Марьяна. главы с 45 по 47

                45

Январь, лютуя морозами, перевалил на половину. Хотя снега было много, сильные ветры выхолаживали землю. Масловка жила тревогами и ожиданиями: фашисты, ожесточенно сопротивляясь, отходили на запад. Куда-то девался и Демид Коршун, оставив Марию и двоих детей на произвол судьбы. Они не горевали. Наоборот, как и все масловцы, ждали своих освободителей. По дорогам отступали не только немецкие части, но и венгерские и румынские.

Ночью без боя и единого выстрела в Масловку вошли передовые советские части. Село наполнилось движением, громкими радостными голосами, отрывистыми командами.

Услышав стук в дверь, Марьяна открыла ее и растерялась перед усатым советским офицером, одетым в добротный полушубок. А затем, обнимая по очереди холодных с мороза дорогих освободителей, впервые за многие безрадостные дни и недели отходила душой и телом. Пряча слезы, зашевелилась Анна Тимофеевна и вслух возносила молитву за здоровье советских бойцов и командиров, за полную победу над супостатом.

В избу зашла медсестра с обветренными губами и румянцем на щеках. Марьяна прижала ее к себе и, целуя, шумно выражала свою материнскую радость. Выбежала из комнаты Дашенька и тут же получила от бойца кусок сахара, но не удержала его: так была слаба ее ручка. Наклонилась, отыскала его среди множества ног и, блестя черными глазенками, грызла с таким наслаждением, будто его никогда не пробовала.

Анне Тимофеевне казалось, что теперь-то она вырвалась из рук смерти. Закрыв глаза, блаженно думала о том, что вернется домой Илья, Клим, а, может, и Сашко и что она от такой радости поправится, а то, даст бог, и поднимется. Будет сидеть на заваленке под весенним солнцем и встречать свою многочисленную семью. Марьянка сымет с себя спидныцю и кофту и оденет синее в белый горошек или зеленое в цветочки платье, расчешет длинную косу, заколет волосы сзади шпильками в пышный узел, воткнет в них  белый гребешок и снова станет королевной Масловки. Останется в селе до тех пор, покуда не разобьют ерманцев впрах. Потом все уедут домой, на Урал, и ее, старуху, с собой возьмут. А то как же?

Марьяна поставила кипятить чай. На столе уже лежали мясные консервы, печенье, сахар и хлеб. Такую роскошь достали из вещмешков бойцы.
 
Масловка оживилась, вышла из своих изб и землянок на улицы. Село наполнялось передовыми частями. Срочно прокладывали телефонный кабель. Все говорили в полный голос; слышался смех долго молчавших людей и фырканье отдыхающих лошадей.

От горячего чая Марьяна разморилась. Молоденькие бойцы подкладывали ей то мясо, то печенье. Она осторожно жевала, боясь после длительного голода съесть больше определенной для такого случая нормы, и чувствовала, как оттаивает ее измученное сердце. Присербывала чай и Дашенька, положив возле себя сухари и несколько кусочков сахара. Анна Тимофеевна  попила чай из рук Марьяны и отдыхала, продолжая думать о своем.

Марьяна тем временем расспрашивала всех, кто заходил в избу, не встречал ли кто Илью Сергеевича Видьчука или Клима и Александра, тоже Вильчуков. Таких не нашлось, и она теперь надеялась на новых квартирантов.

Оставив в Масловке небольшой гарнизон, передовые части поспешили на запад. В центре села растапливали огонь походные кухни, звенели ведра и котелки: из колодцев носили студеную воду.

Марьяна в эту ночь не спала: она ждала Нину Петровну. Та пришла на рассвете, когда на востоке чуть заголубела полоска неба. Забежала в избу и по очереди обняла Марьяну, Анну Тимофеевну, Дашеньку.

- Пойдем, Петровна, к Вильке. Надо их забрать оттуда.

