Нина Горьевна

                Посвящается Н. Г. Гурьевой.

     В одном небольшом городишке, у самой церкви, жила одинокая женщина.
  Жила и жила себе. Никто о ней ничего худого не мог сказать. Да и чего
  говорить? У каждого своя беда-забота. Вот и бьются с нею люди денно и
  ночно. Только чуть отгонят злодейку, а она с другого бока подступит.
  И не видно ее нигде, и думать не думают, а она тут как тут. Люди ругают,
  кулаком грозят, плачут и просят ее, негодницу, уйти "за поля ши-
  рокие, за моря глубокие..." Ан, не уходит. Потешается над народом до-
  верчивым, глумится окаянная. И нет никакого сладу с нею.
     Так вот, живет, стало быть, эта женщина, у церкви. Домишко нека-
  зистенький, еще покойным отцом ставленый. Об одном окошке да с крылеч-
  ком махоньким. Сараюшка кое-какая. Дровец малость на зиму припасено.
  Вот и все хозяйство. Зато цветов на ее огороде, - каких только душа
  пожелает.
     - Сами растут! - говорит тетка Нина, хозяйка этого огорода. - Не
  искала и не садила я их. Иной раз и сама дивлюсь: откуда чего и бе-
  рется. То ли ветер семена в мой огород приносит, то ли птицы роняют,
  то ли место здесь такое, что покойнее им тут. А мне жаль выдернуть,
  вот и растут себе.
     Несет тетка Нина в Христов день большой букетище в Храм Божий.
  Каждую икону украсит да каждой поклонится.
     - Ох, Горюшко ты, Горюшко! Уймись ненасытное! - привычно повторяет
  она, горестно вздыхая.
     Народец разный в церковь ходит. Кто свечечку ставит, кто молитву
  шепчет запекшимися устами и глядит на светлый лик Господень сквозь ки-
  сею слезы горючей. А кто идет нарядом похвастать да себя показать. Вот
  такие-то людишки и приметили, что тетка Нина частенько вздыхает, при-
  говаривая: "Ох, горюшко..." И стали ее, вроде бы в шутку, прозывать "Ни-
  на Горьевна". А она и не обижается на это. "Что ж тут такого? - думает
  она. - Горюшка людского уж я-то повидала на своем веку. Чего-чего, а
  его не сеют и не жнут. Само растет, как тот репей, да к людям липнет.
  Так век и живем с ним бок о бок..." Привыкли люди и, уже не смущаясь,
  стали звать ее, кто Гурьевна, кто Горьевна. Она и не замечает этого.
  Тоже, видать, попривыкла уже. Одно только гнетет ее: одиночество неиз-
  бывное. Иной раз так подступит, так сердечко сожмет, что и жить не хо-
  чется. В такие вот, минуты и стала она слышать колокольный звон. Нет,
  не здешней церквушки, а какой-то далекий, еле слышимый. Стоит только
  задуматься ей, замереть на какое-то мгновение, и вот он, звенит малино-
  вым перезвоном, будто сами ангелы ту чарующую музыку творят. Прижмет
  ладони к груди и слушает. Иной раз маленькие колокольчики подпевают.
  Улыбнется тетка Нина, взглянет на солнышко и привычно засучит рукава.
  А про себя подумает: «Видать, праздник какой-то у Боженьки! Ну и Слава
  Тебе, Боже! Может, и до нас, грешных, докатится Божья благодать..."

     Как-то раз пошла тетка Нина на базар, за солью. Идет по торговому
  ряду и дивится, "чего только люди не продают!.." Оглянулась, подыскивая
  место потише, чтоб присесть, отдохнуть немного. Видит, на краю базар-
  ной площади, под старой грушей, на расстеленной соломе, расставлены
  кувшины разной величины, горшки и блюда. Старик гончар сидит, прис-
  лонившись спиной к корявому стволу дерева, и глиняную трубочку посасы-
  вает. А вокруг бабы да детишки снуют, переговариваются, прицениваются,
  костяшками пальцев об бочок крынки постукивают и слушают. Гончар смот-
  рит, щюрится, пуская дымок, и улыбается в усы.
     - Добрый товар! Берите, хозяюшки! Может и меня, старого, когда сме-
  танкой али творожком попотчуете.
     - Знаем мы твой товарец. Вся округа в твоих горшках щи варит. Дай
  Боже и тебе счастья тоже... - с припевом заговорила дородная молодица,
  утирая фартуком рот и поправляя на голове цветастый платок с длинными
  кистями. - А что это у тебя на холстине лежит? - удивленно спросила
  она. - Такое чудное, вроде петуха. А он то - на уточку походит, и на
  рыбешку. Чудишь ты, старый! Ей-ей чудишь...
