Иван дорожный сын

     Давным-давно, когда еще зимы не были такими холодными, а лето таким
  жарким и засушливым, в одной деревне жил помещик со своею женою.
  Того помещика звали Клим. А деревенские мальчишки дразнили его,
  выкрикивая: "Клим - масленый блин. Лежит и зевает, редко сыт бывает!"
     Роста был он небольшого, ленив, толст и очень жаден. Поговаривали
  на деревне, что все то время, когда он не спит, что-то жует. А, между
  тем, работники, работавшие у него во дворе, жили  впроголодь. Даже
  нищие обходили его двор, с высоким забором, не решаясь просить у хо-
  зяина милостыню.
     Проснувшись поутру, Клим толкал в бок свою жену и та соскакивала
  с постели, как ужаленная.
     - Проспала! Проспала! Нечистый, язви его, попутал... - Натягивала
  суетливо через голову широкий подол юбки, сокрушенно бормоча. - Спят,
  как есть спят. Эх, работнички на мою голову... Пока не подымешь, са-
  ми не встанут...
     Отворив окно, высовывалась в него, ежась от утренней прохлады и
  вертела головой на длинной гусиной шее, высматривая с высоты весь
  двор. Цепкие ее глаза примечали все, что не успели сделать дворовые
  работники вчера, что нужно сделать сегодня и что наметила она сде-
  лать завтра и через неделю. Раньше петуха ее сварливый, скрипучий,
  переходящий на истошный визг, голос, будил кухарку и ее мужа-скотни-
  ка, которые жили в каморке с маленьким, подслеповатым оконцем, рядом
  с коровником. Их сынок сонно таращил глаза на светлеющее окно, ско-
  рбно вздыхал и натягивал латаное одеяло на голову, чтоб хоть на
  несколько минут отгородиться от хозяйки Варвары. На ум ему пришла,
  в эту минуту, дразнилка, которую всегда повторяли, заслышав Варварин
  голос, дворовые дети. "Нет хуже твари, чем наша Варвара!"
     Сухая и длинная, широкими мужскими шагами, с утра до вечера, меряла
  она просторный двор, не давая ни минуты отдыха своим работникам.
  Усмотрев в ком-нибудь леность или медлительность, стегала их хво-
  ростиной по чем попадя, при этом, противным, скрипучим голосом, бранила
  всех и вся, призывая на их головы проклятия и угрозы. Даже злая цеп-
  ная собака, завидя ее, поджав хвост, пряталась в конуру. Ее боялись
  все, кроме мужа. А он, поев вчерашнего пирога, поворачивался на другой
  бок и посвистывал носом до тех пор, пока кухарка не звала его завт-
  ракать.
     Потягиваясь и протирая глаза, он свешивал с постели толстые, корот-
  кие ноги и нашарив ими пустой таз, бряцал им, что означало для ма-
  льчишки, стоящего за дверью, что пора нести воду хозяину для умывания.
  Не вставая с постели, зевая и что-то бормоча, он складывал чашечкой
  пухлые ладони и вытягивал руки перед собой. Мальчонка подставлял
  под них таз и сливал воду.
     Кое-как прополоскав глаза, не торопясь вытирал лицо, протянутым ма-
  льцом полотенцем, поддернув подштанники, одернув нательную рубаху,
  шлепая босыми ногами, направлялся он в другую комнату и садился на
  широкую лавку за стол. Все еще зевая и равнодушно поглядывая по сто-
  ронам, теребил рукой большую деревянную ложку, поглядывая на дверь кух-
  ни. Оттуда доносился ворчливый голос Варвары, побрякивание посуды,
  плеск воды и шарканье торопливых ног. Наконец в дверях показалась
  Варвара с графином вина в руках и двумя рюмками. А сзади кухарка
  несла большую миску, исходящего паром, борща.
     Хозяин, завидя графинчик, оживился. Глаза его масленно заблестели.
  Выпив большую граненную рюмку вина, он крякнув, принялся хлебать, по-
  утиному вытягивая толстые губы и захватывая ими половину ухватистой
  ложки.
     Варвара сидела напротив него и часто черпая ложкой, вполовину ме-
  ньше Климовой, из той же миски. Длинные, худые руки, беспокойно шарили
  по столу, что-то поправляли, что-то передвигали с места на место. Не-
  покрытый стол, чисто выскобленный, но столешня, от долгого пользования,
  была потресканная и неровная. К тому же, одна из ножек, была чуть ко-
  роче и стол, от бесконечного ерзанья Варвары, покачивался. Борщ вып-
  лескивался через край и поблескивающая влага текла тоненьким ру-
  чейком по столу, прокладывая себе путь меж неровностями столешницы.
     Чем меньше в миске оставалось борща, тем больше оживлялся хозяин.
  Он все чаще поглядывал на дверь кухни и все чаще поскрёбывала лож-
  ка по дну миски. Варвара же, между торопливых ложек, успевала рас-
  сказать все дворовые и деревенские новости, непременно кого-то за
  что-то ругая и грозясь, потрясала сухим кулаком над головой.
     Кухарка убрала пустую миску. Протерла стол и на то же место, поста-
  вила полное блюдо вареной картошки, обсыпанной жареным луком и укро-
  пом. На самой верхушке картофельной горки красовалась половина жа-
  реног гуся, разрезанного вдоль тушки. Варвара быстрым взглядом огля-
  дела яство, выхватила гуся и оторвала лоснящуюся ножку. Открыв рот,
  намереваясь вонзить свои частые, острые зубы в истекающее жиром мясо,
  но, получив звонкий щелчок по лбу, деревянной увесистой ложкой мужа,
  выронила ножку. Она тут же перешла в пухлую руку Клима. Варваре же
  пришлось довольствоваться крылышком. Ничуть не обидевшись на мужнино
  обращение, видимо такие щелчки были обычным атрибутом трапезы, она
  по-прежнему тараторила без умолку, строя планы на будущее.
