Круг возвращения

                Нет подвигов больших и малых
                Каждый из них огромен!
                В.П.Астафьев
               
               
               

                (печатается в сокращении)    

               
     - Бабы! Всем быстро к конторе! Кузьмич приказал! – бежала по цеху молодая бабенка Анька и орала во все горло, стараясь перекричать шум станков, - Выключайте свои тарахтелки.
     Она подлетела к мастеру цеха, проскользила в валенках по полу и заорала тому в самое ухо:
     - Кузьмич сказал, чтоб всем к конторе! Срочно!
     - Да не ори ты! Тебя еще на улице было слышно! – прогудел мастер и махнул рукой, давая знак кому-то, чтоб выключали оборудование.
     Женщины, накидывая платки и застегивая телогрейки, потянулись к выходу.
     - И что еще выдумывают!? Только станок разогрелся! Потом орать будут: План!. План! – возмущалась шедшая позади всех Соня Прошкина, молодая женщина, еще в конце августа получившая «казенную бумагу» с фронта. Убивалась страшно! Бабы кое-как приводили ее в чувство.
     - Не ворчи Соня, раз сказали идти, значит так надо, - ответил кто-то из женщин, - Вон, на прошлой неделе тоже всех созвали, а новость-то какая была, а?! Немца от Москвы отогнали!
     Полтора десятка женщин, два мужика и дед Евсей подходили к крыльцу конторы. Из двух других цехов небольшими группками тоже подтягивались люди.
     В октябре месяце на станцию пришли два военных эшелона с оборудованием эвакуированного завода. Откуда-то с западных земель огромной страны успели спасти от стремительно наступающего врага дорогостоящее оборудование и вывезли его в сибирские пределы. В спешном порядке люди в военной форме сгружали станки и устанавливали их на территории мастерских оловянного рудника. После отъезда военных, началось срочное обучение работе на станках и уже к концу ноября, вновь образованный небольшой заводик, начал выпускать первую продукцию. Производили болванки для небольших мин; потом отвозили в область, там начиняли, как говорил дед Евсей «всякой адской механизьмой» и отправлялась эта продукция прямо на фронт.
     После всеобщей мобилизации мужиков в рудничном поселке почти не осталось. Были тут только несколько специалистов с образованием и опытом, да такие как Кузьмич и дед Евсей. Кузьмич на финской получил увечье и теперь ходил с клюшкой, громко стучал ею по полу своей конторы. Работал он здесь и по партийной линии, и завхозом, и главным инженером в одном лице. Так как еще в начале тридцатых выучился на механика. Директор большее время находился в отъездах то в области, то в районе, то еще где. И всеми делами завода заправлял Кузьмич.
     Еще не доходя крыльца, женщины начали выговаривать стоящему на ступеньках Кузьмичу:
     - Ты чего Арсений Кузьмич, по такому холоду людей гоняешь?! Стужа то какая! Ветрище! Сердце есть у тебя, иль нет?!
     - Цыц, мать вашу, окаянные! – стукнул палкой по крыльцу Кузьмич, - Стойте тихо! Сейчас будет говорить полномочный из Москвы!
     Бабы притихли. Знали: если Арсений заматерился, то дело предстоит серьезное. На матюги его внимания не обращали. Привыкли уже. Отворачивались от морозного ветра, кутались плотнее в платки  и телогрейки. Ждали.
     Рядом с Кузьмичем на крыльце стоял мужчина в военной форме, но без знаков отличия. На ремне висела кобура. Мужчина, ежась от ветра, поднял воротник шинели. Стоял, переступая с ноги на ногу, и все куда то оглядывался.
     - Вот что, бабы! – заговорил Кузьмич, когда все собрались, - Сейчас слухать внимательно! Будет говорить полномочный Петров. Прошу, товарищ Петров, - обернулся он к военному.
     Тот вышел вперед, снял шапку. Ветер разлохматил волосы. «Седой! А на вид то лет тридцать, не больше!» - ахнули бабы.
     - Товарищи женщины! – начал он, и показал шапкой куда то в сторону, - Там, за тысячи километров отсюда, бьются смертным боем ваши мужья, сыны и отцы! Там душат подлого врага ваши мужики. Враг в слепой злобе не жалеет ни кого; ни детей ни стариков. Много пало наших близких на кровавых сражениях и много осталось у них малолетних сирот. Голодных, разутых и раздетых. Наша партия и товарищ Сталин решили, во что бы то ни стало уберечь, спасти самое дорогое, что у нас есть. Детей. Мы вывезли их с территорий, охваченных огнем войны. Мы не знаем кто и где их родители. Многие погибли, многие пропали без вести. Детей увозили из детских садов и интернатов прямо под носом у немцев. В глубокой Сибири…
     - Да ты не тяни резину то, товарищ! Ты дело говори. С чем приехал? – загомонили бабы, стоя на пронизывающем ветру, - Мы и без тебя знаем, чего у нас в государстве делается!
     - Хорошо. Товарищи женщины! Вчера в вашу область пришел эшелон с детями. Разные дети. От двух до десяти лет. Совсем маленьких и старших мы оставили на Урале. Остальных повезли в Новосибирск, Красноярск и дальше по городам. В вашей местности большую часть детей мы распределили по детским домам, школам и интернатам. Оставшихся, небольшими группами развозим по районам. Бабы! – мужчина прижал шапку к груди, - Возьмите детей! Кто сколько может. Одного, двух, кто сколько сможет. Я понимаю; вам сейчас не сладко и не легко! Но прошу вас… Мы же советские люди и должны сберечь самое дорогое. Мы не имеем права…
     - Ты чего это язык то на морозе греешь, - растолкала баб тетка Анисья Мельникова, мать троих детей, - Говори, где дети, а по башке словами стучать нам тут нечего!
     - За конторой стоит крытая машина. Там в кузове солома постелена. На ней ребятишки, а сегодня мороз…
     - Верка! – крикнула Анисья, - Ты поближе стоишь, плюнь в него, ирода! Дети мерзнут, а он… Пошли бабы, - и засеменила больными опухшими ногами за угол конторы.
     Бабы враз зашумели, закричали, заматерились и, кто бегом, кто скорым шагом, подались за теткой Анисьей.
     - Ну, дела! – почти шепотом сказал «полномочный», когда перед крыльцом никого не осталось и повернулся к Кузьмичу.
     Кузьмич ковырял палкой снег, низко опустив голову, и вздрагивал. То ли смеялся он, то ли плакал. Не было видно.
     - Ты товарищ Петров на наших баб не обижайся. Они это с виду такие злые, а на самом деле добрее и лучше их и не найдешь нигде. Сильна наша баба духом, сердце у нее огромное и сила добра и любви у бабы неизмерима ни чем. Это мы, мужики, гоношимся и артачимся почем зря. А ведь все вокруг на бабе держится. Отсюда у нее и злость, и сила, и любовь немерянная!
