Ангелы летают медленно. Часть первая из трех

Квартира, откровенно говоря, была не ахти. Старая «хрущоба» в центре города. Стандартный набор советской мебели на шатких конусных ногах, холодильник «Бирюса», пыльный телевизор  и чугунная швейная машина подольского производства.  Обои выцвели настолько, что давно потеряли всякий оттенок. С потолка уныло свисала тусклая лампа. На зеркале трюмо виднелись разводы от тряпки.
Хозяйка квартиры смотрела на Максима, как мороженая рыба на покупателя  - без выражения и интереса. Ее рука чуть выдвинулась по направлению к нему ладонью вверх:
- Паспорт давайте.
Она выглядела усталой. Глаза ее под тяжестью искусственных ресниц  стремились сомкнуться, и поддержание их в открытом состоянии требовало сил. На голове высился шиньон, из которого торчали шпильки. Осанка ее была безупречной. Движения были скупыми и плавными. Плечи  накрывала дырявая белая шаль. Лак на ногтях потрескался. Над алыми губами сквозь пудру пробивались седые усы. Кроме того от нее исходил какой-то неприятный, терпкий запах. «Духи прокисли» - подумал тогда Максим. Ей было лет шестьдесят на глазок, хотя тут и там виднелись следы борьбы со временем. Борьба эта была неубедительной.  Время побеждало.
Нормальный разговор не получался. Вопрос, ответ, пристальный взгляд. Максиму было все равно – он говорил то, что взбредет в голову…
Изучение паспорта длилось минут пять. Особый интерес вызвала страница, повествующая о семейном положении.  Максима мутило от запаха духов. Он встал с кресла, открыл форточку.
- Закройте пожалуйста форточку. У меня связки.
«Она еще и поет»,- подумал Максим. Закрыл форточку. Перед этим успел вдохнуть немного кислорода.
- Вы что – поете?
- Да. Я солистка в хоре.
Максим решил не развивать тему. В хоре, так в хоре.
- Кстати. Вы курите? – укоризненный взгляд, губы поджаты.
- К сожалению, да.
- Ну хорошо. Можете курить . Но только не в моем присутствии…
- Хорошо. Ясно.
Пауза. Максим терзал свои пальцы.
- Животных прошу не заводить.
- Не буду.
- Впрочем, это не столь уж важно.
- Хорошо. Заведу рыбку.
- Сейчас не время для шуток.
- Согласен.
- Намереваетесь ли вы пользоваться моим хрусталем?
- Что? У вас есть хрусталь? Нет, не намереваюсь.
- Вот же он – в шкафу. Я бы хотела, чтобы он остался цел.
- Обещаю. У меня есть кружка.
- Что?
- У меня есть кое-что из посуды. Мне хватит.
- Будут ли вас посещать э… женщины?
- Это – как получится. Сомневаюсь… А что?
- Вы, насколько я понимаю, ушли из семьи?..
- Да. Ушел.
- Это-то меня и тревожит.
- Это многих тревожит…  Знаете, если я вам не подхожу, давайте…
- Нет - нет. Вы… Вы мне подходите. Вы производите впечатление порядочного человека. Но мы должны составить опись.
- Опись?
- Ну да, опись. У меня буфет. С резными стеклами. Антиквариат. Пятьдесят седьмого года. И хрусталь.
- Ну что ж – составляйте, раз надо. Я подпишу.
Максим поднялся из кресла, при этом подлокотник скрипнул и отвалился. Максим попытался приделать его обратно. Это ему удалось. Хозяйка писала, время от времени обводя мутным глазом  комнату. Максим подошел к буфету. Потянул за ручку.
- Осторожно!  - она смотрела на него с упреком.
- Я только хотел…
- Этот буфет остался мне от мужа. Он был необыкновенный человек. Он был ученый.
- Извините. Я не буду его трогать.
- Почему же? Трогайте сколько хотите. Но только – осторожно. Он был химиком…
- Кто был химиком?
- Мой муж.
- А-а. Ясно…
Опись была наконец составлена. Максим бегло прочел, подписал. Ему запомнилось: «Стулья венские со спинками– четыре экземпляра»…  Видимо стулья венские да еще и со спинками никак не желали учитываться в штуках. А только исключительно  в экземплярах. «Интересно, бывают ли стулья без спинок», - подумал Максим. Старуха сидела нахохлившись. Стучала ресницами. Потом сказала:
- В ванной дыра в полу. Я закрыла ее картоном. Когда меняли унитаз – проделали дыру. Если вам не мешает – оставьте так, но если мешает – заделайте чем-нибудь. Я не могу этим заниматься…
- Хорошо.
