Школа и стрессы

               
               
                ШКОЛА  И СТРЕССЫ

  Не знаю, для кого как, но для  меня школьные годы не во всем оказались радужными. Поэтому приходится согласиться с расхожим мнением, что школа изначально задумана как репрессивное учреждение. И уже по определению там у впечатлительных детей неизбежны стрессы.  Однако, не особенно вдаваясь в дебри психоанализа, надо бы учесть  и субъективный фактор: каждый ребенок по-разному воспринимает школьные реалии.

Говоря о собственной впечатлительности и моих школьных проблемах, думаю, на них наложило отпечаток и то, что меня определили в школу раньше, чем положено школьными правилами. Ну и что, что я уже знал весь русский алфавит?!.. Мои родители не приняли во внимание мою пока еще физическую незрелость. Папа мотивировал свое решение тем, что, мол, у меня будет в запасе год, прежде чем к нам в дом придет повестка из военкомата...

 Пусть я ни разу не был очевидным кандидатом в второгодники, однако вырваться из твердых троечников и перейти в «ударники» мне удалось лишь в одиннадцатом классе. Разница в год, а то и в два-три года с моими одноклассниками сказывалось и на многих взаимоотношениях. Со многими из ребят у меня расходились не только интересы, но и взгляды на жизнь. В тот период пока еще вовсю верховодила официальная советская идеология, но многие уже осмеливались, пусть и в мелочах,  утверждать собственную мораль.

Вспоминается уж хотя бы то, как несколько родителей моих одноклассников отреагировали на  хрущевское нововведение в школах: трехмесячное производственное обучение на предприятиях. Они раздобыли  медицинские справки, благодаря которым их детей освободили от практики, которую ребята нашего класса должны были пройти на «Радиозаводе». Вместо него "нездоровых" отправили помогать нашей школьной библиотекарше. И наверно одни только первоклашки не догадались, что  гуманное отношение к «хворым» наша директриса проявила вовсе не за так просто. Пускай «Книга – лучший друг человека!» и кому-то  полезнее  полных три месяца черпать пищу из таких источников знаний. Предпочтительнее, нежели орудовать  напильником и постигать азы слесарного дела. И на кой черт из сдались всякие  тонкости в знании, скажем, цены деления нониуса при измерении штангенциркулем, микрометром...   Однако и среди тех наших ребят, кому довелось попасть на завод, половина не очень то горела желанием марать руки. Предпочитая перекуры через каждые пять минут, горячо обсуждали тогдашнюю футбольную сенсацию - переход Славы Метревели из московского "Торпедо" в тбилисское "Динамо". А когда наступало время сдать работу и получить зачет, пусть и с копеечным вознаграждением, - мы тогда обрабатывали литье  и изготавливали плоскогубцы, за урок по нескольку штук, кто сколько, - те придумывали мастеру разные причины не успевания или подсовывали ему   слямзенные у  кого-нибудь  из добросовестных. Не знаю, кем и как, но лично мною полученные  тогдашние  навыки сгодились в сегодняшней жизни гораздо больше, чем те два моих диплома о высшем образовании, став почти единственной подмогой в добывании средств к существованию…   

  Теперь, глядя сквозь призму прошедших десятилетий, прихожу к выводу, что как раз  в ту пору и началась эрозия господствовавшей советской идеологии, и ни где-нибудь тайно, в конспиративных квартирах или же в подворотнях, а в самом, святая святых, горниле  идеологического воспитания народа – в школе!  А вот, мой папа, член компартии, довольно ответственный чиновник, старался так или иначе поддерживать в семье какой-то градус лояльности к строю. Даже  крестить меня воздержался. Это таинство я совершил, будучи уже зрелым мужчиной, в Вырице, под Питером, и моим крестным стал тогда брат моей мамы – дядя Андраник.
   
 Папа сначала выписывал для меня  «Пионерскую правду»,  затем «Комсомольскую правду», в разные годы почтальон приносил нам журналы «Вожатый», «Ровесник», «Юный техник», «Вокруг света», и их романтико-пропагандистские статьи с готовностью принимались мною  за чистую монету. Ну, как можно было не восхититься подвигами школьников, собиравших на благо отечества рекордные тонны и килограммы металлолома и макулатуры, устанавливавших десятки скворечников в высаженных ими самими лесных массивах, побеждавших во всесоюзной игре «Зарница», получавших путевки в пионерский лагерь «Артек» и право поехать в Москву, посетить мавзолей Ленина?!..
 
Однажды вечером, когда вся наша семья была в сборе, а я пыхтел над очередным домашним заданием по математике, только что получив взбучку  от домашних за очередной завал контрольной работы, - что явствовало из записи красными чернилами в моем дневнике, написанной математичкой Евой Моисеевной,которая как мне позже стало ясно, таким образом принуждала родителей нанять репетитора, - зазвонил телефон. Трубку взяла моя сестра, которая была на девять лет старше меня. Звонила моя классная наставница Цицино Георгиевна Сапарова, помнится, очень скоро  сменившая фамилию на Гогишвили. Она сказала, что звонит по поручению директора школы  и попросила передать трубку  папе. Все в доме оцепенели - еще никогда не бывало, чтоб отцу звонили из школы,  обычно все мои тамошние вопросы решались через маму.

 Встревоженные мама и сестра повернулись ко мне, немедленно ожидая разъяснений. Те несколько минут, в течение которых папа с нарастающей серьезностью, сдвигая брови, слушал монолог с того конца провода, показались мне нескончаемым чтением приговора преступнику, ожидающему или расстрела, или, в лучшем случае, десятка лет тюрьмы. Любому школяру, даже в нынешнее время либеральных перемен, проход мимо директорского кабинета представляется не самым приятным маршрутом. А тут вам – неожиданный звонок с упоминанием директора школы. Едкий как нашатырь вопрос моей сестры: «Скажи, что натворил?!» вызвал у меня чесотку на затылке. Пожимал плечами и нервно нащупывая ногтями мозжечок, я стал лихорадочно перебирая в памяти все свои возможные грехи – начиная от участия со всем классом в позавчерашнем «шатало» и кончая тем, что сегодня шалопай Григорян сломал парту, на которой   к тому же изобразив порнографический рисунок,но не признавал своей вины, а я был свидетелем преступления.

Наконец, телефонный разговор закончился словами заметно сникшего папы: «Что-нибудь попробую сделать… До свиданья».
- Что случилось?.. Почему позвонили?.. – одновременно накинулись на отца  мама и сестра, кидая гневные взгляды в мою сторону.
    Оказалось, что директриса просила об одной маленькой услуге для нашей школы, а  наставница, в свою очередь, и отдельно для своего седьмого «б».
  Зная, что мой папа работает начальником жилищно-коммунального отдела на Тбилисском авиационном заводе, просили, чтоб он посодействовал в сдаче доли тамошнего металлолома, якобы, от имени… нашей школы, расположенной аж на другом конце города.

Звонок тогда вызвал во мне такое же муторное чувство  досады на наших, по моему представлению, жрецов высокой советской морали, как если неожиданно  потерять родного человека, к которому был привязан всю жизнь.
  Порадовало только то, что подлог не состоялся –  возглавляемое отцом подразделение  не распоряжалось металлоломом…
 
Со временем в нашей лексике прочно укоренилось слово «приписки», тот же подлог. Это явление достигло в советской плановой экономике  таких угрожающих масштабов, что стало, чуть ли не главной причиной катастрофического развала советской державы.