     Клим сидел молча. Только шумное чавканье выдавало его присутствие
  за столом. Но, между тем, он внимательно слушал Варварину болтовню.
  Выскребая оставшуюся картошку, кряхтя и вздыхая, будто делая последние
  шаги утомительного подъема, на крутую гору, он, сквозь вздохи, отдавал
  жене немногословные распоряжения. Варвара не во всем соглашалась
  с мнением мужа, пробовала возражать, но получив, той же ложкой, новый
  щелчок, выскочила из-за стола и скрылась за дверью. Потирая, выпач-
  канный картошкой, покрасневший лоб, как разъяренная собака неслась по
  двору, чтоб на ком-нибудь сорвать свою злость.
      Хозяйство было большое и работы было много. Но скупые хозяева,
  не желая тратиться на оплату работникам, все больше и больше загру-
  жали их работой. При этом ежечасно упрекая их в лености и непос-
  лушании. Кормили плохо и то второпях. К вечеру, еле передвигая ноги,
  от непосильной работы, они часто оставались без ужина. Придравшись к
  чему-нибудь, Варвара прогоняла их прочь с глаз, забыв покормить. Изо дня
  в день, тяжёлая работа изматывала людей. Люди часто болели и умирали.
  Варвара, заслышав, что кто-то умер, только еще больше злилась.
     - Хилый народец пошел, - жаловалась она мужу. - Вчерась скотник
  помер. Кухарка весь день выла по мужу. Щи пересолила. Я ее кочергой
  и отходила. Сегодня печь не топлена. Говорят, - слегла зараза. Вон,
  сынок ихний, сопли размазывает за дверью. Ивашка! Где ты там?! -
  кликнула Варвара сенного мальчонку. - Мать- то где? Будет ей выле-
  живать бока! Работа ждет. Живо мне, сбегай за нею!
     Мальчик стоял на месте, опустивши голову и тихо плакал. Худенькие
  плечики его судорожно вздрагивали.
     - Ну, чего стоишь, как вкопанный? Или примерз к полу? Так я тебя
  живо хворостиной огрею!..
     Она схватила хворостину и стеганула его по спине. Мальчик вздрог-
  нул от боли и, сквозь слезы, заплетающимся языком, пролепетал:
     - Помирает мамка. Вы, вчерась, ей голову рассекли кочергой и горя-
  чими щами облили. И - и-и...
     - Цыц, сопля зеленая! Сама она запнулась! Вот работнички, - жалост-
  ливо обратилась она к мужу, - хозяев голодом морят. Без завтрака ос-
  тавили. Помирать наладилась. Ишь, злыдни гнилобокие! Уж и не тронь
  их, сразу на тот свет норовят!..
     И она помахала кому-то кулаком, глядя в окно. Потом, отворив окно,
  перегнулась через подоконник, велела девчонке, подметавшей двор, принес-
  ти из кладовой шмат сала. Вспомнив, что ключи у нее на поясе, сама
  ринулась за дверь. По дороге кому-то велела вздуть самовар, бранила
  всех, кто попадался ей на пути. В сердцах пнула ногой кошку, огрела
  чем-то собаку и разъяренная, с горящими глазами, вернулась в дом. С
  размаху села на лавку, стукнула сухим кулаком по столу и напустилась
  на мужа.
     - Весь дом на мне держится! А ты, любезный муженек, все сидишь! Все
  жиреешь! Совсем порядку не стало!.. Эх, говорили мне люди: не ходи
  замуж за этого куцехвостого коротышку... Ни ладу, ни складу в нем...
     Тут она осеклась на полуслове. Глиняная кружка, запущенная в нее
  мужем, больно стукнула в плечо и срекошетив, отскочила в сторону, раз-
  бив стекло, вылетела в окно, распугав гуляющих там кур. Потирая плечо,
  Варвара тут же заверещала на девку, принесшую самовар. А еще через ми-
  нуту они с мужем ели сало с хлебом и пили чай с вчерашними блинами.
  Только мальчик, все так же, тихо плакал за дверью.
     Позавтракав, Варвара вышла в сени и увидев, что мальчик все еще пла-
  чет, разъярилась пуще прежнего. И чтоб отослать его с глаз долой, ве-
  лела ему тот час бежать в соседнюю деревню с письмом соседу-помещику.
  Дворовая девка, жалея мальца, сунула ему в руки краюшку хлеба. По доро-
  ге, по тропинкам, на прямик, бежал он, что было сил, в соседнюю деревню.
  Но путь был не близкий и голодный мальчик скоро выбился из сил. Сой-
  дя на обочину, присел отдохнуть. Отломив кусочек хлеба, кинул его в рот.
  Хлеб был сухим и черствым. Мальчик оглянулся: нет ли поблизости ру-
  чья, чтоб запить, царапающий горло, хлеб. Но воды не было. Зато в траве
  он увидел краснеющие ягоды. Насобирав их горсть и кидая по одной в
  рот, заторопился дорогой дальше.
     В соседнюю деревню мальчик добежал только после обеда. Отдав письмо
  дождавшись ответа, он отправился в обратный путь. По крошке, по крошке
  хлеб он доел. В деревне кормить чужого работника никто и не подумал.
  На краю деревни, у колодца он попил воды и вздохнув, зашагал дорогой
  в родное село. Подкатывала голодная тошнота. Надо бы поискать ягод
  на обочине дороги, но солнце было уже низко, а путь не близкий.
