Кап Ферра

                *

             Я познакомился с ней летом после окончания восьмого класса. Нет, не так, осенью перед началом учебного года, в сентябре. В так называемом, трудовом лагере. От названия воняло, но мы тогда не замечали – остатки пафоса военного коммунизма были нормой. Ухо резало самую малость. Лагерь и лагерь, нам не привыкать.
             Школьников собирали и отсылали помогать колхозу или совхозу. Я никогда не умел отличить один от другого, и не собирался учиться. Мы там убирали свеклу, она же турнепс. Еще пили дешевое вино, ухаживали за девочками и дрались с пацанами из других школ. На танцах. Вот там и познакомились. Сразу выяснилось, что в девятом мы будем учиться в одном классе «Б». И что живем в одном подъезде. На разных этажах. Да я и так это знал, видел ее периодически около дома. Но не пытался познакомиться, делал вид, что мне не интересно. Ходит какая-то фря и пусть ходит. Хотя она мне конечно нравилась. Я даже позволял себе некоторые мечты не совсем приличного свойства. В основном, как я спасаю ее из рук злодеев, а она в награду дарит мне свою любовь. Что такое «дарит любовь» я представлял четко.
             Дома я издавал газету в одном экземпляре. Где освещал события, происходящие в отдельно взятой голове и в полной мере являющиеся практическим плюрализмом. Который, как известно, – шизофрения. У меня она протекала в легкой, вялотекущей форме, открытой советскими психиатрами сразу после моего рождения. Газета называлась – «Меланхолия Квинов». Кто не помнит, Квин, это группа такая с Фреди Меркури во главе. Очень душевно пел занзибарец. Мы все от него тащились, по-разному, но в одном направлении. Бухнем с пацанами в подъезде дерьма красного из горла, я прокрадусь домой тихо, чтоб родители не заметили, поставлю на катушечник пленку с Квинами, и прусь до упора. Утром просыпаешься в школу, а бобина с лентой красиво шваркает на магнитофоне. Шелестит концом закончившейся пленки.
             Сейчас этого не объяснить.

                *

             А еще мы считали, сколько нам будет в двухтысячном году, получались страшные цифры. Двухтысячный миновал десять лет назад, цифры теперь кажутся смешными, а не страшными. Я помню какие-то странные диалоги из тех времен. Немного помню моду (и она периодически повторяется, надо заметить). Но лучше всего я запомнил ощущение бесконечного счастья ожидающего нас. Не могу сказать, что обманулся, но и утверждать, что все сбылось, тоже не стану.
             Самая простая мысль – все идет, так как должно. Но к этой мысли пришлось идти через кучу сомнений и проблем характера. Параллельно со мной крутил свой первый роман мой друган и наперсник Сашка. Он-то, как раз, учился с моей (пора ее назвать, но как? Нина? Нет.) Катей в одном классе. А влюблен был в девочку младше нас на год. Из восьмого. Мы никогда не обсуждали свои отношения с девчонками, но волей или неволей, становились свидетелями размолвок и примирений. Обид, драк с конкурентами, и тяжелых выяснений отношений. Дети (дети?), разбираются со своими влюбленностями с удручающими отчаянием и безнадежностью. Сашка прибегал ко мне и делился:
-- Она, она… нет, ты понимаешь…
             Потом он начинал захлебываться восторженным лепетом, перемежаемым восхищенным матом. Так тогда разговаривали. Да и сейчас, идя по улице, я слышу, как сопливые школьницы разговаривают, а не ругаются матом. Надо отдать им должное, делают они это, на зависть профессионалам из моей первой строительной бригады. Тут как-то не к месту вылезает тема многочисленных работ. Но я к ней еще вернусь. Частая смена работ, это ведь как частая смена постельных партнеров в поисках хрен знает чего. Раньше, меняющих по одной работе в год, называли – летунами. Дивный термин, придуманный, клянусь, Блоком.
             Правда, с другой целью.    

