Марьяна, главы с 40 по 43

                40

...О ель могучая! Ель русская! Ты многое видела на своем долгом веку: и мирные трудовые будни с песнями и обильным людским потом, и дни жарких боев, и радости и слезы, и подвиги и предательство. Все ты пережила. Всегда вокруг тебя колосились золотистые хлебные поля, и ты, радуясь богатому урожаю, впитывала в себя голоса счастливых людей, убирающих хлеб и складывающих его в копны.  Затем слышала скрип лыж, когда бегали еще до войны вокруг тебя ребятишки, среди которых были Вилька и Женя. А потом слышала первые бомбовые удары. Так началась война. Ты оплакивала погибших земляков и радовалась, когда на твоих глазах летели под откос вражеские поезда.

Ты все видела, старая могучая ель!

Ты встречала и провожала Вилю и Женю, сотни раз проходивших мимо тебя, а затем стала свидетельницей их мучительной смерти. К ним каждую ночь приходила женщина. Кутаясь в клетчатый платок, молча стояла на лютом морозе без слов и слезинки, затем садилась, упираясь спиной в твой крепкий ствол, и не плакала, не кричала. Не кричала, хоть ей так хотелось встать и закричать на весь белый свет, на всю огромную планету: "Отдайте сына!.. Отдайте детей!.. Верните их, злодеи!... Верните..."
Многое бы ты рассказала, если бы умела говорить...

                41

На улице было еще светло. Из-за снежных сугробов, накануне закидавших Масловку по самые окна, выглядывали темные притихшие избы. Кое-где из дымоходов в вечернее небо курил дымок, и северный ветер, налетая, относил его в сторону и там, в самой низинке, он таял, оседая на белый снег черной липкой сажей. Значит, живы здесь люди и, подкрепляя себя баландой, а еще надеждой на скорое освобождение, ждут своих. В эти трудные дни их больше поддерживала надежда, чем еда: надежда живет на самом краю жизни, даже у самых могил.

Марьяна торопилась к Нине Петровне, где должна была встретиться с партизанами. Шла и волновалась: примут ли ее в свой боевой отряд? Поверят ли с первого раза и взгляда? Баба - есть баба!

Было такое чувство, словно она на днях, приняв решение отомстить палачам за смерть детей, родилась заново: откуда-то появились силы и уверенность, что она непременно выполнит свое желание. Должна выполнить! Это и будет ее материнская месть. И никакие силы, никакие люди, свои или враги, не помешают ей свершить свой приговор: пустить под откос вражеский поезд напротив того места, где страшной смертью погибли Вилька и Женя.

Нина Петровна после того, как сгорела изба почтальона Федора Сивухи, где она в последнее время квартировала, жила теперь у тетки Марфы. То было надежное место, где часто собирались лесные братья.

Всю свою долгую жизнь Марфа Ивановна была одинокой. В молодости вышла замуж за синеокого Никиту, но вскоре его убили воры, когда он ночью выскочил во двор, чтобы отстоять свою кормилицу-буренку. Так и осталась вдовой. Потом трудилась в колхозе, была дояркой, получала грамоты и благодарности, не боялась ни сельских, ни районных начальников. Не испугалась и фашистов и поэтому осталась в оккупации.

"Там, на востоке, я людям меньше подмогну, чем тута, - говорила она Нине Петровне, которую приютила у себя после пожара и полюбила, как свою дочь. - Эвон, скока работы! Невпроворот. Пришлась я партизанам в самый раз. Надо им мою хватеру - занимай хошь днем, хошь ночью; надо кирасин - бери, пущай горыть. Мои лепешки - ихнии лепешки. А то как же? А ишшо мои руки могуть стирать портки для лесных обитателев, шыть рукавицы, было бы с чего  вязать носки. Али штопать там што. Чем могу - тем подмогну. Свои, чай, не чужие.  Хоть моя одежка и черная и в заплатках вся, зато совесть белая и без единого пятнушка. Нут-ко, пошевели умишком-то! Нужна я им али не нужна?.."