     Ничего не сказал Петров, нахлобучил шапку и побежал вслед за ушедшими женщинами.
     Ветер гонял снежные вихри по улицам, завывал в проводах, сметал в кучу и вновь рассыпал снежинки. И нес эту белую легкость вдоль заборов и меж домами.  Редкая  птица пролетала по студеному воздуху и спешила скрыться под крышей или в стоге сена. Морозный воздух, казалось, сам по себе звенел в снежной тишине, и только редкий лай собак вспугивал эту застуженную тишь. Ветер, побросав колючий снег на крыши и в окна, просвистев по улицам, уносился за поселок к чернеющему лесу.
     Лес – это спасенье в тяжелую годину. Он и с голоду помереть не даст, и обогреет, и от какой болезни убережет.
     Еще до наступления холодов приказал Кузьмич изготовить и установить в цехах по две печки. Из железа сварили эти печки и поставили со станками рядом. «Чтоб смазка в механизмах не стыла» - пояснил Кузьмич и определил истопником деда Евсея.
     Две недели тот на единственном в поселке коне Дураке возил из лесу сухие бревна, которые еще до войны были приготовлены для какого-то строительства. Кузьмич испросил «добро» на эти бревна в районе и выдал деду Евсею три двухручные пилы. Бригада женщин во главе с дедом пилили эти бревна на чурки, кололи тяжелыми колунами и, поленьями  на телеге привозили к заводу. Печками в цехах поддерживалась температура, достаточная чтобы не густела смазка в станках, и не мерзли руки рабочих.
     Конь Дурак года четыре тому, как приплелся жеребенком в поселок, да так и остался жить. Евсей выкормил его, вырастил. Ходил за ним, мыл, чесал. Конь оказался с дурным характером, за что и прозвали его Дураком. Никому не давался в руки, норовил то укусить, то лягнуть, то мордой толкнуть. Слушался только деда. Пытались его верхом озадачить, не удалось. Сколько ни бились – бесполезно. Давался конь только в телегу впрягаться или сани. Да и то: вертел башкой, косил глазами и яростно стучал копытом. Один мужик сиганул с забора к Дураку на спину, припал к гриве; так конь с перепугу перемахнул забор, проскочил между сараями, вихрем унесся в лес и ветками деревьев сшиб мужика со своей спины. Мужик, хромая, пришел в поселок через три часа; конь – через два дня. С тех пор верхом больше не пытались. И определили коня работать на руднике в мастерских.
     Крепкий ветер гнал тяжелые облака к лесу. На смену им наплывали более легкие светлые облака. Снег измельчал, и в воздухе вертелись только мелкие крупинки. На севере у самой кромки леса показалась полоса чистого неба. «Мороз к ночи вдарит, мать его!» - подумал Кузьмич и стал спускаться с крыльца.


     Верка Половцева, двадцатитрехлетняя девка, перед самой войной вышла замуж. Взял ее парень из соседней деревни, работавший на руднике по столярной части. Долго ходил вокруг да около, и Верка древним женским чутьем видела: не просто так ходит, нравится она ему. И незаметно для самой себя по уши влюбилась в этого парня. В Витьку Половцева. Но виду не подавала. И измучилась вся в ожидании, когда тот, наконец на что- то решится. А Витька по своему характеру то ли боялся, то ли стеснялся, но никак не мог осмелиться подойти к девушке, очень ему нравившейся.
     Весной, когда зацвели подснежники и последний снег меж пригорками начал исчезать, Верка решилась.
     Был выходной. Знала, что в такие дни Витька в доме культуры занимается на баяне. С утра привела себя в порядок, накрасила губы и, повязав новый светлый с синими цветками платок, вышла из дома. «Сейчас я ему все скажу, - бодрила себя Верка, - Или: да, так да; если нет, ну и ладно! Лучше бы, конечно: да. Только бы не струсить!..». Шла быстро, остерегаясь, что пока идет, смелость закончится. Земля кое-где уже подсохла и в прогалинах пробивалась первая весенняя трава. Солнце залило своим теплом все вокруг и последний снег, сопротивляясь, чернея и оседая, постепенно сдавал свои позиции и исчезал на глазах. Вчера прилетели откуда-то птицы. Весело щебетали, носились над крышами и деревьями, Будили природу. Сонно разворачивался лес, будоража воздух пением, населявших его малых и больших птах. Шум его достигал поселка, и Верка чувствовала жизненную силу просыпающейся природы.
     Наступать старалась на сухое но, не пройдя и половины пути, заметила, что сапожки уже все в грязи. Выругалась про себя, увидев такое безобразие и не сбавляя шага, пошла дальше. До клуба оставалось несколько метров, когда она услышала сзади:
     - Вера, подожди!
     Оглянулась. Не разбирая дороги, топая по грязище бежал Витька. Бежал быстро, как будто конь Дурак за ним гнался и дышал Витька так же как конь. Шагах в пяти остановился. Чуть отдышавшись, подошел ближе.
     - Подожди Вера, я…
     - Витя, ты чего бежишь как угорелый? Говори быстрее, некогда мне, тороплюсь. – струсила Верка.
     - Вера! – подошел еще ближе Витька, - Я это.., ну как его.., В общем, хочу сказать.., как это…
     - Ну, говори Витя, - не выдержала Верка, чувствуя всей бабьей натурой, как голова начинает идти кругом.
     - В общем, Вера, ты мне нравишься. Выходи за меня замуж, - выдохнул Витька и испугался, - А-а, забыл.., - вынул из-за спины правую руку с большим букетом подснежников и протянул Верке.
     Вера широко открытыми глазами смотрела на Витьку. Не моргая. Молчала. От слов его сомлела, язык во рту не слушался. Медленно, не отрывая от Витьки глаз, протянула руки, взяла букет. Прижала к груди. Воздуху не хватало. Глаза увлажнились.
     Витька стоял как балбес, то чесал затылок, то поправлял чуб; переминался с ноги на ногу, сопел, но не отходил. Ждал.
     Вера наконец справилась с полуобмороком, глубоко вздохнула и почти шепотом медленно сказала:
     - Я… согласна, Витя!
     - Ура! Хорошо-о! – заревел Витька громко, на всю улицу.
     Развернулся на месте, побежал назад, громко топая сапожищами по лужам. И уже на бегу, обернувшись, еще громче крикнул:
     - Хорошо, Вера-а!
     «Дурачок! – подумала Вера весело и, улыбнувшись, уткнулась в подснежники, - Мой!».
     Цветы источали тонкий, нежный весенний аромат и Верка была красива, как этот букет. И счастлива.
     В начале июня сыграли свадьбу. Почти весь поселок гулял. Веселились, пели песни, плясали. Даже Кузьмич сплясал, громко стуча клюшкой об пол. Наплясавшись, сказал:
     - Аккуратней тута! Завтра на работу. Не переусердствуйте.