- И еще. Соседи снизу – люди э… неуравновешенные. Не обращайте на них внимания.
- Не буду.
Формальности были закончены. Деньги отданы. А старуха все не уходила. Она принялась вдруг рассказывать про свою сестру, которая, как понял Максим, уже много лет находилась на лечении в «доме скорби». «Вот оно что», - думал он и продолжал изредка кивать головой, - «вот оно что»…
*****
Максим вышел на балкон покурить. Внизу шелестели деревья. Пахло мокрой пылью – только что прошел дождь. Над крышей соседнего дома висела луна – круглое неумное лицо с припухшими глазами и кривой улыбкой. Максим попытался воспроизвести лунное выражение на своем лице. По ощущениям получилось что-то вроде нетрезвого китайца… На балконе обнаружился еще один холодильник. В нем не оказалось ничего, кроме ужасного запаха.  В комнате на трюмо зазвонил телефон. Максим раздумывал – кто бы мог звонить.
- Это соседи снизу, – оповестил спокойный женский голос.
- Да. Что-то случилось?
- Не надо курить на балконе.
- То есть? В чем дело?
- Весь пепел летит к нам.
- Извините. – Максим плохо понимал, о чем речь. На том конце провода помолчали, принимая извинения.
- И плевать тоже не надо…
*****
«Долбаный Сергей Иваныч», - думала Катя, собирая со стола разбросанные листы, относящиеся к проекту «Обувь». Катя уже месяца три не могла навести хотя бы относительный порядок у себя на столе. Попытки сортировать документы ни к чему не приводили. Каким-то непостижимым образом к концу дня стол неизменно оказывался завален макулатурой по самую макушку. Как ни странно, в этом бардаке Катя ориентировалась легко и свободно. Она могла моментально найти и извлечь на свет божий нужную бумагу. Да и вообще эта работа Кате нравилась. Творческое безумие в хорошем смысле – сопровождало здесь всех. Коллектив подобрался молодой, веселый, люди были наполнены жизнью. Особенно эта неразлучная парочка – Гондалевский и Бородин. Даже программисты – и те были нормальными ребятами. Вот только Сергей Иваныч…
     Этот самый Сергей Иваныч был директором.  Он занимал кабинет в конце коридора и держался несколько отдаленно и в плане общения и географически. Что называется - соблюдал дистанцию. Управленец чистой воды, он предпочитал не вмешиваться в творческий процесс. Однако, с тех пор, как Катя устроилась сюда на работу, он стал чуть ли не каждый час заглядывать в «мозговую» и интересоваться как идут дела с тем или иным заказом. Когда он начал вызывать ее к себе в кабинет, Катя забеспокоилась. Было ясно, что он неровно к ней дышит, и было непонятно как себя вести. Дядька он был, в принципе, неплохой, но Катю, как мужчина, -  совершенно не интересовал. Тем более, что был женат и был старше ее лет на пятнадцать. Катя еще окончательно не освоилась на новой работе, и все эти ложные вызовы в кабинет директора были для нее неприятны. Когда-то давно она твердо решила для себя не смешивать работу и личную жизнь. И с тех пор старалась этого правила придерживаться. Хотя из-за этого правила один раз уже потеряла и то и другое…  Когда она возвращалась после очередного вызова Сергей Иваныча, Володька Бородин – начальник отдела – отводил глаза и спрашивал:
- Ну что – опять?
Катя кивала и садилась за компьютер. Было неприятно еще и потому, что ребята из отдела все понимали и тоже, судя по всему, не знали как к этому относиться. Катя каждый раз собиралась поговорить с Сергей Иванычем, расставить все точки. Но все как-то не получалось. Он не приставал открыто. Не говорил пошлостей и не щипал за попку. Он обращался к ней на «вы», был любезен и старался вести себя по-свойски. Он усаживал ее в кресло, предлагал ей кофе, от которого она неизменно отказывалась, и вел пространные разговоры, к работе не относящиеся. Вчера, например, была тема: «Как я провел лето»…  Катя твердо решила, что сегодня она скажет ему все, что думает. Часов в десять он позвонил: «Катерина, зайдите пожалуйста и захватите все по «Обуви». Жду»…
- Доброе утро, Катюша, присаживайтесь. – Сергей Иваныч приветливо расплылся в искренней улыбке. – Ну, как дела?
- Сергей Иванович, я хочу с вами поговорить. – Катя стояла прямо, глаза смотрели в пол.
- Пожалуйста. Что-то случилось?