                *

             Через триста пятьдесят лет, я стану любителем сигар, мотоциклов стиля чоппер и лошадей. А мой младший сын первый раз в своей жизни подожжет свою первую школу (я не шучу). Забив на курс всеобщей капитализации страны, я буду любить вещи не доступные мне по определению. Чоппер, например, стоит тысяч двадцать бакинских. Откуда такие деньги у упустившего момент лоха? Это я про себя.
             Очень хочется вмонтировать в этот текст кусок реальной газетной статьи тех лет. Случайно выбранной, типа какого-нибудь сумасшедшего уголовника берроуза, придумавшего эту фишку. Голый завтрак. Но это я отвлекся. Хотел написать текст о любви, а заносит на сигары и монтажи фрагментов. Чопперы еще эти недостижимые. Хотя, сколько раз я слышал фразу – все в твоих руках. Мне хотелось убить произносящих ее. Конечно в моих, в чьих же еще. Удлиненная передняя вилка, что там дальше? Спинка сиденья? Огромное заднее колесо? Великое и широкое. Или на фиг чопперы, отдадимся обаянию индиана. Одни крылья чего стоят. И кожаные переметные сумки.
             На чем я остановился? Мы стали учится в одном классе, опять память начинает свои игры,  в параллельных, она в «А», а я в «Б». И мы сидели на трубе. Встречались на переменах. Еще были совместные уроки двух классов. К примеру, английского языка, которого я не знал совершенно. Естественно, она была отличницей и как тогда говорили – шла на золотую медаль. Я перебивался с тройки на двойку. Моя мама преподавала в этой же школе, что ситуацию и усложняло и делало проще. Откуда смотреть. Я смотрел сбоку, остальные прямо. Но в этом самом трудовом лагере, мы, как бы это сказать, уже подружились. Заинтересовались друг другом и принялись изучать. В дальнейшем, вообще, все изучения подкреплялись экспериментами. И так до рождения нашего первого ребенка.
             Что-то я опять забегаю вперед, но такова природа моего нетерпеливого ума и напуганной памяти.

                *

             Кстати, о так и несгоревшей школе. Наши дети учились в том же учебном заведении, что и мы. Более того, мой сынок ходил в тот же детский сад, к той же воспитательнице. Если добавить, что родились мы в одном и том же роддоме, то картина цикличности жизни будет завершена. Хотя нет, для этого нам нужно быть похороненными на одном кладбище. Что маловероятно. Я лягу на Пер-Лошез, а он пусть живет вечно. Разве не этого все мы хотим для своих детей? А они от нас хотят, чтоб мы от них отъеблись. И это правильно. Есть такой период в жизни, я сам его пережил, когда родители со своими проблемами далеки от тебя, как альфацентавра.
             Моя дочь, смотрит на свою мать, сделавшую мелирование и стрижку, и разве что не говорит – брови выщипала? (Старый анекдот про жену военного в противогазе).
             У дочки сейчас именно период равнодушия к родителям, и мы разговариваем как шпионы перед окончательным разоблачением.
-- Ты где была?
-- Гуляла.
-- Где?
-- Ну, гуляла!
-- А ты…
-- Папа, отстань!
             Я сразу сдаюсь, потому что считаю себя умнее. У дочери другое мнение на сей счет.
             Я не спорю. 