     На него зашикали, замахали руками.
     - Не бойсь, Кузьмич! Все будет хорошо!
     Старшие разошлись, а молодежь гудела до самого утра.
     Начиналась новая жизнь, и, казалось, счастью этому нет предела!
     А через две недели обьявили войну.
     Провожая мужа на фронт, Верка не плакала. Только сопела, моргала глазами и теребила кончики платка. На станции перед вагонами собралось множество народу. Играл военный оркестр; кто плясал, кто пел песни. Витька веселил народ баяном. Кричал из толпы Верке:
     - Не горюй, Вера! Побьем немца и опять споем и спляшем! Задавим супостата в два счета!
     Верка кивала головой, пыталась улыбнуться, перекладывала с руки на руку Витькин вещмешок и смотрела то на толпу, то на пустые пока еще, вагоны; на Дурака, задумчиво что-то жующего невдалеке; на птиц, тревожно круживших высоко над станцией. Может, видели эти птицы со своей высоты всю мерзость и отвратность начавшейся войны, но люди внизу пока еще ни о чем не догадывались.
     Объявили посадку. Оркестр грянул марш «Прощание славянки». Из толпы выскочил Витька. Веселый, разгоряченный. Подошел к Верке, и лицо его вдруг стало серьезным, строгим. Тихо сказал:
     - Чувствую, Вера, война будет долгой и нелегкой. Силища прет на нас страшная! Всю Европу немец подмял под себя.  Но ты знай, Вера, мы ему не дадимся. И жди. Будет трудно – ничего не жалей. Главное – продержись. Поняла?
     Верка кивнула. Приняла от него баян, отдала вещмешок. Витька по русскому обычаю трижды крепко поцеловал ее и, набросив вещмешок на плечо, пошел к вагону.
     - Витя, постой! – крикнула Верка.
     Подбежала к нему, схватила за рукава пиджака и горячо зашептала:
     - Знаю, Витя, ты вернешься. Буду ждать. Очень буду! А ты воюй спокойно. На рожон не лезь, но и врагу смотри только в глаза. Я дождусь тебя, знаю. Ну, иди! – положила правую руку ему на грудь, и пальцы ее начертили в воздухе маленький крестик. Витька изумленно посмотрел на нее, но промолчал. В вагон залез, когда поезд уже тронулся.
     Верка стояла с баяном в руках, смотрела на удаляющийся поезд и вдруг заплакала. Горько, навзрыд, не скрывая слез.
     Подошла тетка Анисья Мельникова, молча взяла Верку за руку и повела почти силой к телеге, которую неспешно увозил в сторону поселка конь Дурак.


     - Верка! Посмотри-ка какие?! Это чего же деется на белом свете!? – шептала Верке на ухо, рядом стоявшая Дуся Филина, баба большого роста и других больших размеров.
     Женщины, подойдя к крытой «полуторке», остановились в нескольких шагах. Из кузова двое солдат снимали детей и аккуратно ставили их рядом с машиной. Дети сразу сбивались в плотную кучку. Старшие загоняли маленьких в середину. То ли древним инстинктом старались от чего- то защитить, то ли укрывали от холодного ветра.  Смотрели на обступивших их баб настороженно.
     Подбежал Петров. Встал между бабами и детьми, повернулся в сторону женщин.
     - Вот что женщины! – негромко заговорил, - Кто возьмет – беречь как своих!
     Положил руку на кобуру.
     - Если хоть один волос упадет с ребенка, расстреляю к чертовой матери!
     - Ты-ы! Плюгавый! – надвинулась на него Дуська Филина, - Отойди-ка со своей пукалкой в сторону и не мешай!
     Плечом отодвинула Петрова, подошла к детям. Глаза ее высмотрели маленького мальчика, лет пяти. Наклонилась к нему. Мальчик был с головы до ног укутан в рваную шаль, завязанную крест на крест на груди; старые, не его размера ботинки, над которыми складками собрались кем то наспех надетые колготки.
     - Тебя как зовут-то, маленький? – Дуська подошла ближе, наклонилась, - Ты не бойся меня! Я хоть и большая, но я хорошая и добрая. Пойдем со мной. У меня дома тепло и игрушки есть.
     Бабы притихли, глядя то на Дуську, то на мальчика. Ждали, чего же это получится? Петров стоял в стороне и тоже наблюдал.
     - А еще мы с тобой будем пить чай. У меня и сахар есть.
     Дуська вытянула большие красные руки вперед, ладонями вверх; смотрела на ребенка и ждала.
     Мальчик стоял, прижимаясь к другим детям, смотрел на Дуськины ладони, на ее лицо и вдруг подбежал к ней. Обнял ее коленки и уткнулся головой в юбку.
     Дуська издала какой то непонятный грудной звук, всхлипнула, замычала и начала натягивать телогрейку на голову мальчика. Укрыть его, защитить, старалась закрыть его большими руками, словно его кто- то собрался отнять у нее. Потом рванула полы телогрейки вместе с пуговицами, подхватила ребенка, обернула его, прижав к своей груди, и, мыча и всхлипывая, помчалась к своему дому.
     Петров закричал:
     - Через час всем прийти в контору! Детей записать! В список! Понятно?!
     Но бабы уже зашумели, окружили детей. И древний природный женский инстинкт, во всей своей силе и красоте, явился здесь любовью, нежностью и состраданием.
     Как самка, вскармливающая чужого детеныша; как птица, приносящая пищу не своему птенцу; как громадный зверь, нежно и ласково оберегающий свое и чужое потомство; непонятное доселе чувство глубокой жалости и безграничного сострадания, жившие в каждом бабьем сердце, горячей и огромной волной вышло из этих сердец и поглотило все пространство. Ничем и никак нельзя объяснить эту, вымученную веками глубину женской нежности и доброты, готовности к самопожертвованию и абсолютной самоотдачи ради детеныша. Великая русская женщина, на руках бы тебя носить, целовать твои ноги, восхищаться тобой и любить тебя! Широты неизмеренной душа твоя и любовь божественная в твоем сердце!
     Мужики стояли поодаль от машины, курили. Петров снял шапку, вытер ею лицо и тихо сказал:
     - У меня в Бресте семья погибла. Бомба прямо в дом…
     Рядом стоявший мужик отбросил окурок и сплюнул:
     - Зря эта свинья пошла на нас. Никогда им не одолеть!
     Женщины постепенно начали расходиться с детьми по домам. Группка детей таяла.
     Верка присела на корточки перед девочкой лет десяти, руки которой крепко прижимали к себе маленького мальчика.
     - Я Вера Половцева. Пойдем девочка ко мне. Будем вместе жить; я ходить на работу, ты в школу. Школа у нас хорошая, новая! В прошлом году построили. Пойдем!
     Верка взяла девочку за рукав, но та отдернула руку.
     - Не могу я, тетя Вера.
     - Это почему?