И собирались на тусклый керосиновый огонек в крайней Марфиной избе (дальше уже было поле, а за ним - лесок) партизаны и партизанки, решая свои дела. И Марфа Ивановна была участницей всех разговоров, всех самых секретных решений. Ей верили: тетка Марфа от корней волос до ногтей - своя, тетка Марфа ни перед кем не уронит слова, которого нельзя ронять, чтобы его не подобрали враги; она - настоящая партизанская Мать. Живет только дома, а все помыслы - там, в лесу, где люди, не жалея себя, раззутые и раздетые, голодные и холодные, ведут беспощадную борьбу с оккупантами.

Еще не так давно, здесь, в ее избе, бывали Вилька и Женя. Любила она ребятишек и сколько слез пролила, когда узнала об их гибели. Изверги проклятые, разбойники, каких свет не видывал, выродки и звери, проклинала палачей и не раз молилась у двух тоненьких свечек за упокой  их души.

Под этот надежный кров торопилась и Марьяна. Под стоптанными валенками похрустывал слежавшийся снег, словно советовал ей: "Спе-ш-ши... Спе-ш-ши..." Она шла, не боясь гитлеровцев: в Масловке теперь их было мало,  и они располагались в самом центре села, где была сосредоточена кое-какая техника и торчала обгоревшими стенами полицейская управа, которую сожгли партизаны.

Не спалось Марьяне и не елось. Все последние дни и ночи думала лишь об одном: отомстить палачам за сына и его друга. Отомстить своими руками. Хотя войны матерям и ненавистны: они забирают у них детей, и матери, казалось бы, не могут убивать, отнимая ту жизнь, которую сами же дают. Но мать способна убить палача, который до этого убил ее дитя. Так и будет!

На условный стук дверь открыла тетка Марфа.

- Здравствуйте, Марфа Ивановна! Пустите в избу согреться... - и впервые за долгое время улыбнулась. - Можно?

- Здравствуй, милая, здравствуй! - засуетилась хозяйка, пропуская Марьяну в сенцы. - Ты всему люду желанна. Проходи. Согреешься. Вон какая на улице морозюка.

Марьяна смела веником с валенок снег, зашла на кухню. В глаза бросилась бедность ветхого жилья: вдоль стенки - лавка, самодельный стол, две топорной работы табуретки и в самом углу - деревянный сундук.

- Петровна дома?

- А где же ей быть в такую стужу? Тама она... - Марфа Ивановна    кивнула на дверь, ведущую в комнату. - Не одна... -  перешла вдруг на шепот,  словно ее подслушивали. - С дружками своими.

- Вот и хорошо.

- Ни-и-на-а-а! - крикнула тетка Марфа. - К тебе гости.

Из комнаты, плотно прикрыв за собою дверь, вышла Нина Петровна. Она была возбуждена; на щеках горел нездоровый румянец, а в серых открытых глазах таилось любопытство.

"Видно, хорошие новости ей принесли, коль такая непривычная, - подумала Марьяна, увидев Нину Петровну. - Словно у нее крылья за плечами выросли, и  она вот-вот улетит в мирные теплые края.»

- А-а-а, Марьяна Николаевна! Здравствуй, здравствуй! Как держишься? Как живешь? - и тут же опустились уголки ее губ и потухли глаза. Медленно сходил с лица румянец. - Крепиться надо, голубушка. Мужаться.

- Креплюсь и мужаюсь, сколько хватает сил. Видишь, не умерла, не свалилась и не сошла с ума, а пришла к вам за советом и помощью.

- Поможем, Николаевна. Понимаем твое горе. Оно безмерное. Хотя...

Марьяна нервно перебила:
-  Никакого отказа! Только настоящее дело может меня спасти от него. Душа болит: ни связать ее, ни спеленать, ни заковать в цепи - все пута рвет.

