В шаге от края. Главы 16, 17

16. ГОСТЬ

Да, мне было паршиво. А что вы думали? Бутылка водки для хрупкой девушки – почти смертельная доза. А если учитывать, что в желудке у неё почти ничего не было, можете умножить эту дозу на два.

В общем, из комы я вышла где-то к раннему утру. Желудок отказывался принимать пищу, отторгая всё, что я в него пыталась спустить. Терпеть он соглашался только кефир, и на нём я исключительно и дотянула до девяти утра. А что было в девять? В девять я пошла на работу. Впрочем, я не была уверена, что сегодня был именно тот день.

Однако всё было правильно, чувство времени меня не подвело. Лана, только что после душа, сушила волосы феном и была в настроении плотно позавтракать. Была гора немытой посуды, грязное бельё, полное ведро мусора и пустой холодильник – в общем, масса работы.

 – Мы с Орлом подмели всё, что ты приготовила, – сказала Лана. – Уж извини, такие мы обжоры.

Я не жаловалась. Это была моя работа, и я принялась её делать, преодолевая мерзкое самочувствие и большое желание забиться в угол и свернуться там в позе эмбриона. Постепенно, делая привычные домашние дела, я забылась и перестала о чём-либо думать.

Через час загруженная стиральная машина работала, чистая посуда стояла по полочкам, холодильник был полон, а на столе стоял завтрак – придраться было не к чему. Лана и не придиралась, она с большим аппетитом принялась за еду, а вид у неё был отдохнувший и безмятежный. И это притом, что в её квартире умер человек! Я поражалась её спокойствию.

Я мыла посуду после завтрака, а Лана углубилась в чтение толстой серьёзной газеты, закинув ноги на кухонный стол и не выпуская из зубов тонкую сигару. За чтением её рот приоткрылся, и лицо приобрело то чудное выражение, которое делало её похожей на слабоумную. Босые ступни Ланы, конечно, не были тем, чему полагалось находиться на столе, но я уже не решалась делать кому-либо замечания по поводу манер, а уж тем более, хозяйке квартиры. В самом деле, кто я такая? Приходящая домработница, которая, к тому же, натворила дел в отсутствие хозяйки.

 – Лида, ну, как ты себя чувствуешь? – послышалось из-за газеты.

 – Паршиво. – Я вытерла тарелку и поставила в шкафчик.

Газета зашуршала, из-за неё показалось лицо Ланы.

 – Занимаешься мазохизмом? Брось, он того не стоит.

 – Я вчера ходила в церковь. – Я ополоснула мойку, отжала губку и вытерла руки о полотенце.

 – Грехи замаливала? Ну-ну. – Лана с шуршанием перевернула страницу.

Я села к столу, зажав руки между коленями. В молчании прошла минута, потом Лана свернула газету и бросила на стол.

 – Легче стало? – спросила она.

Я покачала головой.

 – Мне было очень тяжело, очень плохо… Как будто все эти святые на иконах видели мою душу насквозь и осуждали меня. Я хотела заказать заупокойную службу по Рудольфу, но мне сказали, что нельзя, потому что он не был похоронен по православному обряду. Вы не знаете, он был православный?

 – Я в такие детали не вдавалась, – ответила Лана, стряхивая пепел. – Но креста он не носил. Может, вообще не был верующим.

 – А вы? Вы верите в Бога? – спросила я.

Лана усмехнулась.

 – Может быть, он и есть, только ему плевать на людей. А церкви и попы – всё это пустое, в этом уже давно нет ничего настоящего. Бессмысленный культ, придуманный людьми. А вообще, мне кажется, люди придумали Бога, чтобы при случае валить всё на него. Стихийное бедствие – Бог наказал. Война, теракты – тоже его рук дело. Болезнь – и это божья кара. Удобно, нечего сказать. – Лана снова раскрыла газету. – Брось, Лидочка, не парься. По моему мнению, ты не грех совершила, а избавила общество от никчёмного прожигателя жизни, мерзавца и эгоиста. Кроме того, ты защищалась. Хватит себя изводить.

