Картинки памяти. Картинки4-6

             
                Картинки памяти. Картинка 4-6
                Картинка четвертая. В поезде.
 Я лежу на верхней полке нар, установленных в теплушке, и смотрю в маленькое окошко, расположенное почти у самой крыши вагона. Это дедушкино и мое место.
Смотрю, как убегает от нас земля: желтые поля и зеленые луга, серебрящиеся вдали речушки и  покрывающиеся багрянцем рощи. Где-то там, в дальних деревнях живут люди, но и деревни убегают от нас. Все убегает гигантскими шагами телеграфных столбов, мелькающих в моем окошке. Мы уже далеко уехали от войны, очень далеко. Раньше нас бомбили, тогда поезд останавливался, все выбегали прятаться в поля, потом паровоз гудком созывал людей в вагоны и мы продолжали путь. Дедушка вагон не покидал, он уверял, что в вагоне безопаснее, и меня однажды уговорил остаться. Тогда ему здорово досталось от мамы - мама, не найдя меня в поле, не хотела возвращаться в вагон, ее с трудом уговорили, убедив, что я уже в вагоне. Потом на какой-то станции нас пересадили в пассажирские вагоны и объявили, что мы едем в Куйбышев. Стало значительно свободнее, но все равно все спали по очереди  - мест катастрофически не хватало. Обычно за кипятком и на привокзальный базар бегал  мой семидесятилетний дедушка, но однажды он заболел, и мама послала меня с бидоном за молоком для младшего брата. В это время на станцию прибыло еще несколько составов. Пока я покупал молоко и пробирался под вагонами ища свой состав, а какой именно мой я толком и не знал, один из составов тронулся. Я смотрел на него в растерянности, не зная, что делать, и какой-то мужчина из последнего вагона подхватил меня на руки. На следующей остановке я увидал, как моя мама выбежала из вагона и, поднимая руки к небу, звала меня. Трудно передать, что творилось с мамой, что творилось в нашем вагоне. Мама молилась на языке идишь, а люди думали, что она тронулась умом. Больше меня из вагона не выпускали.
Я сижу у изголовья дедушки, и он тихонько рассказывает мне о своей семье. Я узнаю, что у дедушки было два брата и две сестры. Его брат Иосиф умер еще до революции, сразу после возвращения домой по ранению, полученному на турецкой границе,  где он служил, а брат Израиль умер от тифа во время гражданской войны. Его сестры Ривка и Двора
вышли замуж и со своими семьями уехали в Палестину. Узнаю также, что дедушка заставил моего папу стать красноармейцем отряда по борьбе с бандитизмом. Тогда в Киеве на Подоле бандиты нападали на пожилых евреев, возвращавшихся вечером из синагоги, и ножницами отрезали им бороды. Обратившимся к Советской власти (это было в1919году) за помощью представителям еврейской общины ответили, что в Киеве войск нет, что все силы брошены на борьбу с белогвардейцами. Бандитизм можно пресечь, если молодые и здоровые парни общины запишутся в отряды по борьбе с бандитизмом. Дедушка послал папу, которому тогда было девятнадцать лет.
 Дедушка рассказывает мне обо всех своих детях, но избегает говорить о младшей дочери Анне, сказав лишь, что она живет с мужем в Москве, что она ослушалась его, выйдя замуж за бессердечного, жестокого Беню Кружаля .И хотя она ежемесячно помогает ему материально, и даже в последнем письме, написанном уже во время войны, говорит, что в трудную минуту он всегда может полагаться на нее, обратившись по указанному в письме адресу , или телефону, он все равно не может ее простить.
Дедушка поправился, но заболел мой младший брат-понос и сильная рвота. Мама
с дедушкой решают сойти с поезда на ближайшей крупной станции.