     - У меня брат Витька. Я за ним должна глядеть.
     - Так это твой брат?
     - Мой.
     - Ну, так вместе и пойдем. А как же! Брат с сестрой должны вместе быть.
     - Правда?! – обрадовалась девочка, - И согласны нас обоих…?
     - А иначе как же! Иначе нельзя. Ну что, ребятушки, пойдемте?
     Девочка подала Верке тряпичный сверток, взяла мальчика на руки.
     - Э-э нет, так не пойдет, - возразила Верка, - Ты возьми эту котомку, а я Витю. Давай его.
     Подняла мальчика на руки; тот захныкал, потянулся ручонками к девочке.
     - Витя, не бойся, - успокоила его девчушка, - Я рядом; я с тобой. Я вот твою ногу держать буду, - взяла рукой его ножку выше ботинка и они втроем пошли вдоль улицы, навстречу стихающему ветру.
     - Тебя как зовут-то?
     - Поля.
     - Ну, вот и хорошо, Поля! Ты ни в чем не сомневайся и ничего не бойся. Все у нас Поля будет хорошо!   


     В доме было еще тепло. Вера обычно после работы протапливала большую русскую печь и та до следующего вечера сохраняла тепло в избе.
     Посадив мальчика на край кровати, Вера выбежала в сени. Оттуда крикнула Поле:
     - Ты раздевайся пока, а я сейчас дров принесу.
     Вскоре в печи весело затрещали поленья. Пахнуло свежим дымком. Вера незаметно и с любопытством наблюдала за девочкой.
     Поля сняла верхнюю одежду, нашла умывальник, заглянула в него: вода есть. Помыла руки, лицо; вытерлась, висящим здесь же, полотенцем и подошла к брату. Раздела его, сняла ботинки и перетащила его на стул, ближе к печке.
     - Сиди тут. Грейся.
     Витя согласно кивнул головой
     Вера вынула из печи чугунок, быстро очистила, сваренную накануне, картошку; поставила на стол. Нарезала хлеб.
     - Поля, ты подвигай Витю к столу и ешьте. Вот соль, хлеб. Чайник сейчас закипит. 
     Голодные ребятишки начали уплетать еду. Подоспел чай.
     - Поленька, ты скажи мне, какая у вас фамилия и как отца зовут?
     - Сосновы мы. А папу звали Игорь.
     - Почему же звали? Зовут.
     - Папа погиб, - как-то по взрослому сказала девочка.
     Верка испугалась, прикрыла губы ладонями. Поля заметила это и внимательно поглядела на Верку.
     - Ничего, тетя Вера, мы привыкли. Мы ехали с папой в поезде, а немцы начали на самолетах бомбить. Поезд остановился, мы все выбежали и в подсолнухи спрятались. Папа сверху нас закрыл, а когда немцы улетели, папа все не вставал. Я его отодвинула, а у него на пиджаке четыре дырки и кровь. Мы долго плакали, а потом нас какая то тетя вела по дороге два дня. Ночью спали в кустах. А в поле много пшеницы было, мы ее ели. Потом военные нас на машинах привезли в город. Ночевали в школе. Там было много детей. – на одном дыхании рассказала Поля свою страшную историю и замолчала. Витька сидел, болтал ногами и смотрел Поле в глаза.
     Вера подошла к ней, прижала ее к себе, погладила по голове, и какой то горестный комок сдавил ее горло, слеза упала на Полины волосы. Девочка подняла голову, посмотрела на Веру:
     - Вы не плачьте, тетя Вера, сейчас же все хорошо. Вот только Витька перестал говорить. – вздохнула Поля, посмотрев на брата, - Хнычет только и мычит чего то.
     «Она совсем как взрослая!» - печально подумала Вера. Поцеловала Полю в макушку.
     - Он будет говорить. Обязательно будет! – она погладила мальчика по волосенкам, - Это он испугался. А теперь быстро поправится. Я вечером вас с Кренделем познакомлю. Пес так называется. Он куда-то всегда убегает, а вечером приходит, дом сторожит. Он добрый, не кусается.
     Вера поглядела на часы и засуетилась.
     - Поленька! Я пойду на работу, а печка пусть горит. Ты дверцу не открывай, чтоб угли не выскочили. Ладно?
     - Вы не волнуйтесь, тетя Вера. Мы каждое лето жили в деревне с папой. С печкой я управлюсь и трубу закрою, как прогорит. А лучше, я еще немного поленьев подложу. Теплее будет. Вы идите, идите!
     - Хорошо, Полюшка! Скажи мне еще по скольку вам обоим лет и с какой вы местности?
     Поля назвала даты рождения и город. Вера побежала в контору.


     За большим конторским столом сидел Петров, писал что то в тетради карандашом.
     - Кто еще подошел? Давайте сюда! – громко сказал он, услышав стук двери.
     - Вера Николаевна Половцева. У меня двое. Пишите. Соснова Полина Игоревна тридцать первого года и Соснов Виктор Игоревич тридцать седьмого.
     - Ну вот, теперь все сходится, - устало выдавил Петров и положил карандаш, - Семнадцать детей в четырнадцати семьях, - он встал, пригладил волосы, - Товарищи женщины, внимание! Послушайте сюда.
     Шум стих, бабы повернулись к столу.
     - Одну из этих бумаг я сегодня отдам в райсовет, другую увезу в Москву. Вы должны в ближайшее время съездить в район и выписать на детей метрики. У которых неизвестна фамилия или там еще что, пусть даст свою или какую другую и дату рождения обязательно в метрику проставить! Хотя бы приблизительно. У человека должен быть документ. Вопросы есть? Да, забыл сказать, завтра Арсений Кузьмич выдаст каждой по числу взятых детей немного продовольствия. Картошка, мука, сахар, ну и еще там чего то. Продовольствие выделено по линии наркомата обороны. К сожалению больше ничем не поможем, в стране очень серьезное положение и все силы сейчас государство отдает фронту. Ну, вот вроде и все. Если вопросов нет, расходитесь.
     Баба стали выходить из конторы и, когда двери закрылись, Кузьмич, покашляв, спросил:
     - Товарищ Петров, а нельзя ли через вас немного валенков и телогреек пробить? Хотя бы пару десятков.
     Петров улыбнулся, покачав головой:
     - Ну, пару десятков я думаю можно. И пару рулонов ситцу цветного дадим под эту же статью. Нужен?
     - Вот это ага! Спасибо! К лету ребятишкам обновок нашьем.
     - Не мне спасибо. Детям, - Петров показал вверх указательным пальцем, - Сам на контроле держит! Это понятно? Ну, то-то. Ладно, мне пора. Прощайте!
     Кузьмич проводил Петрова до машины, пожал крепко руку и, посмотрев пока «полуторка» не скрылась за домами, пошел в цеха.
     У порога смел с валенок снег, крикнул:
     - Галина Слепцова и ты, Вера, подойдите сюда.