Не могу сказать, что слова Ланы меня совершенно убедили, более того – ещё сильнее смутили. Сегодня она осталась дома, не утруждая себя даже одеться: так и сидела в халате, уставившись на экран телевизора невидящим взглядом. Возле неё стояла бутылка виски, и Лана то и дело опрокидывала в себя порцию, но, казалось, не пьянела, только взгляд становился всё более отрешённым. (Лично меня от одного вида виски начинало тошнить. Ещё бы – после вчерашнего!) Когда я подошла к ней с вопросом, готовить ли обед, она, на миг задержав стакан у губ, бросила лишь:

 – Не нужно, не заморачивайся. – После чего она опрокинула в себя очередную порцию.

Ну, не нужно так не нужно, хозяин – барин. У меня и самой были нелады с аппетитом, да и коленки ещё слегка подрагивали, а в голове шумело, так что позволение не заморачиваться с обедом было принято мной едва ли не с благодарностью.

Неподвижное сидение Ланы перед экраном в компании бутылки виски было прервано приходом какого-то типа в дорогом костюме, представившегося начальником службы безопасности некого Арсения Павловича С***ского. С порога окинув квартиру профессионально цепким взглядом, он вдавил весом своего накачанного терминаторовского тела податливую мягкость дивана и учтиво обратился к хозяйке:

 – Я хотел бы задать несколько вопросов по поводу сына Арсения Павловича, Рудольфа.

Сердце ухнуло в холодную бездну ужаса: вот и вычислили по номеру телефона... Или ещё нет? Так, тихо, спокойно, без паники, сказала я себе. Бери пример с Ланы: та и бровью не повела. Лениво потянувшись за подружкой-бутылкой, она проговорила устало:

 – Без понятия, где он сейчас... Мы с ним вообще, похоже, разбежались. – Вопросительно глянув на гостя, предложила: – Выпить не желаете?

Гость вежливо улыбнулся. Глаза его при этом в улыбке не участвовали.

 – Благодарю, но я за рулём. А вот от чашечки чая не отказался бы.

 – Лида...

Я ждала этого с содроганием. Пролепетав: «Сейчас!» – я принялась заваривать для гостя чай. Будь он проклят... Будь всё трижды проклято. Рассыпав заварку и ошпарив руку, я всё-таки с грехом пополам заварила этот разнесчастный чай, собрала на поднос всё, что полагалось для чаепития и понесла его в комнату.

Лана расслабленно потягивала виски, не потрудившись даже одеться по случаю визита начальника службы безопасности некого Арсения Павловича (никогда не слышала о таком, но, видимо, не самый последний человек в городе). Она не удостоила меня даже взгляда, когда я вошла с чаем, не напряглась даже тогда, когда злосчастный поднос задрожал у меня в руках.

 – Ваш... гм, ваш чай.

 – Спасибо.

Пипец, я сейчас спалюсь... Если уже не спалилась. Он заметил. Наверно, на мне сейчас лица нет.

 – А Лида у нас – кто? – обдал меня тридцатиградусной стужей негромкий, вежливо-сдержанный голос.

 – Моя домработница, – ответила за меня Лана. И добавила небрежно, уже мне: – Спасибо, Лидочка, можешь идти.

 – Гм, если позволите, у меня и к ней будет пара вопросов, – сказал гость.

 – Она не в курсе. – Лана с бульканьем плеснула себе виски и отхлебнула большой глоток, почти не поморщившись. – Она у меня работает не так давно, да и о своих личных делах я её не информирую.

 – А вот мы сейчас у неё и спросим, – проговорил гость ласково, доставая из кармана фотографию. – Лидочка, вот этого человека видели?

Разумеется, на фото был Рудольф. Я мотнула головой: голос куда-то пропал.

 – Говорю же, она не в курсе. Чай пейте, остынет. – Лана одним духом допила виски и со стуком поставила пустой стакан на столик.

 – Ну и что ж, что остынет, я не люблю слишком горячий, – улыбнулся гость, пряча фото. – Значит, никто ничего не видел, не слышал, не в курсе... Ясненько.

