Цитала. рыжий дед

Рыжий дед

На военном аэродроме в Потсдаме, Восточная Германия, 13 октября 1982 года стоял туман. Всем туманам туман. Теплую немецкую землю три часа поливал ледяной вечерний дождь. Группа офицеров и солдат, грузивших ящики, ящики, ящики; уставшая до изнеможения, была построена здесь же на поле аэродрома. Машину  с блестящим от дождя тентом, как сталь тяжело хлопающим задней бортовой частью, подогнали прямо на поле. «По машинам!» - команда прозвучала из глубины строя, в туманной массе которого были не видны ни лица, ни звания. Промокшие насквозь офицеры и солдаты быстро, как в правильном мультфильме, загружались на борт острорылого ЗиЛ-157. Кто-то из старших офицеров дал внутри фургона ещё одну команду: «Офицеры – у края!». И плотно прикрыл тент.
Только, наверное, он, сам сидящий у края борта, видел в тумане, как по ту сторону пелены остановилась машина с выключенными фарами, из которой выгрузилось двенадцать человек с экипировкой похожей на альпинистскую. Без построения, безшумно, как тени, все двенадцать, спрыгивая из машины, сразу бежали мимо трапа ИЛ-18 к багажной дверце… Загрузились все двенадцать. Но офицер уже не увидел, что один из багажки вышел…

… Бывший старшина артиллерии, отслуживший до этого двадцать лет сверхсрочной службы, Станислав Пигаш ждал пенсии и последних наград перед пенсией. Десять лет прослужил старшиной сверхсрочной службы, ещё десять с появившимся новым званием «прапорщик», и теперь оставалось полгода …
Пигаш на самом деле давно уже был только приписан к артиллерии, служил же в спортроте при артиллерийском полку, расквартированном под Магдебургом. В родном поселке делать было нечего, и туда он даже в страшном сне не хотел возвращаться. Когда-то это ямщицкая казачья станция в степи. Потом стала станция железнодорожная с названием Рудный Клад.  Но клад, наверно, был где-то, и станция теперь встречала слепые, полупустые или торжественно прощающиеся поезда с городка Светлый, что был в каких-нибудь 80 километрах восточнее и дразнил своей сказочной жизнью, в которую просто так попасть раньше было нельзя, а сейчас, после Германии, и не очень-то хотелось.
Отца Пигаш  вовсе не помнил – погиб батя где-то под Варшавой в Великую Отечественную.  Там, на границе казахстанских степей и южного Урала, в Оренбургской области без него умерла мать, без него вышла замуж сестра и потерялась на просторах генофонда СССР с новой дурацкой фамилией. По двум письмам после замужества её Пигаш так и не успел правильно запомнить новую сестрину фамилию… Казалабринец?.. Косалавренец?… Козла нашла и пипец!

Пигаш сидел в багажном отделении самолета. Вышел офицер-особист. Этот полковник пожал руку каждому солдату. Одиннадцать человек улетали туда, откуда можно было не вернуться. Никому и никогда. Сидящие в самолете восемь солдат, старшина и два офицера думают, что они под большим секретом летят в Афганистан, но они летят по маршруту Потсдам – Гратиешты (Румыния) – Ангола… Четверо из десяти – воспитанники Славы Пигаша. Они были кандидатами и мастерами по борьбе, боксу, стрельбе и гимнастике ещё до армии. С Пигашем они стали мастерами стрельбы, лежа на спине, борьбы со связанными руками, бокса с метанием всего, что способно втыкаться. Пигаш – не рукопашник. Он – самородок. Он – чокнутая оренбургская шпана, выросшая в воина, способного драться в любом положении и даже застрелиться, раскусив капсуль патрона прямо у себя в пасти.
Так не бывает, но девяти приемам из десяти Пигаш научился сам. Мозги у него так устроены. Когда он вычитал, что члены японской мафии якудза перекусывают себе язык и захлебываются венозным потоком из-под языка – этакая «самурайская смерть», тогда Слава Пигаш сразу сказал, что это фигня. Человека можно перевернуть вверх ногами, заморозить ему язык уколом парамедола или заткнуть венозные свищи какими-нибудь тампаксами. «У меня бы перекусывали столько, сколько хотели… Если есть у контролера хотя бы 20-30 секунд, то любого с откушенным и перекушенным языком можно спасти…». Старшина химичил с братьями из дивизионного медсанбата, создал несколько моделей ротовой полости и пихал в эти металлические и резиновые морды патроны от пистолета Макарова и 7.62 от Калашникова. Патроны взрывались исправно и разносили не то, что надо – щеки, челюсти и иногда сам условный череп. «Иногда» Славу не устраивало. Гарантии на сто процентов не было. Как правильно застрелиться, Пигаш увидел во сне. Утром он запихал себе в рот патрон без пули, и, конечно, вытряхнул порох…  Угол был правильный. Клацнул зубами Пигаш тоже правильно. Не мог говорить больше недели. По ожогу языка и гортани понял, что пуля улетела бы туда, куда надо – в гланды. Эксперимент повторял ещё дважды…  В отпуске, конечно…