Ночью мы подъезжаем к станции Балашов и выходим из поезда. Дедушка с нами остается сидеть на перроне у вещей, а мама, взяв из своей сумки с документами паспорт, с братом на руках побежала в медпункт вокзала. Отсутствовала она долго, я и сестра спали, когда мама пришла Она разбудила нас, ища сумку с документами и деньгами, но она исчезла – наверное, дедушка тоже задремал, когда сумку украли. Мама была в отчаянии: в сумке был ее диплом об окончании Днепропетровского медицинского института, папин аттестат, направление в город Куйбышев, другие важные документы и деньги. «Ехать некуда и бессмысленно в сложившейся ситуации»,- определила мама. Дедушка взял чемоданы, мама брата на руки, я сестру за руку и мы побрели в зал ожидания вокзала, где мама написала заявление в милицию о краже денег и документов.

        Картинка пятая. В Балашове.
 Я просыпаюсь потому, что меня кто-то трясет за плечо. Не могу понять, где я.
Надо мною высокий потолок, тускло горят лампочки и дедушкино усталое лицо.
--Вставай, пора идти,- говорит дедушка,- бери Женю за руку и идите за мной.
Дедушка берет наши два чемодана и идет за мамой, держащей на руках Дэвика- моего младшего брата. Он уже большой, но много болеет, а потому не может быстро идти. А мы не должны отставать от высокого мужчины, идущего впереди, мы будем жить у него на квартире. Это дедушка говорит подгоняя, чтобы я не отставал.
Мы идем по улице, которая называется «Железнодорожная».  По обе стороны улицы деревянные дома с воротами для въезда во двор, а в воротах калитка, по средине - булыжная мостовая. Мы идем по щебеночному  тротуару к дому, у которого остановился наш сопровождающий.
-Вот и пришли,- говорит мужчина пропуская нас в калитку и идя за нами.
Большой деревянный дом с полуподвальным кирпичным этажом возвышается
над другими хозяйственными постройками огромного двора. Вход в дом с крыльца,
поднятого метра на полтора над землей. Поднимаемся на крыльцо, мужчина открывает дверь и пропускает нас в огромные, почти на всю длину дома сени. Это даже не сени, а огромная прихожая с окнами, выходящими во двор. В ней множество дверей. Мужчина показывает нам на дверь слева, в торце прихожей и говорит:
-Проходите, это Ваша комната, Туалет во дворе, вода на улице в колонке. Для начала уголь и дрова можете брать а сарае напротив,- он указывает в окно на сарай,- потам Вам начальник выпишет свое топливо, раз вы у нас будете работать - обращается он к маме,- а мне пора на работу.
Мужчина уходит, а мы, оставив вещи в  прихожей, входим в комнату. В ней идеальная чистота и порядок. Комната большая и светлая, одно окно в ней выходит во двор, второе на улицу, прямо на водопроводную колонку. Аккуратно заправленная кровать, стол, покрытый белой скатертью,  два стула, платяной шкаф в правом углу стороны, выходящей на улицу, в противоположном углу со стороны прихожей печка с плитой. Такой увидел я эту комнату впервые. С нашим приездом в ней многое изменилось: появились еще две кровати, прибавилось стульев, а порядка поубавилось, но это потом. А сейчас дедушка вносит чемоданы и садится устало на стул, мама тоже садится на стул, а мы валимся на кровать.
-Ну, рассказывай,- говорит дедушка, - как это тебе удалось так скоро и на работу устроиться и квартиру найти?
-Начальник вокзала оказался хорошим человеком, - ответила мама,- я решила попросить его взять меня на работу в медпункт вокзала. В медпункте, когда я  с Дэвиком туда пошла, медработников вообще не было, лишь одна   санитарка дремала на топчане. Я сама ему желудок промыла, и шприц прокипятила, и нужную ампулу нашла, и инъекцию сделала и порошки подобрала необходимые мне впрок. У них одна лишь медсестра и то дежурит на дому, ее санитарка вызывает по необходимости, благо, что та рядом живет. Вот я и решила предложить свои услуги начальнику вокзала. Я ему, разумеется , рассказала, что диплом врача и другие документы у меня украли. «Лишь бы паспорт был при Вас, -  сказал он,- а знание и опыт врача украсть никто не может». Он сам предложил подыскать нам квартиру, чтобы она была рядом с вокзалом, но с этим у него получилось не совсем гладко. Он пригласил к себе Генриха Ивановича  (так зовут мужчину, который нас сюда привел) и попросил его взять нас к себе на квартиру, так как у него огромный дом рядом с вокзалом, и живет он вдвоем с взрослым сыном. Но Генрих Иванович категорически отказался нас брать, так как уже давно привык жить вдвоем, в тишине, а тут малые дети, и, значит, шума и беспорядка не избежать. Начальник ему ответил, что он здесь никогда никого не просит, а приказывает, но в этом вопросе он приказать не может, так что Генрих Иванович  может идти и готовиться сопровождать состав  этой же ночью. И Генриха Ивановича как подменили. Он начал оправдываться, говорить, что его не правильно поняли, он, конечно, берет нас на квартиру и обеспечит необходимой мебелью и утварью-люди должны помогать друг другу в столь трудное для всех
время. Так мы очутились тут.
