Улыбка Любимой Женщины

(навеяно повестью "Любовница" Я.Л. Вишневского)

«Невозможно смириться с чем-то, что тебе
необходимо и чего ты жаждешь, верно?»
(с) Я.Л. Вишневский, «Любовница»

Он не всегда относился одинаково к слову любовница. Но, как бы то ни было, не берясь рассуждать о смысле – хорошем или плохом, – сокрытом в этом слове, одно он понимал точно: в нем неизменно кроется слово любовь. Взращенный на бабушкиных сериалах, каждый день закладывавших в детскую голову множество лишних для его возраста понятий, он усвоил простую истину, казавшуюся ему незыблемой: иметь любовницу плохо, аморально. Для кого и с чьей точки зрения, было малопонятно, но воспринималось подобно правилу, призывавшему говорить спасибо в ответ на проявление доброй воли постороннего человека. В детстве вообще хватало своих чудес, и, хотя каждому из них пытливый мальчишеский ум пытался дать сколько-нибудь логическое объяснение, будь то слово «аблокат» (читай: адвокат, тот, на кого можно положиться или облокотиться), либо «зажгнившееся колесо» (сдувшееся: когда с ним произошли небывалые метаморфозы, исказившие его облик до неузнаваемости), к слову «любовница» он питал нечто вроде святой неприкаянности. Вопрос, терзавший его душу и заставлявший в детских играх употреблять это слово, не давал покоя: почему оно так созвучно со словом любовь?

А потом пришла ревность. Эта особа вообще не появляется одна; либо плетется следом за любовью – иллюзорной или настоящей, либо предшествует появлению оной. Он привык воспринимать чем-то более глубоким и чувственным, кроме как разумом, то, что даже мерзкие слова внутри него обретают форму отвратительную, скользкую, которой и нет толком объяснения. Ревность относилась к разряду таковых. Копнув глубже, можно было бы разглядеть в ее чертах что-то общее с сухопарой старушкой, размахивающей костлявой клюкой, в круглых очках с толстыми линзами, за которыми прятались озлобленные черные глазки; и с коротко обритым мальчишкой с насупленными бровями и низко опущенной головой; и даже с бродящим по каменной брусчатке вдоль тихой заводи маленьким брошенным котенком, ищущим в зеркально гладкой поверхности воды свое унылое отражение. Каждое слово находило свой неповторимый образ, и любовница в его сознании представлялась ему самоуверенной особой в возрасте за тридцать, с игривым, зазывающим взглядом, нахальными манерами и холодным сердцем. Однако, среди всей массы недостатков, коими он считал указанные выше черты, скрывалось и нечто теплое, притягивающее, манящее. Загадка, которую он не мог разгадать, не давала покоя, и стереотипы детства понемногу давали трещину, подмывая фундамент целомудренного родительского воспитания. Нечто запретное рушилось под давлением всесильного подросткового любопытства.

Некогда он верил в любовь с первого взгляда. Даже не верил – хотел верить. Одноименная телепередача из недалекого еще детства, навсегда заложившая в его голове веру в чудеса, толкала его вперед; и влюбчивость, заволакивавшая глаза туманом беспроглядной мечтательности, воспринималась им как величайший дар Всевышнего, еще не развернутый из блестящей бумаги с кучей переплетенных ажурных ленточек, - умение любить так, как не любил до него еще ни один человек: всей душой и всем сердцем, покуда оно с волнением стучит в груди. Детская наивность вплелась в косы юношеской чувственности и горячим дуновением пленительного весеннего ветра обожгла его, открыв двери в новые и новые глубины души – будущие кладовые солнца, как назвал он их через несколько лет. В водовороте переполнявших его мечтаний, мыслей, надежд и грез он совершенно забыл (или подсознательно спрятал в дальний ящик своего письменного стола, на котором с педантичной скрупулезностью соблюдал чистоту и порядок) о вопросах, не способных отыскать ответа доселе. Пока не полюбил впервые.

