О моём Павле Васильеве - к столетию поэта

(Из серии "Полузабытые классики")
               
  О творчестве поэта Павла Васильева я узнал лишь в конце   семидесятых, то есть в возрасте достаточно зрелом. Мне подкинули небольшой сборник стихов совершенно неизвестного мне автора, и я, прочитав пару стихотворений наугад, помнится, сказал тогда:
 - Ну, это какой-то эпигон Есенина!
 И попытался вернуть книжку её владельцу.
 - Э, нет! – возразил мне мой оппонент, тогда руководитель нашей павлодарской литературной студии, Сергей Музалевский, поэт, журналист областной газеты, краевед. – То есть поначалу он конечно писал под Есенина, но очень быстро нашёл свой поэтический язык, свою тему. И вообще довольно далеко ушёл от «русского провитязя». Павел Васильев, наш земляк. И писал он чаще всего о Казахстане и Сибири. Писал ярко, контрастно, с огромным чувством. Расстреляли сволочи в Москве в тридцать седьмом по оговору. Совсем ещё молодым в 27 лет погиб, в возрасте Лермонтова.
  -А есть что-нибудь пообъёмнее?
  - Конечно! Я принесу тебе его томик из синей серии «Библиотека поэта».
  И принёс.
  Я до утра прочёл все его стихотворения и поэмы, не отрываясь, как в юности читал приключенческие романы. Какая лирика!
 «Вся ситцевая, летняя, приснись!
Твоё позабываемое имя
Отыщется одно между другими.
Таится в нём немеркнущая жизнь…»
   Или:
«У тебя глазищи сини,
Шитый пояс и серьга.
Для тебя ль, лесной княгини,
Даже жизнь не дорога…»
   А поэтическая философия:
«Нам как подарки суждены
И смерти круговые чаши,
И первый проблеск седины,
И первые морщины наши.
Но посмотри на этот пруд –
Здесь будет лёд, а он в купавах.
И яблони, когда цветут,
Не думают о листьях ржавых… (поэма «Лето»)
   Это в 22 года написано!
   А какие краски! Широкие мазки и никакого смешения цветов. Он не мог писать полутонами. Контрасты как у Кустодиева (отмечено многими). Широта души литературного героя - и то же у автора. Пиршество жизни, раблезианство и в тоже время сибирское ухарство без огляда. В этом плане наиболее характерен «Соляной бунт» - перл в русской поэзии.
 Всё тогда в творчестве Павла Васильева было для меня новым, свежим, не затасканным. Чувствовалось, что он как будто торопился жить и вываливал на читателя столько, сколько иному на две полноценные поэтические жизни хватило бы.
   А какая экспрессия!
«…И коренник, во всю кобенясь,
Под тенью длинного бича
Выходит в поле, подбоченясь,
Приплясывая и хохоча.
Рванулись. И деревня сбита,
Пристяжка мечет, а вожак,
Вонзаясь в быстроту копыта,
Полмира тащит на вожжах!»      
(«Тройка»)
   Читаю критику. Многих коробит то, что автор «Соляного бунта» пишет уж очень «шибко и яро». И приписывают ему недостаток вкуса, употребление «физиологизмов», излишество бранных эпитетов в адрес отрицательных героев, «концентрацию телесного, плотского...» (Ал.Михайлов, «Азбука стиха»; изд. «Молодая гвардия», 1982г.). Но как дальше делает вывод сам критик, в том была эстетическая необходимость. Своеобразный «пережим» в изображении героев и ситуаций – это же одно из мощнейших средств поэтического арсенала Васильева. Герои становятся выпуклыми и легко воспринимаются читателями.
   А с другой стороны автор и не мог писать по-другому. По причине своего коренного сибирского характера – открытого, независимого, вольнолюбивого. В силу тех  с детства впитавшихся привычек, казачьих обычаев и языка, которые имелись тогда в родной станице Коряковской на Иртыше, ставшей городом Павлодаром. Конечно тот язык, сильная лексика, был далёк от академического, от литературных установок, от всех этих, как сейчас говорят, «гламурностей», но близок сотням тысяч читателей, которые сами говорили на нём. И в то же время у Васильева это была поэтическая речь со множеством эпитетов и метафор, с  лицами, казалось бы очень и очень знакомыми, но в то же время неожиданными, придуманными автором. Даже фамилии некоторых были подлинными: потомки Деровых и Ярковых, например, до сих пор живут в Прииртышьи. Понятно, что под этими фамилиями  у Васильева «гуляют» выдуманные собирательные образы.