Сейчас вместе с Пигашем летели четыре его воспитанника. Они умели все то же, что и старшина Пигаш. И даже патрон поставить правильно к гландам смогли бы тоже. Убийцы, садисты и головорезы – эти определения к ребятам не подходили, но Пигаш немного грустил от того, что через два дня они смогут подходить… Они могут стать и убийцами и садистами, потому что их этому учили. И ещё потому, что они хорошо знали свое тело, а потому для чужого тела шансов сопротивляться они вряд ли оставят.
Сергей Берко, Альберт Гагава, Иван Рой-Сермежко, попросту Рой, ещё один Сергей – Куликов… У каждого были свои таланты. Но все они были бойцы и стрелки отменнейшие. «Эх, не тех мы олимпийских чемпионов чествуем… Отслужат, уйдут на гражданку и будут через три года «бывшими», только вспоминающими свои достижения и эту высшую форму психической и физической подготовки…»…
Самолет гудел на высоте почти десять тысяч метров, но сидящим казалось, что и тут за бортом идет дождь. От одежды пахло сыростью, а расслабиться и расстегнуться команды не было. Пигаш спал с открытыми глазами ровненько уставившись на крючок за плечами Гагавы.

*   *   *

Задача «ангольской группы» была непростая - на четыре-шесть дней, но с такой скоростью перемещения и погружения в задачу на месте, что она казалась бы и вовсе фантастической, если б не идеальная проработанность и подготовка коридора их действия на месте уже другими службами.
В УНИТа застрял один местный генерал, который давно должен был выйти на связь, но не выходил. Он был либо уже казнен, либо обстоятельства заперли его в совсем невероятном положении, которое (при правильной оценке на месте) надо было либо разрубать, либо генерала похищать, т.е. имитировать его пленение спецслужбами Кубы.
Вторая задача – в ходе операции освободить плененного заместителя командира «Веги», одного из подразделений кубинских командос.
И тот и другой были нужны не в местном ангольском контексте событий, а уже как фигуры, от действий и слов которых решались вопросы геополитики на всем юге африканского континента. Особист, наверное, смог бы много рассказать, но рассказывать ему было нельзя, как, впрочем, ещё большой вопрос – он сам-то верил тому, что рассказывал? Задачу он вообще передал только руководителю группы – майору Висельникову, а уж тот монотонно, как диктор аэропорта, пересказал задачу бойцам в уже взлетевшем самолете. Поставлена задача – и вперед. Есть общая картинка. Важность их миссии должна быть понятна. Пигашу пояснения не требовались. Он был в Анголе уже дважды, но никогда не был так глубоко – база УНИТА, которую его группе надо было вскрывать, находилась в районе Нгебе-Ву, а это почти 600 километров от побережья. Там разбился самолет, летевший из Лесото, а потому все спецслужбы государств – основных участников возни вокруг Анголы – осторожно предполагали, что разбился чужой «игрок» из известных, то есть из тех спецслужб и тех государств, которые здесь присутствовали давно. На самом деле разбился совсем новый «игрок» - группа переговорщиков и потенциальных спонсоров от вольфрамового короля Боливии (он же – теневой пайщик наркокортеля) Карла ван Рудвейна. Вся эта фигня уже совсем никого не интересовала из летевших в «мокром самолете». Они были свежи, как быки перед корридой, и Африка представлялась им задачей поинтереснее, чем афганские пандшерские ландшафты.
Падали они в люк и любовались красотами звездного неба в четвертом часу утра. В шесть часов в условленном месте из одиннадцати собралось десять. Один упал в африканский континент навсегда. Тайна его падения  покрыта мраком по сегодняшний день…