-Слава Богу, что у меня не украли деньги и документы,- сказал дедушка (документы у него лежали во внутренних карманах пиджака,- а деньги были где-то зашиты),-пойду купить какую-нибудь еду, а ты пока приляг с детьми, отдохни.
Проснулся я от шума. Дедушка собирал железные кровати, а мама возилась у печки. Теперь мы будем спать так: я с дедушкой, мама с младшим братом, а Женя сама на большой кровати - так решил дедушка (дедушка очень любит Женю, так как она похожа на покойную бабушку – папину маму и названа в ее честь, но на русский манер - не Геня, а Евгения). Потом мы покушали картошку с луком, и я с Женей иду осваивать улицу. Я всегда хожу с Женей, так как ее одну отпускать нельзя, хотя она старше меня на полтора года. Дело в том, что если ее отпускают одну, она обязательно куда-нибудь убегает и потом ее искать приходится, или же подерется с кем-нибудь, а если я с ней, то она чувствует ответственность за меня и ведет себя как взрослая. Мы познакомились с ребятами, возвращавшимися из школы, они нам показали, где находится школа - ведь Жене уже пора ходить в первый класс - и вернулись домой. В прихожей Женя подергала двери, одна из дверей открылась и мы увидели сидящего в комнате молодого парня, высокого, белокурого, улыбающегося нам и приглашающего нас войти. Он встал из-за стола, за которым что-то писал, пошел нам навстречу, взял Женю за руку и завел в комнату. Я зашел следом. Комната была точно такая, как и у нас - высокая и светлая, но печки не было, а было дверь во вторую комнату поменьше, в которой стояли стол, стул, кровать, книжный шкаф, а на стенах висело множества фотографий.
 -Где печка, - спросил я,- он засмеялся, подошел к стене, около которой стояла кровать, похлопал ее, а потом, взяв меня за руку, вывел в прихожую и показал дверцу печки - она топилась из прихожей. А Женя тем временем, очевидно,   рассматривала фотографии на стене. Когда мы вернулись в комнату, она спросила парня, как его зовут и сразу начала задавать вопросы о людях на фотографиях. Почти все они были в военной форме, но какой-то странной, не нашей. Парень ответил, что зовут его Альберт, его папу зовут Генрих Иванович, а на фотографиях героические немецкие летчики, которых он знает лично, так как они были у них в гостях, когда учились в Советском Союзе, один их них даже их дальний родственник.
- Немецкие летчики - убийцы, они убивают людей, бомбят дома и поезда, а вас я буду называть Адольф, - сказала Женя  зло,- и выбежала из комнаты. Я вышел за ней следом.  Женя часто вредничает. Людям,  которые ей не нравятся, она придумывает клички, и никто с ней ничего не может сделать. В поезде  она одну пожилую женщину назвала бабушкой, та сказала, что она не бабушка, так как у нее еще нет внуков, тогда Женя сказала, что будет называть ее барышней, и называла ее так все время, пока мы ехали вместе.
