Женщина в сером

Не надо мне было ее узнавать. И не должен был узнать. Навстречу шла совершенно другая женщина! Но узнал. И улыбаться начал издалека. Да так и не спросил потом, о чем она тогда подумала. Поздоровался,  будто и не заметил тени на лице. Заставил женщину в сером остановиться, съежив губки и склонив голову вбок, ждать продолжения.

- Вот ведь, поздороваться сегодня с незнакомым человеком неприлично. Хотя это и не совсем так: меня вы помнить не должны, но я о вас помнил. Год назад вы стояли в зале вокзала в розовом платье, и не обратить внимания на вас было невозможно. Остальные немногие люди располагались у кассы и вдоль окон. А вы сосредоточились в центре на своем ожидании. Со сложенного зонта накапало уже небольшую лужицу возле ваших черных туфелек. А я представлял, как к вам подходит то мужчина, то  подруга, то  люди постарше. И всегда из-за их ног выбегал розовощекий малыш и портил всю картину встречи: никто и ничто вас больше уже не интересовало. Приезжавшие старались скрыть за улыбками неловкость. Но мне со стороны все было видно. Не знаю, почему у меня получались такие картинки. Но потом объявили, что поезд задерживается – всего-то на полчаса! И вы не согласились больше ждать. Я смотрел в окно, как уходила от меня прекрасная женщина в розовом платье под большим черным зонтом. Шел дождь. Он шел вчера и будет идти завтра. А вы проходили мимо стоянки, мимо такси, мимо автобусной остановки. Вот и решил, что живете вы где-то рядом.

- И что, караулили меня все это время?

- Нет, конечно, сегодняшняя встреча тоже случайность. Хотя я часто бываю возле вокзала. На работу и с работы стараюсь ходить пешком, через эту площадь.
 
- Жаль, я думала вы сейчас начнете извираться. Потому что не верю в случайности!

- Да ради бога! На той улице недавно открылось кафе. Пока неплохое местечко.

Она неожиданно задумалась – не над моим предложением – искала свою оборванную мысль. Потом, вспомнив обо мне и о предложении, согласилась, изобразив интерес:

- Что же, есть повод его навестить. Вином угостите?

И вот мы сели за столик. Вино она выбрала сама. Оно оказалось кисловатым, но, очевидно, ей нравилось. Особого интереса ко мне не проявляла – только делала вид, что слушает, а сама думала о своем. Возможно, знакомиться так и легче. И тогда я разглядел ее лучше. К моему удовольствию, она оказалась старше. Дело совсем не в наметившихся морщинках – во взгляде. Он был по-прежнему искристым, смелым и многообещающим, но безрассудство уже ушло. А значит, глупостей требовать, скорее всего, не станет. Хотя на вопросы все еще отвечала скользко или с долькой вызова. И сын у нее действительно был, но значительно старше привидевшегося карапуза. А муж, надеялась, все еще есть. Вот только уехал в Москву и пропал. Четыре года назад. И все же серый костюмчик в этот солнечный день ей шел больше, чем то, розовое платье. Наконец, она решила покончить с моим интересом к ней:

- Понимаете, есть такие люди, которым все достается как бы даром и без усилий. Появись у них желание, они бы и Землю без точки опоры перевернули. Вот только желания у них хорошо если на следующий день распространяются. А чаще живут и не знают, куда их через два часа потянет. Вот и Тренькин мой такой же. Раз двадцать уходил от меня. И сама выгоняла, чтобы потом снова принять. Придет с охапкой цветов, с подарками, сам едва не расстелется и расшаркиваться начнет такими словосочетаниями, что растеряно хлопаешь себя будто по карманам, – а обиды-то нет! И ясно, как этот вот божий день, что жить с таким человеком невозможно! Только и без него уже тошно. То есть пробовала любить других, да ничего не получается – обман только и грех. В церковь стала ходить – свечи ставить. За здравие, разумеется. Стою перед Богородицей, крещусь, бормочу молитвы, грех возмущения пытаюсь унять – как же ты, Тренькин, без меня где-то прижился? А Богородица взглядом совестит – засветила свечу о его здравии, а сама о своем интересе печешься? И тогда я ухожу из церкви, мысленно еще долго крещусь.  Так чье же любимо больше нутро: свое или стервеца сбежавшего? Да разве ж так можно? А так вот и есть! Где он эти четыре года шляется? Не поверю, чтобы не вспоминал обо мне! Вот живу же с такой гордыней, от которой только боль одна. Что бы согласиться на спокойного, надежного мужичка? Но любить его не получится. И вам это надо? Ну кем вы будете чувствовать себя в чужом доме? А просто так провести ночку другую уже не смогу я. Да и не летала никогда по чужим гнездам. Вопросы еще будут?

