Гадкие зарисовки. Тридевятиквадрат 1

Вместо предисловия:

— Не по резьбе... Не по резьбе идёт
— Дай-ка мне попробовать
— Погодь маленечко, авось нарежется сама как-нибудь

* * * *

Из клавиатуры торчали пальцы. Когда я касался их, они немножечко проседали в суставах. Некоторые уже скрипели. На крайних были стёрты на бок отслоившиеся ногти, а большой палец, тот что внизу и посередине  - нарывал и кровоточил.
— Наверное неприятно было печатать на таком старье?
— Неприятно? Нормально! Самое неприятное было переводить компьютер в спящий режим - нажатием на глазик с лопнувшими капиллярами.

* * * *

— Не, этот шурупчик я вверну себе в ухо
— У тебя там уже есть один
— Ну и что. Много не мало. Лишним не будет, не переживай внучёк.
Дедушка  хорохорился. Он уже давно не вворачивал себе ничего путного. Последний раз ввернул себе саморез под череп - вдоль кожи. Чувствовал же что пошло неровно,  а всё равно вкрутил по самую шляпку. Что за упрямая натура. Но, уважаю старикана, мне есть с кого пример брать.

* * * *

В тазике остались одни бульки да обрезанные лапки. Лапки продолжали барахтаться. Дрыгаясь, они сбились в кучу и скреблись коготками о стенку. Аида накрыла тазик на ночь старой телогрейкой и поставила под скамейку на кухне. Я долго не мог заснуть, все подходил к шуршащему тазику и приоткрывал краешек телогрейки.
— Мои уточки
— Спи давай, к утру только будет готово
— Ох, не дождусь я утра

* * * *

— Не отворачивайся. На меня давай - на меня!
Аиду рвало уже второй час. Она измученная и обессиленная стояла на четвереньках над головой Виталика, сплёвывая остатки желчи ему на подбородок. Скользкие пучки волос лежали чёрными червяками на заблёванном лице. От каждого рыка червяки отслаивались от кожи, оставляя за собой тягучие пупырчатые подтеки. Глазные впадины, ноздри  и ямочки на щеках были заполнены желтоватой кашицей неперевареной пищи. И вот наконец потекла первая тоненькая струйка крови.
— Уф - Виталик с облегчением выдохнул воздух, освобождая забитые дыхательные пути.

* * * *

— За маму!
— У-уу. За неё уже было
— А это за папу!
Бабушка лупила по лбу Малому увесистой мельхиоровой ложкой. Мальчик вертел головой из стороны в сторону, пытаясь подставить под удар другую часть головы. Но бабушка сильнее оттягивала ухо и ребёнок смирялся.  В тарелку с манной кашей брызгала из пульсирующей венки кровушка. Теперь Малой уж точно не будет доедать кашу. А осталось, всего-то три-четыре ложки... с горочкой.

 * * * *

— Напрямки, быстрее будет.
— Да, что я тебе, нанялся что ль, тащится по ухабам с таким грузом.
— А и в правду, чего ты их тянешь то за собой. Отвяжи несколько верёвок - легче же будет.
— Не могу. Другие обидятся!
— Иш ты, какой сердобольный нашелся
Малой был брав. Другие кошки могли обидеться. Только кто - другие: Те что останутся на привязи или тех которых он отвязал бы?
Я бы не стал тащить сразу всех... Да я бы вообще не стал их никуда тащить. Тут бы и закопал. Вон хоть под той осиной.

* * * *

— Руки убери, говорю
Аида мычит и машет своими заготовками
— Руки!
Кабель зловеще вытаращился на девушку. Та, под его взглядом, стала медленно опускать руки. Она тряслась как в лихорадке и мычала. Кабель рисовал на её животе узоры. Он был художником. Странным художником. Предпочитал готический стиль с прямыми линиями в орнаменте.
От энергичной суеты, со стен траншеи посыпались комья земли. Девушка упёрлась локтями во влажное дно ямы. Она выгибала спину и приподнимала грудь навстречу творческим порывам остро заточенной лопаты художника.
Уверенными, точными ударами он наметил на груди девушки - расправленные крылья большой птицы.
— Орла нарисую

* * * *

Вода в ванной уже вся спустилась. Кабель стал подмерзать. Жестко стало лежать на дне в неудобном положении с вытянутой шеей. Он прижался щекой к стенке чугунной ванны и всматривался в отверстие для перелива воды. Глядел неморгающим взглядом в темноту и нюхал канализационный запах.
— Всю жизнь бы так и пролежал
— Лежи, кто тебе не даёт
— Мне ещё рисовать нравится
— Рисуй, кто тебе не разрешает?
— Дура, ты баба, ничего не понимаешь...
В соседней ванной лежала дура-баба. Туда Кабель вообще воды не наливал. Девушка лежала в том же положении что и он. Так же вглядывалась в темноту канализационных труб. Так же, как и он, короткими и сильными толчками, втягивала запах носом. Но такой вот щемящей эйфории она не могла добиться от этого мероприятия.
— Лежи-лежи, может и тебя проймёт - пробубнил Кабель растирая себя полотенцем
— Никак, что-то ...
— Эх дура-баба

 * * * *

— Шептун это!
— Да ты чё?!
— Он!
По одну сторону забора стоял Малой и прижавшись ухом к кирпичной кладке вслушивался. По другою сторону забора тоже кто-то стоял, ссал на стенку и кричал Малому:
— А щас слышишь?
— Шептуна-то? Слышу!
— Вот слушай как он будет тихонечко шелестеть, помахивая.
— Ага, слышу
— А вот щас он последние камельки прошепчет. Слышишь?
— Неа
— Эх ты. Это он прощался с тобой
Кто-то потряс своей пиписькой, стряхивая последние капли. Застегнул молнию на ширинке и пошел от забора, скрипя подошвами ботинок по разбитому стеклу. Малой ещё долго стоял у стены. Вслушивался - может кто ещё поссать придёт.

 * * * *

Послесловие:

— Я же говорил "Всё вернется на резьбу своя"
— Однако...
— Мне полегчало, а вам?