   Так зачем же запихивать Васильева в прокрустово ложе «среднестатистического» советского поэта? Он ведь с самого начала говорил о себе, что по указке не писал сроду. А умытый, улучшенный он никогда бы не стал поэтом Павлом Васильевым.
   - А ты знаешь, как я сам вышел на Павла Васильева? – говорит мне Музалевский при возвращении ему книги. - Это было осенью пятьдесят седьмого. Я тогда после окончания университета только что приехал в Павлодар по распределению. Работал в газете «Павлодарская правда», ставшей позднее «Звездой Прииртышья». С городом толком ещё не был знаком. И вот однажды, обходя старую, станичную его часть, вижу: на брёвнах, что были свалены посреди улицы, сидит человек в дорогом пальто, в шляпе – явно не из местных. А рядом  на газетке разложена закуска, бутылка столичной, стаканы. Я остановился.
   - Иди сюда, паренёк! Давай помянем великого российского поэта Павла Васильева.
   Я подошёл в недоумении. Что за великий поэт? Всех великих я знал: Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Исаковский… Я же окончил в Алма-Ате журфак! И почему поминать его следовало прямо на улице?
   Познакомились. Оказалось он из Москвы. Писатель Сергей Поделков, друг Павла Васильева, поэта, расстрелянного в 37-ом.  Выпили, почитал он по памяти его стихи – у меня и рот раскрылся от удивления, таких прекрасных стихов я раньше нигде не читал. Да а почему на улице-то сидим? А вот напротив стоит дом Павла, где он долго жил в детстве. Вот и приехал он повидать этот дом и город, где вырос великий поэт. Только вот незадача: нынешние хозяева в отлучке. А ему надо спешить на пристань, через час пароход отходит на Омск. Я было стал предлагать ему пойти ко мне. «Нет, нет! Я должен возвращаться. А какого поэта загубили гады!» Он чокнулся со мной стаканом, выпил, собрал свои вещички в портфель и, пьяно махнув рукой, двинулся в направлении дебаркадера на Иртыше. А я остался, вперивши взгляд в кособокий домишко на углу улиц Чернышевского и Достоевского. Даже улицы литературные!  (Правда, как потом выяснилось, ул. Чернышевского раньше называлась Церковной).
   А после, у кого из стариков не спрашивал о поэте Павле Васильеве – никто ничего не знал. Познакомился с хозяином  того дома заслуженным учителем Алексеевым. Оказалось, что он купил его у дочери деда поэта Матвея Ржанникова в 1946 году. О Васильевых практически ничего не знает, жила здесь эта семья, но переехала в двадцатых годах в Омск. А дом уж и тогда был очень стар, построен-то был лет за семьдесят до его покупки.
   Я осмотрел дом, где жили вдвоём старики Алексеевы. Всего две маленькие комнаты, сенцы, баня во дворе. Высказал недоумение, как же тут семья жила?
  - Да, и не маленькая семья. Не меньше десятка человек. Ржанников, бывший торговец скобяными товарами, с женой и дочерью Глафирой, зять Николай Васильев, его родители,
да четверо внуков, из них старший – Павел.
- Где ж они размещались? В двух-то комнатах?
- Ну, вероятно, кто где. Это как в любой другой избе тогда: кто на печи, кто на полатях, кто на лавках. А летом, - на сеновале.  Да тут другие постройки были: кухня, амбар, завозня (крытый двор). Всё сгнило, всё пришлось сломать, кроме того, что сейчас стоит.
   Удовлетворив своё любопытство, я кинулся на поиски стихов Павла Васильева. Не тут-то было! Ничего не нашёл!  И лишь с годами стали появляться публикации его стихов. Первая подборка вышла в республиканском журнале «Простор». Потом в Москве был выпущен вдовой поэта Е. Вяловой- Васильевой небольшой сборник из того, что у неё сохранилось. Следом раскрылись другие архивы, прежде всего в редакциях.  Я и сам руку приложил, отыскал два стихотворения в частных архивах, напечатал в своей газете. После они вошли в книгу, которую ты держишь в своих руках. Связался со всеми, кто так или иначе занимался творчеством Васильева или дружил с ним .Прежде всего с вдовой поэта Е. Вяловой. Нашему литобъединению присвоили его имя. Есть в городе и улица в честь Павла Васильева.