     Хохотнул гончар и говорит:
     - Аль свистулек ты не видала ни разу? Али доброй люльки от свист-
  ка отличить не можешь, али глазоньки твои былую остроту потеряли?
     - Ничего я, покамест, не растеряла! - подбоченясь, возразила мо-
  лодуха. - И свистулек я ребячьих ей-ей сколь перевидала на своем веку!
  А вот такого дива не видала! Почем просишь?
     - О чем ты, голубушка? Я их в придачу даю. На вот, возьми своему
  постреленку, ну, хотя бы этого утенка...
     Вмиг мальчонка вынырнул из-за широкой юбки и, прежде чем она успела
  открыть рот, схватил утенка и оглушительно засвистелел.
     - Да чтоб тебя, оглашенный!..
     Но мальчонка проворно увернулся от маминого подзатыльника, от-
  бежав чуть поодаль, выпучив глазенки и надув щеки, что есть силы по-
  дул в свисток.
     - Вот я тебе... - грозясь кулаком на сорванца, неожиданно напусти-
  лась на старого гончара молодуха. - Совсем ты с ума выжил щербатый
  горшок! Да чтоб тебе треснуть, лиходей старый! Теперь от этого ши-
  беника никакого покою не будет...
     Но гончару некогда было отвечать на разгневанные слова молодухи. Его
  обступили мальчишки, упрашивая и клятвенно заверяя, что не сломают и
  не разобьют свистульку, а только маленько посвистят. Вскоре задорный
  свист уже доносился со всех сторон базарной площади. Радостная детвора
  ватагами толпилась вокруг счастливых обладателей глиняного чуда.
     Горьевна сидела на траве под чьим-то забором, смотрела на людей,
  покупающих горшки, прислушивалась к людскому говору и думала о своем.
  Но вскоре детское всхлипывание привлекло ее внимание. Женщина огляну-
  лась. Чуть поодаль на траве сидел босоногий мальчонка и, уткнувшись
  личиком в колени, горько плакал.
     - Соколик ты мой! Что за горе у тебя? Может, обидел кто? Скажи мне,
  золотце мое...
     - А он... он говорит, что нету больше-е-е! Я только подержать хотел...
  А он... - мальчик еще громче заплакал.
     - Свистульки тебе не досталось? - переспросила она.
     - Ага, е-е-е... - размазывая слезы кулачком, кивнул головой.
     - Ишь! Завыл, завыл! Тоже мне, "горе неизбывное"!.. Повой мне, повой!
  Вот я тебя хворостиной! - послышался раздраженный голос женщины, та-
  щившей в одной руке тяжелую корзину с разными покупками, а в другой
  держала, прижимая к себе, черноглазенькую девчушку.
     Мальчик съежился, затравлено посмотрел на мать и, вытирая слезы
  рукавом, поплелся следом за ней.
     "Детское горе забывчиво", - вспомнились Горьевне слова многодетной
  соседки. - Оно, может, и так, если радостью его прикрыть. Да не больно-то
  много радости у простого люда... А держал бы тот малец глиняную свис-
  тульку и радостью светились бы его глазоньки. И не сердилась бы на него
  уставшая мать..." Мысли текли, цепляясь одна за другую. Опомнилась она,
  когда старый гончар, распродав посуду, стал запрягать лошадей и соби-
  раться в дорогу.
     - Постой, добрый человек! - окликнула его тетка Нина.
     Старик удивленно посмотрел в ее сторону.
     - Не знаю, как и сказать тебе... - замялась она.
     - Так ты ж не с барином говоришь! - хохотнул он. - Мы люди простые.
  Говори, что думаешь. Вот, вместях и разберем, что к чему.
     - Хотелось бы мне поглядеть, как ты те свистульки делаешь. Может
  и я так сумею.
     - Я за погляд денег не беру. Приходи и гляди. Вот завтра и приходи.
     Он взмахнул над головой ременным хлыстом, и телега заторохтела по
  опустевшей площади. Горьевна поднялась, отряхнула юбку и, улыбаясь
  своим мыслям, пошла домой.

     Целую неделю, забыв обо всех своих обыденных делах, ходила Нина
  Горьевна на дальний хутор к старому гончару. Глину, с ним, возили из
  глинища, месили, разминали руками. Даже за гончарным кругом пробовала
  сидеть. Но нет, не лежала душа к горшкам и крынкам. А вот зверюшки
  разные, будто живые, рождались в ее руках. Хмыкал, удовлетворенно
  глядя на ее работу, старик, прищуривая глаза  с хитроватой лукавинкой.
