Цитала. Откуда прилетают птицы?

                Откуда прилетают птицы? 1994-й

Наташа Радостева уезжала «на Запад». Так в Амурской области и вообще на Дальнем Востоке говорят о тех, кто уезжает за Урал. Наташа бросила работу над диссертацией по орнитологии, бросила своих птичек, заехала в последний раз в бабушкин дом, что на станции Усть-Пера стоит самым крайним к железнодорожному переезду по дороге на город Свободный. Теперь в самом Свободном остались прощания со школьной подругой .Антонина То Фун Шан с маленьким Андрюшкой и с отцом Викентием Васильевичем жили тоже на окраине, в северном поселке Свободного. « Здесь сопки рядом, утром птицы поют и солдаты здесь не шибко шалят», -так в свое время обьяснял свой отказ от двухкомнатной благоустроенной квартиры в Райчихинске Викентий Васильевич. Выбором своей профессии Наташа обязана именно ему – старому То Фун Шану.
 
  Проработав первый год в Гануканском заповеднике, как раз в его юго-западной части, близ Райчихинска на болотных и старичных низинах в весенний перелет птиц Наташа попала под массированный артобстрел. В буквальном смысле этого слова. Благовещенский полк и артиллерийские дивизионы из Райчихинска проводили учения на редких гнездовьях дальневосточного и японского журавля, последнего подвида дрофы на востоке России и, что «убило» молодую ученую совсем, здесь теперь гнездилась невиданная доселе скопа. Вы понимаете, что такое скопа в этих местах? Вы ни черта не понимаете! Скопа появляется там, где дышит Земля. А она видела эту пару. Видела с сорока шагов, и тот песчаный высокий берег, по краю которого она кралась, как невидимка, боясь хрустнуть веточкой, молясь, чтоб ненароком не вспугнуть какую-нибудь другую птаху или стайку овсянок…  Этот берег был сметен одним залпом
.
    Перепуганная до полусмерти, грязная, с песком везде, где можно и где сказать-то неудобно Наташа отсидела и наплакалась от военных игрищ на бережку рыжей глубокой старицы и поняла –  никто не поверит, что она видела скопу. И журавли здесь не задерживаются вовсе не из-за низкой линии сопропеля или паводковых вод. Чушь все это. Здесь солдаты. Здесь слишком много летает железа, слишком часто грохочет оружие. Человек пугает, человек слишком занят своими страхами, что ему страхи птиц?

  С этой своей печалью, вспоминая слова отца Антонины о том, что возле их дома солдаты не шалят, она подходила к двору, где у  крыльца росла черемуха, видная из далека-далёка. Пройдя двор, непривычно тихий без собаки,в дверях дома столкнулась с Тоней, та, кажется, закончила стирку и выносила развешивать на сушку бельё.
- О-о ей-ей! Пропавшая в болотах! Па-а, смотри кто пришёл! – Тонька была искренне рада. Из теплой половины дома вышел в трико с оттопыренными коленками, поёживаясь от прохладного ветерка, Вениамин Васильевич: « А-а, радость моя Радостева, - привычную с детства поговорочку брякнул Василич, улыбаясь во весь щербатый рот и от улыбки его щеки сложились в гофрированный веер, - За видок-с извиняемся, встречаем, как своих, без парада. Но и ты ведь без предупреждения…». Обнял, чмокнул в щеку и пошел-таки переодеваться. Проходи, дорогая, проходи. Сейчас поужинаем, - подруга поставила таз с бельем на собачью будку, пустую со времен умершего в сытой старости Полкана, - Рассказывай куда теперь…

Викентий Васильевич вышел в брюках и канареечного цвета рубашке «а-ля 70-е» с острыми длинными концами воротника. То ли буркнул, то ли спросил у Тони: «Стол-то не во дворе будем накрывать. Ветер… Здесь и посидим».
    Они ужинали и чаевничали, а ближе к ночи – все равно до поезда, который в половину второго, не спать – забрел на огонек сосед Павлуша. Тихо, как слесарный шкаф.
  Раньше, когда Наташа и Тоня были совсем юными, они любили такие посиделки взрослых только за то, что в определенный момент гвалт и звон, и звяканье посуды переходило в размерянные интересные беседы с историями и страшилками, и чудесами. Это были разговоры , будто на другой глубине.
  Когда-то почти пятнадцать лет назад, в далеком теперь семьдесят девятом году, когда ещё был жив дед То Фун Шан, а Наташе и Тоне было лет по девять,  дедушка То рассказал длинную историю, которая запомнилась почему-то особенно. Это была история про китайского мальчика Юн Ли Ченга, который пришел в Гонконг из далеких времен, говорил на старокитайском языке, удивил ученых знаниями о древней и средневековой истории Китая, говорил о таком, что знали только редкие специалисты. Режим Мао испугался мальчика. Его спрятали в военной лаборатории. Но из Китая дошли слухи, что мальчик исчез, а ученых серьезно наказали за чертовщину.