                *

             Приходится писать короткими главами, подстраиваясь под интернетчтение. Я сам с экрана ноутбука длинные тексты херово читаю. Устаю, да и не интересно читать галиматью подобную этой. Кого интересуют чужие переживания? Никого. Единственный шанс заинтересовать читателя – сделать мемуары, то есть поднять их до общечеловеческих ценностей. Если без понтов, то – написать весело и интересно. Мне как-то одна дама дала рецепт бестселлера – про любовь, много действия, соплей, и неожиданный счастливый финал. Примерно так. А у меня нет сюжетов в прозе. Какие к черту сюжеты, если все украдено до нас.
             Любимая фраза из советского кино. Пара моих знакомых может разговаривать цитатами из фильмов. На любую тему, благо их не так много в повседневной жизни. Хотя я себя утешаю высказыванием Бродского – литература феномен языка, а не сюжета. Я, вообще, специалист по утешениям. Мне только дай волю, любого утешу. Лучше – любую.
             После летнего (осеннего) трудового лагеря мы стали учиться. Что, собственно говоря, естественно. Учились и дружились. Выглядело это так. Я переписывал у нее конспекты по общественным наукам и домашние задания по наукам точным. В математике я был особенно туп. До сих пор десять рублей дважды пересчитываю, и всегда получаются разные суммы. Чего там говорить о теоремах, звучащих для меня как язык пришельцев. Есть дивная арабская поговорка – дважды два, это восемь минус три и еще чуть-чуть. Вот это для гуманитариев. Это по-нашему, по-бразильски. Опять цитата. Кино таки влияет на жизнь, непосредственно. Куда не кинь. После переписывания домашних заданий, мы шли гулять. Трепались обо всем помаленьку, строили планы на будущую жизнь, сплетничали. Я любил сплетни. Общего характера. А она любила конкретные базары и, как я сейчас задним умом понимаю, не зря.

                *

             Это однажды произошло, ведь в жизни всегда есть место маленькому немотивированному подвигу. Я заподозрил Катю в измене и решил проверить. Ничего я не проверил, но тягостное ощущение осталось навсегда. Много чего я ношу с тех пор за пазухой. Но (не помню у кого прочитал), нет ничего тяжелее несчастной любви. А несчастной ее делает, только мое личное отношение. Несоответствие желаний и возможностей. Усилие прикладываемое для достижения цели, оборачивается против тебя. Добиваешься и катишься обратно. В исходную точку. Потому что приложил только к самому себе. А возлюбленной как было плевать так и осталось.
             Саша, например, всегда очень быстро отходил от последствий неудачных предприятий. Будь то затянувшаяся пьянка, провальное любовное приключение или унизительная работа. Буквально на следующий день, он чувствовал себя бодро и говорил мне:
-- Чего ты переживаешь? Нормальная ситуация. Рабочий момент.
             Вся жизнь, похоже, состояла из подобных рабочих ситуаций, из под которых я не знал как выбраться. Но с годами стал явно умнее. Теперь натыкаясь на говно лежащее тугими пластами вокруг и около, я думаю – это же удобрение для будущих посевов. Обратим в пользу. Возьмем буддийскую мудрость – будь как вода, обтекай и подтачивай. Применимо во всех сферах жизни. Сродни нашему золотому правилу, этакому русскому буддизму, в просторечии именуемом – авось. Или – само как-нибудь рассосется. Правило легко укладывается в стройную народную формулу. Не хули царя, не зли псаря и не наезжай на церковь. А все остальное наладиться.
             Санек:
-- А что такого? Типичное поведение советского офицера.
             Зы. Нас тогда чуть не убили за это его типичное поведение. Но, предвидя Сашину реакцию на претензии, говорю сам – ну, так не убили же.

                *

             Сейчас странно об этом думать и говорить, но мои ровесники кажутся мне старыми и глупыми. Затвердевшими навсегда в состоянии выпускников средней школы. Засевшими в восьмидесятых годах навечно. Даже прозвища остались в неприкосновенности. У меня тяжелое ощущение – встречаются два сорокалетних дядьки и трут как восьмиклассники. Только терминология сменилась. Раньше – бабы, драки, школа, сейчас – машины, кредиты, бабы. Но бабы уже в другом значении. И я, где-то в глубине души, понимаю этих рас****осов из шоу-бизнеса. Меняющих любовниц на все более молодых, публично восторгающихся своим очередным счастливым браком, и безнадежно стареющих. Им, ****ь, страшно. А нам, *****, похую.