  А однажды сказал:
     - Много добра, с такого ремесла, конечно, не наживешь, а душу пора-
  довать, так это... как бы это сказать, чтоб ловчее слово легло... Вот
  вдохнул бы Создатель Дух Живой в твоих зверюшек, и закукарекали б они,
  залаяли, закрякали и замычали. Они ж у тебя чисто живые получаются.
     - Спасибо на добром слове. Вот научил бы меня, лучше, обжигать их.
  А там поглядим, что из этого получится.

     С того дня прошло больше десятка лет. Не стало старого гончара. Сос-
  тарилась и Горьевна. Некому ей ни воды из колодца принести, ни дровец
  нарубить. И огород постепенно стал зарастать травой. Старая женщина
  вылепила, из оставшейся глины, зверюшек, обожгла их, покрасила и рас-
  ставила на скамейке у ворот. Смеркалось. Редкие прохожие торопливо
  шагали по своим делам, глядя себе под ноги. Им и дела не было до оди-
  нокой старушки. А она смотрела им в след и думала: «Ох, горе-горькое!
  Как дальше-то жить? Одна-одинешенька, как перст... Вот вылепила вас,
  мои глиняные детушки, завтрашним утром будут люди в церковь идти, и
  какой кому понраву придется, того с собой прихватят. А я в последний раз
  порадуюсь, глядя на них из окна".  Она тяжело вздохнула и, погладив
  по головке своих зверьков, будто они могли слышать ее мысли, добавила
  вслух: " Вот как заберут последнего, лягу на лавку и буду смертушки
  ждать..."
     До поздней ноченьки просидела бабушка Нина на скамейке у ворот.
  Сон стал клонить ее головушку. И решила старушка: сосну-ка я чуток,
  а потом, как прежде бывало, сяду у окна и буду глядеть на прохожих,
  радоваться за тех, кому зверюшки достанутся.
     Только в этот раз вышло иначе. Крепко уснула Горьевна. Снились ей
  цветущие яблони, и она как будто бы была молодой. Так легко бежала
  по полевой тропинке, а ей - ни конца, ни краю не видать. Проснулась,
  глядь, а солнышко уже высоко. И на ее скамейке, у ворот, пусто.
     - Ах, Боже ж ты мой! Проспала! Последней радости лишилась! Видать
  и впрямь уже ждать нечего...
     Взглянула на золоченые церковные купола, перекрестилась, в пояс
  поклонилась и пошла в избу. Легла на лавку и руки под грудью сложила.

     Всю ноченьку шел домой, из дальних краев, мужик один. Целый год в
  дремучем лесу деревья рубил. На заработанные денежки решил коровенку
  купить. Вот шел он домой мимо церкви. Вдруг видит: на потемневшей
  скамейке, у чьих-то ворот, в рядочек выстроились зверята разные, точно
  всамделишнее, только махонькие, глиняные. Оглянулся мужик. Никого нигде
  не видать. Он и взял себе медвежонка. "Скажу сынишке, что из лесу при-
  нес!" - засовывая его себе за пазуху, подумал мужик. И от этих мыслей,
  будто сил ему прибавилось, скорей зашагал своею дорогой.
     Увидели игрушки детишки и взяли по одной. Парень лошадку взял.
  Старушка курочку-пеструшечку взяла. И осталась на скамейке свер-
  нувшаяся глиняная змейка. Вылепить зверюшку побольше старушке уже бы-
  ло не из чего. Шли мимо люди, глядели на нее, но брать себе ее никто
  не хотел. Боязно как-то змею в руки брать. Глиняная, а все ж змея.
     Спешил к родному порогу солдат. Посмотрел на змейку и подумал:
  "Возьму-ка ее себе. Чего я только не повидал на белом свете! Мне ли
  бояться глиняной змейки? Возьму..." И сунул ее в свой дорожный мешок.

     Приходит мужик домой. Худющий, рубаха от пота на спине расползает-
  ся, а сам улыбается. Отдал жене деньжата, а сынишке медвежонка из-за
  пазухи достает. Мальчик ну его целовать.
     - Вот дуралей!  - смеется мать. - Нет, чтоб тятьку родного обнять,
  а он глиняную игрушку целует.
     - Пущай целует! С живым Михайлом Иванычем не почеломкаешься! Ха-ха!
  Уж лучше не встречаться с им...
     И стал рассказывать разные истории, которые с ним и его напарниками
  случались в лесу. Жена слушает и думает: "Страсть-то, какая! В жизнь
  его больше не пущу туда. Слава тебе, Боже, что в этот раз живым воро-
  тился..."