- Случилось. Сергей Иванович, для чего все это?  - «господи», - подумала вдруг Катя, - «как я ему это все сформулирую? Ну нравится человеку на меня глазеть – что тут такого страшного. Нет. Я так не могу. Ребятам в глаза смотреть стыдно. Черт-те что уже, наверное, думают»…
- Что именно вы имеете в виду? – Сергей Иваныч дураком не был и интонационно попытался уйти в деловую плоскость.
- Вот это все… Все эти разговоры… Для чего они?
- Вы присядьте.
Катя села на стул. Положила перед собой папку. На Сергей Иваныча не смотрела.
- Катюша, успокойтесь. Хотите кофе? – Он потянулся к подоконнику, на котором стояла кофемашина.
- Сергей Иваныч, зачем вы меня все время вызываете? Вам что – поговорить не с кем?
- Вам это неприятно?
- Да. Мне неприятно. И стыдно в глаза смотреть ребятам.
- Почему? Разве мы занимаемся чем-то предосудительным?
- Нет. Но…
- Если вам это неприятно, давайте это прекратим. Только скажите…
- Давайте. Прекратим.
Они помолчали. Сергей Иваныч шумно вздохнул. Ослабил галстук.
- Знаете, Катюша, раз уж пошел такой разговор, вы разрешите? Я уж начистоту…  Знаете, Катя, мне так приятно ваше общество…
- Сергей Иваныч…  Но мы ведь на работе…
- Я от вас заряжаюсь знаете ли… Вы – очень так сказать… эээ…
«Боже», - подумала Катя.
- В общем, Катерина, вы в некотором смысле – мой идеал. Это если в двух словах…
- Что?
- Я говорю, вы – мой идеал. Что тут такого необычного? Человек встретил свой идеал… Это бывает. Хотя довольно редко… Вы прекрасны. Вы умны. Знаете, говорят, что красота женщины умноженная на ее ум – есть величина постоянная. Так сказать, вселенская константа, понимаете? Ну, как число «пи», или, скажем, ускорение свободного падения… Так вот, теперь я понял, что это неправда… - Сергея Иваныча вдруг прорвало, – Мне приятно просто смотреть на вас. Слушать вас. Даже ваше имя… такое приятное…  - он закрыл глаза и беззвучно, одними губами сказал «Ка-тя»,  - Эээ, в некотором роде, это такая сублимация… Что-то такое отвлеченное от общих, пошлых определений. Вы меня понимаете?
- В общих чертах…
- Ну, вот видите. Я сам - то себя не вполне понимаю. С тех пор, как вы у нас появились, я как заново родился… Жду утра, понимаете ли, как мальчишка…  Гантели достал с балкона… Ботинки вот новые купил… Вы хотите в Париж? – спросил вдруг Сергей Иваныч.
- Что? В каком смысле? – Катя по-настоящему испугалась.
- Без всякого смысла. Я могу вам устроить поездку в Париж. Прекрасный город, как раз для вас… Съездите, отдохнете, подышите…
- Сергей Иваныч, вы что, бредите? Какой Париж? Я дальше Алапаевска отродясь не бывала… И потом – с какой стати?
- Ну вот видите. Я же не предлагаю вам ехать со мной, хотя, по правде, очень бы хотелось, я просто предлагаю вам съездить в Париж в турпоездку. Так. От чистого сердца. От симпатии к вам… Оплачу – и все. Ничего не прошу взамен. Ни боже мой… Мне почему-то кажется, что вы обязательно должны побывать в Париже. Ну просто непременно… Башня там эта, как ее, монмартр, атмосфера… Латинский квартал опять же. Собор там недалеко богоматери ихней. Парижской. Улочки там всякие… Этот город – создан для вас… Просто так, понимаете. Ничего не прошу… Просто от любви к… к прекрасному…
- Сергей Иванович, вы себя слышите? - Катя пребывала в некоторой растерянности. Она не думала, что разговор так неожиданно завернет в сторону. В сторону Парижа…
- Слышу, слышу, - Сергей Иваныч разошелся. – Я все понимаю. Я же не идиот. В некотором смысле я вынуждаю вас приходить сюда, пользуюсь так сказать служебным положением. Но и вы поймите – на старости лет – такое чудо. Некий стимул… У меня одышка прошла… Я как будто помолодел. Не перебивайте меня. Мне и так не легко… Ничего не надо делать – только смотреть на вас. Только думать о вас. Этого вполне достаточно. Понимаете? Вы думаете - старый козел вообразил себе бог знает что… А я понимаю, что… возраст,  лишний вес, но все же… Ведь я, в сущности, не плохой человек… Непьющий… Могу я в конце концов себе позволить?.. Ведь это никому не вредит. Тут, знаете ли, ничего не поделаешь… Зов сердца…
- У вас ведь жена. И двое детей. И у меня тоже… дочь.
