Устами младенца

История эта довольно весёлая, но и поучительная для нынешних родителей, воспитателей грядущего поколения. Прошу прощения за некоторые литературные вольности. Но, как говорится – из песни слова не выбросишь. А достоверность сказанного гарантирую.

В далёкие послевоенные годы молодая поросль росла и развивалась, как сорная трава – буйно и свободно. Сколько безотцовщины осталось, кость в глотку той кровавой мясорубке, тому Гитлеру, охочему до славянского тела. Вернувшимся-то, ой было чем заняться. И разруха и голодуха – закатывай мужик рукава, зализывай раны. Сроднила людей беда. Страна была в беде. Да и не спокойно было ещё на западной Украине – постреливали из-за углов да кустов недобитые «бэндэры», москалей «мочили» ненавистных. Бывало – приходилось отцам вспоминать солдатское ремесло. Вот и отдыхали подростковые задницы от справедливых отцовских ремней. Не до воспитания, видать, было, не до родительского внимания.

Проживала тогда в областном городе обыкновенная трёхдетная семья. Отец совслужащим средней руки устроился – пропадал на работе. Дисциплина в те поры была суровая, сталинская. Днём-ли, ночью, бди на трудовом посту. С детьми виделся редко, чего уж там про воспитание. Все заботы по дому на матери – хранительнице домашнего очага. Двое старших детей, те ещё довоенного образца. Шурка – старшак, уж школу заканчивал, мужик считай. Валюха –   помладше, фортепьяно осваивала в музшколе. Девчонка тихая, послушная, мамкина помощница. Музыку кое-какую уже прилично исполняла, радовала родителей. Ну а младшенький, Вовка –   произведение второй половины военного времени. Отца после ранения на фронт больше не взяли, вот и результат.

Шурка был оторва тот ещё. Вместо школы, чаще, со шпаной своей то на кладбище ошивается – по склепам шарят, то за сараями, в схроне своём, «Прибой» смалят – дым, как из паровоза. По старым траншеям патроны, гранаты искали – ночью взрывали на болоте. Сколько тогда пацанов погибло, поискалечилось этими находками. Ну и лексикон у этой шпаны был известно какой. Нынешний молодёжный сленг отдыхает. Мать, иной раз, отлучаясь по делам или по хозяйству занятая, поручала Щурке приглядеть за малолетним братцем. Тому в ту пору годок пятый, не то шестой шёл. Вот и мотылялся Вовка за старшим, как коровий хвост, неотрывно. По всем их чердакам, подвалам да сараям прошёл с компанией. Много чего увидал, услыхал, со своими малолетними корешами поделился. Про лексикон рассказывать не буду, тут всё и ежу понятно, остановлюсь на замашках, Вовкой приобретённых.

По тем бедным временам детишек нарядами особо не баловали. Вовкиным прикидом родители тоже особо обеспокоены не были – не гол, не бос, ну и ладушки. Штанцы на помочах, рубашонка застиранная, ноги в чулках да башмаках – вот и весь прикид. Только был у Вовки элемент туалета, предмет особой его гордости и достоинства – кепарь его, восьмиклинка с пипочкой. Слегка, конечно, великовата, зато, как у больших пацанов. Носил он свой кепарь, этак залихватски, косил под братана. Руки всегда в карманах, и ходил каким-то петухом, выпендривался. Такой вот мужичёк-блатнячёк рос. Мало того, через губу цвыркать научился, и вёл себя с окружающими хамовито – опять же, под старших пацанов косил. При родителях, конечно, язык держал за зубами, воздерживался, а вот в Шуркиной компании доводил пацанов до колик в животе, развлекал. Да и во дворе иной раз отчубучивал, бабульки соседские с лавочки падали.
– Скрипишь ещё старая, коптишь ещё? Такое от ребёнка услышать. Конечно, с лавки свалишься. Мать-то Вовкина, от бабок такое услышав, по губам давала, только отцу не скаржилась. И Шурке, конечно перепадало. С того, что с гуся вода – отпирался.

Принято было в те времена друзей ли, знакомых, по выходным, на обед в гости приглашать. Вовкин отец пригласил к себе чиновника рангом повыше, наверное, интерес какой имел по служебной линии. Сговорились. Мать вся в заботах по этому поводу – лицом в грязь перед гостями не ударить. Валюшка какую-то пиесу наизусть разучивает. Знай, мол, наших, тоже не лыком шиты. Они сами, вообще, из простых были. Теперь вот в князи пробивались – фасон держать надо. Шурке, конечно, эти воскресные посиделки, как зайцу стоп сигнал. А куда денешься – дипломатический приём. Пришлось тоже чепуриться – штаны гладить, башмаки чистить. Скукота-а-а-а.

Принимают наши гостей в выходной, в коридоре детей представляют, соблюдают этикет соответствующий. Дети принаряжены, вежливые и послушные – чудо детишки. Расселись за раздвинутым столом, приборы по всем правилам. Валюху пока усадили музицировать. Та старается не сбиться, аж вспотела. Вот уж мать красивую супницу на стол водрузила, разливает по очереди. Всё чин-чинарём идёт, гости борщ нахваливают, тихо беседуют с родителями о мировых событиях, о ценах базарных. Детки едят тихо, не хлебают – воспитанность демонстрируют.

И вдруг. Поднимает младшенький, Вовка-нахалёнок, от тарелки физиономию, глядит этак нагло на гостей и вопрошает громко, во всеуслышание – Кто набздел?               
 
Ложки враз стучать перестали, у кого в воздухе зависли. Гости засмущались, в тарелки уткнулись. Родители от неожиданности такого хамского поведения застыли с открытыми ртами. Валюха пунцовой сделалась, а Шурка, сдерживая хохот, подавился и в коридор вылетел. Немая сцена несколько затянулась, а Вовка настаивает в той же манере – Кто набздел? – и всё тут.

Первой мать встрепенулась – Вовку за ухо и в угол. Тот молчит в углу, пальцем накат размазывает и сопит как-то злобно. Обед продолжают уж без пацанов, в ослабленном, так сказать, составе, помаленьку в себя приходят. Вовка в углу думу думает, накаляется. А тут уж мать и десерт подаёт.

И тут, видать, терпение Вовкино вконец лопнуло. Развернулся он к публике анфас и визгливо так, со злобой выпалил – Сами набздели, а мне отвечай. Вышел независимо, и дверью филёнчатой долбанул.

Потом пацанва долго ржала за сараями, слушая Шуркин рассказ. А родители, видимо, взялись за воспитание, были признаки.