… Военный пенсионер Пигаш Станислав Егорович двадцать лет спустя (а точнее – двадцать лет и шесть месяцев) солнечным апрельским деньком 1994 года стоял на автотрассе Москва – Егорьевск у стеллажа-прилавка с разложенной на нем «Гжелью» и изображал из себя торговца. Он на самом деле часто тут появлялся, как сборщик «общака» от люберецких, но сегодня надо было изображать торговца. Позади Пигаша, в двадцати шагах и чуть правее, за азербайджанским мангалом и шашлычными пристройками, в будочке от дождя сидел «пацан» с АКС, гранатой и набором «йод, бинты и баяны», ну, то есть шприцы. Через дорогу, в узкий переулок с поворотом на гаражи, должны подъехать через полтора часа «Москвич-Пикап» и микроавтобус. Там тоже будут люберецкие – люди Пигаша – и, как можно предположить, будут пацаны и с другой, передающей, стороны. Передавалось оружие. Партия была средней тяжести. Восемьдесят два ствола, в основном – автоматы.
Не в первый раз. Оружие покупалось и передавалось этими же поставщиками порою и в более рискованных условиях. Здесь же осложнений быть не должно.
Осложнения приехали на пятнадцать минут раньше нужных машин. Это был фиолетовый подержанный «Форд», из которого вышли двое мужчин, примерно сорока и пятидесяти лет. Второе «осложнение» - это приехавший за две минуты до «Форда» военный фургон. Встал этот гробина очень неудобно. Пигаш поругался с водителем-мальчишкой, который по неуми перегородил подъезды к прилавкам (но главное – закрыл видимость и Пигашу и пацану- стрелку прикрытия в будочке у шашлычной). Профессионально же Пигаш рассмотрел и «расшифровал» фуру достаточно быстро – обычная мобильная ремонтно-техническая мастерская. Водила МРТМ и старший лейтенант были «реальными», то есть не подставными куклами какой-нибудь милицейской или гэбэшной операции. Они сами сняли всё напряжение, растворив задние двери кунга и снимая битые фляги и канистры. Сдавали как лом цветного металла что ли? Похоже, что было именно так – подрабатывали, растаскивая армейское имущество.

У стеллажа с чашками гжели и прочей стекляшкой встали те двое мужчин, вышедших из «Форда». Пигаш погладил бороду и уже почти разинул рот, чтоб сыграть роль старого мастерового, понимающего гжель и сокрушающегося о закрытых и разоренных древних промыслах и национальном достоянии, как вдруг мужик, что был помоложе, стоящий в трех-четырех шагах от другого, переместился к пятидесятилетнему грузному своему напарнику, толкнул его в грудь, и тот от не слабенького, видимо, толчка откачнулся прямо на стеллаж. А потом – ба-бах! – со стола на ноги этому толстому упала ваза. Она на самом деле фуфло, ценности не представляет, но кто тут вообще ценную гжель отличает от неценной? И… ёханый ба-бай! Весь стеллаж-прилавок заиграл, пошел винтом, а потом и вовсе завалился на один конец, выгнулся всей своей конструкцией и, как из катапульты, запулил гжельской чашечкой в лобовое стекло «Жигулей» в стороне. Та-акая канитель началась!… Ну очень не вовремя. Очень.
Потом, конечно, понятно стало, что, оказывается, с верхотуры эта ваза сама падала. Весь завал потом пришлось срочно убирать. А тут ещё эти вояки долбанули «Форд» р раскрошили фару,  когда на своей гробине сдавали назад.
Слава ситуацию разгребал быстро. За йодом и фурацелином он забежал в будочку, коротко бросил пацану-стрелку: «Этого, серого, держи на мушке. Профессионал. Особое внимание». И побежал латать ногу тому, кто сидел на обочине.
Толчок в грудь… Перемещение по линии всей массы тела…Больше трех метров. Удар. Сдерживание. Выход из под…вазы. Пигаш давно такого не видел. Что в грохоте посуды, в ругани и суете не заметили другие, заметил он, бывший инструктор спортроты и потом спецгруппы ГРУ. Бытовая и неожиданная вводная и… человек в сером вытащил своего товарища таким действием, которое в стране могут повторить человек триста, не более… Элемент из «маятника». Пигаш шёл к сидевшему на обочине и ещё раз на глаз оценил расстояние перемещения. Да. Перемещение более, чем на три метра , вправо-назад. И как переместился! И как ударил! Вот именно – толкнул и падающего успел придержать за ворот. Нет, не ошибся Пигаш. Не показалось… «Бля, неужели «эти», по оружию, на хвост сели?! Тогда крындец – от этих не уйдешь…»
Но всё закончилось быстро. Дед Пигаш, продолжая играть свою роль, чуть не начистил морду старшему лейтенанту из МРТМ. Мужички из «Форда» как-то слишком быстро засобирались. Человек-маятник слишком быстро и глубоко оглядел всё вокруг, но явно не хотел внимания к себе. Пигаш поймал и это его действие. «Может, они от поставщиков оружия? Проехали тут с пронюхом и на-ка, на неприятности попали?» - пытался оценить ситуацию рыжий дед у прилавков с битой гжелью. Но роль разоренного аварией местного дедка он доиграл достойно – забрал деньги, орал матом, - Это не его день! Счас ещё метеорит, б.., на голову е…ся! - дал свой телефон для уплаты должка, потребовал телефон у этого «серого маятника».
 