     Подошли.
     - Я сейчас с промплощадки поселок оглядел. Почему у вас в это время печки топятся? Кто глядит за ними?
     Галя объяснила, что сын Пашка пришел из школы.
     - Ну ладно, Пашка уже в седьмом. Большой. А у тебя? – повернулся Кузьмич к Вере.
     Вера коротко рассказала про Полину.
     - Ну, коли так, тогда ладно. – успокоился Кузьмич, - Идите работайте, а то станки уже наверное остыли.
     В конце цеха Арсений увидел Николая Большакова, специалиста-механика, надоевшего ему с просьбами снять бронь. Подошел.
      - Коля, завтра с утра поедешь с дедом Евсеем в область, получишь материалы. Накладные вечером выпишу. Заедите в облсовет, найдете товарища Петрова. Он знает. Остальное: на месте. Все понятно?
     - Нет, Арсений Кузьмич. Непонятно, почему здорового мужика не отпускаете на фронт?
     - Ты мне надоел уже, Коля! Но сегодня я тебе вот что скажу! С весны начнешь обучать своему рукомеслу Пашку, Гальки Слепцовой сына. Как обучишь, сразу сниму с тебя бронь.
     - Вот, это разговор, Арсений Кузьмич! – обрадовался Николай, - Обучу как надо!
     - С Пашкой будут у тебя еще два пацана. Сашка Борисенко и Вовка Растихин. Они ныне закончат семилетку, вот и пора им приучаться к взрослой жизни.
     - Не беспокойтесь, сделаю все в лучшем виде, - довольный Николай направился ремонтировать станок.
     Кузьмич еще прошелся по цеху, проверил, как идет продукция, заглянул в ремонтный участок и, не найдя никаких огрехов, удалился.


     От жарко натопленной печи шло тепло по всей избе. Витька после сытной еды разомлел и глазенки его стали слипаться. Поля умыла его, уложила на кровать, укрыла своим пальтишком и убаюкала. Витька тихо посапывал, а Поля смотрела на него, гладила осторожно по голове и тихонько пела мамины колыбельные песни. Поцеловала в лоб, Витька во сне улыбнулся, пошевелил губами и засопел еще громче.
     Поля убрала посуду, подтерла пол. Проследила за печкой, вовремя закрыла трубу. Принесла со двора еще дров. Аккуратно сложила возле печи. «Чтоб сухие были». С интересом стала рассматривать фотографии, висевшие на стене.
     Пришла с работы Вера. Плотно прикрыла за собой дверь, она скинула телогрейку, и повесила у входа.
     - Поленька, девочка моя, ты убралась в доме! Вот молодец! Умница! – воскликнула она, но увидев спящего Витьку, смолкла.
     - А он от шума не просыпается. Можно громко говорить.
     - Ну и ладно. А это, -  Вера показала на фотографии, - Мой муж Виктор Петрович. Сейчас воюет командиром большой пушки; гаубица называется. Где-то под Ленинградом. Я потом почитаю тебе его письма, - она оглянулась на мальчика и тихо спросила, - Поленька, а где же ваша мама?
     Поля ответила не сразу. Поглядела на фотографии, поправила на комоде скатерть, глянула на Витьку.
     - Мы в деревне ждали, что мама в отпуске к нам приедет. Она каждое лето в июле приезжала. Мы то все лето там, а мама только на месяц. Врач она, хирург. Потом папа нам сказал, что маму в армию забрали. Больше мы о ней ничего не слышали.
     - Ничего, Поля, вот закончится война, и приедут к нам наши родные. И мама твоя тоже. Прогонят фашиста и приедут.  А завтра нам с тобой надо сходить в школу. Записаться. Витю определим к тете Степе. Она с малыми ребятишками сидит, пока родители на работе.
     Поля посмотрела на Веру, потом на свои лохмотья и вздохнула.
     - И одежку мы тебе и Вите сотворим. Кое что сами сошьем, у меня и машинка есть; в чулане лежит. Ну а на днях я поеду за метриками в район, там что нибудь погляжу.
     Поля уже веселее сказала:
     - Я картошки сварила. И Витька уже просыпается. Мойте руки.


     Витька страстно полюбил Кренделя. Возился с ним с утра до вечера. Таскал за уши, бегал на перегонки, боролся с ним на снегу. Пес привязался к мальчику и теперь не отставал от него ни на шаг. Норовил с ним в дом забежать. Витька запускал его «погреться», пока никто не видел. Но Поля строго настрого наказала, чтоб Кренделя «ни за порог!». Витька обиделся и тайком таскал собаке кусочки хлеба и картошки. Крендель заглатывал не жуя и благодарно лизал Витьке уши и нос.
     Весной Витька заговорил.
     У Верки был выходной и они с Полей убирались во дворе. Снег уже сошел и оголенный осенний мусор осталось сгрести и стащить неподалеку в низинку. Витька с ребятишками и с Кренделем играли на улице. Вера наказала: «на речку ни ногой! Там лед трещит!». Да где там! Умыкнулась детвора вслед за более старшими глядеть, как «лед трещит».
     А на реке красота! Ледоход набирал силу. Шум трущихся друг об друга льдин, плеск воды, пение птиц и шорох ветра в кустарниках, и еще что-то непознанное и незнакомое наполняли маленькие душонки ребятишек восторгом и первобытным жгучим желанием рассмотреть все поближе, разгадать эту великую тайну весеннего вскрытия реки.
     Крендель бегал рядом. Мотался меж детворой туда-сюда. И вдруг заскочил на большую льдину, как раз проплывавшую рядом с берегом.
     Ветром и течением льдину начало относить в реку. Поначалу то ребятишки и не заметили дурачеств пса, но когда увидели, льдину уже отнесло от берега и пес носился по ней от края до края, глядел то на берег, то на воду, взвизгивал и лаял.
     Верка с Полей несли большую охапку веток к низинке, когда до них донесся пронзительный детский крик:
     - По-о-оля!
     - Витя! – вскрикнула Поля и бросив ветки стремглав побежала к реке. Верка кинулась вслед и первая выбежала на на пригорок. Внизу, у воды на четвереньках стоял Витька, плакал и кричал:
     - По-оля! Помоги!
     Ребятишки в испуге не знали что делать и растерянно толпились у кромки воды. Увидев Веру, что то закричали, замахали руками, но Вера не обращая на них внимания, в один мах оказалась у берега возле Витьки и, подняв его с камней, громко и властно крикнула:
     - Крендель! Ко мне! 
     Услышав приказ, растерявшаяся было собака, в тот же миг сиганула в воду и быстро поплыла к берегу. Через минуту пес уже выскочил на камни, отряхнулся и вопросительно посмотрел на Веру.