     Мальчик шел босиком по дороге. От усталости ноги его едва слуша-
  лись. Хотелось лечь прямо на обочине и уснуть. Пересиливая этот соб-
  лазн, он все шел и шел.
     Но случилось то, что случается со всеми уставшими в пути людьми.
  Дорожные камни, которых он и не замечал, когда шел в село, теперь, на
  обратном пути, будто сами подворачивались ему под ноги. Мальчик спо-
  тыкался. Босые ноги, исколотые и избитые, кровоточили, саднили нестер-
  пимой болью. Слезы сами наворачивались на глаза, застилая свет Бо-
  жий маленькому путнику. Казалось, будто камни сами решили сыграть с
  ним злую шутку. Они выкатывались на дорогу, приподнимались на цыпоч-
  кии ударяли именно в сбитые пальцы. Запнувшись очередной раз,
  мальчик остановился и, поморщившись от боли, наклонился и подняв,
  больно ударивший его камень, отбросил его на обочину. При этом при-
  говаривая:
     - Вот тебе! Лежи теперь там и не мешай людям ходить!
     Теперь он внимательно смотрел на дорогу. Заметив камень, тотчас
  отбрасывал его в сторону. Он так увлекся, что забыл о боли, о том, что
  солнце зашло и стало темнеть. Что до села еще идти и идти. И что
  там ждет, не дождется ответа от соседа хозяйка Варвара.
     На небо выплыла луна. Мальчик благодарно помахал ей рукой и поп-
  росил ее освещать ему путь. Луна, и впрямь, будто услышала его просьбу,
  освещала дорогу. А мальчик все шел и шел вперед, не ленясь наклоняться
  и отбрасывать со своего пути камни.
     К хозяйским воротам он подошел поздно ночью. Постучал, но ему ник-
  то не открыл. Голодный и усталый, он сел на траву и не заметил, как сон
  свалил его. И проспал он до тех пор, пока пастух не открыл ворота, что-
  бы выгнать коров на луг. Мальчик открыл глаза и, вспомнив об ответном
  письме, заторопился к хозяйке.
     Варвара, завидя его, оглянулась, нет ли поблизости хворостины, чтоб
  угостить нерадивого работника. Но хворостины под рукой не оказалось.
  Тогда она ухватила его за ухо и истошно закричала:
     - Где ты шлялся до сих пор?!
     От боли мальчик вскрикнул и сквозь слезы залепетал:
     - Я шел, шел. А камни мешали идти. И я их отбрасывал с дороги.
     Варвара захлебнулась от ярости.
     - Так-то ты спешил с ответом? - зашипела она. - Я жду, жду его. А
  он камни с дороги собирает...
     - Эти камни мешают людям ходить. - Сквозь слезы, мальчик объяснял
  Варваре. Но она его не слушала, награждая тумаками. Выхватив из дро-
  жащих рук мальчика, письмо и, смерив его глазами, распорядилась: - Иди
  прочь со двора! Свезли на погост твоих родителей. Пыльная дорога,
  теперь твой дом и родня. Прочь! Прочь, со двора, Иван - Дорожный сын!
     И она, злобно захохотав, вытолкала его за ворота, с грохотом зад-
  винув засов.
     Мальчик растерянно огляделся по сторонам. Он забыл в эту минуту
  про мучивший его голод, про то, что ему негде теперь жить. И только
  тихо, одними губами, шептал:
     - Мамка! Тятька! Где вы? Как же я теперь буду жить без вас?
  Мама, мамочка!..
     Он медленно шел, не разбирая дороги, пока дорога сама не привела
  его на кладбище. Люди показали ему два свежих холмика и, пожалев си-
  роту, накормили его. Переночевав у кладбищенского сторожа, он, рано
  утром пошел путем-дорогою, куда глаза глядят.
     Спешить ему теперь было некуда. Он шел, привычно смотрел под ноги
  и отбрасывал с дороги камни на обочину. В ушах его все еще звучали
  Варварины слова: "Ты теперь Иван - Дорожный сын!"
     Мальчик остановился и впрямь поверив Варвариным словам, стал на
  колени в дорожную пыль и, глядя вдаль дороги, глазами затуманенными
  слезами, не помня себя, воскликнул:
     - Дороженька-матушка! Защити и помоги сыну своему! Некому мне
  больше помочь. Ты одна у меня!
     И вдруг, перед его затуманенным горем взором, поднялась лента
  дороги от земли и потерялся ее другой конец в заоблачной дали.
  Оттуда, с высоты небес, прозвучал громоподобный голос:
     - Я помогу тебе, сын мой! Но и ты помогай мне и дочерям моим -
  тропинкам полевым и лесным, горным тропкам и узеньким проселочным
  дорогам, наезженным, протоптанным человеком и зверем. Иди сын мой, я
  буду с тобой всегда!
     Лента дороги медленно легла на прежнее место и все стихло. Даже
  ветер и птицы не смели нарушить ту тишину. Мальчик, прижав руки к
  груди, все еще стоял на коленях и не мог понять: то ли ему это прис-
  нилось, то ли и впрямь все это с ним случилось.
     Опомнившись, он отошел в сторону и сел на обочине. Зрелые колосья
  наклонили головки и защекотали его шею. Он оглянулся и вспомнив, что
  сегодня ничего еще не ел, благодарно улыбнулся им. Он шелушил в ла-
  дошках зерно и кидал, и кидал его в рот. Красные ягоды придорожной
  земляники, сами просились ему в руки, кивая отяжелевшими головками.
  Насытившись, мальчик бодро зашагал дорогой дальше.