    Старый То прожил в России долго, очень долго. Он восемь лет просидел в лагерях, когда вывел в районе Аргуни свою группу бойцов армии Гоминьдана к русским. Так можно было выжить. И все его бойцы выжили. Все тринадцать. Это последнее, что мог сделать для своих солдат полковник армии Чан Кай Ши. Он двадцать лет не улыбался, а потом родил сына и блаженную гофрированную улыбку-веер, которая сыну по наследству и досталась. Из тех тринадцати бывших бойцов двое успели стать заметными начальниками. Ван Ли Ли был руководителем большой мехколонны, а Чен По Ру стал заместителем начальника сельхозотдела исполкома Белогорского района.
  Откуда дедушка То знал про события, происходящие в Китае, да ещё и такие таинственные? « Птицы рассказали», - говорил сказочник То, рассыпая в каштановый веер свои щеки. Наверное, нелегко им жилось – русским китайцам, этим хуацяо с поражением и тоской за плечами. Но все-таки жилось и жилось лучше, чем в самом Китае с его культурными революциями. В шестидесятых-семидесятых годах отношения между двумя странами стали совсем на штыках. С Ван Ли Ли  и Чен По Ру  старый То Фун Шан старался специально встречаться только на людях. Чтоб не было лишних подозрений. И так трех стариков одни считали недобитыми хунхузами, другие – китайскими шпионами.  Две или три встречи, что были у стариков за долгую жизнь на чужбине, проходили в одном и том же кафе (ещё раньше это была столовая) на улочке Благовещенска, которая вела прямо к набережной. Там, за Амуром, Китай, Хей-хе и оставленная молодость с родственниками, родным языком и мечтой посетить могилы отцов.

  На саму набережную старики не выходили. Зачем дразнить пограничников…
  А ещё один раз они случайно встретились в сельповской столовой поселка Подгорный. Случайно. Одна случайность может быть и на троих за тридцать-то лет. И когда разъезжались, каждый спрятал печаль в своих бесстрастных глазах-щелочках – долго же их сопровождали привязчивые «газики» и «москвичи». В разные стороны, по проселкам и по трассе ехали эти «случайные» машины сопровождения, будто не было у государства с самой сильной армией мира другой задачи, как проследить – куда же уедут три старика-китайца: восьмидесятилетний То, семидесятилетний Ван и шестидесятитрехлетний Чен.
    Дедушка То и бабка Мария То знали много загадочных историй. И если бабушка Мария, уехавшая ещё девицей из под Ярославля, сказки сказывала и называла их сказками, то дедушка То сказки называл «иче»-щепки. Дескать, ствол события известен, порода «дерева» ясна, но какова была настоящая крона – догадайся сам. «Иче» он называл и историю с летящими птицами, показывал таких диковинных птиц на старых китайских шелках и миниатюрах и говорил, что Юн Ли Ченг и те птицы приходят из старого Китая и уходят они в старый Китай обратно. Что время нелинейно и, что был у него случай с газетой от 2036 года, где ничего не было шуточного и не было опечаток…
  Бывало рассказывает бабушка Мария про леших и кикимор, а старый То качает головой и говорит: «Ка-акая Россия, здесь время не преходит. Здесь тозе стресяес селовека, а он тебя не видит – он в другом мире идет…». Слово «кикимора» ему нравилось, и себя он тоже воспринимал кикиморой, потому что на него так ругалась бабушка. Но в слово «кикимора» он вкладывал смысл «забредший», «заблудившийся», «вышедший с боку»… « С боку и вышел. Чайна туда посёл, а То посёл сюда…» - щерил зубы дед. И курил трубочку с травами. 