     На другой день, спозаранку, пошли они всем семейством на базар,
  корову покупать. Купили, хоть и не молодую, зато всем еще по обновке спра-
  вили. Идут вдоль деревни, каждому о своей покупке рассказывают. Кто с
  обновой поздравляет, а кто завистливые глаза прячет. Вот и сосед выгля-
  нул в щелку в заборе и спрятался за сараем. Но жена его и там нашла.
     - Чего там спрятался, окаянная твоя душа?! Дома сиднем сидишь! А
  чего высидел? Сосед корову себе домой погнал, а нам и козу не на
  что купить...
     - Где ж я тебе на корову денег возьму? - огрызнулся он.
     - Звал же тебя сосед на заработки, а ты свой толстый зад на пе-
  чи грел и посмеивался: "Съедят моего соседушку медведи в лесу..." -
  передразнила мужа жена. - Ан, не съели. А тебя, супостата, чем кор-
  мить теперь буду? Вот тебе сметанка, вот тебе творожок! - швыряла она,
  в незадачливого мужа старыми огурцами. А он, прикрывая голову руками,
  улепетывал в дальний угол огорода.
     Отсиделся там, пока у жены гнев остыл, и воротился в избу. Молча за-
  лез на печь, а как жена уснула, крадучись, вышел во двор и через огород
  пошел к соседу. Надумал, варнак этакий, свести у соседа корову, продать,
  а себе другую ко двору пригнать. Так бы оно и случилось, если бы не со-
  седский мальчонка. Играя со своим глиняным медвежонком, забыл его на
  завалинке. Только вор, на цыпочках, к хлеву подошел, как ожил медве-
  жонок. Вмиг подрос до той величины, какими бывают взрослые медведи,
  поднялся на задние лапы да как зарычит.
     Как мужик через забор перемахнул, уже и не помнит. Сроду по заборам
  не лазил. Потом целую неделю мерещилось, что за ним медведь подглядывает.
  Сядет щи хлебать да, со страху, всю капусту на бороденке развещает. Ни-
  как дрожь в теле унять не может. А жене об этом ни гу-гу. Она, без того,
  его поедом ест. Но куда ж от нее денешься? Сам такую выбрал...
     А мальчонка играет себе медвежонком. Сколь раз уже терял его в траве,
  а проснется поутру, тот на завалинке его дожидается. И невдомек малому,
  что не простая у него игрушка. И не раз еще, в лихую минуту, выручит.

     Принесла старушка курочку домой, обтерла фартуком и на комод себе
  поставила. Ходит по избе да все на нее поглядывает.
     - Хохлатушка ты моя! Как же я тебя жалеть стану! Пылинки на тебя
  упасть не дам...
     - С кем это ты разговариваешь? - выглядывая с печи, спросил дед.
     - С кем, с кем! С курицей! - проворчала жена.
     - Тьфу! - сплюнул старик. - Хоть бы раз меня так приголубила. А
  вот для курицы она и слова ласковые где-то находит...
     Посетовал дед и повернулся на другой бок.
     Пошла хозяйка в огород. Дед поднялся, умылся и только поднял руку,
  чтоб, как и полагается доброму христианину, прежде чем за какое дело
  приняться, лоб перекрестить. Но, вместо молитвы, бранные слова, как
  орехи, посыпались.
     - Совсем сдурела старая! Сколь лет наседку в сенцах подсыпала, а
  нынче на комоде ей гнездо устроила! И курицу где-то такую выискала.
  Вроде как по нашему двору такая не хаживала... Ах, ты ж, мать честная!
  Да из-под нее уже и цыпушечки выглядывают! - удивился дед. - Марья!
  Марья! - выглядывая в окно, кликнул жену дед. - Да ты, я вижу, сов-
  сем ум растеряла! Курятник в доме устроила! Чем тебе тот не хорош?..
     Старуха слушает его, и понять ничего не может.
     - Да ты, старый, никак переспал нынче! Али сон дурной видел? - пе-
  реступая порог, выговаривала она старику. Но, взглянув на комод, осек-
  лась на полуслове. - Батюшки-светы! А она и впрямь живая! Да еще с цып-
  лятками! Ах, ты ж, моя пеструшечка! Ах, ты ж, моя умница! Сейчас я тебе
  зернышек сыпну, что ни есть лучших! Водички дам... - захлопотала ста-
  рушка, нахваливая наседку.
    Старик махнул рукой и дверью хлопнул.

     Идет по дороге Прохор, часто спотыкаясь и покачиваясь, будто с хме-
  льной пирушки. Но не то, что пить, ему и есть не хотелось. Мало того,
  ему казалось, что доживает последние деньки. А как выдадут замуж милую
  Грунюшку, он и сам призовет смертушку. Как ни убивалась матушка, как ни
  упрашивала его, он твердил одно: "Без нее мне жизни нет!" На коленях умо-
  ляла старая одноглазого Левонтия: пожалеть ее единственного сыночка, тот
  и слушать не пожелал.