- Звучит, как приговор. Спасибо, что напомнили. – Он снял очки и сразу стал похож на второгодника. Помассировал глаза. Снова одел очки. -  Да. У меня жена… У меня детей… Господи. Как все надоело…  Катерина, скажите, у меня есть хоть малейшие шансы?
Кате вдруг стало жалко его. Замученный бытом мужик. Жена не дает шагу ступить. Дети тянут на каток. Хотя дети уже взрослые – какой к черту каток…
- Нет, Сергей Иванович. Извините. – Катя смотрела на него почти с симпатией. Ей стало легко от того, что они выяснили, наконец,  отношения.
- Да - да. Я так и думал. Простите меня. Ох, как хорошо стало на душе… Как чисто… Вы еще раз показали, что вы – необыкновенная. – он вытащил откуда-то коньяк и пытался открыть его. – Катерина, простите ради бога – если я чем-то…
- Вы же непьющий, Сергей Иванович…
- Да какой я к черту Сергей Иванович, - он открыл бутылку и наливал коньяк в кофейную чашку. Руки у него заметно тряслись, – хотите коньяку?
- Нет, спасибо. А впрочем, - давайте. Выпьем за точки.
- Да, выпьем за точки. За какие точки?
- Над «И». – Катя улыбалась.
- А. Вот вы о чем…  Точки над «И», - Сергей Иваныч тоже попытался улыбнуться, - Пусть будут точки… Вот, держите…
Когда она выходила из кабинета, он окликнул ее:
- Катя…
Она обернулась. Левая рука ее лежала на ручке двери.
- Про Париж – это я абсолютно серьезно. Подумайте. Предложение в силе. Собственно, ничего не изменилось…
- Это невозможно, Сергей Иванович…
- Это возможно. Вы подумайте.  Не спешите…
*****

… позвонила ему первый раз с тех пор, как он переехал. Мобильник дрожал в его руке мелкой дрожью, как будто был сильно напуган. Максим поморщился. Но все-таки решил ответить.
- Да.
- Слухами земля полнится, - сказала Лариса.
- Привет. Да. Все эти слухи – правда.
- Может все-таки адрес сообщишь?  - в ее голосе чувствовалась обида. И еще много чего чувствовалось. Максим подумал: «почему бы и нет» и сообщил адрес.
- Сейчас приеду, - сказала Лариса и отключилась.
Они познакомились года три назад. Как-то он помог ей затащить на пятый этаж какой-то шкаф. Просто шел мимо обычного дома, а она обратилась к нему: «Мужчина, вы не поможете одинокой и симпатичной? Вон тому алкашу нужен напарник». Возле шкафа переминался с ноги на ногу жилистый мужик в майке и грязных тренировочных штанах.  Вдвоем они затащили шкаф в квартиру. Потом был растворимый кофе и бутерброды, наспех приготовленные Ларисой в знак благодарности. Алкаш еще раньше получил стакан водки, который и выпил залпом прямо в прихожей, отвернувшись от Ларисы к стенке. После чего изрек:
- Закусить бы, хозяйка, чем бог послал…
- Ой, да, сейчас, - Лариса метнулась в кухню за бутербродами.
Алкаш, получив бутерброд, внимательно оглядел его и сказал: «Эх, мать моя природа!» - после чего удалился, неся бутерброд в вытянутой руке.
Она позвонила месяца через два. Сказала:
- Здравствуйте. Это хозяйка шкафа цвета «вишня» с пятого этажа. Вы сегодня обедали? У меня как раз есть парочка свежих бутербродов.
И он поехал. Сам не знал почему. Повеяло вдруг морским соленым ветром. Надулись паруса… Она открыла ему дверь за мгновение до того, как он нажал на звонок. На ней был домашний халат. Из квартиры на площадку вырвался какой-то невероятный восточный запах…
Потом было много всего. Встречи, расставания, легкие обиды, понимание, непонимание, слезы… Максим в конце концов понял, что Лариса – не его женщина, что-то в ней его не устраивало и даже раздражало. Выверенные позы, преувеличенная женственность в походке, движениях, едва уловимое ее старание в каждую секунду как бы видеть себя со стороны и что-то поправить, сделать еще красивей… Было чувство, что все это не жизнь, а кино, причем плохое, и казалось, что вот сейчас крикнет  невидимый режиссер: «Мотор, камера, поехали»… Лариса все это чувствовала, но понять не умела, ей казалось, что так и надо жить – как в кино. Максим сказал ей однажды:
- Сто лет тебя знаю, а какая ты настоящая – даже не представляю…
Только однажды она вдруг заплакала тихо, страшно, тем самым плачем, от которого у любого мужика отключается мозг и включается  древнее, забытое желание рвать всех на куски – а там, глядишь, среди прочих попадется и тот, кто ее обидел. Тогда, успокоившись, она зло сказала:
- Знаешь в чем между нами разница?