     - Домой! – приказала ему Вера и быстро ощупала Витьку с ног до головы. Цел. Поля, вытирая свои слезы и Витькины сопли, успокаивала его и, скорее себя, что мол собаки по природе плавать умеют и ничего бы с псом не случилось. Но в голосе ее звучал восторг от услышанных Витькиных слов, его голоса. Витька, коверкая слова, сквозь слезы говорил, что испугался за Кренделя, думал утонет.
     Верка с ним на руках взбиралась на крутой берег и не слышала его болтовни, а все повторяла:
     - Ты говори Витя, говори! Про Кренделя, про речку, про все говори!
     Дома Витьку раздели до белья и усадили на печную лежанку. Там тепло и малец, согревшись, и просительно глядя на Веру, выдал:
     - А Клендель замелс на дволе!
     Вера, разбираясь в его промокшем одеянии, повернулась к Поле:
     - Может у порога пусть посохнет?
     - Конечно. У порога. – Поля строго посмотрела на обрадовавшегося Витьку, - И недолго!
     Крендель не заставил себя ждать. После Полиного призыва, улегся на указанное место и сладко широко зевнул.
     Витька был счастлив.


     Муж писал с фронта регулярно. Аккуратно раз в месяц приходили его «треугольники». Толстые, в несколько тетрадных листков. Вера с упоением читала и перечитывала их помногу раз. И в слух читала Поле и Витьке, хотя тот мало что понимал, только повторял прочитанное за Верой: «бьем гада уже в Польше, все хорошо, скоро войне конец».
     Но с середины лета сорок четвертого письма приходить перестали. Верка испугалась. Не находила себе места, с тревогой смотрела на проходящую мимо почтальоншу тетку Наталью. «Ничего нет, доченька!» - мимоходом бросала та и спешила дальше. Верка сбегала к Кузьмичу. Тот, как старый вояка, успокаивал ее: «Чего раньше времени ноешь?! Может он како военное задание выполняет! Секретное. На войне всяко бывает. Не бойсь, напишет. И нюни не распускай!» Но Верка не успокаивалась, мучилась, переживала и ходила как в воду опущенная.
     Уже полетели белые «мухи», землю схватило первыми морозами и с севера задули холодные и колючие ветры. Рано утром, когда Вера собиралась на работу, в дверь постучали.
     - Кто ж это такую рань? – проворчала беззлобно Поля, собиравшая первоклассника Витьку в школу; и пошла отворять дверь.
     Ворвался клуб морозного воздуха и из него послышался голос:
     - Мир в дом! Здравствуй Вера! Я вчера не смогла прийти, - пряча глаза, выдавила вошедшая почтальонша, - Вот с утра решила, - и протянула Вере конверт.
    «Казенный!» - в ужасе отшатнулась Вера. Закрыла лицо руками и стояла молча, не двигалась и, только плечи ее мелко как в ознобе дрожали. Тетка Наталья повертела в руках конверт, положила его на стол: «Простите меня!» - и вышла из избы.
     Тишина стояла густая и страшная. Поля догадалась. Она знала, что такое «казенная бумага». Верка, ничего не соображая, далеко стороной обходя этот страшный конверт, оделась молча и, осевшим голосом, прошептав «я на работу», вышла из дома.
     Не помнила, как шла по улице, как заходила в цех, переоделась в спецовку, включила станок. Пелена плыла перед глазами, мысли запутались, хотелось отогнать это все, но сил не было. Плакать не могла, только тяжелый утробный стон вырывался из груди при каждом вдохе. Села на пол возле станка, закрыла голову руками.
     Бабы в миг догадались. Столпились возле Верки. Молчали. Потом, не сговариваясь, без слов, подняли Верку и повели в подсобку. Усадили, дали стакан воды. Верка ничего не понимала, вертела головой, выпучивала на баб глаза и шевелила губами.
    - Зашлась, бедная! – плеснули в лицо воды.
     Верка глубоко вздохнула и страшно закричала, заплакала. Заревели бабы. Вошедший было мастер, выскочил из подсобки. Заматерился.
     Бабы видя, что Верка заплакала, успокоились: «Теперь отойдет! Слезой вышибет горе-то!». И стали потихоньку выходить в цех, к станкам.
     В этот момент входная дверь отворилась и в цех вбежала запыхавшаяся Поля. Стрельнув глазами по сторонам, побежала по проходу.
     - Куда это ты девка!? – поймала ее за плечо Дуська Филина, - Нельзя сейчас к Вере. Нельзя Поленька!
     - Можно! – вырвалась Поля, - Это мама пишет! Это мама! Где? – строго крикнула на Дуську.
     Та, оторопев, указала рукой на дверь подсобки.
     Верка лежала на верстаке, когда с грохотом отворилась дверь и в нее влетела Поля.
     - Ты чего, доченька? – слабым голосом простонала Вера.
     - Тетя Вера! – сжимая в руке конверт, закричала Поля, - Это мама пишет! Мама! Из госпиталя! Там ваш муж раненый! Живой! Вот, прочитайте! – Вера уже вырвала конверт.
     Тряслись руки, сама дрожала, впилась глазами в строчки письма.
     «Здравствуйте Вера Николаевна! Пишет вам начальник Североуральского госпиталя майор Соснова. Три с лишним месяца назад к нам поступил тяжело раненый ваш муж Половцев Виктор Петрович. Перенес несколько серьезных операций. Сейчас состояние стабилизировалось, идет на поправку. В тяжелом бою получил он осколочные ранения в обе ноги, правую руку, живот и термические ожоги лица. Думаю, что к началу зимы поставим на ноги. Он ослеп на один глаз. Правые рука и нога плохо слушаются, но я считаю, что со временем восстановиться должны двигательные функции. Он очень глубоко переживает, считает (по его словам), что стал уродом. Он любит Вас и тепло о Вас рассказывал. Я сама «выпытала» у него. Но боюсь, что из-за своего характера, имея такие увечья,  он постесняется после выписки приехать домой. Уважаемая Вера! Если Вам дорог этот человек и Вы питаете к нему чувства…, ну в общем я думаю, Вы меня поняли. С уважением майор Соснова. Адрес: г.Североуральск. 1-й военный госпиталь».
     Внезапно, как снежная лавина в горах, как камнепад на перевале, огромное и всепереполняющее счастье свалилось на женщину, только что убивавшуюся в страшном горе.
     «Живой! Главное живой! – торжествовала душа, - Начало зимы. Это ведь уже сейчас! - лихорадочно крутилось в голове, - Все!.. Надо быстрее…» - Верка стала спокойная, как скала, на лице проявилась железная воля и решительность.
     Поцеловав Полю в макушку, твердо сказала:
     - Полюшка, вечером поговорим обо всем, и о маме твоей и обо мне и всех нас, а сейчас иди в школу, - и обе вышли из подсобки.