- Обязательно пойдем, но только попозже. Похороним мальчишек на нашем кладбище, как они того заслужили. - Она с грустью посмотрела на Марьяну: - Лопаты и кирки я уже привезла и сложила у сарая.

- Спасибо. За помощью надо обратиться к офицерам.

- А як же я побачу онучка? - спросила Анна Тимофеевна.

Заскрипела кровать, Старуха заметно ожила за эту ночь и уже не просила на себя смерти, а хотела жить и дождаться сына и внуков. А еще хотела полечиться у хороших врачей.

- Все сделаем, Марьяна, - заверила Нина Петровна. - А пока...

- Сейчас пойдем к детям, - перебила ее  Марьяна и сняла с гвоздя платок и фуфайку.  -  Немедля! Прятаться ведь не надо.

- Днем пойдем, с людьми, - настаивала Нина Петровна, наблюдая, как Марьяна поспешно одевается. - Гроб на двоих сделаем. В одном и похороним.  Попросим пару автоматчиков, чтобы салют был. Все по правилам...

Марьяна уже не слушала ее. Застегнув на фуфайке пуговицы, накинула на голову шаль и подошла к окну.

- Донечко, куда же в такую рань? Почекай сонечка. Да и не спала всю ничку.

Закинув концы шали за спину и не ответив свекрови, Марьяна открыла дверь и скрылась в холодной утренней стуже. Спешила и чувствовала, что пришли к ней неведомо откуда душевные силы, что она одна могла бы сегодня откопать детей...

Ветер дул в лицо, вызывая слезы, а где-то впереди, на западе, гремела война. Ее это не  пугало: она знала, что фашисты сюда больше не вернутся никогда. Мимо нее проезжали машины, и она уступала им дорогу, забредая в снег;  громыхали  танки, тягачи с орудиями на прицепе, но ни ей никто, ни она никому не мешали: одни торопились освобождать от неволи людей, она - к сыну.

Вот и ель. Увидев ее, Марьяна будто запнулась, упала на снег - и понесся окрест ее материнский крик:

«Сыно-о-чек... Вилечка-а-а... Что ж ты не встречаешь меня? За что обиделся? Вставай, кровиночка моя... Вставайте, детки... Свобода пришла... Нас освободили...»

Ель шелохнула густыми ветвями, осыпая на землю снег; зашумели вслед за ней и другие ели. Ветер в тоскливом вое понес поземку, закручивая  ее белой спиралью.

«Вилечка... Родной мой... Чего же ты молчишь? - Марьяна разгребала комья снега  и припадала к ним грудью. - Встань, сыночек, встань, мое дорогое дитя. Я хочу увидеть тебя... И ты встань, Женечка... Поднимитесь, мои детки – кровинки мои... Я обниму вас и согрею.»

Где-то гремели взрывы, где-то гибли люди, освобождая родную землю от оккупантов, а под елью несся отчаянный крик Марьяны:

        «Дети родные...У нас большая радость. Наши пришли, прогнали фашистов. Нет злодеев, а вы этого не знаете... Нет их... И не будет...»

Марьяна кричала, царапая ногтями смерзшуюся землю:

« За что же тебя замучили, сыночек? Ты так хотел жить и учиться. Я пришла к тебе, мой мальчик. Встань... Поднимись... Я так соскучилась по тебе... Так соскучилась...»

                46

Утро было морозным и солнечным. В колхозном дворе стучали топоры и визжали пилы: бойцы мастерили гроб на двоих. Молчаливые, видевшие по дорогам отступления, а затем наступления много смертей, хоронившие друзей и товарищей, услышав рассказ о мученической смерти двух масловских подростков, были потрясены и, насупив брови, сосредоточенно строгали сосновые доски.

У Вильчукового двора собрался народ. Бабка Фрося в новой зеленой фуфайке, что подарил ей вчера повар Алешка, и в большом черном платке, сгорбившись еще больше, стояла у калитки.