Максим молчал. Он ожидал что-нибудь подобное.
- Ты меня не любишь. И я тебя не люблю. Только ты спокойно живешь с этим, а я ночами в подушку вою… Тебе этого никогда не понять. Ни один мужик этого не поймет…
…Максим бродил по квартире. Зашел на кухню. Заглянул в пустые шкафы. Включил в розетку холодильник. Он как будто икнул и заработал с таким оглушительным треском, что Максим поспешно выдернул вилку. Большая клетчатая сумка, в которую уместились все его вещи, по-прежнему стояла в узкой прихожей. Он перетащил ее в комнату, поставил в угол. Вышел на балкон. Закурил. Пепел стряхивал в  баночку.  Еще теплый осенний ветерок плавно жонглировал листьями…  Ровно год назад они ездили вместе в Питер. Жили в гостинице «Речная». Целыми днями болтались по улицам, ели в кафе, попавшихся на пути. По утрам Лариса брала карту города, закрывала глаза и тыкала пальчиком наугад. Чаще всего попадала куда-нибудь в центр. Однажды попала в Пискаревское кладбище, однажды в Удельный парк, однажды на Охту. Было легко и весело. Они ехали на метро туда, куда показывал «перст судьбы», так называла эту игру Лариса. В предпоследний день «перст» указал на Лесной проспект, они поехали и пол дня шарашились по каким-то железнодорожным путям, насыпям и помойкам. Максим тогда почти поверил, что любит ее. Она была такая красивая. Она будто отстранилась от всего и от него в том числе. Перестала, наконец, играть роль… Они целовались, стоя на шпалах, на пути приближающегося тепловоза, который отчаянно гудел нестерпимым басом. Отскочили в последний момент. Машинист, высунувшись из окна по пояс и размахивая кулаками, материл их до тех пор, пока тепловоз не скрылся из виду.  Лариса выглядела абсолютно счастливой… Вечером Максим сказал ей:
- Может в Эрмитаж завтра? Последний день…
Лариса лежала на кровати, как морская звезда, раскинув руки и ноги. Ответила по слогам:
- Ни за что…
- Почему? – Максим искренне удивился.
- Все приезжие первым делом идут в Эрмитаж. А мы не пойдем. Из принципа. Тоска зеленая…
- А куда же пойдем? Опять «перст судьбы»?
- А никуда мы не пойдем. – Лариса изогнулась и притянула его к себе, стала расстегивать на нем рубашку, царапая его ногтями…
Максим все стоял на балконе и глядел на низкие серые облака, скользящие по такому же серому небу. Уже совсем стемнело. Да, пожалуй, эти десять питерских дней были самыми счастливыми в их жизни… Внизу под балконом остановилось такси. В свете фар мелькали какие-то насекомые. Зацокали каблучки. Знакомый тембр, знакомый ритм. Максим подумал: «последняя наша встреча».  И не ошибся…
*****
Катя не выспалась. Снился ей всю ночь какой-то мутный, тягучий ужастик. Какие-то перекошенные лица, окровавленные ножи, расширяющиеся зубастые пасти, шаткие, ненадежные лестницы и запертые двери. Войдя в офис, она с улыбкой прочитала обновленный девиз на двери в «мозговую». Сегодня было стихотворение: Гондалевский и Бородин – два человека, а не один! На прошлой неделе было: Входя сюда подумай, а не отвлекаешь ли ты серьезных людей своей ерундой?  Еще раньше: Осторожно, работают злые зеленые человечки, и так далее. Эту традицию завел Володька Бородин – начальник творческого отдела. Сам он свой отдел называл роддомом. Был он худ, горбонос и мрачен. Его школьный друг Володька Гондалевский – был полной его противоположностью. Толстый, всегда как-то невнятно выбритый, галстук набекрень, пуговица в районе пупка расстегнута.  Весельчак от природы и по убеждениям, он составлял с Бородиным идеальную творческую единицу. Именно единицу, а не пару. Казалось, человека разделили на две части, и части эти не могут жить друг без друга. При знакомстве с заказчиком Бородин молча пожимал руку, а Гондалевский здоровался на манер Джеймса Бонда: «Ульянов… Володя Ульянов… Шучу, шучу, - Володя Гондалевский, ха-ха-ха, не пугайтесь», - и при этом приплясывал… Бородин имел за спиной законченную с отличием архитектурную академию, две свадьбы, два развода и двоих сыновей, при этом умудрялся оставаться добродушным и в меру серьезным человеком. Гондалевский же бросил три института, жену свою обожал и боялся, а глядя на дочь, не понятно в кого высокую, костлявую, хмурую девочку, говорил всем, умирая от смеха: «Бородина это дочь, вы гляньте – копия же! А сыновья его – мои».