Утро следующего дня было пасмурным и очень холодным. Мамы не было. Дедушка сказал, что она пошла в милицию и скоро придет, но мы успели и на улице нагуляться, и пообедать, а мамы все не было. Дедушка разволновался и сказал, что пойдет в милицию искать маму. Вначале он просмотрел все свои  документы ,одни положил в карман, другие отложил. Деньги отложил отдельно, взяв с собой очень немного. Отложенные деньги и документы положил в шкаф на полку под белье и показал это место Жене, сказав, чтобы она не подходила к шкафу. Поручив Жене следить за мной и младшим братом, уложить нас спать в девять часов, предварительно накормив сваренной им кашей, дедушка ушел. На следующее утро, когда я проснулся, мама и дедушка были дома. Очевидно, они недавно пришли, так как были одеты не по-домашнему и выглядели очень усталыми. Увидев, что я проснулся, дедушка сказал маме:
- Позже поговорим, а сейчас ложись спать
-Не могу я спать,- ответила мама,- мне нужно умыться, завтра обязательно пойду в баню.
Я сходил по малой нужде и снова лег спать.
Через какое-то время, думая, очевидно, что я уснул, дедушка сказал маме:
- Я очень испугался, когда ты к пяти часам не вернулась из милиции, паспортный стол, подумал я, вряд ли работает так поздно. Я почувствовал, что что-то нехорошее произошло, и пошел тебя искать. В милиции меня сразу же провели к начальнику, когда я сказал по какому поводу пришел. Начальник принял меня подозрительно, сказал, что намеревался послать ко мне сотрудника  для проверки документов, просмотрел паспорт, расспросил о тебе, знаю ли я, где ты провела последние два с половиной года, так как отметки в паспорте о твоем местонахождении за этот период нет. Расспросил о моих детях, где они, чем занимаются. Я ему сказал, что последние два с половиной года ты жила в гарнизонах, где служил мой сын, возможно, там не ставили отметки в паспорт, а давали другие документы о местонахождении, которые были украдены. Что касается моих детей, то четыре сына сейчас на фронте, что с ними я не знаю, служит и младшая дочь, ее точный адрес и телефон у меня есть. «Если вы свяжетесь по телефону с организацией, в которой служит моя дочь, то сможете узнать все о нашей семье. Уверяю Вас – они знают все»,- сказал я и дал ему последнее письмо Ани. В нем она сообщила мне телефон и адрес, по которому я могу с ней связаться. Начальник милиции сказал мне, что, так как у тебя документы не в порядке,  и ты намеревалась работать на железной дороге, то он, согласно имеющихся у него указаний, передал тебя другой компетентной организации. Он немедленно отошлет туда это письмо для проверки, а я должен остаться в милиции до особых распоряжений. Я прождал тебя в милиции восемь часов и, слава Богу, дождался. Так что же с тобой произошло, ты очень изменилась за последние двенадцать часов, тебя били? От них все можно ожидать…
-Меня не били… Не расспрашивайте меня, пожалуйста,  я хочу все забыть,- сказала мама.- Я думала, что больше никогда не увижу своих детей, что меня расстреляют, как и всех тех несчастных, которые были со мной в том подвале. Возможно, там были шпионы и дезертиры, не знаю, но большинство ребят в шинелях были перепуганными детьми, детьми, вы понимаете, плачущими детьми, ждущими расстрела! Да и иные, я думаю, попали туда по недоразумению, как и я. Их выводили на суд по пять человек и к нам в подвал они больше не возвращались. Конвоиры говорили, что после суда их тут же где-то рядом расстреливают.
За мной конвоиры не пришли. В светящемся проеме двери появилась фигура офицера, который назвал мою фамилию и сказал следовать за ним. Мы поднялись в длинный коридор с множеством дверей, прошли в самый торец и вошли в дверь, расположенную напротив выхода в вестибюль  здания. Там за столом сидел молоденький военный. Мой сопровождающий доложил, что я доставлена, сидящий за столом военный что-то сказал в телефонную трубку и, указав рукой на расположенную рядом дверь, велел пройти в нее. Там за столом сидел пожилой мужчина в военной форме без знаков различия, или же я их не заметила. Он, указав на стул, предложил мне сесть, а моему сопровождающему сказал, что он может быть свободным. Я сразу почувствовала облегчение, напряжение, в котором я находилось много часов, исчезло. Я смотрела на человека, сидящего передо мной и подумала, что он не способен на зло, что этот человек не может иметь какое-либо отношение к судьбе тех несчастных, находящихся сейчас в подвале. Пауза затянулась. Он молчал, перебирая и разглядывая бумаги, лежащие на столе, а я смотрела на него. Потом, взяв в руки какую-то бумагу, он поднял глаза на меня.