   Выслушав длинный рассказ Музалевского, я долго думал над судьбой несчастного поэта. А потом тоже потихоньку стал приобщаться к работе почитателей его творчества. Какие вечера мы делали, какие концерты ставили к юбилеям Павла Васильева!  Стихи посвящали ему. А с годами наши мероприятия переросли во Всесоюзные васильевские чтения с приглашением иногородних гостей. Даже небольшие спектакли ставили по биографии поэта в областном драматическом  театре. А сколько статей в газетах с открытиями из его биографии и разысканными стихами! Активным исследователем творчества Васильева был преподаватель ВУЗа из Алма-Аты Г.Тюрин. Он и неизвестные стихи поэта публиковал, и даже точную дату его рождения установил по метрическим записям в г. Зайсане: 23 декабря 1909г. по старому стилю. То есть 5 января 1910 года по новому. Эту дату подтвердила и  Ираида Пшеницина, подруга детства поэта. В своей статье в «Звезде Прииртышья» она писала:  «Павел всегда говорил им, что родился накануне православного Рождества». Тогда как даже в биографии, данной Евгением Евтушенко, и в других источниках значатся другие неверные даты рождения, чаще декабрь 1910г. И социальное происхождение поэта тоже исправили. Писали ведь, будто он был сыном богатого белого офицера, казачьего атамана. (Недруги его записывали то в белогвардейцы, то в кулаки!). Спасал юный возраст, не мог он в восемь лет воевать в Гражданскую, да и отец его, Николай Корнилыч, ни в каких войнах не участвовал, а был обыкновенным учителем математики в средней школе.
   Дед же Корнила вовсе был по основной профессии пильщиком леса, брёвна на доски пилил, не брезговал и любой подённой работой. Чтобы просуществовать, любую работу выполнял и сам Васильев. Вот тебе и «далёк от пролетариата»! Видать гораздо ближе, чем Павел, к рабочему классу были все эти сыночки местечковых канторов и биржевых маклеров с юга, московские недоросли с пятисотлетней родословной, которая возводила их к каким-то средневековым «сынам боярским», чем они впоследствии, после падения социализма жутко гордились! Но в искусстве важнее всего – талант. А именно это у них всегда было в дефиците. Хотя такие «пролетарии» сидели на всех верхних ступенях иерархии советских писателей, занимали все «кормные» места поближе к Кремлю и командовали, указуя, как следует писать по-советски.
   Кто же эти представители «гнили, что ползёт дрожа», самые «закадычные» враги П.Васильева? В основном,так называемые "пролетарские романтики", наводнявшие тогда все журналы, а теперь прочно забытые.
   Это М.Голодный – специалист по написанию панихид по убиенным большевистским героям, настоящим и выдуманным. («Взвейтесь, знамёна. Трубач, играй! С орлёнком родимым прощается край!...») Он дальше всех пошёл в части шельмования Павла Васильева, опубликовав в 1936г. стихотворение с угрозами в его адрес:  "...Смотри, как бы нам тебя не придушить. Будешь лежать ты, покрытый пылью, рукой прикрывая свой хитрый глаз. Таков закон у нас Павел Васильев, кто не с нами, тот против нас".
 Чудовищные стихи!
    Это и А.Безыменский, создавший «великое» произведение о своей котиковой шапке, полученной им  в 19-ом году в Киеве по ордеру. Как он жалеет в стихотворении, что при НЭПе нет ордеров (то есть распределительных карточек)! И считает, что скоро по ордеру  получит весь мир! Он же автор знаменитого «Партбилета №224332», больше смахивающего на пародию. Судите сами: «Весь мир грабастают рабочие ручищи, Всю землю щупают – в руках чего-то нет… - Скажи мне, партия, чего ты ищешь? – И голос скорбный мне ответил: - Партбилет…») Этот функционер нещадно громил Васильева с трибуны Первого съезда писателей.
   О Д.Алтаузене, зав. литотделом  «Комсомольской правды», и говорить нечего:  хам, получивший по морде за «оригинальные» высказывания по поводу женщин. (Правда, Васильеву за этот «хулиганский» поступок пришлось отсиживать в 1935году несколько месяцев в тюрьме).
  Или наконец «дядистёпин» папашка, недавно преставившийся. С ним Васильев даже подрался как-то на лестнице, имея в виду красивую женщину, которая потом ему предпочла будущего баснописца и «гимнюка». Ну, подрались и подрались. Ну, вызови на дуэль, хоть на дыроколах! Но зачем же подмётные письма в «органы» писать?