             Статистическая справка:
             20 процентов населения страны считает обстановку в России спокойной и благополучной.
             51 процент убежден, что Россия идет по неправильному пути.
             38 процентов верят в правильность курса.
             Собственное материальное положение назвали хорошим 18 процентов опрошенных.
             54 процента сочли его тяжелым, но терпимым.
             24 процента заявили, что "больше так жить нельзя".
             14 процентов надеются на улучшение своего материального положения в достижимом будущем.
             22 процента полагают, что положение будет ухудшаться.
             24 процента россиян готовы участвовать в организованных выступлениях протеста.
             19 процентов готовы участвовать в забастовках.
             Работу нынешнего правительства не одобряют 64 процента опрошенных.

             Мне нравится мой возраст. И цифра красивая и ощущения правильные. И столько еще всего впереди, в основном приятного. А как же иначе? Но в желании прильнуть к молодой жизни (в буквальном смысле) есть свой резон. И не зря Жан-Поль, который Бельмондо, говорил, со слов своего отца, что главное в зрелом и пожилом возрасте – учиться и еще раз учиться.
             Где-то я это уже слышал.

                *

             Так и не удается избавиться от желания вклинить в текст какой-нибудь документ. Жаль, нет сканера, а то бы я отсканировал и впендюрил сюда свидетельство о браке или школьный аттестат. Вместо этого, я вставлю в повествование несколько подлинных писем. Позднейшего времени. Любовных. По крайней мере, я их оцениваю как любовные, но судить объективно, конечно, не мне.
             Письмо первое:
             «Все ушли, ребёнок отправился ночевать к маме. А я вот, сижу на диване, в одеяле (прохладно что-то дома) и пишу тебе, как и обещала.
             Письма... Я обожаю письма, с детства, и писать и получать. Как-то моя подруга, когда нам было лет 11-12, уехала на всё лето к бабушке. Так вот, переписывались мы чрезвычайно активно, порою по несколько писем в день писали и затейницы такие были, разукрашивали конверты, как только могли (а мы могли!!!!). Письма специально нумеровали, чтобы читать в правильном временном порядке, т.к. почта работала в темпе, явно более медленном, чем шла наша переписка. Письма, порой накапливаясь в почтовом отделении, потом, вдруг, после перерыва в несколько дней, оказывались в почтовом ящике все разом! Знаешь, такая вот куча писем, буквально вываливающаяся из почтового ящика. Мне потом ещё несколько лет, даже и в зрелом возрасте, снился почтовый ящик до отказа набитый письмами - это были очень приятные сны...
             Тут я (Олег Макоша) прерву письмо, чтобы добавить от себя – не врет респондент, писали раньше письма на бумаге, я сам их десятки написал. Как оправдательных так и обвиняющих. Я одних только объяснительных в виде эпистол накатал несколько штук. Приходилось оправдываться. Ладно, затыкаюсь.
             Сейчас всё изменилось. Письма электронные, деньги электронные, отношения виртуальные, как-то так... вакуум, воздуха не хватает. Я вот очень жалею, что пишу тебе не на бумаге (вернее сейчас-то на бумаге) и ты получишь это в отформатированном, холодном виде, лишенном всех тех эмоций, которые способен передать почерк. Жаль. Я ценю письма в конвертах, с почтовыми штемпелями городов, чтобы можно было представить путь письма, увидеть почерк, почувствовать запах.
             Вот интересно, когда завтра буду это переписывать, много ли чего исправлю? Обещаю минимум исправлений!
             Классический раздел в письме – погода, сейчас приблизительно четверть десятого, у нас уже сумерки, за бортом около 0 градусов - загадочная температура. Ветра нет, и это радует, т.к. окно у меня открыто, я люблю свежий воздух, хоть и мёрзну вечно, но в одеяле, ничего, комфортно...
             В написании писем мужчинам у меня опыт небольшой и печальный, но тут уж, как говорят французы: "се ля ви..."
Знаешь, я, пожалуй, буду закругляться. Ну, во-первых, чтобы тебя не утомлять, во-вторых, я не знаю твоих ожиданий… (Какой чудесный женский знак – многоточие, я и сам им, бывало, грешил О.М.).
             Если тебе захочется у меня, что-то спросит, узнать, обсудить, то ты можешь сделать это без всякого стеснения, я по возможности отвечу на твои вопросы и поговорю на любые темы.
Целую. Я».