*   *   *

…Огороженная валом прозрачной сухой колючки, кустов, видимо, рубленных и поставленных «на попа», база УНИТа оказалась совсем не хижинной – с другой стороны её подпиралаи четыре вала крупных камней, над которыми, вбитый в утес, как осиное гнездо, висел наблюдательный «мешок» из камней, лиан и глины. Было бы наивно предполагать, что это единственный наблюдательный пункт с той стороны. Часть строений самой базы было тоже из камня, обмазанного глиной, часть деревянной, где «цокольные этажи» были, кажется, местной модой – наполовину здания были врыты в землю, как классические блиндажи.
Сутки группа изучала режим базы. Потом вторые… Не везло. За сорок восемь часов ни одной въезжающей, ни одной выезжающей фигуры. Ни конной, ни пешей, ни мото… Внутри самой базы движение было вялым, но сосчитать кое-что удалось. Судя по флягам и котлам, жратву готовили на 30 – 40 человек (по пессимистическому варианту), возможно, даже меньше. Это была «радость». В инструктаже предполагалось, что группа столкнется с  подразделением до стапятидесяти человек.
Ночью делали проход. Залысина на участке от кромки джунглей до сухих валов и колючей проволоки, конечно, была минированна. Подготовив проход и площадку для опорных прыжков, дожидались дня. Атаковать решили днем, в обед, так как именно в этот час была возможность плотным огнем накрыть максимум , потому что только в этот момент максимум был виден. Получилось.

Два снайпера группы контролировали прорыв восьми человек внутрь базы. Прорыв выглядел так. Вперед, на опорную площадку, выполз Пигаш. Ему предстояло стоять раком, потому что с его спины прыгали первые двое. Прыгали прямо на сушняк с растянутыми плащпалатками, накрывая колючки, обеспечивая самим же себе быстрое освобождение от всего лишнего, что могло зацепиться. Прямо в прыжке они бросали по две гранаты… Дальше была задача быстро высвободиться и создавать дым и грохот в разных секторах базы – швырять гранаты, швырять…Это первые 20-30 секунд. Предполагалось, что именно в это время завалиться центральных проем между гаражом и столовой… Ну какая на хрен столовая? Там просто был широкий полуокоп со скамейками и навесом из жердей и сухих листьев , похожих на пальмовые - там в земельном холоде держали, видимо, провизию, ели и , кажется, даже молились и мылись эти черные солдаты Африки.
В следующие 8-10 секунд два следующих бойца – это были оба офицера – прыгая со спины Пигаша, накладывали на сушняк и колючку ещё одну линию тряпья – четыре секунды на первое, шесть секунд – на второе, по три секунды на разбег каждому, две секунды на объективные и субъективные потери… По периметру именно офицеры разворачивались по отношению друг к другу на девяносто градусов, создавая сектор обстрела и угол атаки с трех направлений – третьим направлением была уже та пара, что запрыгнула в базу.
Ещё трое – и это было самое сложное и теперь уже самое опасное – должны были запрыгивать в тот момент, когда база уже «очнется» и начнет сопротивление… Запрыгнули двое. Пигаш так же оставался снаружи периметра и видел, как третий боец получил две пули сразу и повис на обратной стороне колючки. Через несколько секунд ещё одна пуля попала ему в голову…
… Задача была выполнена.