     Шел он полевой дорогой. Где-то, в небесной выси, пел жаворонок, в
  придорожной траве стрекотали кузнечики. Белые тучки-перышки куда-то
  торопились. А он шел, не спеша. Впервые в жизни, на него никто не кри-
  чал, не торопил и не угрожал. Он не знал, куда ведет его
  эта дорога и что ждет его впереди, но тихий ветерок покачивал усатые
  колосья ржи, голубыми глазками подмигивали ему васильки, по краю поля,
  редкие в степной шири, кусты приглашали отдохнуть. А родничок возве-
  щал о себе выросшей высокой ветлой. Ночевал он в копнах сена, с коса-
  рями. В костре, с такими же мальчишками, пасшими коней в ночном, пек
  картошку. Носил косарям воду, собирал хворост для костра, делал много
  другой мелкой работы, платой за которую была ласковая улыбка, доброе
  слово, горбушка хлеба, яблоко или кружка молока.
     Со временем, он стал примечать, что чем больше люди благодарили его
  за помощь, тем крепче становилось его тело. Его уже не пугала непо-
  года, длинные полевые дороги и тяжелый крестьянский труд. Но куда бы
  он ни шел, на плече его лежала лопата, а на ее черенке покачивался узе-
  лок с краюхой хлеба. На боку, за поясом, поблескивал топорик. А главной
  его заботой - была дорога. Он засыпал размытые дождевой водой участки
  дороги, вырубал загораживающие тропинку кусты, настилал мостки.
     Слава о добром, трудолюбивом пареньке, бежала впереди него. Люди
  ласково встречали его, кормили, поили квасом, молоком, а то и просто хо-
  лодной ключевой водой. Бывало, просили что-то помочь сделать, но чаще
  он сам присоединялся к строящим новый дом мужикам. А еще чаще он
  останавливался у покосившейся избенки или у давно не чищеного ко-
  лодца и принимался за дело. Вечером с поля возвращались хозяева и
  видели, что налажены ворота и у калитки свежевкопанный столбик, под-
  латанная крыша у стариков соседей. А в вычищенном колодце, чистая
  водица. Только нет уже того, кто проделал эту работу. Он на том краю
  деревни постукивает топориком у подгнившего мостка.
     Он не требовал платы. Окончив работу, шел дальше. На вопрос: "Кто
  он и откуда?" Отвечал. "Я - Иван. Дорожный сын". И только болью сжи-
  малось сердце, когда он видел детей, ласкаемых родителями. Он подзы-
  вал к себе, тащившуюся за ним, вот уже который день, бродячую собачонку,
  гладил ее и смотрел в ее грустные глаза.
     Люди любили, не по возрасту, проворного мальчишку. Видя на нем истре-
  павшуюся рубаху, одаривали его, не совсем новой, но еще крепкой одежонкой.
  А к осени и сапоги ему подарил старый сапожник.
     Но конечно же не все люди были добрыми и ласковыми. Встречались и
  лодыри, и выпивохи, которые рады были переложить работу на плечи прос-
  тодушного паренька, а потом спровадить его, даже не покормив и позабыв
  поблагодарить.
     А он старался не помнить зла. Ведь знал он это точно, что добрых
  людей куда больше. Кто-нибудь да поможет и покормит, хоть в сенях
  соломки постелет.

     Однажды шел он воскресным утром, еще и солнце не вставало, проселоч-
  ной дорогой. Впереди, из-за поворота, вышла женщина, несшая на спине вя-
  занку березовых веников. На изгибе обеих рук, тоже болтались небольшие
  вязанки веников, мешая ходьбе. От тяжести, женщина покачивалась, но,
  видно, торопилась на базар. Путь неблизкий и она отправилась в дорогу
  до солнца.
     Иван догнал женщину и предложил ей свою помощь. Торговка тут же
  передала ему тяжелую вязанку. Такая ноша была ему явно не по силам.
  Но женщина и не взглянула на него, а, как ни в чем не бывало, вышагивала
  впереди. Иногда она поворачивала голову и, через плечо взглянув на
  него, поторапливала.
     С каждым шагом вязанка становилась все тяжелее. Капли пота зали-
  вали глаза, но вытереть пот он не мог. Обеими руками он держал, впив-
  шуюся в плечо, веревку.
     Женщина была уже далеко впереди и нагнать ее у него уже не было
  сил. Тогда Иван, еле слышным шепотом, сказал:
     - Мать-Дороженька! Помоги мне догнать эту женщину.
     Вдруг он почувствовал, что то место, где он остановился, взбугри-
  лось. Этот холмик пошевелился и, неся его на себе, быстро стал на-
  гонять женщину. Но только Иван поравнялся с нею, как холмик под ногами
  будто растаял, и дорога стала обычной дорогой.
     Так повторялось несколько раз, пока, наконец, они не пришли на ба-
  зарную площадь. Торговка расположилась у края дороги. Разложила ро-
  вным рядом веники перед собой и стала вертеть головой, высматривая
  ранних покупателей. Иван сел поодаль прямо на землю, чтоб маленько
  отдохнуть. Женщина повернулась к нему спиной, будто никогда и не ви-
  дела этого паренька. От скуки, она достала с кармана широченной юбки
  горсть тыквенных зерен и стала щелкать их, сплевывая шелуху прямо
  перед собой.
     Ивану очень хотелось есть и он несмело попросил у нее горсть тык-
  венных зерен. Торговка продолжала сплевывать, будто бы не слыша его
  голоса. А когда он повторил свою просьбу второй раз, она повернулась
  к нему и в глазах ее заполыхали молнии.
     - Много вас тут шляется по базару. Всех не накормишь!
     - Тетушка, это же я вам помог принести эти веники! - изумленно про-
  лепетал паренек. - Разве ж вы меня не узнаете?
