Привет, девяностые! Золотая Чернухина глава 1

 
     Жаркий уставший день разрешился вечером. Начало слегка  смеркаться, хотя  пока ещё  было довольно светло. На остановке для этого времени всё ещё было многолюдно: народ сновал туда-сюда, каждый спешил по своим делам. Но были и такие, кому спешить было некуда, а то и незачем, и они болтались  тут же.
     Летний вечер был хорош. Лёгкое тепло от жары дня всё ещё держалось, будто и не собираясь уходить до самого утра. Кругом веселило глаз буйство зелени и красок, да недавно произошедшие  на самой остановке автобусов и вокруг неё  благоустройственные перемены. Воздух казался свеж, приятен   и  лёгок.
     Давно не было такого лета. Нет, конечно лето приходило каждый год в свой положенный срок,   да вот народ, обозлённый и измученный перестроечно- переходными  переменами жизни, как – то давно не замечал смены времён года.
     На протяжении нескольких лет  природу люди видели преимущественно в двух цветах: одни – серой, другие – розовой. Одни работали, не получая зарплаты, как зомби, даже не пытаясь принять меры к отстаиванию своих прав и интересов.  Другие, напротив, дни и ночи напролёт веселились, радовались жизни, благословляли столь щедрую к ним судьбу, пропивая и проедая то, что было заработано, но не получено первыми.
     Природная красота яростно боролась со скопившимся за девяностые годы  и всё ещё витавшим в воздухе смрадным шлейфом  экономического неблагополучия.  Но ужасный дух монстра бандитского раздела поруганной России, со своими изматывающими реформами и идеями,  ещё не весь выветрился, высовывался то тут, то там в самой страшной своей ипостаси. Он впитался  в  окружающую природу, то и дело выделяя свой зловонный чад, он загрязнил природу человека, особенно того, кто был слаб, нестоек, небожествен. И природа, превозмогая это  разлагающее зловоние,   боролась…
     Что – то, пока не понятно, что именно, непреодолимо, долго и мучительно  в стране рухнувшего напрочь социализма менялось в пользу буржуазных веяний. Это противостояние находящегося в стадии клинической смерти  социализма и  отдающего сытой отрыжкой, прелостью и слезами капитализма было похоже на   состязание двух борцов на ринге: некоторое время совместной  и  равной борьбы, затем  тот, кто сильнее- всем весом наваливается, а слабый какое-то время ещё трепыхается, и…  О, чудо! – в конце концов  он, тот, кто слабее, повержен, побеждён. А главное, смирился со своей участью.
Наконец, пришло время, когда  не сопротивлявшиеся активно переменам, но  находившиеся в недоумённом напряжении  граждане смирились со своей участью.  Вялое псевдопротивление  народа - в защиту их поруганных  идей  и  изобретательного попрания   их всяческих прав - перешло, с одной стороны, в победное самодовольное потирание своих ладоней новыми буржуями, а с другой -  смирение со своей участью и психосублимацию   своей энергии  основными массами населения в обычное состояние  согласия и приятия случившегося, в общем, безвольного  непротивления сильному.
     Кто-то нещадно катился в нищету, кто-то всеми способами пытался выкарабкаться, выбирая пути умножения зла, не брезгуя подмять под себя, а то и вовсе тотально расщепить в пыль своего близкого, соседа, любого постороннего, кто попадался на его пути. Не щадили даже родственников, не  щадили детей. Нравственное падение выдавалось  почти за норму.
     Это было время, когда учитель мог получать зарплату даже  меньшую, чем техничка куцую пенсию или уголовник нищенское пособие по инвалидности. Это было время, когда врач, прооперировав сложный случай,  зарабатывал на две буханки хлеба, приходил домой и голодный, униженный,  вешался у себя в туалете.
     Это было время, когда крупный начальник предприятия мог прийти на работу и не попасть к себе в кабинет, потому что в кабинете уже сидел новый начальник из  нуворишей, а во дворе дежурила команда молодых рейдеров и напористых дельцов, готовых на захват следующего предприятия.