Они несли на себе по джунглям убитого товарища, ещё одного раненного в в ногу и кубинца в бессознательном состоянии. Его обуяла какая-то болезнь, по внешним признакам похожая на малярию, но, видно, что-то было ещё. Он был серый и сухой, как пепел, что совсем не характерно для малярии – с серыми губами, серыми глазами и веками, будто его валяли в золе и пепле или искусственно сушили на каком-нибудь вертеле… Генерала не нашли. Либо его здесь не было вовсе, либо он был среди нескольких убитых с изуродованными лицами и раздетыми по пояс. Либо и в самом деле он давно уже был раскрыт, как «чужой», и казнен. Все эти головоломки – не задача группы. Они шли по джунглям в тот сектор, который был оговорен инструкцией, кололи уколами раненного и больного… Строго говоря, был и третий раненый – один из офицеров. Но порванная осколком мякоть мышц на спине ранением не считалась.
Первую пятиминутку отдыха сделали через три с половиной часа перехода. Ели орехи сухого пайка, сушеный лук и таблетированный мед, твердый, как карамельки, но который по пайку и инструкции был обязательным. Вода была только в лианах. Пить из открытого источника запрещалось, а после «медовых карамелек» пить хотелось особенно. После боя особенно хочется пить. Особенно хочется пить, когда было много гари и крови.
Удивляли своей выносливостью и силой рук Гагава и Рой. Большую часть времени убитого бойца нес Иван. Не понятно, что он там в себе переживал, сколько он там этих негритосов навалил, но в глазах его была угрюмая сосредоточенность и даже исступленность. Он вытирал грязь с лица убитого пацана…  Пигаш помнил этого парня по спортроте, но тот был не его воспитанником. Измайлов. Даргинец. Точнее – обрусевший даргинец. Он, кажется, родом был с брянщины. У него мама – хохлушка, а папа даргинец. Борец-вольник был этот Измайлов…  Ваня обтирал грязь с лица убитого. Из санпакета вытащил и навтыкал в дырку в голове Измайлова ваты и бинтов. Измайлов уже был не похож на себя – пуля вышла под ухом, крови ушло много, ввалились глазницы, и вытянулся нос…  Он сейчас особенно был похож на горца…

     … Задача была выполнена. Выполнена ли? Генерала не нашли. Базу УНИТа разгромили, кубинца вытащили, но генерала не нашли. Два трупа – один при высадке, один при взятии базы. И ещё не известно – донесут ли кубинца живым… Офицеры были мрачны. Майор П, руководитель группы, вообще молчал. Раненый капитан «по фамилии «Капитан»» морщился, иногда тяжело вздыхал, наверно, от накапливающейся боли и зуда в спине, и именно он подрывал ребят с привалов. Через три с половиной часа на первом привале – пятнадцать минут отдыха и» встали. Две минуты на стяжку». Стяжка – это подгон всего расстегнутого и расслабленного, но стяжкой ещё у этих ребят было привычкой называть и команду самому себе. У каждого был свой ключ-пароль к собственной воле и резервам психики. Через полтора часа после первого привала – второй. И через десять минут капитан «Капитан»: «Встали. Две минуты на стяжку». Измайлов окоченел. Среди пряной духоты и жары, среди запахов диких цветов, гниющего дерева, испарений и багряно красного заката тело убитого коченело, будто попало в неведомый холод, который игнорировал законы физики этого мира. Мертвые не потеют везде – и в Арктике, и в тропиках.
Через несколько минут после второго привала они услышали рокот вертолетов. Их было два. Рокот слышали, но вертолеты сквозь кроны платанов, каких-то ещё громадных деревьев и переплетений джунглей они не увидели. Похоже, что если это и были вертолеты, которые их искали, то на закат они пошли «домой», на площадки своих баз.  Найти группу теперь уже не смог бы никто. Во всяком случае – в ближайшие сорок восемь часов. Но их «одноразовой группе» и сорок восемь часов уже было не надо – надо 16-18… Не останавливаясь, покорять ночной азимут, по свету выйти на условленную точку и два утра подряд (о большем думать не хотелось) в 11.05 и 11.20 под углом 30 градусов давать ракету в направлении, указанном для поисковиков… Там их найдут бойца генерала Итаба-Гла Врахте, этого временного союзника-коммерсанта, генерала-торговца, «человека мира»… Которому пох его родина, бойцы и уж эти спецназовцы из неизвестной ему армии. Он просто получит хорошие деньги, если все будет хорошо.
Каждый в группе понимал, что уже завтра есть шанс быть подобранным, к послезавтра выведенным на Лимпопо, а ещё через 72 часа со всеми издержками уже сидеть в прохладном  карантине того же Потсдама или где-нибудь под Серпуховым, кушать манную кашу со сгущенкой и смотреть «Ну, погоди!». О долгих разборках и груде бумаг для особого отдела сейчас думать было не можно. НЕ МОЖНО. Голова блокировала все эти глупости и «мелочи»…
Инструктор, самый «старый» боец группы Станислав Пигаш по глазам, по коротким фразам своих ребят уже делал первые характеристики: бой и перегрузки, кажется, легче всего перенес Гагава, хуже всего – Куликов. Суетился Сергей, будто не верил, что всё позади и что осталось только дойти. Гагава ишачил, что в бою, что сейчас на переходе, будто на тренировке. Для него не было границы, как и для другого Сергея – Берко, между той частью операции, где надо было убивать и той, где надо было просто продираться сквозь дебри черного густого леса. У Гагавы, может, под его Сухуми или Самтредия такие же буераки, но откуда у Берко, подмосковного парня такой хваткий навык? И все-таки не каждый день в тебя стреляют…
Иван Рой чем-то «грузился» и пока было непонятно – то ли смертью Измайлова, то ли своим маленьким подвигом. Он – главный, кому можно гордиться. На пулемет в горячке боя пошел он.
Были несколько секунд, когда там, на базе, из столовой ямы, из-под трупов, застрочил пулемет и заставил лечь всех. Унитовцы имели шанс перегруппироваться. Снайперы и Пигаш из своих секторов не могли достать пулеметчика. Рой пошел прямо на ствол, на всполохи пламени. Шел, конечно, как учили – как волшебник… Наверно, пулеметчик успел сойти с ума, пока Ваня не оторвал ему голову. И умер негритос, наверно, изумленным – на пулемет шел «призрак», в доли секунды появляющийся то слева, то справа… На четыре шага влево, и вот он в двух шагах справа, и вот ещё шаг вправо и… Пробит щепкой кадык, выбиты глаза, и хрустнул позвоночник у основания черепа. «Маятник» в УНИТа не учили…