Она пришла внезапно, как снегопад, что обрушивается на тихую осеннюю гавань у побережья пролива, отделяющего остров от основной суши. Ледяным ветром она обрушилась на его полыхающие золотом равнины, вмиг сметя остатки уходящего лета в обнажившиеся овраги, засыпав их вослед хмурым пеплом едва греющих осенних костров. Нет, тогда он еще не ведал, сколь значимую роль сыграет она в последующих годах его жизни, и эта непредсказуемость, загадка, сквозившая в каждом ее движении, в каждом взгляде; эта неведомая, но столь же могущественная в своей непостижимости сила, тянувшая их друг к другу, способна была сломать все преграды, разрушить в мельчайшие крупицы горные цепи всей прожитой им жизни. Пожалуй, вновь  он испытал чувство полета, не сравнимое ни с чем. И если когда-то оно казалось таким чудесным, лишь разбавленное красками бескрайнего детского удивления (неужели такое и впрямь бывает?), то в те далекие мгновения, минуты, дни и месяцы его душа воспаряла к небесам, вальсируя с каждой звездочкой, купаясь в каждом встреченном по пути пушистом облачке, слушая лунные сонаты на Краю Света долгими осенними ночами. Он мог бы рисовать ее кисточкой в ночном небе, и каждый портрет стал бы шедевром; он бы мог слагать песни, посвященные ей, и ни одно слово не стало бы лишним, воспетое его распустившейся подобно цветку душой. Старые каноны были нарушены, предыдущие любовные интриги молодости забыты; ибо не было на свете ничего более ценного, как единственная Любовь, вспыхнувшая ярким пламенем в лучах пылающих чувств. 

Но судьбою для него еще отнюдь не был исчерпан весь список заготовленных сюрпризов. Вероятно, не бывает счастья без несчастья, как не могут существовать друг без друга добро и зло, радость и страдание, белое и черное. В один миг лучезарная маска безмятежного счастья была сорвана с лика его жизни; и слово любовница всплыло из ее пучин, сияя на тускнеющем солнце свежей краской. Рассуждая о том, что значит любить и быть любимым, отдавать и получать, смеяться, держась за руки, передавая свой смех подобно электрическим импульсам через соприкоснувшиеся ладони, он слишком смело уверовал в сказочность и нереальность тех далеких-далеких бабушкиных сериалов, в которых даже такое простое слово «люблю» становилось причиной жесточайших междоусобных распрей.
Слова зачастую лгут, оставляя лишь мутные следы на истертой бумаге; но раненые чувства, прожигающие сердце насквозь, оставляют после себя опустошенные комнаты, внутри которой доживают свой век книги исчезнувших людей, их одежда, старые фотографии, запахи духов и времени, проведенного вместе. В окна с выбитыми стеклами врывается ветер, беззвучно трепыхаясь остатками былого величия, но уже не тот, горячий, волнующий, похожий на прикосновение морской волны к песчаному берегу, а промозглый, жалящий словно иголками, забирающийся под одежду. Он не стеснялся своих слез; но если для женщины слезы могут быть способом выплеснуть боль, то у мужчин они слишком часто оказываются растопленным свинцом. Десятки и сотни невысказанных слов, не обретших словесную форму мыслей, и несбывшихся надежд рухнули с высоты птичьего полета в глубокий океан подобно Икару, что обжег крылья, мечтая поцеловать Солнце. О, если бы он в силах был поверить ей, а не своим настойчиво стучащим в висках ревностным стонам, то никогда в жизни не совершил бы подобной глупости, расколов в мельчайшие осколки их воздушный замок на берегу бескрайнего океана. Он впервые не узнал – почувствовал – всю жизнь переживая все на собственной шкуре, – что испытывает человек, становящийся любовником или любовницей. Кусочек звезды, упавший с небес, чтобы осветить заблудшему человеку заросшую терновником дорожку в небеса…

*   *   *

Он верил, что верит в дружбу между мальчиком и девочкой. Еще в детстве его больше притягивали девочки чем-то, чего он и сам не знал. Маме на щекотливый вопрос «почему», он однажды ответил с присущей детям простотой и серьезностью: «Мне с ними интереснее». Сначала он любил, потом начал стесняться. Вероятно, почувствовал, что девочки притягивают его не только своей интересностью, необычностью, но и чем-то иным, что заставляло жаркому пламени разгораться внутри него. Ах, эти воспоминания о прогулках в томительных летних сумерках, когда каждое прикосновение к теплой девичьей руке вызывало предательскую дрожь в голосе! Смущенные улыбки, прикосновения к волосам, ставшим неким символом нежности, еще неподвластной пылкому юношескому темпераменту, запутанные речи – все это постепенно обретало смысл, и в какой-то миг превратило обычную девушку в настоящего друга. Друга чуткого, с утонченными взглядами, нестройным характером, норовящим тут и там оставить заусенец в его чувствительном к обидам и комплексам сознании, а, главное, имеющего совсем другие темы для дискуссий. Друга, с которым можно наконец-таки распаковать драгоценный дар и научиться самому важному в жизни – любить и быть любимым. Поверить в то, что и он достоин любви, что и в нем есть нечто, заставляющее девичьи сердца стучать неровно. Это казалось самым сложным, но путеводные ниточки были найдены. И с каждым годом вера укреплялась все сильнее, пока в один прекрасный летний день, когда солнце светило по-особенному, а птицы, спрятавшись в ветвях изморенных жарой деревьев, таинственно приумолкли, не раскрыла ему своей животрепещущей тайны. И мир изменился.

