Когда отшумели все праздники 15

                Когда отшумели все праздники 15

          - Ибо, какая разница – погиб ли ты на войне или до дома сорок километров не дошел, потому что какая-то баба тебя на вокзале повстречала?! – кричала Ирина на самом ее гребне, - Погиб ли ты на войне, или в собственной ванной на вбитом крюке повесился?! Погиб ли ты на войне, или всю жизнь любил другую, чужую женщину?!
     И тут голос ее зазвенел. Зазвенел, как  труба:
     - Лицемеры закричат мне – на войне геройски погибают! За Родину!!

     - Да я каждый день  за Родину погибать иду, - на последнем дыхании вымолвила она, - Каждый Божий день.

     Зал той волной накрыло. По крайней мере, минуту держалась удушающая, могильная тишина. Потом, сколько хватало глаз, люди вставали и хлопали. Ирина со сцены сползла на первое же с краю свободное кресло. Г-н Ионов, сразу  после ее выступления покинул зал, по пути наклонясь к ней и поцеловав ей руку:
     - У меня, знаете ли, сердце застучало,- сказал он  взволнованным голосом.
     И порывался вскочить со своего места и похвалить Ирину Марк Блюменталь, поэт. Но президент Левицкий ревниво что-то пробурчал, и чтения плавно покатились дальше. Ирина Силецкая отличилась больше всех – сняла клип со своей песней «Офицерские жены», сама же спела, перелистывая страницы старого фотоальбома.  И как-то так получилось, что все вторые чтения прошли под знаком «женских».  И все женщины кричали и плакали,  все женщины проклинали войну. А мужчины выходили из зала с мокрыми глазами.

     На втором кофе-брейке к Ирине подошел фотокор Сиса, и чрезвычайно переживая за свой русский, произнес:
     - Вы сделали открытие, милая пани, я впервые слышу такую трактовку войны – целая нация осталась без отцов. Дети выросли безотцовщиной и их дети выросли безотцовщиной, и теперь вот дети их детей.  Это, знаете ли, очень впечатляет. И мы совсем на это не смотрели с такой точки зрения.
     - Вот видите как забавно – Вы поняли больше, чем понял иной русский! – Ирина его поцеловала. Мало того, подарила книжку. Правильно ее дочь говорит «на дурака не нужен нож – ему немного подпоешь»,  но вдруг она ошибается. Ирина подарила книжку и Левицкому, не могла не подарить, хотя он ей и не подпевал.
     А вот председателю оргкомитета все-таки третьего фестиваля книжку не подарила. Он приехал из Карловых Вар, где отдыхал и лечился вместе с женой, буквально, на свое выступление. Никаких авторов он не слушал.  Он уже наслушался авторов, мама не горюй, он толковал о себе и своих междоусобицах в Москве, он великодушно разрешил местным авторам передать свои произведения, желательно в электронном виде, лично в его руки, но Ирина не передала. Даже не подошла к нему ни разу за все три часа фуршета. Ей хватило Чупрынина в прошлом году. Да и Козлова. Да всех хватило. Бездельники, дилетанты, лизоблюды. Вырвались в «дальнее зарубежье»,  будто ни колбас не едали, ни пиво по усам не текло. Думают, все тут сырами в масле катаются. Думают, как обыватели. А ведь должны бы представлять отечественную культуру, должны бы представлять страну, должны бы поддерживать соотечественников за рубежом.

     О чем я пишу?! Лучше писать о том, что на следующий день все попилили на Терезин.
     Остановились в цветочной лавке по пути, каждый взял по цветку в меру своих возможностей (Левицкий первый подал пример – купил пурпурную роскошную розу), а потом была экскурсия.
     Сначала двор, куда их приводили после дороги в скотном вагоне. Ставили лицом к стене, и вызывали по одному в канцелярию, где отбирали последние ценные вещи. Потом через арку с надписью на немецком «Труд освобождает» в блок номер 1. Им показали пару казематов в этом блоке. Помещение метров в пятьдесят, нары в два яруса, каждому полагалось сорок пять сантиметров. Матрасы отменили, когда устали бороться со вшами. Так, на грубо отесанных досках, сорок пять сантиметров, ах, уж эта немецкая педантичность. Были, правда, на противоположной стене, ящички для личных вещей, каждому двадцать пять сантиметров, но, сказала экскурсовод, они пустовали, потому что ни у кого личных вещей не было. Так тошно.
     Никуда не убежишь, ничего не сделаешь, труд освобождает. Двести граммов  хлеба утром с полулитром кофейного суррогата, и вечером – картофельный суп. Господи, сколько у нас ненужных вещей, - думала Ирина, прикасаясь к пустым ящичкам, нарам и стенам, - Господи, я не хотела спать в одном номере с еще двумя писателями, а тут все имели по сорок пять сантиметров на рыло. Рыло, как иначе назвать, немцы, наверное, точно знали, что это свиньи. Разве человеку достаточно сорока пяти сантиметров для сна?! Господи, сколько у нас пропадает продуктов, - опять лезло ей в голову, - а двести граммов хлеба в день, и картофельный суп, а, главное, этот кофейный суррогат…Тут Франта, со своими желудочными проблемами, завел былинковый* чай, сортов двадцать – каждое утро разный, каждый вечер особенный, и еще истерики, если вдруг какой-то сорт закончился. А эти пять минут под душем с холодной водой раз в неделю?! Наташка лежит в ванной по два часа с учебником криминалогии, Ирина увещевает ее "врачи не рекомендуют более тридцати минут", а дочь говорит "отвяжись". А кофточки! Ирина по две недели не может в своей шатне** найти ту единственную, которую придумала с вечера, такой бардак.  Это кто это придумал так людей унижать?!
     А потом их повели через мост в самую старую часть форта. Что-то нырнули в какой-то вход, и пошли. Шли-шли, шли-шли, конца-края нет, арки, арки, коридоры, коридоры, амбразуры, амбразуры, боковые какие-то ответвления, с ума сойти, клаустрофобия на подходе, где выход?! А выход аккурат на эшафот. Земельная насыпь у пятиметровой стены – там расстреливали, и висельница у перпендикулярной – там вешали. Это особо отличившихся.
    - Я бы была особо отличившаяся, - сказала Ирина неизвесно кому, и неожиданно упала в обморок.



                Ирина Беспалова,
                Апрель, 2010, г. Прага