   И ещё двадцать фамилий, гневно требовавших от властей и от литературного генерала Горького отгородить их от прожигателя жизни, беляка, кулака и фашиста! Доносов на него всегда было с избытком. Многих достал, правдолюб! А он в это время, живя без прописки, в невероятных условиях безденежья, проживания в общежитиях с комнатами на 50 человек, или в чуланах без электричества при свете коптилки с упорством работает над «Принцем Фомой», «Соляным бунтом», «Христолюбовскими ситцами», пишет на ходу, на подоконниках, на краешке стола.   
   Когда знакомишься с биографией Павла Васильева, только диву даёшься, как же он сразу пришёлся не ко двору всей этой пишущей сволочи с идейной подкладкой! В 1928 году, когда он  впервые попал в Москву, его выперли с рабфака искусств «за непролетарское происхождение» (отец уже был директором школы в Омске, то есть интеллигентом). В действительности – за излишнее любопытство к подробностям расстрела царской семьи. В 1932 году вместе с другими поэтами-сибиряками привлекался к ответственности за якобы нехорошие высказывания (устные!)о вожде, (который ещё только-только становился «вождём»). И вроде бы ничего открыто антисоветского в стихах Васильева нет. А машина ненависти и зависти работает вовсю. Не их человек! Доносы, разносы в печати, исключение из Союза писателей, отказы от публикации стихов.
   Что же послужило истинной причиной  такой злобы со стороны собратьев по перу? Мне представляется, что виной тому был тот поведенческий стереотип, которым обладал Павел Васильев, и который был совершенно чужд коллегам-интриганам, «византийцам» с юга и из столицы. Пресмыкаться перед деспотом, врать, подличать, лицемерить, хотя и с «комсомольским паровозом впереди», клеветать и топить своих товарищей – это было в порядке вещей у пролетарских «византийцев»! Как же иначе? Все так делают. Главное – самому спастись. И, получив от «хозяина» жирный кусок  в зубы, унести в свою норку. И вдруг – чужак Васильев из Сибири, широкая душа, откровенный и свободный. Которому даже в голову поначалу не приходит, что в мире есть такое зло: советское писательство. Иной стереотип поведения вызывает злобу и зависть в широких писательских кругах.  Да ещё тот факт, что его какое-то время поддерживал редактор «Нового мира» И. Гронский, с сочуствием относились А.Луначарский, Н. Бухарин, В.Куйбышев, В.Молотов, слышавшие его стихи на квартире у Гронского. Какой же он талантище! Большинству «партийцев в литературе» ничего подобного ни в жизнь не написать! Значит, блага отдать ему? Дудки! Прогнать, убрать, заточить, расстрелять! Потому что опасен! Не государству, народу, стране. Нет! Лично каждому из них, безталантных, обделённых боженькой. А он всё не понимал, что надо быть скромнее, не высовываться, не раздражать своими стихами. Поражает, да как он не сломался сразу в первые годы проживания в Москве!?
   Они своего добились. «Органы» лишь оформили бумажки на казнь, имея в виду огромную основу из десятков кляуз, доносов, вранья и клеветы. Поэт по причине своей молодости и отсутствия жизненного опыта недооценил силы этой погани, да ещё в специфических условиях 1937 года, когда «подпольные организации» и «заговоры» высасывались НКВД из пальца.
   После расстрела Павла в июле 1937 года (на двадцать восьмом году жизни,якобы готовил покушение на Сталина) пострадала вся его семья. Отца забрали в 1939 году, отбывал он свой срок в Юргинских лагерях. В 1942 году его судили за что-то повторно  и примерно через год тоже расстреляли в Новосибирске. Младшего брата Виктора с фронта (началась война) отправили в лагерь на 10 лет. Мать, Глафира  Матвеевна, была вынуждена выехать из Омска к другому сыну, Льву, в деревню, где он в то время учительствовал, а потом ушёл на фронт и погиб. Вскоре она умерла от горя. Жена  Елена Вялова-Васильева долгое время сидела в лагере «АЛЖИР» - Акмолинском лагере жен изменников Родины. В 1956г. их всех, естественно, реабилитировали.
