Цитала. симметрия - смерть

Симметрия – смерть

У меня нет сомнения в святости Лавры, но когда я вышел из электрички на перрон в Сергиевом Посаде, а потом на привокзальную площадь, то не прошел и пятидесяти шагов, как столкнулся с Симметрией. И Симметрия сказала мне, что дальше мне персонально и, по меньшей мере  сегодня, идти нельзя. На привокзальной площади стояли десятки машин с недопустимыми для меня номерами – «202», «767», «121», «888» и даже автобусы подходили «№11», «№303»… И это ещё не все. В хаосе толпы и  бурлящей площади «другое мое зрение» видело стоящие зачем-то и очень параллельно друг другу машины-бетономешалки, одинаково были сколоты кромки бетонных клумб, симметрично навстречу друг другу шли женщины с собаками… Многие предметы были на расстоянии триста- четыреста шагов друг от друга. Ни один «нормальный» человек этой симметрии и синхронности , возможно, и не заметил бы, но мне-то для чего-то она давалась! Непростой личный опыт подсказывал, что всегда-всегда эта симметрия бросалась в глаза и приходила в сознание, когда впереди была смертельная опасность.

Наши предки, наверно, не случайно боялись симметрии, зеркальных отражений и Зло рисовалось ими в строгой острой «правильности». Ни дома, ни храмы не строились симметрично. Святая София в Великом Новгороде, как и сотни храмов домонгольского периода не имели похожих стен и даже стен одинакового размера. Но сегодня тех храмов нет – несимметричных, как природа, дисгармоничных, как грешная человеческая душа.  Домонгольских осталось одиннадцать… Вряд ли сосчитаешь больше. Зато потом пошла мода на строгую геометрию масонских архитекторов, постигающих Природу гармонии математикой. Пришла лесть – чего не смогли сделать внутри себя, постарались сделать снаружи…

В Лавру я сегодня не поеду. Я повернул к старцу Нектарию в Радонеж, ещё не зная, что его там давно нет, что он давно то ли на Валааме, то ли в Псково-Печерском монастыре. Почему так получается – что-то ты видишь ясно и далеко вперед, а что-то скрывается от тебя в простой видимости «в двух шагах под носом»? Тоже мне – «прозорливец»! Тоже мне – «ясновидящий телепат»… Это старая проблема, о которой думано-передумано много. Но ладно – об этом как-нибудь потом – почему одни видят узко, но далеко, а другие панорамно, а третьи участками, каким-то сколотым спектром и не совсем далеко. Например, что сегодня в Лавру ехать опасно… Мне персонально. Я ж о других не говорю.

Наверно, зря я не послушался Пигаша. Надо было все-таки сначала отсидеться, отмолиться на какой-нибудь даче его «брательников». Ведь и сорок акафистов ещё не дочитано. Два дня без сознания, два дня полета с Лучником…Впрочем, это по тем измерениям – на самом деле получается, что полеты с Лучником где-то внутри одного дня без сознания и одного дня молитвы. Непонятное время.

Я сел в автобус с номером «100». Век. Почему-то мне номер понравился. Веду я себя, конечно, как сумасшедший. Потому что мне неважно, куда едет этот автобус. Я иду, как ребенок, за скрытой волной желаний внутри меня и стараюсь только отличить желания страстные от желаний тонких, проявляющихся в целовании духа. Ну, вот так: появилось желание – и если слышу поцелуй духа, то я исполняю его, нет поцелуя – стараюсь стоять на месте…Зацелованный благодатью я сел в автобус, битком набитый людьми, запахами пота, цифрами счетов, кредитов и мыслями о… похмелье. «Господи! Сколько страждущих с утра!». С задней площадки меня теснили к окну, я с удовольствием прижался к запотевшему стеклу, смотрел на исчезающую Симметрию и услышал взгляд сбоку. Я повернулся, увидел симпатичную не старую женщину и… глаза Лучника. Она смотрела на меня глазами Лучника. «Это ты?» - спросил я его взглядом. Ответ пришел не сразу. Наверно, человеческое естество в женщине какое-то время мешало Лучнику ответить. «Да… Выйди на той остановке, где выйду я». Я кивнул. Человеческое естество в женщине немного удивленно улыбнулось моему кивку.