     - Что проку от слез твоих, Катерина? На твоем дворе одна овца, и та
  хромая. А у сыночка Проньки чуб кучерявый да карман дырявый! Иди от-
  седа! И без слез твоих склизко... Безлошадному не отдам дочку! - ска-
  зал, как отрезал, Левонтий.
     С тем и пошла она домой. Всю ноченьку стояла перед иконой Николы
  Чудотворца. Молила за сыночка своего. А как стала заниматься заря,
  велела сыну в церковь идти и свечечку ему поставить.
     Вот идет теперь Прохор по росистой тропинке, тянущейся вдоль
  чьих-то заборов. Дошел до той скамейки, на которой в ряд стоят глиня-
  ные зверюшки. Остановился, взглянул на них, и руки сами потянулись к
  гривастой лошадке. Такую вот гнедую лошадь поил и чистил он во сне,
  короткими летними ночами. Прижал глиняного Гнедка к груди, да так и
  вошел в церковь. Поставил свечку Николе Чудотворцу, поглядел в глаза
  мудрому старцу, поклонился и домой пошел.
     Идет дорогой и сам себе дивится. Поступь легкая, будто крылья за
  спиной выросли, и несет он домой добрую весть. Вошел в избу, протянул
  матери глиняную лошадку, сам сел на лавку, склонил голову на край
  стола и, сам того не заметил, как уснул. Мать погладила игрушку,
  посмотрела на спящего сына, покачала головой. Поставила лошадку на
  подоконник и пошла в огород.
     Проснулся Прохор от того, что их ленивый кот вспрыгнул на лавку.
  Хотел, было, погладить своего любимца, но заметил, что тот уставил-
  ся на подоконник. "Наверное, мышь там! Дай-ка я ее шапкою накрою..."
  - подумал парень. Осторожно дотянулся до гвоздя, на котором висела
  шапка, и только ступил к окну, как кот ринулся туда же. Перед самым
  кошачьим носом накрыла шапка зверька. А в следующую минуту услышал
  парень чей-то голос:
     - Спасибо, хозяин, что уберег меня от этого глупого обжоры! Теперь
  служить тебе буду, пока хватит моих сил.
     Поднял он шапку и видит, что под ней не мышь, а гривастая лошадка.
     - Гнедок! Да ты и впрямь живой!
     - Живой! Потому есть хочу!
     Прохор налил в блюдце молока, накрошил в него хлеба и осторожно
  на подоконник поставил. А кота за порог выпроводил. Вернулась в избу
  мать, от удивления даже руками всплеснула.
     - Сроду не видала коника, росточком с кошку!
     - Кошачьей едой покормил меня хозяин, оттого я таким стал, - бойко
  ответил Гнедко.
     - Ми-иленький ты мой! Тебе, вижу, ума не занимать! Ну, коли так,
  пошли в хлев, будешь жить с овечкой.
     Отвела мать Гнедка в хлев. Он тут же принялся траву есть. На дру-
  гой день выпустили его на луг. Вечером воротился он, вместе с овечкой,
  ко двору. Стоит у ворот и копытом бьет. Грива по ветру развевается,
  а сам уже с ослика ростом.
     - Ну, братец, ты скоро настоящей лошадью станешь! - радостно восклик-
  нул Прохор.
     - Стану, коли меня овсом кормить будешь!
     - Для тебя, родной, как не расстараться!
     Насыпал Прохор овса в ясли, напоил лошадку и спать пошел. Утром за-
  ходит в хлев, а там добрый конь стоит.
     - Хо-орош, братец ты мой! Хо-орош! - похлопывая по крутым бокам и
  любуясь им, молвил хозяин.
     - Выпусти меня на волю погулять по чисту полю! Денек в травах пова-
  ляюсь, в студеной реке искупаюсь, а как силы наберусь, в тот же час к
  тебе вернусь!
     Вывел его Прохор за ворота, а сам ненароком подумал: "Ускачет сей-
  час мой коник! Поди, потом, сыщи ветра в поле... И не видать мне больше
  моей Грунюшки..." А конь, будто услышал его мысли, повернул голову и
  говорит:
     - Ты, хозяин, не печалься. В баньке, с веничком, попарься. Приго-
  товь седло, уздечку. Я же буду недалечко. Как солнце ляжет за бугром,
  постучись к милой в дом. В тот же час и я прискачу. Шли сватов и верь
  в удачу.