Его мать оказалась несчастлива в браке. Лишь Господу Богу известно, как сложилась бы ее дальнейшая жизнь, не появись в ней человек, способный подставить могучее плечо для поддержки, вытянувший ее из пучин глубочайшей депрессии, неуверенности в себе и сумрака давно угасшей души. Он не жалел для нее эмоций, выматываясь порою сам; средств для оказания помощи в трудных ситуациях, даже когда сам пересчитывал пустоту в кармане; времени, всегда норовящего обмануть и умчаться в никуда, оставив напоследок лишь напоминание о тех делах, что так и не были завершены в срок. Не ангел и не призрак, но лишь простой человек, он сумел заставить ее поверить в смысл жизни, оторвать взгляд, прикованный к земле, направив его вперед, к новым целям, мечтам и стремлениям.
Настоящий друг, если не семьи, то уж точно матери, никогда не скупившийся на жизненные советы, всегда умевший подсказать, как поступить в той или иной непростой жизненной ситуации. Вместе с матерью они часто брали его с собой на дачу, на прогулки, в кино; они вместе плавали в бассейне, смеясь и подтрунивая друг над другом, и он чувствовал, как волна азарта, неподдельного Чувства Жизни, желания жить и радоваться ей передается от маминого друга и к нему. Он ощущал силу в его словах, веру в собственную правоту, но, главное, он видел заботу о матери. Он становился свидетелем дружеской любви и опеки, когда на его глазах, подобно воркующим голубкам, они обсуждали тяготы жизни и вместе приходили к разрешению проблем. А то тепло, которым мамин друг одаривал ее, где-то в глубине души согревало и его, оборачиваясь незримым уроком взаимоуважения и любви. «Вот она, настоящая дружба между мужчиной и женщиной!», думал он, смеясь и находя в этом умиротворение, обращая это восклицание в смысл всей своей жизни, превознося эти отношения к высочайшим ступеням почета. Идеал, выстроенный в наблюдении за чужим, но одновременно таким родным счастьем, стал для него лекарством от собственных ран. Пока в один из теплых весенних дней, когда в распахнутые балконные окна врывались заливистые трели соловьев, не случилось ужасное.

Он застал их в одной постели. Отца не было дома, и острое, моментально нахлынувшее чувство несправедливости, горя и обиды захлестнули его. Второй раз он почувствовал себя вновь обманутым; обманутым человеком, от которого ожидал этого меньше всего. Человеком, который в его глазах вмиг обрел статус любовницы – женщины, образа которой, столь чуждого, непонятного, пугающего и манящего одновременно, дерзкого и кокетливого, холодного, как лед, и раскаленного, как солнце, он сторонился всю свою жизнь. Перед глазами моментально пронеслись безжизненные картины из дешевых аргентинских сериалов, оставленные в наследство ушедшим навеки детством и каникулами, проведенными у бабушки; унылые дождливые снимки блуждающих по улицам одиноких женщин с потухшими глазами, оборванными юбками и размалеванной по лицу помадой. И вновь котенок – тот самый, одиноко блуждающий у самой кромки воды в свете тусклых рыжих фонарей. Чувство разочарования и ревности. Чувство острой утраты, словно наконец-таки – именно сейчас, но никак не раньше – перерезали пуповину, соединявшую его с самым любимым человеком на свете, и все это время слепившей ему взор.

…Он упал на колени. И вновь он поддался чувству осуждения, как тогда, разорвав сердце надвое и растоптав в пыль одну из пульсирующих алой кровью половинок. В голове стучало, слезы душили его, заволакивая пеленой глаза. Мама ласково прикоснулась к нему, положив теплую ладонь ему на голову, боясь потревожить. В ее тихо произнесенных словах сквозили разные чувства; и только тогда, в ночной тиши, после того, как захлопнулась входная дверь, он начал осознавать, что в душе человека могут одновременно звучать и уживаться и ненависть и нежность, и жестокость и сострадание, и жар и холод. Что невозможно всю жизнь верить в идеалы, которые строим себе мы сами подобно песчаным замкам, то и дело разрушаемым волнами в моменты бури. Что счастье можно заслужить, лишь испив чашу испытаний до дна. И что жизнь дана для того, чтобы учиться ей, овладевая искусством выстраивать внутри нее причудливые лабиринты. Но все эти излияния не стоили бы ничего, если бы не одна лишь фраза, изменившая целый мир вокруг, оставшаяся нетронутой острыми шипами времени:

– Он не любовник. Он любимый мужчина.