                *

             Праздник, который всегда без меня. Это я про Париж. Каждый кекс мечтает в юности побывать в Париже. Многие побывали, мой приятель рассказывал (цитата) – одни негры и арабы, охуеть, центр Парижа. Как, ****ь, в Африке, тебе это надо? Съездил человек, отдохнул, вернулся переполненный новыми впечатлениями. Нормальный ход.
             А старость – это нежелание врать. Так что, в пояс мне не упиралась эта Франция. Сунут сейчас билет в зубы, даже задумываться не стану – не поеду. Раньше надо было. Все хорошо вовремя, и если не случилось, то не случилось. Значит, другие вещи происходили нужные. Например, мы однажды пошли на выставку. И увидели там фотографии Сен-Жан-Кап-Ферра. Ну ферра и ферра, кто ж знал что это Лазурный берег. Мне было все равно. Меня за углом ждал совершенно другой мир – дружков с выбитыми клыками, плохо освещенных строек, грязных подвалов и заброшенных гаражей. А она видимо еще тогда решила, что поселится в этом месте. Что и сделала спустя двадцать лет. Причем сама. То, что называется, собственным трудом, а не с помощью раздвигания ног под углом, грозящим перейти в тупой. Там сейчас и живет и мои сигары под чашку говенного молотого кофе, жалкая имитация глянцевого кайфа. Хер знает, чем за все это надо заплатить. Меня устраивает моя жизнь. Но тень остается. Потому что когда женщина уходит первой, бросает тебя, присутствует некоторая недосказанность. Эхо. Тебе кажется, что ты все еще любишь ее, потому что не успел разлюбить, она ушла на самом пике. И выбить эту херню можно только новой любовью. Настоящей, а не имитацией, не клонированием первой.
             Будем ждать. Что нам остается еще делать. Ждать и переписываться.

                *

             Любовь закручивала нас и лишала мозгов, я лично столько понаделал глупостей, ослепленный увеличивающимся чувством. Интересно, почему я не сожалею? Сашка, тот вообще знаменитый оптимист, после каждого поражения на личном западном фронте без перемен, сильно укреплялся духом и говорил:
-- Надо выпить.
-- Надо.
-- Но денег нет.
-- Нет.
-- Надо найти.
-- Надо.
             Наши диалоги, как я сейчас понимаю, отличались большим содержанием. Но и тема тотально подросткового (юношеского?) безденежья, я гляжу, не исчезла. В результате деньги мы находили, покупали бутылку портвейна и шли, летом на травку, а зимой в подъезд. Где и обсуждали жизнь, то есть – а она что сказала? А ты? А она? Ну, нихера себе! Потом, довольные беседой, расходились по домам. Все это кончилось нормально – свадьбами, детьми, разводами, страданиями и запоями.
             Пьянка сопровождала нас постоянно. Даже когда мы ходили проведать Сашкину жену в роддом, все одно сначала выпили для храбрости и от избытка чувств, а потом подставляли чугунную ванну к стене. Зачем, не помню. Заглянуть с нее на второй или третий этаж, все равно не удалось бы. А на первый, не было смысла. Но ванну ставили. Много чего было сделано просто так, радости ради. Мы даже в вытрезвитель умудрялись попадать весело и непринужденно. Буквально. Сами сдавались, такова была полнота ощущения жизни, переходящая в идиотизм. Но нас не вязали. Дежурный сержант, оглядев со всех сторон, печально говорил:
-- А не пошли бы вы на?
             И мы шли. В три утра, пешком в деревню за молоком для наших детей. И на обратном пути, держа в руках по полной трехлитровой банке, ввязались в драку с какими-то барбосами неместного разлива. Саня сразу сказал, увидев их со спины:
-- Не те жопы, не наши.
             Что и было подтверждено через четыре минуты.
             И вот она справедливость – нас забрали (приняли) дяденьки милиционеры. И выписали какие-то несусветные штрафы, которые я, после короткой консультации с друганом следователем, оплачивать не стал.