     Рассказал Прохор обо всем матери. Она квашню завела, хлеб румяный
  испекла. Завернула его в холстину и отправила сватов в дом одногла-
  зого Левонтия. Прохор за ними следом пошел. Стал под окном у милой
  Грунюшки и на солнышко поглядывает. А в доме, как ни упрашивали Ле-
  вонтия, все бестолку. "Не отдам я свою дочь безлошадному!" - Стоит
  он на своем. Грунюшка сидит в светелке и слезами умывается. Вдруг,
  слышит топот копыт по дороге. Открыла окно и выглянула на дорогу. А там
  конь гнедой! Прискакал прямехонько под ее окно и стал перед Прохором.
  Парень подмигнул девице, оседлал коня и постучал в ворота.
     - Батюшка! Родненький! Жених, на гнедом коне, приехал!
     - Ну, коли жених на коне, то и ценится вдвойне!  - Важно поднял
  заскорузлый палец Левонтий.
     Притихли сваты. Переглянулись и вышли, вслед за хозяином, на крыльцо.
     - Здравствуй, батюшка! - поклонился поясно хозяину гость. - Есть у
  меня добрый конь! Жены только нет. Отдай за меня Грунюшку. Век любить
  ее буду и тебя в старости не забуду.
     - Ну, коли так, слово мое верное! Доставай дочка рушники, перевяжем
  сватов и хлеб святой примем! Сядем за стол и о свадебке потолкуем...

     До восхода солнца вышли из дому Анюта с Николкой, ведь путь не близкий
  до Поющего Яра. Идут, корзинками помахивают. Вот и церковь, а за цер-
  ковной оградой проулочек. Там - вдоль ручья да все вверх и вверх. Аню-
  та идет по дороге, ежась от утренней прохлады, и все поглядывает в ту
  сторону, где неба краешек зорька подкрасила. "Скорей бы солнышко выка-
  тилось, как колобок из закопченной печки и согрело все живое лучами го-
  рячими..."- мысленно торопит восход солнца девочка и, чтоб хоть немно-
  жко согреться, чуть ли не бегом торопит шаги.
     - Беги, беги! Дылда длинноногая! Я вот что нашел! А тебе не дам!..
     - Что нашел? Покажи! Ну, что ты там за спину спрятал?
     - Вон там, на скамейке, еще осталось! Сходи и возьми себе...
     Ни о чем она не стала расспрашивать брата, полагая, что брат мо-
  ложе на три года и ничего толком ей объяснить не сможет. Уж в этом-
  то она была уверена. Но, на всякий случай, «а вдруг не врет", верну-
  лась к скамейке у покосившихся ворот. Выбор был не богат: всего-то
  дремавшая глиняная кошечка и свернувшаяся колечком змейка. Девочка,
  покосившись на змейку, схватила кошечку, сунула за пазуху и побежала
  так, что аж ветер в ушах засвистел.
     - Чего несешься, как оглашенная? Гонятся за тобой, что ли? - про-
  ворчал Николка, рассматривая глиняную собачку с веселой мордочкой и
  изогнутым колечком хвостиком.
     - Как же назвать тебя, дружок? - глядя на песика, в полголоса спро-
  сил мальчик.
     - Ты уже назвал. Чего ж еще спрашиваешь? - не утерпела, чтоб не
  поддеть младшего брата, буркнула Анюта.
     - Вот вреднющая девчонка! Я еще и подумать не успею, а она уже
  влезет. У соседа Володьки брат есть, старший. Он ему свистульки
  вербовые вырезает... А у меня вот эта...
     Насупив брови, он нарочно отвернул голову, чтоб и не видеть
  болтающихся кос на ее спине. Но, взглянув на собачку, невольно улыб-
  нулся. "Дружок ты и есть! Был бы ты настоящий пес, мы бы с тобой, как
  с братом, дружили..." - думал Николка, легонько почесывая игрушку за ухом.
     Анюта, шедшая впереди, вдруг почувствовала, что у нее за пазухой,
  не холодный глиняный камушек, а мягкий, теплый комочек. Остановившись
  и запустив рук под кофточку, достала кошечку и стала ее разглядывать.
  В какой-то момент ей показалось, что котенок подмигнул ей лукавым
  глазом. Девочка улыбнулась и опять спрятала за пазуху, диковинку:
     "Какая хорошенькая! Я теперь никогда с тобой не расстанусь. Хочешь,
  я назову тебя Бусинка? Ага. Буся! Так и буду тебя кликать..." Девочка
  легонько прижимала к себе кошечку, ощущая ее тепло и взаимную привя-
  занность. Теперь ей уже казалось, что это не просто игрушка - кусочек
  засохшей глины, а милая сестренка.