     - Свинья тебе тетушка! - взревела торговка. При этом она выдернула
  с веника пару прутиков и больно хлестнула ими Ивана.
     И тут случилось чудо. Веники ожили и перебирая прутиками, как
  ножками, побежали вдоль дороги. Те, которые скатывались на обочину,
  тут же превращались в кусты и зеленели живыми листочками, как будто
  они тут росли с весны. Торговка стояла, как вкопанная, с открытым
  ртом, не веря своим глазам. Когда она опомнилась, завопила истошным
  криком:
     - Мои, мои веники! Куда же вы, проклятущие? - И взглянув на Ивана,
  который теперь хохотал, пританцовывая и вытирая проступившие слезы
  рукавом. - Ах, это ты колдун проклятущий! Ловите его люди! Бейте
  его камнями!..
     Но люди, видать, знали эту торговку и весело подтрунивали над ее
  бедой. Тогда она сама подхватила увесистый камень и занесла вверх
  руку, чтоб запустить его в смеющегося Ивана. Но только она подняла
  камень над головой, как ноги ее отяжелели, рот перекосился, руки пе-
  рестали ей повиноваться. Камень, будто прирос к ее руке и, постепенно,
  все ее тело стало каменеть, превращаясь в статую. Люди покачали голо-
  вами и разошлись по своим делам. А торговка так и осталась стоять
  на краю базарной площади.
     Иван побрел дорогой дальше. Очень хотелось есть. Дорога была пус-
  тынной. За невысоким забором виднелись отяжелевшие ветки яблонь. "Дай-
  ка я сорву пару яблок. Вон их как много!" - подумал Иван. И только
  было шагнул к забору, как ноги его будто приросли к дороге. Как не
  силился поднять, хоть одну ногу, все без толку.
     Стоит Иван и думает: "Что же случилось? За что на меня рассердилась
  Мать-Дороженька?" И припомнились ему слова родимой матушки: "Не бе-
  ри чужого. Оно трудом и потом нажито!.." Стало стыдно Ивану и он,
  понурив голову, прошептал: «Прости меня Мать-Дороженька". В тот же миг
  силы опять вернулись к нему, и он зашагал дальше.
     Солнце выкатилось в зенит, стало припекать. Люди убирали в садах
  урожай. Скатывали тяжелые тыквы, возили снопы. Нашлась работа и Ивану.
  А, вместе с работой и еда, и приют.
     На другой день он опять шагал полевой дорогой. Холодный осенний
  ветер шелестел кукурузной листвой, покачивал отяжелевшие короны под-
  солнухов. Иван, продуваемый ветром, в худой одежонке, торопился попасть
  в село, к теплу: может, повезет с ночлегом. Он уже не смотрел по сторо-
  нам, а понуро глядел себе под ноги, торопя свои шаги.
     Но, что это? В дорожной пыли валялся небольшой узелок, аккуратно
  завязанный на два узла. Иван поднял узелок, развязал и ахнул. В узел-
  ке были деньги и не малые. Он пересчитал их и, прикинув в уме, что
  этих денег ему бы хватило купить себе и шубу к зиме, и шапку, и ва-
  ленки. На душе у него повеселело. Даже шагалось бодрей и пронизы-
  вающий ветер не так стал донимать. К вечеру он уже подходил к де-
  ревне. Ветер доносил протяжный петушиный крик, запах свежеиспече-
  ного хлеба, коровье мычание и лай собак.
     У самой деревни, на обочине дороги, сидел мужик в латаной одежонке.
  Обхватив голову руками, смотрел себе под ноги, чуть покачиваясь, углу-
  бившись в свои думы и не замечая ничего вокруг. Иван, успевший повидать
  многое, почуял беду. Подошел к мужику и сел рядом. Мужик нехотя повернул
  к нему голову. Иван заметил в глазах его слезы.
     - Аль кто обидел тебя, добрый человек?
     - Сам себе я враг лютый! Покинул я семью свою, малых детушек.
  Пошел в далекие края, на заработки. Немного мне удалось скопить, но
  того бы хватило, чтоб купить коровку, да детишкам кой - чего. Ах горе
  лютое! Не донес я те деньги домой. А где потерял их, не знаю. Как я
  теперь домой ворочусь? Что скажу жене? Как погляжу в глаза матери?
     Мужик вновь обхватил руками голову и горько заплакал. Иван дога-
  дался, что тот узелок, который он нашел и есть те пропавшие деньги му-
  жика. Но он ведь их не украл, а нашел на дороге. Ему так хотелось
  купить себе одежонку и обувку на зиму. Если он сейчас промолчит, то
  деньги останутся у него... «А как же он?" - Иван взглянул на уби-
  вающегося от горя мужика и огнем стыда опалило его лицо. - «О чем
  тут думать? Не мной заработанные деньги, не мне ими пользоваться!"
  И Иван, без капли сожаления, достал из-за пазухи деньги и протянул
  их мужику.
     Мужик верил и не верил своим глазам. Он, то плакал, то смеялся,
  то принимался плясать, то садился на землю и начинал их пересчитывать.
  И надо ж тому случиться, что, в эту радостную минуту, налетели лихие
  люди, выхватили деньги, вскочили в седла и поскакали, только пыль столбом.
     - Видать не долгим бывает счастье мужику. Блеснуло и погасло. - Му-
  жик сел, где стоял. Лицо его посерело от горя. Глаза остановились,
  и смотрели в одну точку, не мигая, и ничего не различая перед собой.
  Горе было так безутешно и накатилось так неожиданно, что Иван несра-
  зу пришел в себя. А как опомнился, вышел на дорогу и говорит:
     - Дороженька-Матушка! Помоги доброму человеку в его беде. Сделай
  так, чтоб вернули деньги ему лихие люди.