- А если вы любите просто его удачу?

- Если бы его удача делала кого-нибудь счастливее. Его удача – наша с ним иллюзия. Не провожайте! Не хочу, чтобы вы знали мой дом. И вообще ничего не хочу больше иметь с вами.

- Вы все-таки не уверены в себе.

- Не уверена. Вот и не хочу жалеть еще и вас. Вдруг и вы окажетесь хорошим человеком?

Она ушла, а я остался. Не знаю, почему. Заказал графинчик водки с расхваленной пиццей. Напротив, на ее стульчике, образовался суховатый мужичок, снисходительно разглядывавший меня. Я предложил ему выпить – он отрицательно покачал головой:

- Мне нельзя – я твоя фантазия. Ты можешь поступить со мной нехорошо.

- А я выпью. Извини, конечно.

- Выпей. Только что, собственно, произошло? Ей нужно было броситься к тебе на шею? Вот здесь – за этим столиком? Или еще раньше – на вокзальной площади?

- Нет, конечно. А чем тебя не устроила эта женщина?

- Ты же обратил на нее внимание, разговаривал с ней, расчувствовался над ее рассказом. Она, действительно, хорошая женщина. Таких надо любить, а не устраиваться возле несчастным песиком.

- И в чем дело?

- О любви все знают и говорят много. Только чувство это редкое – не путай его с нашими многочисленными заблуждениями. Я же человек дикий, свободолюбивый. Нельзя меня привязывать к ножке столика, к ручке дверцы или брать на поводок, чтобы выгуливать по гостям. Нельзя вокруг меня устраивать из правил заборчик: я в нем теряю рассудок и могу покусать даже ближних. Я вырос на окраине, но и там у нас было такое понятие – уйти за огороды. Мы убегали по узкой тропинке между заборов и изгородей в поле, которое казалось нам бескрайним. Там, у обрыва карьера, стал болезненно относиться за судьбу своей свободы. И у меня такое ощущение, что я так и буду всю жизнь бежать на то поле, стараясь покинуть тесноту коридора. Она хорошая женщина. Но часто до смешного упрямо пыталась затащить меня в свою убежденность – мы будем счастливы, будем! Совсем не желая понять любимого человека. И объяснять ей что-то было бесполезно.

- А все морочишь голову женщине?..

- Мы не виделись с ней четыре года. И что она сейчас наговорила тебе о своем муже? Она все еще несчастна. Освободи ее от меня! Полюби! Заставь и ее полюбить себя! Вам обоим это сейчас необходимо!

- Ты прижился в Москве?

- О чем ты? Я то тебе зачем? Беги за ней на Садовую 38.

- И что ей надо будет сказать – просила же не провожать.

- Придумаешь что-нибудь. Уверен – будет она тебе рада. Вот знакомая ситуация: девочка спешит поиграть или помочь кому-то, хочет повесить куртку на сучок, и не получается, хотя очень старается. Рядом другое дерево и более удобный сучок. Девочка не глупая – просто ей нужно подсказать.

- Да не могу я так!

- Ну, знаешь что, это плохо. Очевидность и правдивость делают людей неинтересными. Тебе же сейчас не понравилась именно ее откровенность. Она же лишила тебя самого желанного – прелюдии, игры! Но ты-то мог поиграться с ней?

И он все-таки выпил мои полграфинчика, потому что я трезвехонький и без настроения побрел домой. Оглядывался пару раз в сторону Садовой – интересно же было насчет ее адреса? Хотя, зачем мне вот такая женщина – понять не мог. И может к лучшему, что выскользнула сама, и легко?