В пятом часу утра, когда стал слабеть капитан «Капитан» и привал было решено сделать на полчаса с двадцатиминутным сном, когда по растянувшейся метров на сто группе передали команду: « Первый на месте, остальные к Рою» (он шел с Измайловым на плечах ровно в середине цепочки), когда Пигаш, шедший последним, остановился тоже. Для него команда, как бы само собой означала другое – двадцать шагов с маршрута вправо. Когда только стали расстегивать ремни, произошло Это…
Из крон, из шатрового купола джунглей, из звездного неба, из тьмы небес в тьму земли падала Тьма!.. Огонь был синим и тихим. Крикнуть успел, кажется, только Капитан. Из тех, кто был в центре, огонь открыл только Рой и, вроде бы, успел подняться в атаку Гагава… Его руку нашли с зажатым кинжалом. Пигаш помнил писк в ушах. Он не был даже уверен в том, что писк появился в момент разгрома группы – он, кажется, появился до удара Тьмы. Исходил писк ото всюду, а в сине-лунном сиянии было просто дыхание. Когда старшина очнулся, писк был везде. Пигаш сдирал его с головы, с груди  и, кровавя, ковырял пальцами уши. Потом, подчиненный внутренней программе сопротивления, он заставил себя делать хоть что-то. Опасность была отсюда – с этих крон, из этого сектора неба. И Пигаш обрушил огонь сюда. Бил «зетом» в четыре этажа. Потом ему почудился взгляд и дыхание справа вверху. Он выпустил туда короткую очередь. Автомат заклинило. Левой рукой старшина вырвал кинжал, правой достал пистолет   и ещё – стрелял, стрелял, стрелял и замер… Писк не ушел, но он, словно сползал, как сползает грязь или паутина под густым душем.