     Сказав так, Иван сел рядом с мужиком и стал ждать. Недолго ждать
  пришлось. Видит, скачут те люди, кони взмылены. Но только появились
  они со стороны лесочка, откуда и прошлый раз появились. Оглянулись
  они на Ивана и на мужика, и дальше поскакали. Прошло некоторое время
  и опять послышался стук копыт со стороны леса. И опять оглянулись
  они на сидящих у дороги Ивана с мужиком, потом сами переглянулись
  и дальше поскакали. Так скакали они по кругу, пока солнце не село.
  Притомились кони и уже не слушались седоков. А как поравнялись с му-
  жиком, старший из грабителей вытащил из-за пазухи деньги и говорит:
     - Забери свои деньги мужик и отпусти нас.
     Мужик взял деньги, а Иван и говорит грабителям:
     - Поезжайте с Богом! А возьметесь опять за худое дело - несдоб-
  ровать вам.
     Переглянулись грабители и, не спеша, поехали дальше. А мужик и говорит:
     - Выручил ты меня! От смерти безвременной спас. Мне уже и жить-то
  не хотелось. Скажи мне: кто ты, и куда путь держишь?
     - Сирота я. А зовут меня Иван - Дорожный сын. Нет у меня ни дома,
  ни пристанища. Иду, куда глаза глядят. Авось, где-то, повезет.
     - Домой я вертаюсь. Хоть и не богат мой дом, а место и тебе най-
  дется. Коли хочешь, будь мне сыном названным?
     Обнялись они, а Иван и спрашивает:
     - А далеко ли нам идти?
     - Недалече. На том конце деревни и дом мой, жена, детишки и мать,
  коли жива еще.
     Идут они по деревне, людям кланяются. К воротам подходят. Смотрит
  мужик, а ворота уже кем-то чинены. И гнилой мостик кто-то подладил.
  И соседи, не столько с ним здороваются, сколько перед Иваном шапку
  снимают и в дом к себе приглашают. Дивится мужик, а спросить, от чего
  так? - не решается. В дом вошли. А там Нищета все углы повымела,
  да хозяев повысушила. Но все живы и то Слава Богу.
     Сели ужинать. Каждый взял по картошине и чистит кожуру. А за дру-
  гой и руку не тяни. Нет ее там. Вот и весь ужин. Но тут люди, из
  этой же деревеньки, стали в дом заходить, да на стол гостинцы скла-
  дывать. Кто сала кусок, кто сладкий пирожок, кто хлебца осьмушку,
  кто яиц пяток. Да все на Ивана поглядывают и за помощь благодарят,
  да мужика хвалят. Вот, дескать, какого сына тебе Бог послал. С ним-то
  ты быстро хозяйство наладишь.
     Так и остался Иван жить в этом доме. До свету вставал и со своим
  названным отцом, пахал да сеял, воду носил, дров рубил. Но и за дорогу
  не забывал. По какой бы надобности не ходил, а как что неладное заме-
  тит, не поленится исправить. Свое ли, чужое ли дело, не лень ему руки
  приложить. За то и любили его односельчане.
     Только в доме что-то неладное творилось. Хозяйка слова не про-
  молвит. И хозяин, день ото дня, грустней. Только мать-старушка, всем
  старается угодить, да где там. И сама, зачастую, слезу украдкой фар-
  туком вытрет.
     Стал Иван присматриваться к хозяевам, стало быть к новой родне.
  Однажды уснул он на сеновале. Его там и не заметили. А проснулся,
  слышит, хозяин с матерью своей разговаривает. Он и стал прислуши-
  ваться.
     - Возвернулся я матушка в дом и вижу, что-то у нас неладное.
  Жена как каменная. Ни слова не промолвит. Как уходил, так две дочки
  было. Жена с третьим ходила. А воротился - четыре дочки стало. Три
  и говорить нечего - мои. Моя кровинушка. А четвертая... белявая.
  Сама, как тростиночка, глазки голубенькие. Не наших она кровей, хоть
  убей - не могу я этого понять. Жену спрашивал - молчит. Иной раз
  дурная думка в голову лезет... Посоветуй хоть ты матушка, растол-
  куй головушке моей неразумной.
     - Эх, сын мой дорогой! Беда приключилась в тот год, как ты на
  заработки ушел. Жали мы рожь на нашей полоске, что у леса. Притоми-
  лись. Жена-то твоя, Марья, на сносях была в то время. Сели в снопы,
  обедать стало быть. А потом и вздремнули малость. Только слышим
  конский топот. Боязно нам стало. Спрятались мы в снопах и глядим,
  что дальше будет. А по дороге, поторапливаясь, едет карета. Оттудова,
  с Федоркина хутора. Туда, к старому Федосею, много разного народу
  ходит, к кому хворь какая пристанет. Он, то травами, то заговорами
  людишкам помогал и ни с кого платы не брал. Добрый был человек.
  Царствие ему Небесное. Схоронили прошлой осенью его. Куды теперь
  итить, случай чего?.. Так вот, едет карета. Кони сыты. Кучер бородатый
  впереди и два лакея позади. Редко в наших-то, глухих местах, такие
  люди заезжают. Любопытно нам поглядеть-то было. Ну вот. Как стали они
  к лесу подъезжать, тут и выскочили, из-за кустов, лихие люди. Стали
  стрелять. Кони и остановились. Лакеи, ну бежать. Прямо по жнивью. Да
  где там? Догнали, порубили им головушки. Кровища-то, кровища. Страсть
  какая! Спаси нас Царица Небесная! - старуха истово перекрестилась
  и стала дальше рассказывать. - Ту барыню, в шелках да в кружевах,
  тоже видать, подстрелили. А кучер ранен был, но еще живой. Он и говорит
  разбойникам: "Грех великий вы на себя приняли! Царицу-матушку сгу-
  били..." И еще что-то силился сказать, но Смерть выхватила из него
  душу, так и осталось слово недосказанным... Воры-то воры, а и они
  совесть поимели. Не стали они с убиенной золотишко сымать. Коней
  выпрягли и ускакали.