Не скажу, чтобы раньше не посещал церковь. Время от времени заходил поставить свечи в память близким, и постоять какое-то время в молчании, совершая свои несовершенные беззвучные молитвы. В тот день в храме шла служба. Расталкивать людей не стал – дождался ее окончания. Когда ставил свечи, рядом оказалась женщина в черном – ничего удивительного в таком месте. Но я тогда вздрогнул. Возможно, она это заметила – взглянула. И по глазам сразу стало понятно – узнала. Только на лице это не отразилось. Рядом стоял сын – взрослый молодой человек. Выйдя из церкви, последовал за ними, но, что наделал, осознал позже, стоя за старым тополем. Сын уже вошел в калитку. А она остановилась поговорить со знакомой. И второй раз за этот день вздрогнул.

- Что несмелый такой? Не мальчик уже!

Сзади стоял мужичонка, чей щербатый рот мог развеселить кого угодно. Он был из местных – в спортивках и тапочках. И по-глупому смел или мудр.

- Она одинокая уже: сын учится в Нижнем, а мужа в мертвых опознали. Недавно узнали.

- Привет. А  с чего это забота взяла – хорошая соседка?

- Тренькин я, может, слышал? Дядя покойного. Через меня они познакомились совсем молодыми еще. А жизнь сложилась каверзная такая. Теперь вроде, как виноватым живу. Это я сам так считаю. А женщина она хорошая – не промахнешься, если попадешь ей в сердечко.

- А еще одного греха не боишься?

- Глаза у тебя добрые. И потом, какой же это грех – я ей зла не желаю. А дальше – сама все решит. Вор за деревом не спрятался бы – здесь как в деревне, из-за каждой шторки тебя уже оценивают. А аферюга, как мой Тренькин, давно бы уже рядом стоял и голову морочил. Так что решайся! Женщина она хорошая. Сын сегодня скоро уедет.

- Чудно – вы же дядя мужа!

- В первую очередь, я ее сосед. А Тренькиных уговаривать не надо. Жаль только они не всегда знают, что им нужно. Поэтому соглашусь, у победы имеются оттенки несправедливости: одним она даруется, другим достается. Но это только на первый взгляд. Просто каждый идет к ней своим путем, для других, может быть, неприемлемым.
И вот вечером с цветами и пакетами звоню ей в калитку. Выходит она все в том же черном платье и такая же безразличная. Идет устало к калитке, будто ждала. Приняла цветы, пригласила в дом. Там действительно столик накрыт. На диване сидит ее мама, все еще в черном. И давно больная. Как могла, улыбнулась, поздоровалась кивком. Показала на стульчик – садись, посмотрю.

- Вот, мама, это Иван.

- Подождите, зачем путаете.

- Никаких подождите – кто обещал извираться, и обманул – говорил только правду? Разве с женщинами так можно?

- Ну, погоди, суматоха. Это же Леша! Я его учила года два, наверное. А ты можешь меня не вспоминать – старая стала.

- Простите, и физику, и отчество забыл. Но сейчас вспомню.

- Имя помнишь – и спасибо. Клара Ивановна.

- Еще раз простите, Клара Ивановна. Просто неожиданно.

- Да и лет много прошло.

- Ты верь ему, мама, верь. А ты – молодец, принимаешь нормальный человеческий облик. Ври дальше.

- Ну что ты, Настя! Хотя в школе, помню, ты был храбрее. Работаешь? Семья, дети?

- Работаю, дочь, но все уже отдельно.

- Вот, что я тебе говорила – попробуй, облокотись на него?

- Суматоха, не гони лошадей – послушаем человека. И стол для чего собирали? Угощай гостя.

- Вы ждали меня?

- А как же, Вера Степановна высмотрела и сообщила. Помнишь Веру Степановну?

Мы сели за стол, хотя мне уже там ничто не нравилось – я только выжидал время, чтобы уйти. Клара Ивановна рассказывала о своей теперешней жизни, будто жизнь других пожилых людей чем-то отличается, вроде как высказывалась, а получалось, что выгораживала дочку.
- Болеть я теперь стала. Врачи, какие знали болезни, все отыскали. Настя надоедает с лекарствами. Живую водичку ходит куда-то просить. Да разве в моем возрасте болезни обманешь? Есть кому будет проводить в последний путь и прибраться потом, и ладно. Свою бы жизнь устраивала. А она пытается украсть у меня боль и не дает умереть гордой.