Допоздна Наташа с Тоней вспоминали детство. Им поддакивал, а то и напоминал какой-нибудь забавный случай сосед Павлуша.  У стариков То почему-то все присказки и сказки были связаны с птицами. Случайно не птичье ли имя в фамилии То Фун Шан? Но в свое время у деда не спросили, а сами китайского не знали. Зато орнитологами стали – и Вениамин Васильевич, и Наташа Радостева, и Тоня ведь тоже проучилась с Наташей почти курс. А потом разом на семью То обрушились несчастья: старики умерли с разницей в двадцать дней, а ещё через четыре месяца пропала в тайге мама у Тони… Учиться Тонька больше не смогла.
  «Птицы мне вести принесли с Хуанхэ»,- говаривал покойный То Фун Шан, чьё имя стало фамилией бабки Марии и пошло дальше – детям. Теперь детей и уже внуков-правнуков называли по-русски, а имя, отчество и фамилия деда стали фамилией рода. У маленького Андрюшки в свидетельстве о рождении  слитно написано «Тофуншан». Ещё через пару поколений будут вообще Тофуншановы или Тофуншанские. Поди потом разбери с каких перекрестков земли пошла-есть фамилия.
    «Птицы мне вести приносят». Как-то проверяли голубятню у То Фун Шана. Приехали люди в штатском и один коллега Вениамина Васильевича. Под протокол составляли перепись птиц, заставили расписку написать, что они не почтовые. Специалист смотрел на полет голубей - керченских крестовых монахов, на их поведение на лету, много спрашивал.
- У меня только гуси посьтовые, - шутил старый То, - Как Маська пойдет на работу, так полгуся улетела…

Баба Мария до пенсии работала сортировщицей на почте, и, конечно, своих напарниц угощала домашней снедью. Вот вареные, жаренные и печеные гуси и «летали» на почту.
  Когда вечер закончился, и вечером его назвать уже было нельзя - полночь, и за столом Наташа с Тоней остались одни, дядя Веня пошел закинуть корм наутро кроликам и козе. Пашка-сосед раскланялся еще раньше. Тоня спросила первой:
- Тебя, Натаха, в самом деле тот обстрел так напугал? Или это удобный повод отбрыкаться от этой глухомани. Сергей, небось, позвал? Назад – к любимому?
  Наташка дернула русой головой с аккуратной прической и подфененной челкой, раздраженно хмыкнула:
- К себе лично не зовет любимый. Ему, поди, в Уральской академии и без меня весело. А обстрел… Что обстрел? Веселого, конечно, ничего нет. Лупили бы по тебе пушки, и не знаешь успеешь ли домолиться… Я докладную написала: « В Хингано-Архаринской низменности, на границе Гануканского заказника, где гнездится…» и так далее про японского журавля и черную цаплю… Между прочим я там видела, как гнездиться скопа. Но об этом не писала – не поверят. Ведь скопа восточнее Алтая не встречалась уже больше ста лет. Хотя когда-то была. Написала, что войска ведут учения, нарушая земли, во время гнездования птиц… Видела бы ты лицо нашего начальника, когда он читал докладную. Он взял-то её, как дохлую кошку. Ни фига, говорит, толку не будет. «Армия и есть армия» - очень умно! А за вредность, говорит, нам именно поэтому и платят. Козёл! Все в заказнике знают, что полковники ему подстрелянными кабанами платят… За вредность перед природой.
- Ладно, кончай, Наташка, - Тоня тронула руку подруги, лежащую на столе, - Я понимаю: одно на одно, тогда всё плохо. А где ищешь хорошо? Едешь-то куда? Всё-равно ведь в Уральскую академию. Не в Новосибирск, не в Минеральные Воды. Значит – к Сереге. Он, ты говорила, женился. И чё, будешь жить рядом и рвать душу?
- Уже развелся. Написал, чтоб приезжала, но «поправок» наделал, как в американскую конституцию. Дескать, старое место, ну, то, что обещали мне до отъезда, он гарантировать не может. А с жильем, дескать, разберемся, помогу. И вообще, сначала надо «о принципиальном поговорить, а потом тебя устраивать или не устраивать»… Будто я, если приеду, то в постель затащу, оседлаю да ещё и привяжу. Идиот какой-то. Я ему говорила: Самойлов, не будешь ты жить с этой диванной трясогузкой. Не бу-дешь! И что?
- А зовет-то зачем? – Тонька хихикнула, - Ты дура, Натаха, или что? Если б у него там кто-то был, звал бы он тебя?

- Говорит, что тема есть. Дело, говорит, для тебя может оказаться супер-важным. Я на  третьем курсе писала курсовую о нестабильных картах весенне-летнего перелета птиц. Его нестабильные карты интересуют, а не я..
Наташа, конечно, лукавила. Она была интересна, очень интересна бывшему своему сокурснику, а теперь младшему научному сотруднику УрО АН России Сергею Михайловичу Самойлову. Наташа знала, что   их отношения прервались так глупо, отчасти по её вине. Она, влюбленная, наивная и горящая желанием обладать Сергеем всегда, жаркой ночью под Алатау, где проходила их полевая практика, после первой близости, прижимаясь к его разморенному телу, задала вопрос. Нет, не только в вопросе дело – она задала его таки-и-им безаппеляционным тоном… В общем предполагалось однозначное, ею решенное развитие отношений: « Сколько ты хотел бы иметь детей?». Сергей отшатнулся и зло хохотнул: « Одного. Желательно с тремя внуками сразу. Попозже, конечно».
    Но они нравились друг другу, нравились и все тут. И весь курс знал это, и весь курс был в шоке, когда перед вручением дипломов прошелестел слушок « Самойлов-то с Ириной Кузьминых заявление в ЗАГС подали». « А как же Радостева?» - также шелестел весь курс.