Катя знала, что сегодня они будут «штурмовать» новую тему – пластиковые трубы. Заказчик хотел получить броский девиз, логотип, а так же рекламный ролик для радио. Она предвкушала веселый, интересный день. Войдя в «роддом», она сразу получила от Гондалевского:
- Что у тебя в мешках?
- В каких мешках? – Катя машинально посмотрела на свои руки. В руках ничего не было. Сумка висела на плече.
- Ну вон же у тебя два мешка под глазами, – Гондалевский закудахтал, страшно довольный собой. Он уже перемазался краской, которую вчера забыли убрать. Потом спросил,  - Девиз читала? Это я сочинил. Правда ведь - это гениально?  Ты что, вагоны разгружала?..
Катя уже включила компьютер. Он тихонько зафыркал под столом. Посмотрела на ребят, на стол, заклеенный обрезками разноцветной липкой пленки, на пепельницу уже полную окурков. Затем спросила:
- Уже штурмуете? Получается что-нибудь? Расскажите мне…
Бородин сказал:
- Вот смотри: мы должны родить рекламу фирмы, которая продает пластиковые трубы…
- А беременность все никак не наступает, - влез Гондалевский.
- Так вот, - продолжал Бородин, - трубы эти не ржавеют, не зарастают и легко соединяются между собой. Никакой сварки, никаких пьяных сантехников, мусор можно в кулаке унести…
- Меняем трубы мы в толчке – уносим мусор в кулачке, - сказал Гондалевский и заржал. Потом наткнулся на взгляд Бородина и перестал ржать.
- Вода в них не портится, остается чистой и свежей. Тут еще написано, - Бородин ткнул пальцем в бумажку, оставленную заказчиком, - что трубы химически нейтральны. Вот. Так, кислород… Давление… Короче, новая технология, понимаешь? Свежая струя…
Гондалевский подпрыгнул:
- О! Идея! – Заорал он, - Агентство свежих струй! Свежая струя в вашей уборной! А? – глаза его загорелись безумным огнем, - Мы принесем в ваш дом две свежие струи – холодную и горячую…
- Практически кипяток, - сказал Бородин.
- Агентство «Свежая струя» - вода не тухнет ни…  нет, это не подходит… Тогда так: «Агентство свежих струй» - купи… блин, а есть еще какая-нибудь рифма?
- Это не подходит, - подтвердил Бородин.
- Да, не подходит. Кофе надо… Катеринушка, красна девица, сделай кофе добрым молодцам. А то пластиковые трубы горят. Беременность не наступает. И садись к нам. Думушку думать будем… Откуда вообще взялась эта струя!? – вдруг закричал Гондалевский на Бородина, делая руками резкие движения, - это ты сказал «струя»?..
Тут заглянул Сергей Иваныч:
- Привет, Володя, Володя, Катюша… Как у нас дела?
Бородин ответил:
- Работаем, Сергей Иваныч.
Гондалевский схватился за живот:
- Пытаемся забеременеть…
- Ну-ну…  - Сергей Иваныч привычным жестом средним пальцем ткнул себя в переносицу, поправляя очки, - смотрите не все сразу. А то работать некому будет. Да. У нас неделя. Три варианта. Володя, не расслабляйтесь. Катюша, на вас логотип.
- Где, где? - завопил Гондалевский, разглядывая Катю.
Сергей Иваныч ушел. Бородин подумал и сказал:
- Очки он поправляет стильно. Дай бог каждому…
Гондалевский тут же подпрыгнул:
- Да, да, каждые две минуты размашистым жестом от бедра посылает весь мир куда следует…
Катя любила их страшно. Были они абсолютными дураками и были они оба умницы. И не боялись они ничего… И не ссорились никогда. Спасались друг в друге от безумия 90-х. Каждый по своему.  За постоянным шутовством скрывались  растерянные детские души. И были у них какие-то неписаные принципы, границы какие-то, через которые никогда они не переступали… Она включила кофеварку. Сама она кофе не пила, но запах настоящего, молотого кофе обожала. Вот и сейчас с удовольствием вдохнула крепкий, бодренький аромат. Наливая кофе в чашки, сказала:
- А мой отец всю жизнь работал на трубном заводе. Только трубы были не пластиковые, а железные. Говорил, что трубы – это цивилизация…
Бородин уставился на нее. Взгляд был отсутствующий. Какая-то мысль блуждала у него в голове. Он ловил ее. Потом повторил:
- Трубы – это цивилизация…
Гондалевский запустил пятерню в свою шевелюру и стал чесаться.