-Не думайте, что мы допустили ошибку, арестовав Вас, ни в коем случае,- сказал он,- надо быть внимательной к своим документам, идет война, очень трудная война, враг коварен, он использует любой документ, любой повод, чтобы легализоваться  и внедриться на какой  ни  будь стратегический объект, особенно железную дорогу, а наличие маленьких детей - прекрасное прикрытие, не правда ли?
Скажите спасибо своему свекру, что он сохранил письмо дочери, мы навели справки и удостоверились, что Вы говорите правду. Вы свободны. Возьмите паспорт и письмо, переданное нам Вашим свекром. Вас сейчас отвезут в милицию, там Вас ждет свекор, а оттуда на этой же машине поедете домой. Завтра Вас пропишут и можете устраиваться на работу.
«Вот и все»,- сказала мама дедушке,- Вы, очевидно, спасли мне жизнь
Мое детское воображение нарисовало именно такую картинку от подслушанного тогда разговора, и она на всю жизнь осталась в моей памяти. Потом, повзрослев, я многократно пытался поговорить с мамой о том аресте, но мама категорически отказывалась что-либо вспоминать. Наверное, маму тогда очень сильно напугали.
И еще. Я часто задавал себе вопрос, почему маму так быстро отпустили?, Для конторы, которая арестовала маму, человеческая жизнь стоила не более, чем придорожная пыль, тем более в то страшное военное время. Предположение у меня возникло много позже, когда я узнал некоторые подробности из жизни семьи моей тети Ани - дедушкиной младшей дочери. В двадцатых годах прошлого века,
будучи восемнадцатилетней девушкой, на одном из молодежных вечеров в ее  учебном заведении она познакомилась с молодым человеком. Он умел ухаживать, располагать к себе людей, обладал обширными познаниями практически во всех вопросах, которые интересовала тогда молодежь, одним словом, он был душою общества. У него было красивое открытое лицо, общительный, ровный, веселый характер, располагающий к откровенности и Аня влюбилась. Правда, у него был
некоторый недостаток – он был маленького роста, значительно ниже Ани, но его достоинства покрывали это с лихвой. А затем Аня узнала, что он старше ее на 15 лет, что он работает в ЧК крупным начальником, а главное, что он женат и у него двое детей, и решила с ним больше не встречаться. Но и он влюбился в нее безумно, и не в его характере было отступать. Он рассказал Ане, что жена ему изменяла, и поэтому они уже давно не живут вместе. Он сделал Ане предложение
выйти за него замуж, сказав, что в ближайшие дни оформит развод официально.
Дедушка запретил Ане даже думать об этом замужестве. «У евреев,- сказал он,-
не разбивают семьи. Если ты ослушаешься меня, считай, что у тебя нет семьи - ни родителей, ни братьев и сестер».
От своей семьи Вениамин Кружаль отказался сам. Он родился в еврейской семье купца первой гильдии, получил традиционное еврейское и прекрасное светское образование, владел неплохо древнееврейским языком и в совершенстве немецким и французским, учился в Германии на врача, но там увлекся модными в то время  социалистическими идеями, и, в конечном счете, примкнул к большевикам и стал профессиональным революционером.
Когда Аня рассказала Кружалю, об угрозах ее отца,
он рассмеялся:
-Не беспокойся,- сказал он,- позлятся недельку и помирятся, я тебе обещаю. И Аня ему поверила. Они зарегистрировали брак, и Аня стала жить у Вениамина. В течение месяца Аня многократно предпринимала тщетные попытки помириться, но
ее отец был непреклонен, а ему перечить в семье было бессмысленно. Более того, дальние родственники тоже отвернулись от нее. Тогда ЧК арестовала одного из них и стала «выколачивать» у него золото, которого никогда в этой семье не было. При этом сердобольные палачи говорили: « Жена нашего начальника дочь Вашей двоюродной сестры. Если Ваша двоюродная сестра ее попросит, уверяю Вас, Вы будете на свободе в тот же день». Так состоялось примирение. Затем женился мой отец, и Аня взяла его с женой, моей мамой, жить к себе. Потом Кружаля перевели в Днепропетровск, и мои родители тоже переехали с ними, где и
закончили обучение в мединституте. Потом Кружаля перевели на работу в Москву,
и след его и Ани исчез для всех и надолго. Лишь денежные переводы от Ани, и последнее письмо, написанное в начале войны, говорили, что она жива.