- Не выдержит она горюшка такого, - тихо шепнула Мария Павлине Сидоркиной, указывая на соседку. - Да и Марьяна...

- Страх божий на них глядеть, - отозвалась Павлина вытирая глаза. - Поддержи Степановну... Как можешь...

Мария подошла к бабке Фросе, наклонилась к ней, зашептала:

- Крепись, соседушка. Будет тяжкая встреча с внуком.

- Хай и меня похоронют с ним, - кривила бабка бледные губы. - Я уже не выдюжу. С онучком и ляжу. Дождалась своих ослободителей и можна в могилу.

- Что ж теперь-то умирать? - возразила ей Мария. - Наоборот, тильки и жить. Ежели меня не осудют за грехи Демида, я буду так трудыться на нашу власть, щоб заробыть у ней прощение.

- Не тронуть тебя, голубко. Все люди знають, що ты помогла тады спасти Василька. Кормила его... И нас тоже... Не тронуть, ей-же богу, не тронуть...
 
В это же время из-за поворота показались сани, за ними - другие. На первых сидели четыре бойца, на соломе стоял большой гроб.

У Вильчуковых ворот вразнобой заголосили бабы.

Скрипнула дверь - и на крыльцо вышли Марьяна и Даша. За ними следовала Нина Петровна. Отстранив руку дочери, Марьяна подошла к саням, обняла гроб и заголосила. Плакали все, кто собрался у ворот, а бабка Фрося, став на колени, била поклоны и звала своего дорогого внука.

Сани тронулись, за ними - другие. Пришла в движение вся толпа. Обняв гроб, Марьяна молчала. Рядом, на соломе, сидели Даша и бабка Фрося.

Снегу было много. Вдоль дороги, особенно в низких местам, возвышались сугробы, светясь под ярким солнцем стеклянной холодной голубизной. Толпа утаптывала снег, и он скрипел и скрипел, заглушая оханья и всхлипывания людей.

Марьяна увидела знакомые ели, спрыгнула с саней и рванулась к ним. Павлина побежала вслед за ней.

Возле большой ели толпились люди. Среди них были дед  Кирка и Савелий Иванович.
Опередив Павлину, Марьяна подошла к бойцам с кирками и лопатами. Они ждали команды вскрывать яму. Марьяна смотрела на них и думала, что все ее страдания - впереди, когда она увидит мертвого сына.

Отодвинулась прочь вся прожитая жизнь и завтрашний день, лишь руки и ноги вязала страшная мысль: сейчас разроют могилу - и она увидит их, ребятишек... Увидит Вильку... Увидит Женьку...

Землю копают у самых ног. Она слышит звон кирок, долбивших мерзлый грунт. Савелий Иванович срубил нижние ветки ели - и туда сразу же хлынули, словно полноводная река, вышедшая из берегов, люди, растекаясь на свободные места.

Марьяна видела, как бойцы лопатами откидывали в стороны мерзлую землю. Звенели кирки - и опять летели комья: кусок за куском... кусок за куском...

Сморкаясь, тихо плакали женщины.

Вот отвалилась очередная большая глыба - и все увидели огненно-рыжие Женькины волосы. Взвыли бабьи голоса. Бабка Фрося, потеряв большой платок, рванулась к яме, но ее, как и Марьяну, крепко держали масловцы.

- Онучек... - кричала она, падая на колени и протягивая руки. - Що ж они зробылы с тобой?.. Як мени жыть без тебя?

Снова отвалилась мерзлая груда - и показались светлые волосы... Белый лоб... Плечи... Взвыли женские голоса.

Сжав зубы, бойцы снимали землю - и людям постепенно открывалась страшная картина: Вилька и Женя  лежали голова к голове, белые, замороженные.

Взметнулся в поднебесье отчаянный людской вопль и среди него - крик Марьяны. Она вырвалась из цепких рук Нины Петровны и спрыгнула в яму.