Дочь в наш разговор не вмешивалась. Щедро подливала своего любимого кислого вина и поторапливала с поднятием бокала. Я пробовал поддержать темп.

- Предлагаю за тех, кто, уважая себя, уважает других! Или – чтобы и мы любили себя, хотя бы половинкой их любви к себе!

Она улыбалась и как бы не замечала иронии. Часто обращалась глазами к настенным часам. Если и говорила, то будто ни о чем и, вроде бы, ни с кем. Наконец, мать не выдержала:

- Ты опять следишь за длительностью чаепития, Настя. И не скрываешь этого. Разве это хорошо? – Клара Ивановна смотрела на нас с нескрываемой обреченностью.

- Ты уже устала, и гостю пора.

А я даже обрадовался скорому завершению визита. У калитки она все-таки извинилась:

- Прости за спектакль, но я просила…

Мне хотелось выругаться – и она этого, возможно, ждала. Но улыбнулся и развел руками. Через три дома от нас стоял сосед Тренькин. Стоял, демонстративно отвернувшись – мол, видеть ничего не видел, и знать ничего не знаю! Стоял и густо выпускал из себя дым – вот я, Змей-Горыныч какой!  Посмотрев в его сторону, мы, не сговариваясь, пожали плечами и неожиданно рассмеялись. Это правильно – расставаться надо весело. Зачем вот только встречались снова?

Прошло лето, и осветилась осень последним теплом. Я выходил из магазина. А из шикарного серебристого внедорожника вышла женщина в голубом. Вышла неаккуратно, слегка подвернув ногу на высочайших каблуках и стряхнув смешную прическу. Я не сдержал улыбку, и женщина это зло заметила. Только тогда узнал ее. Рыжий окрас ей не шел – будто кто-то поиздевался над ней! А к Настеньке уже подходил крепыш с животиком, не желавший видеть ничего по сторонам. Да и возникший у нее румянец едва ли он видел. И что меня дернуло остановиться и проводить их взглядом в магазин? Наверное, ждал, когда она обернется. И она оглянулась в стеклянных дверях – так просят о помощи! Но я только вздохнул и развел руками – большая уже. Хотя, идя домой, думал нехорошо о ней: а была ли и с ним также легко откровенна? Таким многих слов не нужно – за них говорят вещи об умении жить. Так кто же подсаживал тебя в эту клетку, из которой так жалко смотришь? Пострадала, вроде как, она, а настроение с каждым шагом портилось у меня. И на подходе к дому уже хотелось не просто выругаться вслух – кричать хотелось, как после водки! Вот в это самое время противный внедорожник обогнал меня, остановился, выпустил из себя бестию в голубом и с лихой злостью исчез за поворотом. Она шла навстречу неуверенно – с  новой обувью сживалась трудно. Пыталась своей улыбкой вызвать ответную. И как было отказать ей в этом?

- Ты совсем не вспоминал обо мне?

- Я и сейчас ругаюсь! Зачем он тебе – если так неуютно и кисло? Любой заметит, как вам с ним плохо!

- Нам с ним хорошо. Только редко видимся. Это мой брат Леня. Приехал на день рождения мамы. Она приглашает и тебя. Я буду вести себя хорошо. Придешь?

Не знаю, как объяснить свое тогдашнее состояние. На лицо вываливалась какая-то горькая-прегорькая радость. А ей было уже смешно. Она уже торжествовала! И как бы мне этого ни хотелось, но не мог ей отказать! Не надо было мне ее узнавать на вокзальной площади. Зачем взрослым самостоятельным мужчинам такие женщины? Вот и я не знаю. Но вроде, как становился выше и шире в плечах. В глазах уже резвились чертенята детства, с которыми женщины всегда легко справлялись. И вообще чувствовал себя, как вытолкнутый идиот на сцену – вам весело, и мне уже хорошо! 


Из книги «Садик напротив Вечности» 2009год
ISBN  5 – 904418 – 28 – 1