    Самойлов ревновал Наташу к науке. Он хотел бы задавать тему и искать, но Наталья так обозначала вопрос и проблемы, находила такие научные нюансы, что весь блеск Самойлова гас в глазах преподавателей на фоне «радостевских парадоксов». « Нестабильная карта перелета» - сам понятийный ряд привнесен в орнитологию Натальей Радостевой. «Немотивированно низкие зоны перелета», « белые карты» и « черные карты» перелетов – это тоже её термины, зазвучавшие теперь даже на международных конференциях. Она искала ответы на вопросы не как летают и живут птицы, а почему они так летают ( или где-то не летают вовсе) и так живут.
    На родину она загремела совсем не по собственному желанию, а потому что с пылу – с жару стала оппонировать профессору, оспаривая цифры в теме, но прозвучало это, как упрек в недобросовестности самого профессора. « Почему ваш гусь-гуменник, перелетающий на побережье Карского и Баренцева морей с юго-запада и по Волжско-Камской линии летит в количествах до 150 тысяч особей, а гнездятся уже более двухсот тысяч пар – четыреста тысяч особей! Откуда прилетают остальные? Почему ни разу не появился вопрос по столь очевидной несуразице? Это ведь не процентная ошибка – это ошибка в разы! И ещё: гуменника считали только там – на Канином Носе. А Ямал? Откуда гусь там? Вернее, известно откуда, но также неизвестно, где летит половина из них. Откуда и там не зафиксированные, неотслеженные десятки тысяч птиц? Мне кажется, профессор, что мы только думаем, что думаем… Простите, знаем что-то о перелетах… простите, я имею ввиду науку вообще».

    Профессор же понял, что имеют в виду его. И вся комиссия поняла это так. Сидели насупившиеся, будто кто-то сочно пукнул. Научный секретарь университета, особо оскорбленная за профессора и злющая на всех выскочек и умников нашла Наташе по распределению место на родине… Наташа не сопротивлялась. Самойлов уезжал с другой…
       Поздней ночью, уже в поезде, Наташа утрясала застольные воспоминания со стуком колес. Она лежала на второй полке плацкарта. Пахло хорошим для плацкарта парфюмом дорогих спящих попутчиц. Мелькнули за окном последние огоньки северного пригорода Свободного, и накатил сон, как сказка.

  Пришел старый То Фун Шан. «Я расскажу тебе сказку про хунхуза, - сказал он на чистейшем русском языке совсем не коверкая слова. Во сне Наташа ответила ему: мы же все Ваши сказки, дедушка То, сегодня вспоминали. Точно помню – Вы и такую сказку нам когда-то рассказывали. «Потому я и снюсь тебе. Сегодня я расскажу тебе её по-настоящему», - сказал старый То, и Наташа поняла, что хунхуз – это он, молодой То. Теперь он был одет в рваную телогрейку, за плечом висел карабин, и на голове лохматилась потрепанная беличья шапка немыслимой формы.
- Меня пять раз загоняли в Аргунь, но думали, что там вода. Думали, что хунхуз утонул. А за водой пещера. Там мы оставили коней сто лет назад, а когда прошлой ночью пришли, то кони не успели доесть овес в торбах. Там за пещерой есть карта перелета птиц. Японский журавль вы ждете с Джакарты, а он летит из пещеры и пробивает водопад. Но он летит только тогда, когда половодье Хуанхе совпадает с половодьем Амура. Только муссоны знают эти сроки. Полюби муссон, радость моя, полюби границу дождя – там твои годы.
  «Дедушка То, - крикнула во сне Наташа, - Ты почему совсем не ту сказку рассказываешь? Хунхуз должен найти корень женьшеня, чтобы спасти брата, но он отдаст корень врагу… И брат станет врагом. Потому что тень меняет место, если на неё наступаешь. Как хунхуз потерял тень?

- На границе дождя…- опять сказал То, а потом приблизился совсем к лицу Наташи и превратился в свирепого китайца, - Теперь я твоя тень. До самой границы дождя.