- Тебе надо успокоиться. Горю не поможешь... Скоро война закончится, и посветлеют, Марьянушка, не только дни, но и души людские. А нужные дела, чтобы одолеть врага, совершаются каждодневно.

Марьяна вздохнула:
- И я хочу быть при деле. Сейчас вынашиваю одну-единственную мысль: совершить месть. А все остальное во мне - доброе, материнское. - Марьяна потупила глаза, ожидая, что скажет на последнюю ее фразу Нина Петровна.

- Надо подумать и все взвесить.

- Знакомь, Петровна, со своими друзьями.

- Конечно, конечно, - засуетилась хозяйка и пропустила гостью вперед. -  Проходи в комнату.

Марьяна переступила порог и осмотрелась: за столом сидели средних лет женщина и двое молодых парней.

- Знакомьтесь, - представила Марьяну Нина Петровна. - Это Марьяна Николаевна Горностай, мать Вилена и жена Ильи Вильчука,  нашего земляка. Муж воюет. Один сын, летчик, погиб, от другого нет никаких вестей, как и от мужа. А о Вильке вы все знаете.

- Не знать бы такого, - вздохнула миловидная женщина, подвигаясь на скамейке в самый угол. - Много сегодня погибает людей. Без этого нельзя: идет война. Но терять таких мальчишек... Это ужасно.

- У Марьяны Николаевны есть еще малолетняя дочь и парализованная свекровь. Приехала с детьми в Масловку перед самой войной и здесь осталась.

- Я-ясно-о-о, - протянул парень со шрамом на лбу, изучая Марьяну. - Просим к нашему шалашу. Для вас место найдется.

Марьяна присела на свободный край скамейки.

- Вот и хорошо. - Нина Петровна примостилась рядом с ней. - А это - мои друзья: Татьяна, Вадим и Шурик. Говорите открыто и друг другу доверяйте. Здесь все свои.

Одернув рукав старой фуфайки, Вадим обвел собравшихся серьезным, вдумчивым взглядом: глаза его горели.

- В нашем полку прибыло. Это замечательно. Надежные люди нам очень нужны. Отряд наш растет изо дня в день.

- Я пришла не для численности, а для дела, - промолвила Марьяна и смутилась своему нетерпению. - Сами понимаете: горе у меня. Нельзя мне бездействовать. Умру...

- Горе - что море, его не выплачешь и не высушишь. - Нина Петровна сама была потрясена вестью о гибели Вили и Жени.

- Горю можно помочь лишь местью, - твердо оказала Марьяна, готовясь к серьезному  разговору. - И месть должна быть сильнее горя. Только тогда можно будет жить... - Она помолчала, а затем решительно добавила: - Я затем к вам и пришла. Хочу спустить под откос вражеский поезд. Сама, своими руками. Надеюсь, вы меня научите, как это сделать.

Никто не ожидал начала такого трудного разговора, такого напора со стороны гостьи. Первым нарушил молчание Вадим:

- Есть кому отомстить за погибших  мальчишек. Надо только обдумать этот вопрос. Завтра же... - но, взглянув в лицо Марьяны Николаевны, стушевался и произнес уже более робко: - Обговорим такое предложение. Можно сейчас. Я не против.

- Тебе, Николаевна, нельзя возиться с минами. Это сугубо мужское дело. И все тут! - Нина Петровна только что пересчитала листовки и складывала их в сумку. - Даша еще маленькая. Да и свекровь на твоих руках. Мы сами.

- В войну нет мужских и женских дел, - вскинула голову, будто стреноженная лошадь, Марьяна, боясь, что ей сейчас откажут в помощи. - Общая беда - общие дела.

- Вот это разговор! - воскликнул щупленький светловолосый Шурик. - Прямо с моста да в воду! Я правильно вас понял?