                *

             Еще мы не любили Битлз. Все вокруг любили, а мы нет. Наши девочки, допустим, слушали каких-нибудь сраных итальянцев. А мы, то, что тогда считалось хард роком. Мой загадочный ворд пишет Биттлз с двумя «т», странно. Два увлечения – хард рок и (как бы это назвать?) личные отношения, не оставляли время на учебу. И видимо, зря. Пойдя по пути наименьшего сопротивления, мы поступили: Саня в военное, а я в профессионально-техническое училище (ПТУ) номер 43. Наши девочки поступили умнее: одна рванула в Ин-яз, а другая в Университет на Физтех. Нам потом это все аукнется. Особенно мне, обладателю перспективной профессии – водитель-автомеханик третьего класса. Как-то так это звучало, лень лезть в диплом проверять. Короче, не соответствовал я идеалу.
             Женский идеал мужчины, построенный дамой в отдельно взятой голове, штука серьезная. Нельзя к этому относится наплевательски, такой плевок в ответ прилетит, что погребет под собой, потопит легко. Если ей не нравятся твои брюки, лучше их сменить. Все мы канаем в их головах, только в процентном отношении к выстроенному образцу. Первый муж, допустим, достигал идеала процентов на сорок семь. Второй, уже на пятьдесят четыре. Это, если по увеличивающейся амплитуде идти. А они по ней только и идут в своем воображении. Третий, значит, будет на семьдесят один процент соотноситься. Такая математика приходит мне в голову.
             Вот мы и не оправдали, я так думаю, процентов на сто семь с половиной. Казались, суки такие, пятидесятидвухпроцентными, а оказались – минус двенадцать. Санек говорит:
-- И, что, ****ь, делать?
Я отвечаю:
-- Надо было соответствовать, ядрена канитель!

                *

             Живет человек припеваючи, выдержанный, сбалансированный как нивелир. Идет в гараж, по-хозяйски открывает ворота, курит, небрежно рассказывает:
-- А чего? Я – нормально, литые диски поставил. Что? Не, я не помню.
             А через месяц, через год, я узнаю, что он сел или сторчался наглухо или его подрезали. В крайнем случае, развелся с женой-красавицей, такой же лихой и удачливой. Меня в ступор вгоняют такие судьбы.
             Сашка после училища распределился в Ленинград, и я поехал его проведать. Долго искал офицерское семейное общежитие. Обнаружил на краю города, где-то за Автово, и изможденный пятичасовым блужданием, постучал в дверь. Заорал открывшей мне даме в бигудях:
-- Где тут генерал такой-то живет, мать вашу?!   
             Он до сих пор вспоминает.
-- Помнишь – спрашивает – как ты меня в нашей общаге генералом назвал?
             Я помню. Трудно сказать, что остается в памяти. Лев Толстой себя в утробе помнит, а я осознаю лет с девятнадцати. Поэтому и не Толстой. До девятнадцати – провал, жаркий морок обморока. Не холодный и серый, а именно что жаркий и накопительный. Любовная испарина выступает на лбу и спине не только во время занятия сексом. Любовная испарина, это когда я задыхался, опаздывая на свидание на соседнем этаже. Прыгал через ступеньки, ловил под горлом сердце и гадал – любит или не любит? Нет, я вру, не гадал никогда, не думал такими терминами. Слово «любовь» считал тайным, скрытным, непроизносимым. Как имя Бога. Это не смешно.
             Потом, много раз, мне мешали застенчивость и стеснительность. Я «жопа» не мог произнести лет до двадцати трех, и матом изъяснялся редко. Мой сын спокойно говорил «жопа», а я не мог. Не уважал себя за слабость, просил у четырехлетнего ребенка научить, и не получалось. Специально тренировался. Никак. А сейчас, ничего – через слово вставляю. Не знаю, как к этому относиться. Сашка говорит:
-- Жопа, как жопа, чего уж тут.