     А, твоя-то Марья, со страху, так сказать, рожать начала. А как родила,
  закричала внученька, меньшая, третья стало быть, слышу я, что в той
  карете, тоже ребенок пищит. Боязно было. Кровь и смерть кругом,
  а все ж пересилила себя, открыла дверцу, а там, в плетеной корзине,
  ребеночек лежит. Не судьба видать ему сгинуть. Кричит, спасения просит.
  Я и выдернула ту корзину из-под покойницы. Вон она, под стрехой,
  глянь кось. Одежду дорогую сняла с дитяти и припрятала. Никто того
  не видел, только мы с Марьей. Думала ей наказать, чтоб о том никому
  не говорила, да видать, с испугу она умом малость тронулась. Водила
  я ее к знахарке. Она сказала, что заговорит она, когда рана в душе
  заживет. Вот о том и молю Бога денно и нощно...
     - А чего ж не говорила-то об этом никому? Ведь, поди, искали ца-
  рицу - матушку?
     - Искали. Как не искать! Нашли ее сердешную. Всех покойничков,
  царствие им небесное, схоронили. А разбойников-то тех не сыскали.
  Вот их-то я и боялась. Никто ж этого разбоя, кроме нас с Марьей и
  не видел. Вот так с этой страшной тайной и живем. А девчонку царс-
  кую себе взяли. Дите и дите. Болезненно уж больно. Но ничего, какая
  еще девка-то славная из нее вырастет. Только какая уж с нее работ-
  ница - то будет? Худющая уж больно...
     Мать с сыном поговорили еще о том о сем и ушли по своим делам.
  А Иван, с тех пор, стал жалеть Олюшку. Так звали неродную дочь в семье.
  И она к нему привязалась. Все свои детские тайны ему поверяет, и
  спать к нему на сеновал залезет. Иван смотрит на нее и думает: "Эх,
  сиротинушка ты моя, чего-то тебя ждет? Да и меня... Кто об том ведает..."
     Так и прожил Иван в семье несколько лет. Названный отец как-то
  и говорит ему:
     Не пора ли тебе жениться? А то бери себе в жены мою старшую дочь
  и живите себе на доброе здоровье. Хозяин ты будешь добрый и в селе
  ты прижился. "Чужаком" никто и не зовет.
     Задумался Иван, а потом и говорит:
     - Батюшка. Не гневайся на меня. Такая уж моя долюшка. Не зря ж меня
  зовут "Иван - Дорожный сын". Засиделся я у тебя. Пора мне в дорогу.
  Прости, коли чего не так было. Может, даст Бог и свидимся.
     Напекла бабушка подорожников, почаевничали вечером и спать легли.
  Только слышит Иван, крадется к нему кто-то. Он и окликнул.
     - Я это, Иванушка! Олюшка! Не сердись, что сон тебе перебила. Когда
  еще свидимся...
     Она залезла к нему на сеновал, уткнулась головой в плечо и запла-
  кала.
     - Возьми и меня с собой, братец мой милый? Чую я, что будто не родная
  я в этом доме. Ни характером, ни обличьем не удалась. Только с тобой
  мне и любо было. Как же я теперь без тебя?..
     Не плачь, сестренка. - Иван погладил ее по русой головке, вытер ей
  глаза. - Нельзя тебе со мной идти. Трудно человеку жить без крова,
  без родных и близких тебе людей. Это не беда, что очи твои голубые,
  а у них карие. Любят они тебя и жалеют. И ты их люби. А я вернусь
  за тобой. Ты только подрасти чуток.
     Он поцеловал ее в лоб и велел ложиться спать. Детский сон быстро
  одолел Олюшку. А ему не спится. Все думается о судьбе Олюшки. "Не-
  хорошо получается. Ей бы жить теперь во дворце, а не в крестьянской
  избе. Наверное ее бы там еще больше любили. Хотя и тут не обижают.
  Но там ее родня. Может быть там она была желанным ребенком. Ее ищут
  и надеются "прижать к груди свою кровинушку..."
     Иван тихо поднялся, достал из-под стрехи корзину, в которой нашли
  Олюшку и стал рассматривать детские кружевные рубашенки, чепчик и
  атласный повивальник. Потом подумалось ему: "Возьму я, на память о
  ней, вот эту рубашонку. А повивальник вместо пояса мне сгодится"
  Так и сделал. Потом отрезал прядь волос у спящей Олюшки, завернул в
  рубашонку и спрятал за пазуху.
     Утром простился со всеми, взял лопату на плечо, узелок с подорожни-
  ками и топорик заткнул за пояс. Поклонился дому, давшему ему приют
  и зашагал проселочной дорогой.

     Долго ли, коротко бродил он по белу свету, только дошла молва до
  царя, что ходит по его царству парень: роду простого и прозывают его
  "Иваном - Дорожным сыном". Где бы он не проходил: дороги выравнивает,
  вымоины подсыпает, мосточки строит, людям помогает и ни с кого плату
  не берет. Каждый рад такому гостю, да только в гостях он не засижи-
  вается, а все дело рукам ищет. И пожелал царь: позвать того Ивана, к
  себе во дворец, поглядеть на него. Может он на что-то сгодится...