… Майор был забит в землю, как гвоздик. По самые плечи. А череп его развален строго пополам, будто его пилили ювелирным сверхтонким лобзиком. Гагавы, Берко и ещё двоих бойцов не было видно вовсе. Исчез труп Измайлова. Капитан лежал лицом в землю, и тело его  было переломано, будто он упал с тридцатого этажа или вообще – с самолета. Ещё один из найденных мертвых бойцов лежал сложенный пополам, как не улеглась бы и семилетняя гуттаперчивая девочка. Головы у него не было. Когда его разогнули, картина была вообще…  От глотки до мочевого пузыря была выдрано все – с ровной линией по обеим сторонам «постриженных» ребер. Солдат был разделан, как таранька под пиво.
 Никто и никогда потом не мог восстановить Время – сколько это длилось? Не меньше пятнадцати минут, но никак не больше часа. Но иногда трое выживших русских терялись и в этом времени, им казалось, что все длилось вообще меньше минуты. Сколько времени приходили в себя, избавлялись от писка в себе и когда вообще стали хоть что-то сопоставлять – это восстановили только по рассвету. В середине октября в широтах Анголы и южного Мозамбика рассвет наступает в пять часов сорок минут утра. В джунгли свет просачивается к половине седьмого…
В эпицентре схватки живых было двое – Иван Рой и кубинец, находившийся все так же в бессознанке. Живым был Куликов – тот, что шел первым и по инструкции так же, как Пигаш, сделал двадцать шагов, но только не вправо, а влево. Четверо… Живых было четверо, если считать кубинца, который не вспомнит вообще ничего, ни «до», ни «после». Рой не приходил в себя. Он окоченело смотрел вперед себя широко открытыми глазами, зрачки реагировали на свет фонарика, но мышцы не расслаблялись, и он был похож на эпилептика, застрявшего в фазе острой судороги. Куликов дрожал, как осиновый лист и плакал. Не навзрыд, он плакал не так, как обычно представляется плач – он скорее судорожно рычал. И его колотило, колотило… Потряхивало, и не слабенько, самого Пигаша. Первые фразы произнес, кажется, Куликов:
- Я ж попал. Два раза попал! Видел!
Но старшину Пигаша в первые минуты не интересовало ничего, кроме Роя и кубинца. Пигаш действовал, как ему казалось в тот момент, правильно – вколол парамедол и сунул под нос Ивану нашатырь. Но, спустя время, на погружениях в гипноз, на вопросах в отделе экспертизы особого отдела, он и Рой однозначно признали, что именно эти действия не дали Ивану детально вспомнить всё, что он видел в бою, и то, что увидел, уйдя в неизвестный коридор погони. Коридор тогда называли «коридором», понятие было общим, ещё даже приблизительно не дифференцировали типы и направления Цитала. Парамедол спутал видение и ту реальность, галлюцинации и тонкое видение мира. Но все это станет ясно потом.

Руку Гагавы принес Куликов. Вместе с рукой принес окаменевшие соляные ветки папоротника и каких-то цветов. Что удивительно – ножки у корня были живыми, а верх был соляным и хрупким, как корочка бизе-пирожного. Сверху на них посыпалась белая пыль, и они поняли, что это тоже соль. Солью было все – платаны, лианы, гигантские секвойи и деревья с цветами, похожими на нашу милую русскую сирень. От легкого  ветерка над джунглями они давали белую пургу, и место с единственным кровавым пятном у тела разорванного солдата (больше крови нигде не было) зеленело от набрякающей сыплющейся соли и удивляло дикой цветовой гаммой.
Рой молчал. Только по движениям глаз и рук было понятно, что у него на «автопилоте» работает ключ-пароль. Он искал кубинца – увидел – расслабился… Первое, что произнес: «Измайлова вытряхнули из тела и приклеили к листу». Тогда казалось, что рядовой Рой бредит...

Из дневников И. Рой-Сермежко . «В подсознание загоняется не только асоциальное, но и "избыточная" креативность, невостребованнанный социумом креатор. Большое заблуждение, что подсознание - это угрюмый лабиринт, заселенный нами же созданными чудовищами. Там есть и святые, и светлые персонажи, они от тебя, но не подводятся под общий знаменатель предписанной добродетели. Опять-таки, у кого как - внутри у одних только страхи, у других рай, упрятанный как от себя, так и от не-себя. Хуже, когда обе ипостаси, объединенной общей судьбой, перемешиваются. Тогда чудовища там начинают насиловать ангелов, креатор упражняться в изощренном сквернословии.
Опять-таки, всё это индивидуально. Как предельно индивидуализируется язык, когда уходишь в себя-в-себе. Вплоть до выхолощения всего общего смысла в пользу обретения частной сути. Вот когда наступает формотворчество, язык твоей сути, себя как абсолютно частного. Звуки, запахи, осязательные реакции не в отдельности друг от друга, а как элементы целого, что даёт ощущение полноты и завершенности-совершенности себя. Возможность опыт такого переживания дан в каждом в той или иной степени вероятности его превращения в действительный. Только вдруг все опрокидывается, когда обнаруживаешь целые миры на разных этажах своего сознания. И вдруг понимаешь, что миры шире сознания, и этажи способны жить отдельно от тебя остального…».