                *

             Расставание. Мы все, наевшись по самое немогу, первой, большой, единственной и неповторимой любви, долго потом еще шарахались из стороны в строну. От недорогих профессионалок обслуживающих дальнобоев, до билетерш кинотеатров. Самые отчаянные пытались восстановить отношения с первыми женами. Первые жены, елки-палки, как звучит. Но мы же были первыми мужьями? Иногда (редко) единственными. Кто-то достигал идеала или женщина умнела на глазах. Наши девочки быстро вошли во вкус прерогативы ценностей материального ряда. Сашина молодая жена говорила:
-- Женщина – предмет роскоши, и позволить её себе может только очень состоятельный мужчина. Я не знал, шутит она или серьезно. И до сих пор не знаю. Десятки опрошенных мной дам с ней соглашались. Даже те, кто не соглашались – соглашались. Еще один нервный знак – тире. Но очень удобный, поставил и не надо проговаривать несколько подсказывающих слов.
             Через тире. Санек говорит – через пожалуйста. Мы тогда еще так не пили, как стали пить потом, между двумя крайними точками. Между тем как не пили и тем как уже не пьем, лежит тяжелый период беспробудного пьянства. Они еще и поэтому от нас ушли, а не потому что любовь кончилась. Любовь не кончается никогда. Меня всегда волновал этот феномен. Рождение и смерть любви. Вроде уже понял, но каждый раз поражен в самое сердце немотивированной тупой какой-то жестокостью ее отсутствия. До четверга, допустим, она была, а с пятницы кончилась. Феноменально.
             Иди, ищи.

                *

             Изобилие любви угнетает. Мне повезло с Катей, она ни то что не вываливала на меня своей любви, а приходилось клещами вытаскивать ласковое слово. Тогда я этого не ценил, но впоследствии, столкнувшись с чрезмерным, перехлестывающим проявлении заботы, вспомнил и оценил. Женщина влюбленная, это человек особенный. Наверное, как и мужчина. Но внешняя холодность наших дам, воспринимая как недоразумение, оказалась удобнее тотального контроля последующих моих пассий. Желание принимать участие в каждом вздохе предмета своего обожания, мне понятна, но не приемлема. То есть, я и сам был когда-то таким, но вовремя излечился.
             Все же меняется. И проявление любви тоже. Честное слово, я влюбленный сейчас и двадцатилетней давности – два разных качества. Не знаю, что меняется на химическом уровне в организме (никогда не верил что любовь химия), но внешне изменилось все. Сашка не любит, когда его подружки называют себя женами. Он хранит некоторый пиетет к этому слову. А я становлюсь спокойнее – жены так жены. Багрянородные. Зачитывался Блоком. Стихи о Прекрасной Даме. Вся в солнечных лучах и неземном сиянии, имени Владимира Соловьева.
             Сила любви осталась той же, а внешние проявления изменились. Если раньше задыхался вбегая, то сейчас спокойно сижу в кресле. Суть не изменилась, изменилась модель поведения. Катя, стоящая перед зеркалом и красящая глаза говорила:
-- Я – тетка.
             Мне удавалось возразить:
-- Ну, какая же ты тетка, ты молодая, красивая женщина.
             Самое удивительное, что спустя двадцать лет, я говорю (другой женщине) то же самое.