Она вышла на какой-то странной остановке. Мне показалось, что автобус въехал в лес и едет по проселочной дороге. «Может быть, это дачный поселок? – подумал я, - Вот сейчас появляться маленькие домики на шести сотках и кучки картофельной ботвы на черных прямоугольниках вскопанных огородов…». Но – нет. Лес только густел. А я только сейчас заметил, что автобус опустел больше, чем наполовину.

И вот она вышла. Автобус фыркнул и ушел, оставив нам дыхание сгоревшей соляры, а мы стоим на двух бетонных плитах среди ракитника, ив и чахлых березок. Это и есть автобусная остановка.

Время явно подходило к полдню. Мне надо читать мой тридцать второй акафист, но я не знаю точного времени. Пигаш подарил мне сотовый телефон с московской сим-картой, но я не удосужился даже поставить время и дату. Женщина,как вышла из автобуса на бетонные плиты, так и стоит, не уходит.

- Скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени? И какое сегодня число? – я сам поморщился от своего способа знакомства, - …и …И вообще – какой сегодня день недели?

Конечно же, со стороны я выгляжу проходимцем, если не разбойником, то человеком «без башни», как минимум. Это точно. Ушедшие с меня восемнадцать килограммов веса сделали скулы жесткими, как когда-то в бойцовской молодости, щеки ушли, глаза запали и, наверно, от всех напряжений последнего месяца стали горячечными, глубокими… Я ж ещё и не брился дня четыре! Представляю свою рожу. Одно хорошо – очки мне теперь почти не нужны. Что-то произошло со зрением. Вижу до вечера хорошо, и только в сумерках и от усталости требуются окуляры для чтения чего-нибудь.

У женщины был немного взволнованный взгляд (ещё бы – я б при встрече тс таким самим собой, наверно, вообще перешел на другую сторону дороги… или другую сторону леса в данном случае). Но, как оказалось, взволнована она была совсем не из-за моего «портрета».

- Двадцать минут двенадцатого. Шестое октября две тысячи восьмого года. Понедельник, - она улыбнулась, - Фазу Луны вам тоже назвать? Меня вот что-то не встретили… Весело.
И в глазах её была все та же еле заметная тревога.
- Не.. не надо! Фазу Луны… А вообще-то надо! – спохватился я, - Вы знаете фазу Луны?
- Да. Новолуние. Последний день.
- И что это значит?
- Вам лучше знать, - она усмехнулась. Глаза её смотрели по-доброму, но Лучника в них не было. В них отражалась вся природа человеческой души со всей её силой и слабостью. Вместе с мыслями о тех, кто её должен встречать (это какой-то мужчина с кем-то ещё – то ли с ребенком, то ли со старым человеком…старым и маленьким) буйство волн в её глазах говорило, что она хочет есть, пить, писать, бьет горячий ключ какой-то старой обиды… А! На фиг эмпатировать… Не это мне надо. Тем более в ней слегка мелькнул даже огонек вожделения меня, но пробежал, и всё… Она прислушалась к чему-то в себе и вдруг сказала, спрашивая и сама же отвечая:
  - Вы, наверно, в Лавру ехали? Все едут в Лавру. Это хорошо. Но не всегда это хорошо. Ведь едут часто, чтоб получить ответ ровно тот же, что говорит где-нибудь в селе обычный священник. Молиться бы надо, чтоб уши были открыты всегда, а не в паломничестве только. Чтоб трезвение и глубина были всегда, а не только тогда, когда совсем приперло и большие иконы нужны. «Ах, какая благодать!» - так часто ахают приезжающие к святыням… А дома-то почему её нету? Часто это выглядит, как рассказы туристов после заграницы или красивых больших городов, той же Москвы или Петербурга. Вот, дескать, асфальт, освещение, цветы везде. А, небось, у своей калитки дома лужу двадцать лет засыпать не может, канавку в пять шагов прокопать. Каналы ведь рыть не надо… Нет. И каналы надо. Часто один канал в своей душе надо всю жизнь рыть – и этот канал есть смысл твоей жизни. А тротуарчик деревянный ещё, небось, дед или отец настилали?.. Бог, он там, где его не только зовут, но ещё и слушают, ещё и слышат…Кстати,  где ещё и поблагодарить не забывают. К нему нельзя приехать в командировку и договориться о поставках благодати. Командировки заканчиваются. И вся наша жизнь – одна большая командировка...