сторону. Томительно тянулось для матери время. Несмотря на жестокий мороз, Аленка домой не возвратилась.
   Близкая к обмороку избитая мать все- таки нашла в себе силы  пойти на поиски дочери, но поземка давно замела все следы и во дворе около дома была девственная чистота. В ближайших домах Аленки так же не было.
  И почувствовала своим сердцем мать, что потеряла навсегда свою дочь. Перешагнув через валявшихся на полу дома пьяных мужа и старшего сына, она кинулась на колени перед иконой Николая Чудотворца, моля свершить чудо, чтобы он явил ей дочь, ее кровинушку, которую она не сумела защитить.
   В играющих отблесками пламени лампадки загадочный лик святого изменялся от доброго до злого, полностью внимая молитве женщины. Казалось ей, что берет на себя Николай Чудотворец быть ее заступником перед Господом, да сохранит Господь ее ненаглядную. Может быть упрятали ее от отцовского гнева люди добрые. Завтра она уже ни кому и ни когда не даст свою дочь в обиду. Зря не отпустила дочку, когда звали добрые люди с собой учиться. Утром она напишет сестре, что живет замужем за шахтером в большом городе и отпустит Аленку учиться на актерку, хотя не лежит ее материнское сердце к людям этой профессии. Лучше бы стала дочка фельдшером, как их Николай Карпович, который совсем скоро сопьется после смерти жены, и не кому в поселке будет лечить людей, а у нее постоянно болеет младшенький.
   Просила она перед Господом прощения, что уступила домоганиям пьяного мужа и зачала в себе его  отравленное вином семя, и родился сыночек с уродливой ножкой. И видется ей, что простил ее Господь, и вернется домой ее дочь, и выучится и станет фельдшером, и пойдет по зеленой траве – муравушке ее младшенький, крепко держась на своих ножках.
  Сумрачно гуляют блики пламени по лику святого. Осталась мать лежать уткнувшись в пол перед иконой, а освещаемый блекнувшим светом лампадки святой продолжал  с ней свой неслышный для других разговор. По прежнему пел свою песню сверчок, тревожно замолкавший от внезапно раздававшегося храпа мужчин.
... Снег к ночи прекратился. Вышедшая из-за облаков луна голубым светом безразлично светила на спящий поселок. Мороз сковал все живое. Среди ночи скрипнула дверь соседнего дома, из которого появился одетый на скорую руку мужчина. Оставив в воздухе огненный след от непогасшей самокрутки, он привычно вонзил вилы в стожок, чтобы подкормить корову – кормилицу семьи. Слабый стон, шедший из стожка, заставил его отбросить вилы и раскопать сено руками. Там, согнувшись калачиком, лежала Аленка.
   Аленку занесли в дом, вызвали фельдшера. Он обработал рваную рану, оставленную вилами на узком девичьем бедре. Всю зиму Аленка находилась между жизнью и смертью. Старенький фельдшер не отходил от нее. Весной, когда яркое солнце заглянуло в подслеповатое окно, Аленка поднялась. Но разум к ней так и не вернулся. Весенней черемуховой метелью отзвучала ее молодость. Ее тонкие девичьи нервы, как хрустальные струны, лопнули с тихим звоном, не выдержав непосильной нагрузки. Победив смерть, она так и не пришла в жизнь.
   Тихо, истаяв как догоревшая свеча, скончалась мать Аленки. Несчастье с дочерью лишило ее последних сил. Она почти не поднималась с кровати и лежала на спине, крепко сжимая руку младшего шестилетнего сына. Когда мать засыпала, тот тихо освобождал руку, спускался на пол к корзинке с картофелем. Разрезав на кружочки, он жарил его, положив на горячую плиту. Мать с благодарной улыбкой с трудом глотала подгоревшие ломтики картофеля и вновь впадала в забытье. Иногда она находила в себе силы подняться с постели и долго-долго стояла на коленях, вглядываясь в образ божий измученными глазами, в мыслях моля Господа о милосердии.
   Не долго пережил смерть жены отец Аленки. При разборке штабеля леса он был смертельно травмирован раскатившимися бревнами.
   – Бом! Бом! Бом! – гудел от ударов, зовя людей, чудом сохранившийся небольшой колокол, перекрываемый гудком паровичка лесопилки.
   – Бом! Бом! Бом! – плыл по селу звон с колокольни деревянной церкви. Это любимцу всех старух села блаженненькому Касьянушке батюшка разрешал таким образом отмечать свой день рождения, выпадающий один раз в четыре года.
    -Хлюп, хлюп, хлюп, – хлюпает грязь под ногами людей, бежавших по тревожному гудку на
 лесопилку.