- Мне мину дайте, - не ответила на вопрос, а лишь сверкнула глазами Марьяна, и все поняли, что от своего она не отступится. Сняла с головы легкую косынку, пригладила волосы, поправила на груди черную кофточку. - Не люблю базарить.

Нина Петровна не сводила с нее глаз: в таком горе и такая красивая! То-то природа расщедрилась: и седина – не помеха.

- Если не мину, - продолжала Марьяна, не давая никому повода усомниться в своем окончательном решении на сей счет, то любое взрывное устройство. - Затем и пришла. Вот здесь горит... - и она прижала руку к груди: - Вот здесь!  Вы должны понять меня.

- Ты что, Николаевна! Брось терзать себя и нас такими требованиями! - пыталась отговорить ее Нина Петровна. - Твое ли дело возиться с минами?

- Сегодня - мое. И не отговаривайте меня. Напрасно теряете время.

- А вы знаете, как с этими "игрушками" обращаться? - спросил Шурик, восхищаясь этой необыкновенной женщиной. – Не блины же печь.

Марьяна взглянула на него, сдвинула тонкие брови:
- Не знаю.  Думаю, научите меня.

- Но... но... - пробовал что-то возразить Шурик. - Это же трудно. Надо специально учиться совершать диверсии.

- Никаких "но"! - прозвучал твердый Марьянин голос, и все поняли, что от своего она не отступится. - Я это сделаю своими руками. И буду после этого жить, если уцелею.

- Шурик - мастер на все руки, - улыбнулась Нина Петровна, желая успокоить гостью. - Его самодельные штучки рвутся, как настоящие бомбы. Он и научит.

Марьяна рассказала, что хочет подложить мину и взорвать вражеский поезд напротив того места, где погибли Виля и Женя. Она там бывает почти каждую ночь и хорошо изучила дорогу. Знает график движения поездов и маршрут патрулей.

Вступила в разговор Татьяна:

- В жизни, Марьяна Николаевна, радость не вечна, а печаль не бесконечна. Вам легче будет с нами. А потом время все излечит.

- Время, что ветер: если что упустишь - не догонишь. А я не хочу догонять и ждать не могу. Мстить надо врагу! Мстить! Немедленно и жестоко...

- Подложат мину специально подготовленные люди, - продолжал настаивать на своем Вадим, - и именно там, где вы желаете. Да и я готов помочь в этом трудном деле. И все остальные тоже.

Марьяна была непреклонна:

- Нет. Это сделаю я одна. Даже если я погибну... Так за сына же...

Когда за окнами сгустились вечерние сумерки, Марьяна склонилась над столом: Шурик, достав из портфеля контактную мину, начал обучать ее, как ею пользоваться. Ученица была понятливая и тут же повторяла точь-в-точь все, что сказал учитель: как лучше в зимнее время сделать под рельсом подкоп, как установить самодельное взрывное устройство. Ответами Шурик был весьма доволен, но снова и снова экзаменовал Марьяну Николаевну и был уверен, что второго вечера для учебы уже не потребуется.

Марьяна уверяла всех, что будет крайне осторожной. Да и железную дорогу возле станции Горищ знает, как своих пять пальцев, но еще лучше изучила вокруг местность: до каждого бугорка и ложбинки, до кустика и деревца. И немецких патрулей, сидя над могилкой детей в густых еловых ветках, каждый раз провожала глазами туда и обратно, считая минуты и секунды, за которые они проходят свой маршрут. Все знает и ничего не боится.

- Надо выбирать вьюжную ночь, чтобы она была твоей союзницей, - давала наставления Нина Петровна, окончательно убедившись в том, что Марьяна выполнит свое желание даже ценой собственной жизни. Теперь ей никто, не помешает, кроме гитлеровцев, если они застигнут  ее ночью на железной дороге. Тогда - ей смерть...