     Пока дошли до Поющего Яра, солнце поднялось высоко. Николка шел
  по самой кромке обрыва, поминутно заглядывая в глубь и прислушиваясь
  к бурлящей воде. Ручей как бы ссорился с камнями, встречавшимися на
  его пути, но никак не мог свернуть в сторону и обойти их. Зажатый с
  обеих сторон берегами, он то звонко пел, то бесновался, сверкая серебря-
  ными брызгами, то вдруг, обессилев, тихо журчал у ног наклонившихся ив.
     - Вон кривая сосна! Теперь, матушка говорила, нужно свернуть
  в сторону правой руки и еще маленько пройти лесом. Там и будут видны
  смородиновы кусты.
     - Не смородины, а кислицы! - поправил сестру Николка.
     - Кислица, кислица! Какая тебе разница? Ну до чего ж ты мне надоел!
  Сидел бы дома, а так увязался за мной. Вот брошу тебя тут, и живи в лесу
  с медведями... - пригрозила сестра.
     - Ну и подумаешь! Я сам до дому доберусь! - в сердцах выкрикнул Ни-
  колка и, без оглядки, побежал вперед.
     Переходя от кустика к кустику, они разошлись в разные стороны и
  вспомнили друг о друге, когда корзинки были наполнены доверху ягодами.
     - Николка! Где ты там! Домой пора! - стала звать брата Анюта.
     - Сюда иди! Пойдем напрямик! - отозвался мальчик. - Солнце заходит,
  а нам еще идти да идти... - уже миролюбиво объяснял он сестре.
     Уставшие, проголодавшиеся, дети пошли через лес. Сумерки сгущались
  все плотнее. Все чаще ноги спотыкались о коряжины. Все острее долетали
  до детского слуха непонятные шорохи. Боязно и как-то неуютно стало в
  ночном лесу.
     - Зря я послушалась тебя. Наверное, мы заблудились... А там мама,
  ждет нас и ужин стынет...
     Николка молчал. Корзинка натерла ему руки и, с каждым шагом, ста-
  новилась тяжелее. Одна только мысль недавала ему покоя: "Был бы мой
  Дружок настоящей, живой собакой, он бы сразу нашел дорогу домой...
  А то и, правда, придется нам тут с медведями ночевать".
     Вдруг, из кармашка его курточки, выскользнула собачка. Перевернулась
  через голову и громко залаяла.
     - Дружок! Дружок! Песик ты мой хороший! Выведи нас, пожалуйста,
  на тропинку, - попросил Николка.
     Дружок скрылся за кустами. Прошло совсем немного времени, как вновь
  послышался его громкий лай. Дети, не раздумывая, поспешили на зов. Вско-
  ре оказались на тропинке.
     - Смотри! Уже белеют крайние дома!
     - А вон и мама нас ждет у дороги! - воскликнул Николка. - Дружок!
  Дружок! Побежали к маме!
     Но песик исчез, как будто и не было его вовсе. Мальчик растеряно
  пощупал кармашек, в который он, еще утром, положил глиняную собачку.
  Игрушка была на месте.
     - Ох, и хитренький же ты! А косточку хочешь?
     Песик чуть пошевелился и еле слышно заскулил.
     - Проголодался, хороший мой!- поглаживая бугорок на курточке, при-
  говаривал мальчик. - Я тоже кушать хочу! Вот придем домой и покушаем...
     - Николка, что ты там бормочешь? - забирая у него тяжелую корзинку,
  спросила мама.
     - У меня песик есть! Дружок его зовут! Мы заблудились в лесу, а он
  нас на тропинку вывел, - показывая на ладошке глиняную собачку, объяс-
  нил Николка.
     Мама посмотрела на собачку, пожала плечами, мол, чего только ребе-
  нок ни придумает, и заторопилась домой.
     Умывшись и наскоро поев, дети, прихватив с собой глиняные игрушки,
  полезли на печь. Усталость смежила веки, и они скоро уснули. Мать мы-
  ла посуду, поглядывая на полные корзинки ягод, прикидывала в уме: сколь-
  ко варенья получится. Вдруг с печи спрыгнули на пол маленький песик
  и беленькая кошечка. Быстро прошмыгнули в приоткрытую дверь. Женщина
  только протерла глаза, решив, что это ей померещилось.
     Утром дети нашли свои игрушки под подушкой. Только почему-то у
  Дружка были мокрые и грязные лапки, а от кошечки пахло мышами. Но де-
  ти не стали особо задумываться над этим. Они просто играли. Бывало,
  обедая, хвостатым друзьям наливали в блюдце молока, клали косточку
  или куриную лапку и нисколько не удивлялись, когда блюдце оказывалось
  пустым, а ножка вовсе куда-то исчезала.