В 1963 году мои родители неожиданно получили приглашение в Москву на семидесятилетие Кружаля. Тогда выяснилось, что всю войну он и Аня провели в оккупированной немцами Европе, вначале во Франции, а потом в какой-то другой
стране. Возникает для меня не разрешенный вопрос: кто посылал дедушке переводы? Как письмо от Ани попало к дедушке?
Но почему маму так быстро освободили, по-моему, проясняется. Однако вернемся в Балашов.
Милиция прописала нас, маму взяли на работу, Женя пошла в первый класс, дедушка хлопотал по хозяйству - все было бы хорошо, если бы не ужасающие сводки с фронтов и отсутствие каких – либо известий о папе, о других дедушкиных сыновьях. Мама обратилась в военкомат о восстановлении аттестата, но ей ответили, что пока папу не найдут ни о каком аттестате не может быть и речи. А дедушка опять начал получать денежные переводы от Ани, они были для нас большим подспорьем. Наступали холода, и наши отношения с  хозяином квартиры сильно охладели. Начались трения из-за того, что Женя упорно называла сына хозяина Адольфом, тот попытался ее поколотить, но вмешался дедушка, сказав,  что он с него шкуру спустит, если тот только дотронется до нее.
Да и хозяин донимал дедушку своими предсказаниями, какой очередной населенный пункт будет захвачен немцами. И предсказания эти сбывались – он
слушал по приемнику радио на немецком языке. Дедушка нервничал, а хозяин
говорил ему: «Не верьте пропаганде, Самуил Моисеевич, немцы культурная нация и разговоры об их зверствах - ложь. С их приходом в России, наконец, воцарится порядок». Дедушка как-то сказал хозяину, что закон требует сдать радиоприемник, он, конечно, не доносчик, но ведь и дети слышат непонятную речь, доносящуюся из его комнаты. После этого хозяин перестал говорить с дедушкой, и радиоприемник умолк. Последней каплей, переполнившей чашу терпения хозяина, было наша непомерная радость, наше ликование по случаю разгрома немцев под Москвой. Он дал маме понять, что хотел бы, чтобы мы покинули его дом, но мама не обратила на это внимание. Требования его стали агрессивными после следующего случая. Это было в воскресенье днем, был морозный ветреный день.
Выглянув в окно, мама увидела группу красноармейцев в пилотках, натянутых на уши, пританцовывающих на двадцатиградусном морозе. Мама оделась и вышла к ним. На ее вопрос, почему они не заходят в какой-нибудь дом погреться, молоденький лейтенант ответил, что никто их не пускает.
-Как это не пускают,- возмутилась мама, она, как потом рассказывала, представила себе мерзнувшего на улице папу,- никого спрашивать не нужно, вы бойцы Красной Армии, заходите без всякого спроса.
-Нам запрещено обижать местное население,- ответил лейтенант
-Тогда идите за мной,- решительно сказала мама и повела красноармейцев к нам.
Выбежавший из дома навстречу хозяин хотел остановить их, но мама сказала, что она пригласила их к себе в гости. Меня и сестру дедушка тут же ту выпроводил на улицу и начал кипятить чай для красноармейцев. Комната была забита ими до отказа - их  было человек двадцать.  Когда мы с сестрой часа через полтора пришли домой, красноармейцев у нас уже не было
Никогда не забуду солнечный весенний день, капель от таящих сосулек, стучащую по жестяному фартуку цоколя, и военного, идущего прямо ко мне. Он еще не успел подхватить меня на руки, как из дома выбежал дедушка, и они обнялись. Это твой папа, сказал дедушка. Папа взял меня на руки, и мы вошли в дом. Потом пришла мама, и они - папа, мама и дедушка – допоздна разговаривали между собой на почти не понятном мне, но ранее слышанном языке. Когда я проснулся, папы и мамы не было дома. Дедушка сказал нам, что папу наградили орденом и дали отпуск на пять дней. Вечером пришли папа и мама и сказали, что завтра мы переезжаем на другую квартиру. Утром подъехала машина, мы положили в кузов чемоданы, сели сами туда, а мама в кабину, и поехали в центр города. Там, напротив Куйбышевского парка, в большом доме на первом этаже мы будем жить, там нам дали большую комнату в начале длинного коридора, куда выходят двери из таких же комнат, и в каждой комнате живет семья.