Вадим уже думал, что такие, как Марьяна Николаевна, партизанам очень нужны. Она и командиром могла бы быть: храбрая, принципиальная, решительная и не по-женски настойчивая.

- Легче будет лишь тогда, - продолжала Марьяна, успокаиваясь, - когда взорву фашистский поезд. Желательно с живой силой и техникой. Это будет своеобразный салют погибшим детям.

- Ну и ну! - вздохнула Нина Петровна. – Не ждется тебе.

- Человек, обдумывающий месть врагу, поддерживает в себе искорку надежды, которая без этого потухла бы. Не получится - не будет жизни, хотя и наши вернутся.
- Да-а-а, - согласилась с убедительными доводами Марьяны Нина Петровна.- Твоя    настойчивость, Николаевна, мне по душе. Что ж, валяй! Пусть загрохочет твоя месть на весь мир!.. Пусть задрожат и запаникуют на нашей земле проклятые оккупанты!..

                42

Ночь была морозная. В холодной вышине мерцали яркие звезды, и тоненький серп месяца торчал рожками вверх. Не было у Марьяны никакой надежды, что в ближайшие дни завьюжит, а без  этого нечего и думать об удаче. Все же решила проделать свой путь к железной дороге сегодня.

Привязав мину к груди полотенцем, одела фуфайку, подпоясалась веревкой, а  на голову повязала теплый клетчатый платок и осторожно вышла во двор. Окончательно уверившись, что на этот раз не удастся привести в исполнение свой приговор одному из вражеских эшелонов, который проследует на восток, все же не вернулась в избу. Провела рукой по фуфайке: на груди выпиралась мина, а карман оттягивал острый ломик. Его дал Вадим для подкопа мерзлой земли.

Прислушиваясь, благополучно прошла самый опасный участок дороги. Вот и ель. Нырнув в ее гущу, раздвинула ветки и под ними положила мину и ломик. Замаскировала, прикидав снегом. Напряжение и волнение мешали думать. Подрыть грунт под рельсами она сможет, но сегодня слишком звездная и тихая ночь. Будет ждать вьюги, метелицы. Будет...

Так и сидела под старой елью, упираясь спиной в ее могучий ствол.  Через минут десять проследовал первый поезд. Следом за ним прошли патрули. Их было двое. Марьяна слышала скрип снега под их сапогами, негромкий разговор, а еще болезненно чувствовала свое сердце: оно пыталось выскочить из груди. В душе не было особого страха. В голове - ясные и четкие мысли. В который раз измеряла свой короткий путь от ели, под которой пряталась, до железной дороги, повторяла все действия от начала до самого завершения. Чтобы немного успокоиться, наклонилась над холмиком слежавшегося снега, под которым лежали замученные дети, нагребла на него свежий, легкий и пушистый.

"Вилечка... - обращалась к сыну. - Помоги мне выстоять. Помоги... Отомщу за вас... Ночь взорвется огнем и криками фашистов. Это будет моя месть... Погибнут палачи, а вы даже не узнаете об этом..."

Марьяна подняла голову и прислушалась: за поворотом опят пыхтел тяжелый поезд.

Через несколько минут шли патрули, и она, успокаиваясь, поняла, что за это время не успела бы выдолбить под стальным рельсом лунку и заложить в нее мину.

И еще раз проследовал поезд. Надо было возвращаться домой.

Был первый час ночи...

А через два дня пошел густой снег. Марьяна уже волновалась значительно меньше и верила в свой успех: в эту ночь она взорвет поезд во что бы то ни стало. Только бы не умереть раньше этого. Только бы дождаться...

С самого утра продумала в деталях план действий: у Павлины Сидоркиной взяла теплый светлый платок, на фуфайку накинула простыню. Вроде неплохая маскировка: на белом снегу она будет почти не заметна. Вот и хорошо.

Марьяна стала ждать.

Продолжение: http://www.proza.ru/2010/04/21/518