     Поскакали гонцы. Сыскали Ивана, к царю привели. Смотрит царь на
  него - молодой да ладный. Не гордый, не спесивый и без греха за ду-
  шой. Так прямо в глаза и глядит. Спросил:
     - А что за нужда тебе Иван мосты строить да дороги ладить? Аль
  некому больше, в моем царстве, этим заняться?
     - Царь-батюшка, прости меня, коли чего не так сделал. Только, думается
  мне так, что может и есть кому дороги мостить, но и моя работа будет
  не лишней. Дороги по России-матушке не меряны версты. Работы на всех
  хватит.
     Понравился ответ царю. Велел царь-государь: поставить Ивана на
  довольствие. И с десяток солдатушек, под его начало, послать. Стало
  быть, дороги мостить да мосты строить.
     Стал Иван ходить по дорогам российским. Бедные и богатые перед ним
  шапку сымают. А он песни поет да топориком машет. И солдатушки - кресть-
  янские детушки, от работы не отлынивают. Любо им не марши маршировать,
  а землицу копать, доброму люду дороги выпрямлять.

     Как-то раз, вздумал царь свое царство с конца в конец проехать.
  На житье простого люда поглядеть. Не долго собирались: стража впе-
  реди, да две повозки позади. Царь, с дочерью Еленой, налегке, в царской
  карете. Ехали день, ехали другой. Подъехали к речушке. А там Иван
  с солдатушками, мостик ладят. Не стал царь дожидаться, велел вброд
  переправиться. А как до середины речки доехали, колесо кареты и
  сломалось. Заохали слуги, а в воду холодную, лезть никому не охота.
     Смотрел, смотрел Иван на это, плюнул и сам пошел вброд к карете.
  Солдатушки вынесли на берег царя, а Иван на руках вынес Елену - дочь
  царскую. Тут уж и слуги захлопотали. Разбили на берегу шатер, разве-
  ли костер, стали обед варить. А Иван с солдатушками, карету на берег
  выволокли, коней выпрягли, на луг пастись отогнали. Сами чинить ка-
  рету взялись.
     Иван чинит да на царевну поглядывает. А про себя думает: "Точь в
  точь Олюшка. Только постарше будет. Что же делать? Сказать, али
  не сказать царю, что дочь у него жива?.."
     А царь видит, что Иван на царевну поглядывает и, как сели обедать,
  подзывает Ивана к себе.
     - Садись Иван, со мной ушицы похлебай. Не побрезгуй моим угощением.
     - А чего ж, можно и ушицы похлебать, коли честь оказана.
     Поели, царь и говорит:
     - Видать по нраву тебе дочка моя, Елена?
     - По нраву. Только сестренка моя краше будет.
     Разгневался царь. На Ивана ногами затопал.
     - Неужто мужицкая девка краше царевны?
     - Ну, мужицкая, али нет, ты уж сам суди...
     И, при этих словах, вытащил Иван из-за пазухи сверток. А в том сверт-
  ке, детская рубашонка, прядка русых волос и повивальник.
     Посмотрел на это царь и залился слезами. На повивальнике царское
  благословение золотыми буквами вышито. А на рубашонке - капли засох-
  шей крови, царицы-матушки.
     - Где же ты взял это? - спрашивает царь.
     Иван и рассказал ему все, что случайно услышал на сеновале.
     Обрадовался царь. Велел ехать в ту деревню, за дочкой своей, млад-
  шей. И Ивана рядом посадил, да все расспрашивал, как да что. Так и
  доехали они к той деревне, к дому названных родителей.
     Вышел из кареты царь с дочерью. А на порог высыпали все домочадцы,
  да еще вся деревня собралась, чтоб поглядеть. Царь взял за руку Елену
  и поставил рядом с Олюшкой. Поглядел, то на одну, то на другую и со
  слезами промолвил:
     - Обе в мать пошли. Дочери мои родные! - И расцеловал обеих.
     Тут-то и узнали жители деревни, всю правду. Царь наградил крестья-
  нина по-царски. А как Олюшка садилась в карету, Марья будто очнулась
  от дурного сна и вскричала:
     - Доченька ты моя! Куда же ты?!.
     Олюшка выскользнула с кареты, подбежала к ней и, обливаясь слезами,
  молвила:
     - Прости меня, матушка! А я-то, неразумная, думала, что не любишь ты
  меня. Потому, что я непохожа на сестриц. Матушка ты моя! Твоей грудью
  я вскормлена. Тебя и матушкой буду называть!
     Тут и сестрицы обняли, такую непохожую на них, сестру и искренне
  заверили ее, что любят они ее, как родную. Да и в мыслях, у них не было,
  что она не их крови. Бабушка достала из-за стрехи плетеную корзину,
  в которой нашли царевну и отдали ее Олюшке.
     Жители деревни, еще долго стояли на краю поля и махали вслед уез-
  жавшей карете. Царь, на радостях, одарил Ивана поместьем и назначил
  министром "По устройству дорог".

     Через год, старшая дочь вышла замуж за князя и переехала к нему.
  Царь подыскивал жениха и для младшей дочери. А она одно твердит:
     - Никто меня так не любит, как Иван - Дорожный сын! За него и
  выдавай...
     Как не уговаривал ее царь - все бес толку.
     - Под холщовой рубахой сердце доброе! - В ответ твердила ему дочь
  младшая.
     Подумал, подумал царь и согласился. "Не найти мне другого такого
  человека, чтоб так радел за Россию-матушку! Он с топором и лопатой
  прошел все ее дороги. О ком еще, как не о нем, люди добрым словом
  отзываются? А случись лихая година, за ним народ, в огонь и в воду,
  пойдет... Кого, как не его, после себя, на трон посадить?.."
     И была свадьба веселая! И радовался народ по всей Руси-матушке!..

                Июнь  1999г.