Хорошо жить рядом с парком, особенно, когда на улице тепло, когда легкий ветерок перебирает зеленые кудри деревьев, когда можно лежать на зеленом
травяном ковре, вглядываясь в бледно-голубую глубину неба. Мы с сестрой почти все время проводим в парке, там много людей ходит, и сестра среди них постоянно
ищет шпионов. Она стала это делать после того, как однажды в парке мы увидели людей, сидящих на земле, охраняемых красноармейцами с  собаками.  Красноармейцы нам сказали, что сидящие на земле люди это дезертиры, предатели и шпионы. С тех пор Женя указывает пальцем на непонравившегося ей человека и
кричит: «Смотрите, люди, это шпион!» Обычно такой человек идет своей дорогой, или же останавливается и что-то ей говорит, но однажды человек побежал от нее, а Женя побежала за ним, тыча в его сторону пальцем и крича:  «Держите, это шпион!» И какие-то люди действительно побежали и задержали этого человека.
В средине лета Балашов начали бомбить. Бомбили в основном железную дорогу и какие-то предприятия на окраине. В Куйбышевском парке построили бомбоубежище, а в доме из жильцов была организована  дружина, которая
должна была дежурить во время бомбежек. Дружинником был и мой дедушка.
Одной из задач дружины была поимка сигнальщиков, которые ракетами указывали немецким летчикам цели для бомбежки. Со временем интенсивность бомбежек нарастала, и в один из дней немцы сбросили листовки с таким текстом:  «Не бойтесь Балашовские матрешки, в Балашове не будет бомбежки», а с наступлением темноты город подвергся жесточайшему воздушному налету. С сигналом воздушной тревоги люди побежали в бомбоубежище. Из-за образовавшейся в коридоре толчеи и давки в дверях мама нас не выпустила из комнаты, а потом
было уже поздно – бомбы рвались в Куйбышевском парке, все стекла из окон вылетели, был настоящий ад. Мы по маминому требованию выползли из комнаты и сидели в коридоре у стены рядам с выходом. На улице было светло от
запускаемых из Куйбышевского парка ракет. В коридоре кроме нас было еще достаточно много людей. Вдруг раздался душераздирающий вопль и крик: «Я убита!» Мама бросилась к опускающейся на пол женщине, зажимающей лицо
красными от крови руками. Оторвав руки женщины от лица, мама увидала глубокий порез на лбу - кусок стекла рассек кожу.
Налет продолжался не долго, но результат его был ужасающим – бомба прямым
попаданием угодила в бомбоубежище - одна бомба убила большую часть жильцов нашего дома. Мама  решила уехать из Балашова к тете Соне - дедушкиной старшей дочери, проживавшей в эвакуации в маленьком поселке Удмуртской АССР. Там
и пошел я в свой первый класс.

   Картинка шестая. В тайге уральской, в маленьком поселке

  - - - -Вот площадь привокзальная с базаром…
          Дорога в гору…Там и сельсовет
          И школа, где провел я пару лет-
          Практически потратил время даром
          Хотя как знать…Я приобрел друзей
          И по тайге ходил, как по своей квартире
          Она казалась мне огромным миром
          А мир мне виделся тайгой моей…
          А дальше спуск к воротам леспромхоза
          Он – наш кормилец, он – земная ось
          И что бы с кем в поселке не стряслось –
          Идут туда решать свои вопросы…
          Совсем рукой подать на холмике погост
          Здесь дедушка мой милый похоронен
          Он для меня велик был, но и прост
          Моя душа о нем поныне стонет…

         Картинка из давно минувших дней
         Передо мною в памяти моей.
 

Тетя Соня снимала половину полуподвального помещения в большом доме.