-    Хлюп, хлюп хлюп, - хлюпает по сапогами перемешанная со снегом грязь. Он,  раздавшийся в плечах от тяжелого крестьянского труда, подросток, удерживает ослабевшую от слез мать. Отец, кусая губы, молча смотрит как вооруженные чужие люди выносят из  дома нехитрую крестьянскую утварь, сдерживая охрипшего от лая пса.
   - У! У! У! – гудел паровичок лесопилки.
   - У! У! У! – зазвучал паровозный гудок, когда он с отцом и матерью, втиснутые в вагон для перевозки скота  с другими людьми, уезжает неведомо куда. И только верный пес будет долго бежать за вагоном, пока пуля стрелка из охраны эшелона  не прекратит его бег. Долго будет чернеть его тело среди глухой степи, пока птицы и звери не растащат его на куски.
    Он не понимает, почему подплывает кровью его мать после того, как по требованию
 опухших от непрерывной пьянки охранников, уходила под конвоем мыть полы в служебном вагоне.
   - Стук, стук, стук, - стучат по рельсам колеса вагонов и этот звук перекрывает дикий,
похожий на волчий вой,  отчаянный крик отца, увидевшего мертвую, повесившуюся на шнурке от юбки, свою жену.
   - Скрип, скрип, скрип, - скрепят перекатываясь бревна, освобождая его тело.
   - Скрип, скрип, скрип, - скрипит отодвигаемая охранником вагонная дверь.
   - Беги! Беги за фельдшером! – кричат собравшиеся его сыну, моргающему  осоловелыми  с  глубокого похмелья глазами.
   - Беги, сынок! Беги! – подминая под себя охранника, кричал отец.
   - Дзинь, дзинь, дзинь, - звенели, ударяясь об рельсы пули, когда он бросая сползавшее
 по насыпи мертвое тело отца, зажимая рану  оставленную пулей на руке, уходил под вагонами, чтобы появиться через много лет в этом глухом забытым богом поселке.   
   Помощи фельдшера уже не потребовалось. И склонили головы люди, глядя, как уходит жизнь из неподвижного тела. Лишь еще судорожно раскрывающий рот пытался захватить остатки воздуха. Может быть, умирающий пытался сообщить, что его смерть является просто расплатой за прожитую в пьяном угаре жизнь, за поруганную юность дочери.
   – О, господи! За что ты наказал Аленку? – я поднял голову к небу, и проплывающее облачко внезапно потемнело, и на мое лицо скатилось несколько капель. Может быть, это были мои слезы. Слезы о погубленной, так и нераскрывшейся жизни. Слезы о птице, что не могла покинуть клетку. И как-то рассеялось на глазах облачко, не выплакав себя в виде слез.
   А с горизонта, закрывая половину небосвода, шла большая туча. Не было в ней дождливых капель. Это двигались, засыпая луга, речки и леса, выбросы с расположенных в нескольких десятках километров металлургических комбинатов, выстроенных в эпоху великих переломов.
   "Уазик" бойко пылил по проселочной дороге, под ногами грохотал плохо закрепленный груз, а я по-прежнему пытался остановить слезы. А туча уже полностью закрыла небо, будто захлопнув дверцу большой клетки. Может быть, мы все, как подопытные кролики, жили в клетке, воздвигнутой для народа насквозь коррумпированной организацией, присвоившей монопольное право представлять “ум, честь и совесть нашей эпохи”.
   Есть в геологии термин – “физическое выветривание”. Это процесс воздействия на горные породы солнечной энергии. Силы физического выветривания – мороз и жара, ветер и вода.     Даже корни растущих деревьев взламывают, заставляя рассыпаться скалы, сравнивают горы и засыпают долины, стараясь сделать Землю гладкой, как шар. Не так ли нивелировали наш народ, стараясь втиснуть всех в одну форму, оставляя за собой право править и наслаждаться жизнью, пугая образом “врагов народа”. Сколько же моих сверстников так и остались в юности, из которой меня навсегда увозил сильно потрепанный дорожными невзгодами “уазик”.
   И по-прежнему танцующей походкой, осторожно ступая на покалеченную ногу, идет в юности седая женщина  с руками, как крылья подраненной птицы. Иногда она останавливается и, запрокинув голову вверх, тихо шевелит губами, точно просит небо возвратить ей разум, так несправедливо отнятый у нее людьми.

   “Одолень-трава! Одолей ты злых людей, лихо бы о нас не думали, скверного не мыслили, отгони ты чародея, ябедника...”
    Молчит одолень-трава. Отравленная  вода водоемов отняла у нее силы, способные одолеть людскую подлость.
   ...Вскоре показались закопченные стены многоэтажных домов большого города, и машина, несколько раз подпрыгнув на ухабах, плавно покатилась по городским улицам. Я вытер побуревший от стекающей крови подбородок. Впереди была другая жизнь.
   Прости нас, Аленка!

                Новокузнецк – Сургут
                1991 год.