 – А что случилось-то? – спросила Лана. Взгляд её стал мутным и тяжёлым, губы приоткрылись, придав её лицу хорошо знакомое мне чудаковатое выражение.

Гость аккуратно взял чашку, отхлебнул, причмокнул.

 – Пропал куда-то, знаете ли. Отец места себе не находит.

 – Он что, маленький? – усмехнулась Лана. – Взрослый мужик, мало ли где мог зависнуть...

 – Да... Но все места, где он, как вы говорите, мог зависнуть, мы уже проверили. Нигде его нет, и никто, также, как и вы, ничего не видел и не слышал. – Гость снова отхлебнул чая, поставил чашку на блюдце и пронзил меня таким взглядом, что вся кровь с шумом отхлынула от моей головы, а в глазах потемнело.

 – Ну, – Лана развела руками. – Ничем не можем помочь.

 – Когда последний раз вы его видели?

 – Не помню точно... Давно. И, если честно, больше не хочется.

 – А что так?

 – Ну, это уже моё личное дело... Вы вообще-то, не из милиции, чтобы устраивать тут допросы... Скажите спасибо, что вообще вас впустила и разговариваю с вами.

Гость поднялся.

 – Ну что ж, спасибо и на этом. Благодарю за чай. – И снова леденящий душу взгляд в мою сторону.

Чёрт, спалилась...


17. ПОМЕЧЕННЫЕ СМЕРТЬЮ

Вам когда-нибудь доводилось ждать, вслушиваясь в каждый шорох на лестничной клетке, вздрагивая от звука приближающихся к вашей двери шагов и расслабляясь только после того, как они стихнут? Если да, то вы можете себе представить, как мерзко и тягостно я себя чувствовала весь следующий день. Лана дала мне выходной и велела не высовываться. Притаившись в своей квартире, как мышь, я ждала... Сама не знаю, чего.

Внутренний прокурор добавлял мне мучений, твердя: убила, убила. Я уже начинала ему верить, но потом встряхивала головой: да нет же! Это была самооборона. Он домогался меня, ещё немного – и изнасиловал бы. Я была склонна верить Орлу, который сказал, что смертельным был удар об угол столика, а не мой удар бутылкой. Хотя, если бы не было удара бутылкой, не последовал бы и тот, роковой удар... Но и первого не было бы, если бы этот пьяный козёл не распустил руки сам.

Кто они – Лана и Орёл? Почему они не позволили всему этому разрешиться законным путём, почему предпочли избавиться от тела, как будто это было преднамеренное убийство? Этот вопрос всё сильнее не давал мне покоя. Кажется, я здорово влипла, приняв предложение Ланы работать у неё... Идиотка! Нет, наверно только я с моими куриными мозгами могла так влипнуть. Теперь ругать себя за опрометчивость и неосторожность было слишком поздно: последствия уже наступили, и какие последствия!.. И что теперь прикажете мне делать?..

А&$енно, как сказал бы сосед Миша. Но ему я ничего не могла рассказать. Какое там!..

Весь день я ждала, но ничего не случилось. Никто не позвонил, не пришёл за мной, и я легла спать... Но сон, конечно же, не шёл ко мне. Задремать удалось только под утро, снилась какая-то чушь – жуткие обрывки всего, что происходило со мной. Из тягостного болота сновидений меня вытащил звук будильника.

Ещё одно мерзкое пробуждение. Голова гудела и весила больше, чем всё остальное тело, во рту стоял отвратительный дух, от слабости хотелось упасть и никогда не вставать. Выходной кончился, нужно было идти на работу – к Лане. Я уже сама не знала, рада я этому или нет. С одной стороны, как ни странно, рядом с ней я чувствовала себя в большей безопасности, чем одна, а с другой... От неё самой веяло какой-то смутной опасностью. С Орлом – та же штука. От взгляда его спокойных, холодных глаз крупного хищника бежал холодок вдоль позвоночника, и вместе с тем присутствовало чувство защищённости – очень странное, необъяснимое сочетание.

Поёживаясь от осеннего утреннего холода, я выбежала на улицу. До остановки было рукой подать, но дойти до неё этим утром мне было не суждено.