Вторую половину хозяин сдал нам. Мама устроилась на работу в леспромхоз.
В моем классе было учеников семь-восемь, не более. Двум – трем ученикам
учительница преподавала на удмуртском языке, остальным она же по-русски.
Весь первый год мы на газете, так как другой бумаги не было, учились рисовать
палочки перпендикулярные и с наклоном. Не помню, научился ли я рисовать палочки, но некоторые знания удмуртского языка я приобрел: вай нянь - дай хлеб, вай пурт - дай нож, вай чичинэ - переводить не буду,  тоно чибер, моно чибер- вай
чупаско - ты красивая, я красивый, давай будем целоваться и тому подобное А уж местного русского фольклора я в первом классе усвоил столько, что и по сей день диву даюсь. Из песни, как говорится, слова не выбросишь, так что прошу прошения за лексику
Шел я лесом – видел беса
Бес картошечку варил
На х…котелок повесил,
А из ж…дым валил

Как у моего милого
Рубашка кашемирова
А штанишки тиковы
За опушкой вошки пикали

Как у нашего колодца
Две п…стали бороться
П…а  п…у  п…нула
П…а ножки протянула

Как у наших у ворот
Нищие дерутся
Нищий нищую за виски
Твою мать, отдай куски

И еще множество подобных частушек и песен усвоил я в первом классе, так что не потратил я время даром.
Все это время мы тяжело голодали, особенно зимой 1943года. Мне казалось, что человек никогда не бывает сытым, что голод это нормальное состояние человека.
Хлеб, который мы получали на карточки по 250 граммов на человека, состоял из шелухи, получаемой при обмолоте злаков, из него повсеместно торчали ости. Весной и летом мы пекли лепешки из липового листа, съели всю крапиву в округе, ели какие-то корешки, а когда пошли ягоды и грибы, стало немного легче. Но заболел дедушка. Он ни на что не жаловался, но таял на глазах – побледнел, пожелтел, потом ослеп. Он говорил, что не боится умереть, но хотел бы дожить до освобождения Киева и быть похороненным там. К сожалению, его желанию не суждено было сбыться.
Неожиданно приехал папа, его госпиталь располагался то ли на тракторном заводе, то ли в районе тракторного завода в Сталинграде, там он был ранен, контужен, награжден какой-то наградой и отпуском. Так он оказался у нас, но дедушки к этому времени уже не было. Увидав, как мы живем, папа очень расстроился. Он
говорил, что семьи людей, сражающихся на фронте, не должны жить в скотских условиях и умирать с голоду. На следующий день мы переехали в отдельный дом, принадлежавший какому-то дезертиру, уклонившемуся от призыва и находящемуся в бегах, нам привезли несколько мешков картошки, брюквы и еще какую-то снедь, а главное – в погребе мы нашли огромную бочку квашеной капусты, так что наша семья и семья тети Сони ожили. Папа пробыл дома всего три дня. Он рассказал маме, что когда ехал к нам, в Москве было очень сложно взять билет – офицеры высоких званий ждали в воинскую кассу по два дня, он уже подумывал, не вернуться ли назад на фронт, так как боялся не успеть в положенный ему срок, но помог случай. Во время пересмены из билетной кассы вышел хромающий мужчина и пошел к выходу вдоль очереди. Папа машинально посмотрел на него, но мужчина вдруг остановился, постоял, всматриваясь в него, а потом спросил:
-Не вы ли вывозили госпиталь из Белой Церкви в 1941г, когда немцы уже были в городе?
- Было такое, - ответил папа,- а Вы, что, были среди раненых?
-И среди раненых был,- сказал мужчина,- и рядом с Вами у заднего борта машины бал, когда Вы приказали стрелять залпом по Вашей команде по увязавшимся за
машиной немецким мотоциклистам. Вы тогда нам жизнь спасли. Идемте, я Вам билет дам,- сказал мужчина.
Прожили мы в новом доме не долго - до весны 1944года. Мама списалась со своей
младшей сестрой Дорой, находившейся в эвакуации и собиравшейся возвращаться в освобожденный от немцев город Житомир, и решила ехать в Житомир тоже.