*   *   *

… Деньги за битую гжель вернули на следующий день. Приехал этот серый с парнем в очках, выложил деньги, извинился ещё раз. А Пигаш ещё раз отметил – «ну, конечно, слишком правильный и слишком незаметный. Но – слишком!». И все бы на этом. И жил себе ещё целых четырнадцать лет старик Пигаш. Разгребал бы дела люберецких бандитов, собирал «общак». К концу 90-х «стариков» пересажали и перестреляли, осталось мало «буйных». Молодые и «средние» держали и содержали Пигаша, как свою «налоговую совесть». Он ходил по пацанским бригадам и напоминал о том, что надо делиться, что тех, кто «на зоне», надо «подогревать» и помнить о матерях тех, кто полег в «тяжелых боях за светлое будущее». Цинизма Пигашу было не занимать – школа была хорошая – и армейская, и ветеранская, и житейская. Светлое будущее было в основном у тех, кто прорвался в буржуи на кровавых деньгах и по трупам друзей. Философия справедливости у нас всегда особая, но Пигаш вообще считал слово «справедливость» дурацким словом, за которым нет ничего. И даже ветра там нет…  «Если бы Бог был справедлив, то на Земле «за базар» давно должна быть пустыня. А за беспредел, возможно, стоило бы и Землю в порошок распылить. На кольца какие-нибудь…». Ещё в молодости Пигаш приказал себе забыть про справедливость. В армии про слово не вспоминал, потому что там этим словом и не пользовались. В психушке и особом отделе  после той, третьей своей спецоперации, после того Нгебе-Ву и Лимпопо, справедливым был только брелок на ключах санитара – Череп. И Пигаш иногда молился на этот Череп и разговаривал с ним во сне.

Пигаш запомнил «серого», побившего ему гжель, и «серый» запомнил Пигаша. И прошло четырнадцать лет, за которые «Форд» превратился в «Киа». а в последнее время постаревший, но по-прежнему спортивный «серый товарищ» появлялся снова на «Форде». На новом, конечно, на черном, как парадный сапог пехотинца. Наверно, «серый» (а звали его Вадим Виленович Сурненко) ездил куда-то к родственникам, или у него в этом районе Подмосковья была дача. Они смогли познакомиться, когда Вадим ещё раза два останавливался у торговых рядов за всякой мелочью, кажется, покупал козье молоко у какой-то бабуси. Пигаш крикнул как-то, дурачась: «Осторожно, народ! Сейчас этот Серый что-нибудь уронит!». И приглашал попить пивка. Но Вадим Виленович только улыбался в ответ, махал рукой: «В другой раз, дед… Как-нибудь в другой раз…»

Пигаш резко ослаб сразу после своего юбилея в июне 2005 года. Ему исполнилось шестьдесят пять, как-то подломило поясницу, будто сорвал что-то. Поникли плечи и появилась легкая дрожь в руках. У рыжего, нет, теперь уже у пепельно-седого деда на трассе у Люберецкой окраины ещё оставалось юмора смеяться над самим собой. Глотка его была ещё все та же – старшинская, поорать и поматериться он мог по-прежнему, но от влияния на местную шпану не осталось почти ничего. Впрочем, наверное, в первую очередь от того, что ему самому надоела вся эта канитель, и видел Пигаш, где на самом деле делаются деньги, и кто от тех денег находит «счастье». Как военному пенсионеру ему прибавили пенсию, жить стало веселей. Да тут ещё и награда его догнала – надо же , помнят! Не за ту операцию в Анголе, и не за предыдущую там же, и не за Сейшелы августа 79-го года, а так – за общие заслуги надо понимать… Но всё-таки не просто медальку какую-нибудь юбилейную вручили Пигашу, а медаль ордена «За заслуги перед Отечеством».
Тайно надеялся он, что где-нибудь там, на вручении, ему удастся что-то узнать или услышать про Ваню Роя или про Сергея Куликова. Нет…Канули ребята в неизвестность. В последний раз видел он спину Роя, уходящего с сопровождением из карантина. И всё, даже не попрощались. Вот уж скоро четверть века… Как и Куликова - видел в последний раз спящего пьяного в усмерть с запиской на армейской тумбочке «Разбудить через 48 часов!». Кто ж и от какого времени будет считать эти сорок восемь часов – писал, видно, совсем в сумасшедшем состоянии… А Куликов исчез со своей кровати , точнее вместе с кроватью, к вечеру уже следующего дня. Пигаш зашел к нему в бокс, а там подметено, вымыто и даже от оконных рам пахнет свежей краской… Ни слуху, ни духу.