...Вкус крови во рту. Кажется, в теле не осталось ни одной целой косточки: всё болело, как одна сплошная открытая рана.

 – Значит, сука, не понимаешь по-хорошему. Что ж, будем по-плохому.

«По-плохому» – это когда от звука голосов, от вибрирующей в них ненависти голова готова взорваться, а в носу хлюпают кровавые сопли, смешиваясь на лице с едкими потоками слёз. В запястья врезался металл наручников, кисти рук онемели и почти не чувствовались. Боль – единственная реальность.

 – Говори, овца!!! Что с Рудиком, где он?!

Частокол из ног окружал меня, то одна, то другая периодически наносила мне удар. Если пять минут назад я ещё могла корчиться и извиваться, то теперь только вздрагивала.

 – Так, ребят, перекур...

Шарканье ног об мою душу, растерзанную и униженную до состояния коврика. Холод бетонного пола, тусклый свет и запах сырости. Подвал? Трубы... Кошачья моча.

 – Ну, будем говорить?

Они вернулись, чтобы снова истязать меня. Потоки мата, ледяной шквал ненависти, презрения и безжалостности.

 – Я ничего не знаю...

 – Слышали мы это уже сто раз!

Удар за ударом. Плевок за плевком. Чьи-то злые пальцы больно впились в мои волосы и задрали мне вверх голову, чуть ли не отрывая её от тела.

 – Суки, больно!..

 – Больно тебе, да? Да?! А Рудику тоже было больно?!

Плавая в холодной жиже из мата, ненависти, боли и безысходности, я уже перестала видеть свет. Глаза застилал мрак с красными сполохами боли. Мне уже было плевать...Вскоре и боль притупилась. Только голова гудела от их злобы.

 – А может, она и правда не знает, шеф?

 – Врёт... Знает. Должна знать. Егор видел, как она очковать начала... Поднос чуть не выронила, сука.

Тот, кого назвали шефом, склонился надо мной. Холеный дядя, «папик». Седой. Кашне. Одеколон. Туфли. Стрелки на брюках. Боже, какие идеально наведённые, полные ненависти ко мне стрелки!..

 – Ладно... Тебе, похоже, жить надоело. А как насчёт чужой жизни, а?

Чужой? – ёкнуло, хотя мне казалось, что во мне уже и ёкать-то нечему: всё отбито. Чьей? Ланы, Орла?

 – Михаил Александрович Звонарёв, 1980 года рождения, проживает...

Домашний адрес, место работы, телефоны – всё это железной цепью протягивалось сквозь моё размягчённое, как отбивная, нутро. Сосед Миша.

 – Гады... Вы его не тронете.

 – А-а, вот мы как запели! Что, хахаль твой?

 – Не вашего ума...

Новый удар почти не отозвался болью. Холодная ненависть дохнула в лицо:

 – Говори всё, что знаешь, или твоему хахалю придёт каюк! Себя не жалко – его пожалей!

 – Да пошли вы...

Нет, бить меня уже бесполезно. Я так ничего не скажу – только сознание потеряю, а это отнюдь не способствует разговорчивости.

 – Или говоришь, или ребята едут по названному адресу, – жёстко хлестнул «папик», не оставляя мне выбора.

 – Я его убила.

От слов, которые сползли, как подтаявшее желе, с моих опухших губ, пропитанное злобой и вонью кошачьей мочи пространство затихло.

 – Повтори, что ты сказала.

Я выплюнула добавочную порцию подтаявшего желе:

 – Я-ЕГО-УБИЛА. Что непонятного?

Наэлектризованное злобой пространство взвилось вихрем, подхватило меня и стало колотить затылком о пол, трепать и швырять, гремя:

 – ЧТО ТЫ СКАЗАЛА, ГАДИНА??? КАК ТЫ ПОСМЕЛА, СУКА НЕДО**НАЯ??? Я ТЕБЯ ЩАС УРОЮ, НА КУСКИ ПОРВУ, КИШКИ НА ШЕЮ НАМОТАЮ!!!