    Но Наташа не испугалась, потому что она в странном образе сна увидела границу дождя не по вертикали, а по горизонтали. Будто дождь лил на что-то невидимое на уровне четырех-пяти человеческих ростов. «Немотивированно низкая зона перелета гуся-гуменника, и во сне появились гуси… Дальше пошли какие-то глупости, из которых, проснувшись утром, Наташа только и помнила горячее дыхание Сергея Самойлова и его горячее тело…
    В окно вагона нестерпимо ярко било солнце. Было больно открыть глаза…


На границах дождя и ума


- А с чего вы решили, что это был город Касимов? Это на придорожном столбе что ли было написано? Или, может быть, над воротами горящего города? – полковник Сурненко сидит напротив меня нога на ногу. Он наш «вытрезвитель». Он возвращает всех нас в трезвое состояние из области домыслов. Он задает самые критичные вопросы, - С чего вы решили, что это был тринадцатый век? А не четырнадцатый, например?.. В конце концов, с чего мы все решили, что это была наша история, а не параллельный вариант истории? Я уже рассказывал вам о теории Арнольда Джосефа Тойнби…  Вкратце напомню: у истории есть своего рода узлы, как лимфатические узлы в теле человека, от которых расходятся бесконечные варианты истории. Мы с вами – в одном из вариантов, остальные существуют сейчас же, но не осмелюсь сказать – здесь ли?.. Это очень вкратце… Может быть, что вы не в прошлое улетели, а в параллельный вариант? Может.  Но тогда… - Вадим Виленович что-то бормотнул про себя, явно чем-то в себе смутившись, - тогда ещё сложнее, конечно… Но так же давайте не скидывать со счетов, Георгий, что Касимов, о котором (вы говорите) не слышали, на самом деле вы слышали… Причем, скорее всего слышали! Где-то на уроке, по телевизору, по радио, в газете… Ваша профессия сопряжена с поглощением колоссальных объемов информации. Почему мы скидываем со счетов, что в том особом состоянии не выскочило как-то ассоциативно… память выстрелила… И вы обозначили место как Касимов…
Нас, всех участников тренинга, это, конечно, обезоруживает и даже опустошает. Тут пытаешься вспомнить, с трудом залезаешь и напрягаешься, вспоминая самые малозначительные детали, а …бац, и выглядишь идиотом. Почему-то Кустысев и Самойлов, слушая нас, плакали. Уже два раза.

- А у вас, Наташа,.. вчера я тоже слушал внимательно и кое-что записал…, - продолжал Сурненко, -  Есть  как бы не совсем понятные вещи. Их подать слушателям и общественности вообще, конечно, можно, как странности связанные с другой реальностью. Но можно и , как с очень реальным бардаком в науке. Например… Например, как удалось мне выяснить, данных по перелетам гусей на Ямал и Канин Нос нет вообще. Вернее, данные есть, но везде оговаривается приблизительное их число и несколько маршрутов перелетов. Если мы сделаем скидку на недобросовестность научных мужей…А у нас целые НИИ высасывают проблемы и темы из пальца… То загадка отпадает. Даже ошибка вдвое – это так запросто! Здесь нет аномалии, кроме липовой науки и липовых кандидатских, докторских…
Черная цапля, японский журавль и скопа – это посерьезнее. Тут простых объяснений нет. Их появление «ниоткуда» при крайне небольшом вообще  и сосчитанном поголовье в других точках земного шара да ещё и при странном разбросе в более чем на три тысячи километров – это открытый вопрос. 

Да, кстати, тут есть тоже что-то типа «лимфатического узла». Напомню собравшимся о том, что на озерах Южного Урала считают гуся более-менее точно. Наверное, самый точный подсчет в бывшем СССР был именно здесь. Не считают севернее… Где-то в районе Тунгуски по одну сторону Урала и между Кировом и Пермью – по другую сторону гор происходит то самое «сказочное» удвоение клина гусей. Но не может же он лететь с Севера на Север… Он может только  вылетать из другого пространства. Так на родине нашего Кустысева, на реке Вымь, существует предание, байки деревенские, что вот тут – мне даже место показывали - птицы улетают и растворяются в небе.  Как за занавеску улетают. У манси в преданиях такое тоже есть…

Наташе хоть не так грустно. Сурненко, говоря о её находках, начал «за упокой», но закончил «во здравие». А я растеряно буду ночью пить воду, так как чай, кофе и спиртное Полозов у нас отнял. Буду слушать размыслительные утешения Наташи и самого Рустама Георгиевича и молчать, на всякий случай, о том, что в затылке и к правому виску у меня под черепом начинает нагреваться дуга, похожая на забытую там кем-то вторую дужку очков.