     Стукнув последние несколько раз по рельсам, поезд остановился и люди повалили из вагонов. Паровоз, выпустив огромные белые облака пара, весело свистнул, когда Вера с Полей входили в здание вокзала. Витьку они определили к бабке Степе, а Полю Вера отпросила в школе на несколько дней. Директриса беспрепятственно согласилась, зная способности девочки. «Догонит». Кузьмич, прочитав письмо, радостно заматерился: «Ядрены лапти! Так-перетак, мать-перемать! Десять дней тебе хватит?».  И Верка с Полей на следующий день уже были в области.
     Ехали, казалось, долго. Паровоз тащился, останавливаясь на каждой станции и полустанках. В конце пятых суток наконец прибыли к месту назначения. Расспросив местных, поймали попутную машину.
     - Чего? – откинул дверцу шофер, пожилой мужик в военной форме без знаков различия.
     - Нам бы до первого госпиталя. Мы приезжие, из Забайкалья.
     - Бесплатно не повезу, - отвернулся мужик.
     - Дак, у нас сало вот есть, большой кус, а?
     - Ну, залазьте, - и, подождав, когда закроется дверь, угрюмый мужик дал газу. Старая, видать трофейная машинешка, заурчала, пробуксовав колесами по накатанному снегу, медленно подалась в гору.
     - Чего из такой дали занесло? – спросил угрюмый.
     Вера вкратце рассказала про письмо. Мужик слушал, тихо матерился на ухабах, яростно крутил баранку.
     - Все, приехали, - остановил он мащину, - Вон там за леском, в пяти минутах отсюда и будет госпиталь.
     От протянутого свертка с салом отмахнулся.
     - Федором меня звать. Под Москвой в сорок первом я отвоевался. А ты иди, забирай свово мужика; видно есть еще бабы на земле нашей. – и, захлопнув дверцу, газанул
     - Спасибо добрый человек! – крикнула Вера вдогон уходящей машине.
     В госпиталь пришли, когда начало уже смеркаться. По дороге Вера тревожно поглядывала на Полю.
     - Давай, я одна сначала к маме зайду. А то мало ли чего.
     - Нет, тетя Вера. Вместе.
     Дежурная указала как найти кабинет Сосновой и, пройдя по длинному коридору, они оказались у двери с надписью: «Начальник госпиталя майор Соснова И.С.»
     Оробели. Поля легонько подтолкнула Веру: «Ну же!»
     Постучались в дверь. Вошли.
     В глубине кабинета за большим столом сидела худая женщина в очках, что-то писала. Отложила карандаш, подняла голову.
     - Слушаю вас.
     Поля до этой секунды, с момента как вошли, вглядывалась в женщину, но после ее вопроса, вскрикнула:
     - Мама! Мамочка, это я, Поля!
     Женщина вздрогнула, вскочила, сорвала очки; стул, запутавшийся в ногах, с грохотом упал рядом. В избытке мгновенно переполнивших ее чувств радости и боли, измучившаяся мать, исстрадавшаяся горем от потери ребенка, в безумных поисках и страстного желания отыскать свое дитя, женщина упала на колени, протянула к своей дочке руки и, не имея сил что либо сказать, обняла Полю и завыла как волчица. Поля обхватила материну голову, прижала ее крепко, гладила по волосам, и горячие слезы падали на эти волосы, и не было больше на свете сил, способных разлучить мать и дитя.
     Женщина наконец поднялась. Прижимала к себе и целовала вновь обретенную дочку и повторяла:
     - Дочушка моя…! Дочушка моя…!
     Поля прошептала ей на ухо: «Мама, это тетя Вера Половцева. Мы с ней вместе живем с сорок первого».
     Ирина Сергеевна, немного придя в себя, подошла к Вере, взяла обе ее руки и поцеловала их.
     - Век буду за вас Бога молить! Спасибо вам за дочку мою, добрая вы женщина!
     - Мама, а Витька тетю Веру мамой зовет. Уже давно. – улыбаясь сообщила Поля.
     Верка испугалась.
     - Как! И Витя с вами?! – Ирина в порыве чувств обняла Веру.
     - С нами, Ирина Сергеевна, в первый класс нынче пошел, - голос у Верки дрожал.
     Ирина Сергеевна, немного отстранившись, глядя ей в глаза, сказала:
      - А что мамой называет, так это очень правильно. Хорошая женщина, спасшая ребенка в трудную минуту, и есть мама для него.
     Верка облегченно вздохнула, но потом грустно добавила:
     - Ирина Сергеевна, вы ребятам настоящая мать и вправе взять их у меня. Я не буду препятствовать вам ни в чем. Но за эти годы я полюбила их как будто это мои дети. Они стали родными для меня.
     У Верки навернулись на глазах слезы.
     - Девочки мои! – Ирина взяла обеиз под руки, - Обо всем этом мы поговорим у меня дома, - и, подмигнув, шепотом добавила, - Я на днях офицерский паек получила. Закатим пир горой, а?!
     Все улыбнулись.
     - Мама, а ты ведь много полнее была, вон как тетя Вера, а теперь…
     - А-а, - махнула рукой Ирина, - Худая жердь не ломается, только гнется, - и засмеялась.
     - Теперь вот что, девчонки! – Ирина стала серьезной, - Сейчас мы пойдем в палату к Виктору Петровичу. Я все оттягивала его выписку, все ждала от тебя Вера письмо. Ну а коли ты сама здесь, тянуть нельзя. Сегодня же его выпровожу с радостью. Пойдемте. Вот, набросьте на себя халаты. Вперед! Вера, только ты спокойно, не волнуйся! Ты все продумала? Все решила?
     - А я Ирина Сергеевна и не решала, и не думала, - просто ответила Вера, - Надо, чтобы Виктор Петрович был дома. И все!
     - Ну вот и молодец! И хорошо!
 Все трое вышли из кабинета, поднялись по узкой деревянной лестнице на второй этаж и подошли к нужной палате.
     Ирина подняла вверх указательный палец: «Спокойно!» и толкнула дверь. Та широко распахнулась и Ирина командным голосом спросила в проем:
     - Капитан Половцев здесь?
     - Так точно, товарищ военврач! – бодро и весело ответил какой-то молодой парень, подскочивший с ближней койки.
     - А ну, быстро по кроватям! И тихо мне! – скомандовала Ирина и прошла в палату.
     Раненые притихли. Внимательно смотрели на вошедших.
     Половцев лежал на койке возле окна, смотрел на качающиеся от ветра голые ветки деревьев; и птичку, усевшуюся на верхушке и чистившую свои перья.
     - Витя!
     Вздрогнул. Замер, медленно повернул наполовину голову, начал с трудом подниматься. Широко открытым глазом, не моргая, смотрел на Веру. Ничего не мог понять.
     Вера подбежала к кровати, прижала Витьку к себе обеими руками. Целовала и  глаза, и  волосы, и шею, и в страшные шрамы. Она их не видела, их не было для нее, а был лишь ее Витька, ее любимый человек. У Витьки из оставшегося глаза вытекла слеза. Он одной рукой обнял Веру и хрипел: «Вера моя! Вера моя!».