                *

             Письмо второе:
             "Вчера вечером мне никак не удавалось написать тебе, поэтому делаю это сегодня. Очень устала, а, учитывая предыдущую ночь, практически бессонную, будет вернее сказать – вымоталась.
             Дочка вернулась из поездки с кашлем, причем таким сильным, что вчера часа два она, бедняжка, не могла уснуть, пока он ее не отпустил. Кашель – это наш бич с раннего детства. Её бы, по-хорошему, на море на всё лето отправить, но это надо целую кучу денег где-то добыть….так что отправлю в июне их с мамой на дачу. Хуже нет, когда ребёнок болеет, хочется ему помочь немедленно, но, увы, лечение всегда требует времени.
             У нас в городе всю эту неделю стоит просто удивительно чудная погода – солнечно и очень тепло, по-летнему тепло… Хотя,  я вот люблю абсолютно любую погоду: и дождь, и туман, и ветер, и грозу. Так вот, на улице теплынь и на клумбе, рядом с домом, уже вовсю распустились тюльпаны. Тюльпаны – мои любимые цветы, с самого детства. В школе, в начальных классах, был у меня одноклассник, друг сердечный, Женька Афанасьев, так он на протяжении нескольких лет всегда дарил мне тюльпаны на день рождения. А если учесть, что день рождения у меня в конце января, то процесс добывания тюльпанов становится задачей не из лёгких.
             Я порой вспоминаю спрятанные от мороза в газету цветы. Вот это, выражаясь твоими недавними словами, дорогого стоит, и я это высоко ценила! А потом, в 6 классе, наш спортивный класс расформировали, и мы все разбежались кто куда, что было просто трагедией.
             Дочка уверяет меня, что видела с берега акулу в море. Я ей говорю: « Наверное, это был дельфин?» Так она нашла в книжке изображение дельфина и стала доказывать, что у него плавник совсем другой и что в море была акула!
             Наверное, я буду закругляться со своей писаниной, а то время уже позднее и всем пора спать.
             Пока"!

             Я сейчас не помню, но, по-моему, так и не ответил на это письмо. О чем тоже, по многим причинам, не сожалею.
      
                *

             И мне всегда хотелось добавить в конце – ебись оно по девятой усиленной, чье либо согласие или несогласие. Каждый живет, так как хочет или так как ему предначертано, и ничье мнение здесь никого не интересует. Все как-то ненавязчиво поделились на две крупных категории. Одни желают дожить жизнь без особого напряжения, а другие жить еще и не начинали. Я когда иду по улице и встречаю своих старинных знакомых, всегда могу четко определить, к какой из категорий относится человек. Интересно, что они думают обо мне, если думают вообще. Не вообще обо мне, а вообще думают.
             Мы теперь если и пьем, то культурно, можем себе позволить, сидим в каких-нибудь пафосных заведениях, закусываем иностранным дерьмом. На деньги истраченные за один вечер, в годы нашей юности можно было бухать месяца три. Это даже в пересчете на водочный эквивалент. Я иногда думаю – к этому, что ли стремились? Добивались и топали через кучу смертей, потерь, приобретений?
             И следуя последней государственной моде, я настраиваю себя на позитифф с двумя «ф» на конце. Мне эти две «ф» представляются очень важными, именно они несут заряд несокрушимой бодрости и надежды. Не знаю как бывшие жены, а Сашка со мной согласен. И приобретая очередной плоский телевизор с диагональю, что-то-там-невообразимое, говорит:
-- Ну, вот нафига я его купил?
             Это и есть крайняя степень позитивизма в отдельно взятом кошельке. 
             Знакомый моих знакомых, седьмая вода на прокисшем киселе, в ответ на предложение подкинуть его семье еды, говорит, не выходя из состояния нищенского запоя:
-- Че, я своей бабе не могу пачку пшена, что ли купить?
             При этом у него изо рта вылетает коричневая перегарная слюна и орошает слушателей. Присоединяюсь к его лозунгу двумя руками. И приобретая в фирменном салоне Порше, нет, ****ь, не машину, а шариковую ручку, я повторяю:
-- Что я не могу своей бабе…
             И дальше по тексту.