   Но меня всегда занимал вопрос: как же вырос как человек Павел Васильев в такой глухомани, какой тогда был Павлодар? Надо сразу сказать, судьба с раннего детства его не слишком баловала. Семья Васильевых не бедствовала, но жила довольно скромно. По крайней мере книги Павел брал в основном у соседей и в большом количестве. Медноволосый,он был одарённым и свободолюбивым ребёнком, заводилой и фантазёром, большими глазами смотревшим на мир. Но порядки в семье были жёсткими. Отец за каждую малую провинность воспитывал его ремнем, придумывал другие наказания (свидетельство И.Пшенициной). При том, что мальчик не  плохо учился по всем предметам, кроме математики, много читал и многое воспринял от учителей и знакомых отца. Учитель литературы Д.Котенко, учитель рисования художник, высланный из Москвы, знавший, говорят, Репина – В.Батурин дали ему не рядовое представление о мире. Живая природа воспринималась через деда Корнилу; с ним и на рыбалку с ночёвкой у костра, и в дальний поход в пойму Иртыша за ягодой. Примечательна поездка 14-летнего Паши Васильева на пароходе от Павлодара вверх по Иртышу до Зайсана (через Семипалатинск и Усть-Каменогорск). В поездке он вёл дневник, в который записывал впечатления, перемежающиеся с его ещё незрелыми стихами. (Дневник сохранился у И.Пшенициной). Это и развивало, и закаляло характер поэта, давало материал для будущих стихов.
   Дальнейшая закалка продолжалась и позднее. В 17 лет после окончания девятилетки (тогдашнее среднее образование)с направлением Семипалатинского УНО он уехал во Владивосток, где хотел, то ли учиться, то ли отправиться в романтическое плаванье в Японию и тропические острова. Вместо этого во Владивостоке он впервые проявился как будущий поэт и, получив благословение Рюрика Ивнева, отправился в Москву. Но … оказался в Новосибирске! Где жил трудной и голодной жизнью на скудные заработки. Ютился, то в общежитии работников просвещения, то у знакомых. Даже, говорят, приходилось ночевать в каких-то склепах на заброшенном кладбище!
   В Новосибирске и Омске печатались его первые вещи в 1927 – 1930 годах, когда редактором  «Сибирских огней» был писатель Зазубрин, а ответственным секретарём Анучина. С командировкой от какой-то омской организации  он с другом Н.Титовым  объездил весь край от Алтая до Ледовитого океана, Западную и Восточную Сибирь, Дальний Восток, ото всюду присылая материалы в местные газеты и журналы. Был рыбаком на сейнере, рабочим-геологом, рулевым на катере, старателем на золотых приисках, культработником на Сучанских угольных копях, каюром на собачьих упряжках. Этот богатый материал был в последствии использован в его произведениях, наряду с детскими и юношескими воспоминаниями о Павлодаре («…мой Павлодар, мой город  ястребиный»), о родном доме («…не мать родит нас - дом родит; трещит в крестцах  и горестно рожденье…»), об Иртыше («…Князь рыб и птиц, беглец зеленоводый…»).
   Когда же через двадцать лет вышедшая из мест заключения жена (Елена Вялова) по крупицам соберёт первый, ещё небольшой сборник стихов поэта, эти стихи произвели своего рода шок!
   А в Павлодаре уже к 1986 году дошли до мысли, что нужно открывать музей Павла Васильева. В местной печати выступали поэты, журналисты и даже местные чиновники с предложениями по открытию литературного музея. В сентябре 1987г. на домик Павла Васиьева и на школу, где он учился,повесили памятные доски. Доску на домик устанавливали при большом стечении народа. В качестве почётных гостей присутствовали Виктор Васильев из Омска – брат поэта,подруга детства - Ираида Пшеницина из Алма-Аты. После  домик был взят под государственную охрану. Далее по инициативе Юрия Мостового, Лидии Грезиной, Лидии Бунеевой было принято решение Павлодарского облисполнома от 1.02.1990г. об отселении семьи Алексеевых из указанного дома, и уже в феврале 1991г. литобъединение им. Павла Васильева впервые собралось в открытом Доме-музее, где оно собирается и поныне.
   Но обветшавший дом нуждался в ремонте; работа по его организации легла на заведующую музеем Лидию Григорьевну Бунееву. Ей активно помогал Борис Васильевич Исаев, бывший первый секретарь Павлодарского обкома партии, ныне поэт Василий Луков.  К зиме 1994г. реставрация закончилась и с 1декабря 1994г. восстановленный музей получил статус самостоятельного учреждения. Это единственный в СНГ музей Павла Васильева.

               
                г.Новосибирск