*   *   *

Возможно ли любить нескольких женщин? И что испытала бы каждая из них, узнай она, что вынуждена делить место в рейтинге чувств с другой? Не раз он задавал себе этот вопрос, но однажды тот разрешился сам собой. Горькое, хотя и притупленное временем осознание, что любовь неодинакова, всколыхнуло его душу. Одна любовь зажигает, подобно пламени, перебросившемуся с одного дерева на другое. Иная гасит былой пожар… но что оставляет взамен? Утешение, вызванное душевной слепотой, столь же непрочно, как непрочен ветхий деревянный дом, выкрашенный свежей краской. Он старался прогнать эту мысль прочь, и это ему почти удалось. Многие месяцы он жил одной лишь женщиной, подарившей ему свою любовь, ласку, уважение и поддержку. Многие месяцы она, сама того не ведая, укрывала полупрозрачной ширмой раны, полученные прежде, и те, что вскрывались заново от одних лишь воспоминаний. Она сумела заставить его полюбить себя, хотя это случилось не сразу и вовсе не было похоже на сказочный мир, полный чудес и тайн. Слишком часто печаль одолевала его, будто на короткий миг в его жизни приоткрылось заветное окошко, и Господь Бог протянул ему руку, но так и не получил ответа. Нахмурился, запер оконце, отпирающееся лишь с той, солнечной стороны. Он не мог простить себе эту потерю, и сердце его содрогалось при мысли, что этот мирок, который он создал вокруг себя, затягивает его в свою унылую пучину глубоко и бесповоротно.

Но прошло время, и он встретил ее вновь. Она была воздушна, легка, солнечна, но что-то изменилось в ее взгляде. Коря себя в нескромности, в глубине души он предполагал, что она несчастна, и боялся этого. Боялся, потому что знал, как развеять эту тоску, боялся не справиться с вновь нахлынувшим потоком нескончаемых эмоций и гулкого сердцебиения. Возможно, он ошибся, но история, закручиваясь в причудливую спираль, вернула его в прошлое, заставив пережить вновь те незабываемые минуты восторга, пока их глаза не в силах были оторваться друг от друга. Время остановилось, и лишь протянутая мелодия, лившаяся из колонок в том старом парке их родного города, напевала что-то незамысловатое, будто улыбаясь двум воссоединившимся сердцам. И вновь, спотыкаясь на пути к своему счастью, они брели вдвоем, не помня пути, забывая о том, кто они и кем их создали, и переливчатый смех чудесным звоном озарял окрестности.

Она не стала его любовницей. Он наотрез отказался признавать силу за банальными человеческими статусами, игрой слов и форм. Она никак не могла ею быть. Кажется, их связывало между собой больше, чем просто былое знакомство. Врожденная человеческая сущность заставляет придумывать названия каждому событию, предмету, чувству, окружающему и сопровождающему человека; но как описать словами то, что не поддается описанию? Что вросло глубоко в сердце, пустило корни и продолжает расцветать изумительнейшими лепестками, притягивая солнечные лучи весеннего настроения? В какой-то миг он отдался течению и поставил крест на прошлых предрассудках. Взяться за весла он всегда успеет.

*   *   *

Их первый поцелуй, повторенный вновь, перенесенный во времени, не вернул их в прошлое, отнюдь. Напротив, новые дорожки к звездам, сияющим в тиши теплой осенней ночи – ночи, которая могла повториться лишь осенью, в тихом вальсе золотых кленовых листьев, кружащихся на ветру, – озарились теплым лунным светом, способным согреть теплее всякого солнца. Она стала его сумеречной музой, его Богиней, в звездном силуэте которой он растворялся каждой частицей своей души. И не только души, – казалось, даже их разгоряченные тела сливались воедино, воссоединяли разорванные половинки сердца, зашивая собою некогда чудовищные раны. Для него существовало лишь настоящее, в котором он был счастлив, и боялся упустить хотя бы мгновение этого счастья. Не иллюзорного, а вполне ощутимого, сотканного из множеств частиц, каждой из которых он мог бы дать название. Он перестал тревожить себя желаниями и вопросами, если не в силах был отыскать на них ответы. Никогда в жизни он не ощущал пронизывающую его до глубины души легкость, словно впервые он сумел оторваться от земли и дотянуться до звезд. И никогда прежде он не видел на ее лице подобной улыбки, и, Боже! он готов был бы отдать за нее все, лишь бы не потерять вновь – улыбку любимой женщины.

_______________________________________

Посвящаю Катюше Ч.,
21 апреля 2010
20.27, под музыку
Mylene Farmer “Si j’avais au moins”