- Сыно-о-чек... Родной мой... - неслось над толпой, над зелеными елями и белыми полями. - Дети наши дорогие-е-е... Посмотрите, сколько людей пришло к вам... Послушайте, как они плачут... Вилечка-а-а... Мальчик мой...

Савелий Иванович пригнул в яму и, боясь свалиться, тянул Марьяну от мертвых детей. Бойцы помогали ему.

Бабка Фрося беззвучно молилась.

Доставали смерзшихся мальчишек очень осторожно. Кто-то, вскрикнув, упал в снег; кто-то надрывно стонал.

Бойцы медленно несли тяжелую ношу к саням, где стоял гроб. Он был застелен белой простыней, а в головах лежали две подушечки.

Марьяна очнулась на санях, когда подъезжали к дому. Повела глазами: узнала свою избу, которая накатывалась на нее болезненными толчками в сердце. Сорвав с головы платок, звала Вильку, тянула его к себе и снова падала в беспросветную тьму. Над ней склонялось постаревшее лицо Нины Петровны - и Марьяна открывала глаза. Минуту-другую смотрела в небо, не зная, где она и что с нею, затем медленно обводила всех глазами и, натыкаясь на гроб,   падала лицом на мертвых детей и затихала.

Сани въехали во двор Вильчуков и остановились перед крыльцом. Мария с Павлиной зашли в избу и потеплее одевали Анну Тимофеевну, а бойцы внесли в избу легкую лестницу. Накрыв ее теплым одеялом, положили на нее старуху и вынесли во двор.

- Онучек... - обращалась к Вильке Анна Тимофеевна. - Повернись ко мне,  дитятко... За що обиделся на нас... Зайди домой... Отогрейся... Вон иней на бровках... - Она гладила высохшей рукой холодные ребячьи лица и снова причитала: - Женечка... Сиротинушка... Как могли? Как посмели?..

Лошади вывозили сани с гробом со двора медленно и осторожно. За ними шли люди из Масловки, Гориц и других сел.

Анну Тимофеевну занесли в дом, раздели и положили на кровати. С ней остались Мария и тетка Марфа.




                47

Сельское кладбище находилось недалеко от Масловки. Там была вырыта могила на двоих. Возле нее толпились люди.

Марьяна неотрывно смотрела на Вильку: у сына седые волосы, а на лице застыло страдание... Женя рядышком...

Еще совсем недавно оба были живые, говорили и смеялись, строили ребячьи планы. Вилька писал в школе сочинение о маме и называл ее вторым солнцем. А потом носил ей на берег Гнилопяти лепешки и помогал копать торф...

В следующую минуту у нее началось  удушье. Марьяна лишь успела подумать, что это все, что она уходит к сыну и очень хорошо, что она к нему уходит... Будет с ним всегда...

Гроб опустили на землю перед вырытой могилой. Председатель сельсовета Горбанюк произнес слова прощания. Взволнованно говорила, выжимая слезу у всех, Нина Петровна.

Марьяну в который раз привели в чувство: ей надо было проститься с сыном и Женей. Под руки подвели к гробу: над ним сидела бабка Фрося и гладила скрюченными пальцами белое лицо внука.

- Надо проститься с Вилькой, - обратился к Марьяне дед Кирка, но Марьяна не поняла, что он сказал.

Дед повторил:
- С сыном проститься надо... Хоронить будем...

Марьяна, наконец, поняла, что ей сказал старый человек, и упала перед гробом на колени. Она снова потеряла сознание.

Опускали мальчишек в могилу под автоматные выстрелы и разноголосый людской плач. По крышке гроба застучали мерзлые комья земли.

Прощайте, ребята!.. Не забудем вас, мальчики!..

С Вилькой и Женей прощалась вся Масловка.

Солнце перевалило уже на вторую половину дня. Крепчал январский мороз и усиливался резкий ветер, поднимая над землей сухой колючий снег.

До конца войны оставалось еще много тяжелых и жестоких дней и ночей.