     Верка, наконец утерла сопли и слезы платком, и себе и Витьке.
     - Собирайся Витя. Домой поедем.
     - Капитан Половцев! – послышался командный голос Ирины Сергеевны, - В пятой получите обмундирование. В одиннадцатой – дорожный паек. Документы я вам принесу в одиннадцатую. Через тридцать минут быть в приемной. Вопросы есть?
     - Никак нет, товарищ майор! Все ясно. Разрешите выполнять?
     - Выполняйте. – и повернулась к Вере, - Ему помогут одеться. Пойдемте ко мне пока.
     - Нет, Ирина Сергеевна, я сама.
     - Ну, как хочешь. Пойдем Поленька, подождем в кабинете.
     Через сорок минут крытый немецкий «виллис» с четырьмя пассажирами, отъехал от госпитальных ворот.
     Витька, еще плохо что соображая, выглядел как балбес, как тогда на станции, когда на войну уезжал. Только теперь под шинелью у него весь китель был увешан орденами и медалями. Так же чесал башку; и, то и дело снимал и одевал зачем-то фуражку, вздыхал и что-то бормотал.
     Верка глядела на него, гладила плечи и руки, причесывала ладошкой волосы. Поля сзади улыбалась и весело смотрела на всех, дышала матери в шею и старалась коснуться ее щекой. Ирина держала Полину руку в своей.
     - Виктор Петрович, вы как себя чувствуете?
     - Хорошо, Ирина Сергеевна, спасибо! Очень хорошо!
     - Ну и слава Богу! Сейчас уже приедем.


     За ужином говорили о войне, о трудностях тыла, о предстоящем Новом годе. Поля рассказала маме, как погиб отец, как Витька в школе учится и как полгода не разговаривал. Про тетю Дусю Филину, у которой живет Ванька из их деревни. Про то, как Кузьмич в голодное время приносил им картошку и свеклу. Как Крендель погрыз ему клюшку и Кузьмич материл его разными словами. Про коня Дурака, на котором возили дрова для всего поселка. И как дедушка Евсей катал на санях всех поселковых ребятишек. Взрослые рассказывали о себе и прожитых военных годах. Но каждый из четверых понимал, что главный разговор впереди. И ждали того, самого главного разговора и каждый боялся его начать.
     Наконец Вера не выдержала:
     - Что будем делать то, а? Почему никто не говорит о самом важном? – она посмотрела на всех по очереди и опустила голову, - Я очень привязалась к ребятишкам. К Поле и Вите. Они мне стали родными. Ирина Сергеевна, скажите вы что нибудь! Не смогу я с ними расстаться.
     Ирина хотела что-то сказать, но Виктор остановил ее жестом:
     - Раз уж повернула так судьба, то и я сейчас имею право сказать свое слово. Тебя, Вера. Я люблю с юности. Знаю, ты хорошая и добрая. Ребят знаю по твоим письмам и принимаю их как своих собственных детей. Вам Ирина Сергеевна, очень благодарен за то, что вы вытащили меня с того света, поставили на ноги, были ко мне добры. Уверен, что все мы, здесь сидящие за этим столом, стали родными друг другу волею судьбы. И сложность решения вопроса, о котором завела разговор Вера, сейчас…
     - Подождите, Виктор Петрович, я вот что думаю, - перебила его Ирина и посмотрела на Полю, которая с нескрываемым интересом слушала взрослых, близких ей людей, - Что бы мы сейчас не решили, наше мнение, я считаю, не будет иметь должного веса в определении судьбы детей. Главное и основное мнение должна сказать Полина. Она уже девочка взрослая. Четырнадцать лет. Вот ты Поленька и рассуди нас, взрослых. Ты как считаешь?
     Наступила внезапная тишина.
     Трое взрослых людей ждали от девочки решения самого главного для них вопроса.
     Поля внимательно посмотрела каждому в глаза, положила локти на стол, потерла лоб и сказала:
     - Мама, поедем с нами. Я хочу, чтобы ты была рядом. Я-то все понимаю, а Витька маму Веру любит. И маленький он еще. А дядька Кузьмич тебе дом выделит. Я с тобой буду жить.
     Поля посмотрела на Веру.
     - Так Полюшка, так. Поедемте, Ирина Сергеевна!
     - Вот это правильно! Это дело! – прогудел Виктор и опрокинул стопку водки; крякнул и захрустел квашеной капусткой.
     Ирина вздохнула. Повертела в руках ложку. Потом решительно положила ее на стол и взглянула на Веру.
     - Вам Вера Николаевна, будет серьезное, строгое задание, - она улыбнулась, - К концу января подыскать мне место в вашей местной поликлинике или больнице. Есть такие у вас?
     Вера облегченно вздохнула.
     - Ой, слава Богу! Как хорошо!  Есть конечно! В районе, это от нас три километра.
     - Ну вот и порешили. Завтра я вас определю на литерный в санитарный вагон. Там лучше. А сейчас давайте спать. Подыму рано.
     Гора, давившая всех, свалилась с плеч.


     Витька, схвативший в школе двойку, боялся идти к бабке Степе; знал паршивец, ругаться бабка будет сильно. И еще за то, что кидал в девчонок скомканные кусочки газеты. Как про все его проделки узнавала бабка, никак не мог понять, и теперь слонялся меж домами, медленно приближаясь к бабкиному дому. Друзья-мальчишки советовали: «Ты Витька тетрадку затолкай под крыльцо, а утром заберешь ее, бабка и не узнает про двойку». «Не, все равно узнает» - вздыхал Витька и весь поникший, посмотрел в сторону своего дома. Лицо его мгновенно просветлело: по улице к дому шли мать, Поля и еще какой-то военный с костылем. «Ура-а! - заорал Витька, - Спасе-ен!». И помчался во всю прыть по снежной дорожке.
     - Сынок, это кто же гонится за тобой? От кого спасен-то? – прижала к себе мальчишку Вера.
     - А-а, бабушка Степа ругаться будет сильно за двойку, - проговорился Витька на радостях и испугался.
     Поля засмеялась, щелкнула Витьку по носу:
     - Двоечник!
     - Я не двоечник! Это только вторая двойка, и ни за что поставили! – возмутился Витька и внимательно посмотрел на военного. Подергал его за полу шинели.
     - А ты мамин муж. Ты у нас на фотографиях висишь. Значит ты мой папка. Да?
     Виктор положил костыль. Взял мальчугана на руку, поднял его.
     - Ну если на фотографиях вишу, - посмотрел на Полю. Она улыбалась, - Стало быть я и есть твой отец. И мы с тобой тезки.
     - Я знаю. Тебя так же зовут, как меня, - Витька обхватил ручонками отца за шею. - Ты с войны?
     - С войны, сынок. Расскажу тебе потом про нее. Ну пошли, ребятушки, домой.