 – Тихо, тихо, шеф... Сами не марайтесь. – Частокол из ног отгородил от меня разбушевавшегося шефа.

 – Гадина... гадина... Тварь... проклятая...

Он отступил, но я слышала его тяжёлое, свистящее дыхание. Астматик или сердечник. Ему заботливо подносили ко рту таблетки, он ловил их трясущимися губами.

 – Тихо, Арсений Палыч, вам нельзя...

 – Тварь... – свистел он, как прохудившаяся гармонь.

Мои губы сплюнули остатки желе:

 – Он сам ко мне полез... насиловать. За что получил бутылкой по черепу. Упал и ударился об столик. Это была самооборона.

Рачьи глаза вытаращились на меня с багрового лица.

 – Что... что эта тварь... несёт?.. Размазать... Кишки выпустить!..

 – Сначала надо проверить информацию, шеф. Убрать её мы всегда успеем.

Дальнейшее было бы делом техники – и проверка моих слов, и моя ликвидация. Помешало именно оно – «бы», раздавшись негромкими хлопками в полутёмном помещении. Три или четыре «бы» хлопнули и вспыхнули, оставив на лбах следы в виде круглых тёмных дырок. Частокол из ног поредел: из перпендикулярного мне положения они перешли в параллельное. Мутный, остекленевший взгляд, приоткрытые губы – да, это было то самое придурковатое выражение, сейчас совершенно противоречившее чётким и быстрым движениям. Она стреляла с двух рук, практически не глядя, и попадала точно между глаз: один выстрел – один труп. Никто не успел сделать ответного выстрела; максимум, что они успели – лишь достать оружие.

Рачьи глаза ещё моргали, их обладатель остался единственным, кто стоял на ногах – кроме неё, конечно. Он давился ещё не рассосавшейся во рту таблеткой, а Лана смотрела на него, держа пистолеты глушителями вниз.

 – Ты... кто?

Одна рука с пистолетом поднялась.

 – Привет тебе из ада. От Олега Негоды.

Последнее «бы» с сухим хлопком пометило шефа между глаз своей смертельной меткой, и он тоже перешёл в горизонтальное положение, став равным всем, кто был до него. Он лежал, изумлённо уставившись в потолок, с прилипшей к языку таблеткой.

Наверно, такое бывает только в кино: гора трупов и одна женщина с двумя пистолетами. Могло ли быть такое в реальности? Не знаю. Я уже не понимала, где явь, а где сон; может быть, женщина в чёрном была моим бредом? Может быть, мне чудилось, как она, уронив оба пистолета, обвела взглядом тела, помеченные смертью между глаз, и увидела меня – единственную, не помеченную круглым знаком? Её губы вздрогнули, и с них слетело:

 – Олеся...

Не знаю, кого она видела, произнося это имя, но, наверно, не меня. Тем не менее, перешагивая через трупы, она подошла ко мне, опустилась на колени и бережно приподняла мне голову.

 – Олесенька...

В её затуманенном взгляде проступила нежность и боль, пальцы щекотно ворошили мои волосы, а через тела уже перешагивал Орёл, на ходу убирая не понадобившееся ему оружие. Присвистнув, он усмехнулся:

 – Качественная работа. Впрочем, кто б сомневался. – Остановившись возле шефа, он проговорил: – Мать твою, какого зверя завалили! А таблеточка-то уже не поможет, мда...

Секунда – и он склонился надо мной, открывая наручники.

 – Ну, как наша девочка? Цела?

 – Олеся, – в третий раз пробормотала Лана.

Орёл бросил на неё внимательный взгляд. Дотронувшись до её плеча, он сказал:

 – Это же Лида. Не узнаёшь?

Теперь в глазах Ланы отразилось недоумение.

 – Лида?

 – Ну да. Она самая. Ну-ка, подвинься, надо её осмотреть.

Он ощупывал меня с ног до головы, спрашивая: «Здесь больно? Нет? А здесь?» Подняв меня на руки, он кивнул Лане:

 – Всё, пошли.


окончание http://www.proza.ru/2010/04/25/22