     А как эта вакханалия начиналась? Сначала пообещали всех и каждого осчастливить в
одночасье, обогатить  на энную сумму в виде  куска от   порезанного на каждого члена общества государственного пирога. Затем людям всучили документ, олицетворяющий эту пироговую часть, суммой напоминающую стоимость нескольких пирожков.  А дальше…
     Днём на рынках стояли с виду ничем не примечательные молодые люди, ожидая какую-нибудь отчаявшуюся гражданку, имевшую кучу детей, или недалёкого юнца, или потерявших надежду пожилых людей, чтобы, после коротких переговоров, всучить им червонец в счёт тех самых нескольких пирожков, получив от них взамен денег вожделенный «Приватизационный чек».
     Но так поступали предприимчивые дельцы  ранжиром помельче, те, кто решился на прорыв, с обесчещиванием собственного народа, самостоятельно. Надо заметить, крупные, матёрые хваты на рынках своих почек не студили, на жаре не парились, порой получали состояния от одного росчерка фальшивого авизо.
     Уже к вечеру эти неприметные люди, решившиеся оказаться в дамках,  довольно умножали и так нехилое своё состояние, с каждым таким  вечером становясь всё богаче и богаче.  А продавшие свой ваучер, так называли «Приватизационный чек», будто отколупывали от себя часть своей души, накапливая горечь обиды, ненависть, безверие, бессилие.
     Истинную цену ваучера изначально определили в стоимость двух «Волг», хотя даже эта цена была многократно занижена, дабы не волновать попусту народ и иметь власть имущим в обход народа  «на карман» побольше.   
     На деле же, многие не имели никакого доступа и реальной возможности  достойно, без обмана вложить свой ваучер. Это  потому  и делалось, чтобы человек  знал, что если он не отоварит свой ваучер хотя бы червонцем, то эту бумажку просто должен будет выкинуть за полной ненадобностью.
     Некоторые, однако, поверив в то, что и они могут стать миллионерами, совладельцами тех самых заводов и пароходов, как по мановению волшебной палочки,  и ежегодно получать свои столь желанные доходные проценты, вложили свои ваучеры, честь честью, в срочном порядке организованные по этому случаю инвестиционные фонды.
Но фонды,  обслюнявив для лучшего усвоения всё, что было вложено в их пасть, сглотнули, не срыгнув, и тотчас исчезли, растаяли как кусок сахара в кипятке, испарились как меленькая лужа в жаркий день.  Следуя принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок», отоваренные червонцем граждане оказались даже более предусмотрительны, чем горе - инвестионеры.
     Если где-то убыло, значит, где-то прибыло. Как грибы после дождя, стали появляться всякого калибра доморощенные миллиардеры и миллиардерчики, утиравшие носы иностранным миллиардерам умопомрачительной скоростью накопления своего состояния. 
     Иностранные миллиардеры, долгими десятилетиями копившие свои состояния, приходили в ужас от наглости, беспринципности и расточительности российских миллиардеров.  Вот так, днями,  российские нувориши  готовы были стоять на рынках, собирая приватчеки, бумажку к бумажке  или проворачивали разовые головокружительные афёры, а потом, ухватив куш, в одночасье швырнуть его на  абсолютно бездарное  по глупости и бесполезности развлечение где-нибудь на немыслимо дорогих  элитных тусовочных пастбищах, чтобы видел весь мир их расплодившееся, как вши на голове бездомного бродяги, состояние и  дутую не иллюзорным капиталом состоятельность.
     Сердца  заокеанских миллиардеров лопались от боли, их глаза вылезали из орбит, когда они видели, как бездумно и   безалаберно  швыряет деньги на ветер российский нувориш. А  затем они, эти российские горе-богачи,  даже готовы были  идти на покланье. Или в тюрьму на долгие годы, или, того хуже, так же пышно, с небоскрёбами - монументами и выгравированными золотом датами рождения и смерти, на тот свет, уронить своё бренное тело на ближнем, желательно элитном кладбище, здоровый кус которого  приобретался  и резервировался предусмотрительно ими самими загодя.      
     Но девяностые заканчивались. Наступала другая эра социальных и государственных отношений. Народ, в основном, уже был разделён  на состоятельных и честных. Среди них была мечущаяся и колеблющаяся прослойка желающих и пытающихся поменять свой имеющийся материальный статус. И действовал каждый, как мог, на что был способен или, напротив,
неспособен.
     Были и такие, кто просто запахивал Бога в своей груди подальше, а кто-то выпускал из глубин души чёрта, вверяя ему узды правления своей судьбой, даже не вспоминая, или пытаясь не вспоминать о существовании воли Всевышнего.