- Цивилизация, глобализация, приватизация, канализация, коллективизация… - бормотал он, - дебилизация, профанация…
- Стой! – Бородин опустил голову и стал щелкать пальцами. Щелкал он довольно долго. Потом поднял голову и обвел всех сияющим взглядом, - Есть! – сказал он, - Кажется есть…
Гондалевский ерзал на стуле:
- Ну! – закричал он.
Бородин встал, выдвинул вперед нижнюю челюсть, левую руку засунул в карман штанов, а правой принялся рубить воздух сверху вниз:
- Трубы. Это. Цивилизация. Водопровод! И канализация!
- А-а-а-а! – заорал Гондалевский дурным голосом. - Вот оно! А? Есть зацепка! А? Катюха! Ты гений! Трубы – это цивилизация: водопровод и канализация! А? Катюха! Есть! Есть!.. Потом вдруг бухнулся перед ней на колени, схватил ее за бедра и картинно изогнувшись, заговорил красивым баритоном:
- Моя королева! Что хочешь проси! Спасительница! Богиня!  Соболей хочешь? Алмазов хочешь? А хочешь я тебе Бородина подарю? Забирай хоть сейчас самовывозом…
- Володька, перестань лапать ценного сотрудника, - сказал Бородин…
Зазвонил телефон. Бородин взял трубку:
- Да. Кого, кого? Минутку… - он закрыл трубку ладонью и пожал плечами, - тут какого-то Гондольерского спрашивают.
Гондалевский схватил трубку и крикнул в нее:
- Гондольерский у аппарата!..

Потом ребята уехали, смотреть как ставят рекламный щит, а Катя села рисовать логотип. Она попыталась отмахнуться от труб как таковых и поймать какую-то ассоциацию. Она всегда полагалась на такой ассоциативный метод, и он срабатывал. Получалось что-то отвлеченное, с глубокими косвенными связями, с двойным смыслом. Клиенты были довольны. Вот и сейчас она попыталась представить себе чистую воду, льющуюся из чистой трубы. Представила. Мысли ее пошли немного в сторону, расплылись. Катя закрыла лицо руками и подумала: «Вот, черт. Что же это делается, а? Замуж мне пора… О, господи». Вдруг она заплакала. Беззвучно и горько, только вздрагивали плечи. И слезы текли по щекам вперемешку с тушью. Она как будто провалилась куда-то. Остановилось время. Краем сознания она отметила, что в кабинет кто-то заглянул и тут же закрыл дверь. Катя плакала, щипало глаза и от этого плакать хотелось еще сильнее… Вот она – маленькая девочка. Выходит во двор в своей любимой светлой клетчатой куртке, смотрит по сторонам. Слева в грязи возятся мальчишки и Гришка Бакин – главный хулиган, конечно же здесь, уже увидел ее и что-то шепчет своим друзьям. В противоположной стороне сидит на лавочке Зинка Крабъянц и кормит свою куклу песком. Катя идет к Зинке, ее куртка приятно шуршит. Во дворе огромная грязная лужа. Катя обходит ее, но вдруг кто-то подбегает сзади и толкает ее так, что она не удерживается на ногах и летит в самую середину лужи. Вонючая жижа затекает в сапожки, испачкано лицо, куртка безнадежно испорчена. Катя встает, видит как отпечатки ее ладоней медленно заполняются мутной водой. Обида заливает ее всю. За спиной слышен хохот мальчишек и громче всех смеется конечно Бакин. Катя бежит домой. В сапогах отвратительно хлюпает грязь. В подъезде с ней начинается такая истерика, что мама через полчаса вызывает «скорую»…
 Этот толчок на долгие годы определил Катины взаимоотношения с мужчинами. Во всех мужчинах, включая и отца, она стала подозревать недобрые намерения. Именно тогда мир в ее представлении разделился на две половины. Она недоумевала как можно выйти замуж и жить в одной квартире (не говоря уже о том, чтобы спать в одной постели) с грязным, нечесаным, отвратительным, гадким, липким, издевающимся над тобой мужчиной. Бакин снился ей в кошмарах, и мама, беспокоясь за ее психику, дала хороший совет: придумать злое стихотворение про Бакина или нарисовать его на бумаге во всей красе. А потом – порвать и смыть в унитаз. Катя так и сделала, и ей стало легче, а стихотворение получилось отличное: Гришка Бакин – хвост собакин… Через десять лет Гришка Бакин подорвется в Чечне на мине-ловушке и приедет домой без обеих ног и с покалеченной шеей и Катя, узнав об этом, испытает смутное, постыдное удовлетворение… В ту же ночь приснится ей злополучная лужа, но она не бежит домой, а подобрав огромную, ржавую пилу, подходит к Бакину и толкает его в грудь. Он падает, а она хладнокровно, резкими, сильными движениями отпиливает ему по очереди обе ноги, пачкаясь в черном и липком.  Проснулась она тогда в ознобе, руки ходили ходуном, и всю ее колотило, она проревела до утра, но с тех пор Бакин ей больше не снился…
Потом, в институте уже после смерти отца, Катя поняла, что мужчины бывают разные: воспитанные и не очень, внимательные и симпатичные и в какой-то момент, с большим опозданием, ощутила ту неодолимую силу, которой ее подруги пользовались уже вовсю. И очень удивилась однажды, прочитав где-то одно из толкований «Инь» и «Янь» -  в ее-то представлении все было как раз наоборот: Мужчина – зло, а женщина – добро.
Потом возник на ее горизонте Игорь. Она долго присматривалась к нему и с удивлением обнаружила, что он не вызывает у нее скрытого внутреннего протеста. Манеры, речь, лицо, ухоженные руки, ногти приятной правильной формы… Он носил какую-то особенную, уютную одежду, которую ей хотелось потрогать… После второго свидания, он потащил ее к себе домой. Все вышло как-то нелепо, совсем не так, как представляла себе Катя. Было одновременно больно и смешно. Она была несколько разочарована, но общее впечатление оставалось  в плюсе, и она не стала не этом зацикливаться. Сказала себе, что со временем все наладится. Так в конце концов и получилось…
Через год она обнаружила, что беременна. Игорь повел себя странно – как только узнал об этом – уехал в неизвестном направлении и три месяца не появлялся. Мама, мудрая мама сказала тогда:
- Ну и плюнь на него. Сколько можно реветь. Тоже мне – принц! И без него справимся. И если замуж будет звать, когда опомнится,  – не ходи.
И у Кати вдруг прояснилось  – в этих простых, даже грубых маминых словах содержалась правда, которую сама Катя не могла ни осознать, ни выразить.
Игорь пришел с повинной, цветами и предложением и получил спокойный, доброжелательный отказ. Катина мать в этот момент скрывалась у соседки и пила валокордин большими дозами. Она была готова ко всему…
Потом были хлопоты, нервы, жесточайший токсикоз, невыносимая  до обмороков  боль в пояснице. Катя родила чуть раньше срока и два дня потом ее приводили в чувство. Мать в палату не пускали. Она ходила вокруг больницы, пугая посетителей – она почти неделю не спала. Приходил и Игорь – потоптался немного под окнами, покурил, да и ушел. Не решился. Катя его и не видела. Когда их выписали, мать как-то сразу постарела, уменьшилась в росте и превратилась в бабушку…
 Танька оказалась веселым, беспроблемным ребенком. Все возможные неприятности как-то обходили ее. Катя ощущала такой прилив сил, такую безграничную, безразмерную любовь, что первый год, самый трудный, дался ей легко и спокойно. Улыбка не сходила с ее лица. Она была внимательной и ласковой. Она без конца благодарила маму, которая, конечно, здорово помогала, но и сама Катя вертелась, как белка в колесе. И все ей было нипочем. Мать удивлялась откуда у ее худенькой, слабой дочери столько сил, любви и терпения…
Когда Таньке было два года они встретились с Игорем в магазине. Танька спала в коляске. Игорь был с какой-то жутко накрашенной девицей в драных джинсах. Увидел их. Катя смотрела открыто, с улыбкой. В ее душе ничего не шевельнулось. Он секунду колебался, побледнел, потом отвел глаза, прошел мимо. «Господи, чучело ты мое» - подумала Катя. Игорь так и не вышел из студенческого возраста, только сильно похудел, осунулся. Волосы на затылке были собраны в хвостик…
Потом, когда Катя вышла на работу, которую ей устроила мама, был в ее жизни еще Андрей Геннадьевич. Он забрасывал ее цветами, подарил ей машину и два золотых кольца, а через полгода вдруг без всяких объяснений потребовал назад и машину и оба эти кольца. Катя так ничего и не поняла. Разбираться не хотелось, да и не пришлось, - Андрей Геннадьевич неожиданно переехал в Москву, а Катя волшебным образом лишилась работы. Мама сказала:
- Ну и мужики нынче пошли.  Дерьмо на дерьме. – и посмотрела на Таньку.
Танька сидела на ковре и увлеченно отрывала голову очередной кукле…
*****