     Прошла неделя. Мама уже и забыла о найденных игрушках. Вдруг, среди
  ночи, во дворе послышался истошный собачий лай. Женщина, накинув на
  плечи платок, выбежала на крыльцо. Возле курятника заметила какую-
  то возню. Но пока спускалась с крыльца, через низенький штакетник пе-
  репрыгнула лиса. За нею, с яростным лаем, погнался песик.
     - Нет! Это уже мне не мерещится! В нашем доме действительно живет
  песик и беленькая кошечка. Только почему их не видно днем? - запирая
  дверь, рассуждала хозяйка.
     Утром, идя с пустыми ведрами к колодцу, заметила своих жильцов на
  краю огорода. Оставив ведра на краю тропинки, поспешила к ним. Кошечка
  сидела на обросшем мхом камне, а песик рыл землю лапами, пытаясь, что-то
  достать из-под камня.
     - Ну-ка, друзья, может я вам помогу?
     Кашка с песиком отошли в сторонку, а женщина попыталась опрокинуть
  камень.
     - Мама, они уже два дня что-то роют! - на ходу объясняла, бежавшая
  с лопатой через огород, Анюта.
     - Молодец, доченька! Догадливая ты у меня. Дай-ка ее сюда, я попробую
  подкопать. Заодно поглядим: что за невидаль там прячется?
     Подошел Николка, протирая заспанные глаза. Женщина с детьми подна-
  тужились, опрокинули камень и, копнув несколько раз, услышали скрежет
  железа под лопатой.
     - Чугунок какой-то! Старый уже, позеленевший... - оттопырил губу
  разочарованный Николка.
     Женщина вытащила из ямки чугунок и попыталась вытряхнуть из него
  землю. Вслед за землей посыпались червонцы. Дети, сроду не видавшие
  золотых монет, с любопытством рассматривали их. А хозяйка, обняв пе-
  сика и кошечку, оросила их счастливыми слезами.

     Не стал Алексей выжидать, когда пойдут первые автобусы. Прямо со
  станции узкими улочками, вдоль покосившихся заборов, спешил домой.
  Какой уж день грезилась ему встреча с матерью. Бежит навстречу самый
  родной на свете человек, вытирая фартуком руки в мыльной пене и сквозь
  слезы приговаривает: "Алешенька, сыночек мой! Солдатик ты мой стри-
  женый! Кровинушка ты моя! Голубок ты мой..." А он, раскинув руки, бе-
  жит ей навстречу...
     Ради такой минуты, закинув за плечо вещмешок, где бегом, где скорым
  шагом спешил к родному порогу. "Наверное, мама еще не проснулась. Све-
  тает. Скоро начнет она греметь подойником. Вот бы успеть добежать до
  той минуты, как она выйдет во двор. А я сяду как раз под окном, на
  завалинку. Она мимо будет идти и меня увидит..." - перегоняя друг
  дружку, бежали сладостные мысли.
     Вот и церковь, проулочек, мостик, а там уже родная улица,
  где все до мелочей знакомо еще с тех самых лет, когда мама в садик
  за ручку водила. Шагая по тропинке вдоль забора, чтоб хоть маленько
  срезать путь, увидел скамейку.
     "Вот и скамейка бабушки Нины! Мы всегда с ребятами садились на нее,
  когда шли с вечернего сеанса. Последний раз мы с Юлей сидели на ней...
  Дай-ка я, хоть на минуточку, присяду, отдышусь..." думая так, он сел на
  скамейку и рукавом вытер пот со лба.
     - Ой! Бабушка Нина опять игрушки вылепила! Вот неугомонная старушка!
  Каких только свистулек у меня не было! И все дареные. Заглянуть бы к
  бабушке Горьевне... Что-то мало у нее нынче игрушек? Может, уже разобрали?
  Одна только змейка и осталась! Наверное, меня ждала... - чуть слышно рас-
  суждал солдат, поглядывая на темные окна старушки.
     Затолкав глиняную змейку в мешок, поспешил к черемухе, видневшейся
  на краю улицы. За ней, это он уже точно знал, калитка, снившаяся ему,
  в короткие ночи на службе. Войдя в эту калитку, заметил открытую сен-
  ную дверь. "Опоздал! Мама уже доит корову! Ну, ничего... Присяду на
  завалинке и подожду ее". Снимая с плеч вещмешок и доставая из него
  цветастый платок, думал Алексей. В ту же минуту, на пороге показался
  отец.
     - А я что говорил? Все доброе приходит в мир с восходом солнца!
  Иди ко мне, гость дорогой! - раскинув руки, воскликнул радостный
  отец. - Отпуск, значит, заслужил! Ну, маладца! Да ты уже выше меня!
  - похлопывая по плечу, удивлялся он.
     День, в родительском доме, пролетел, как одна минута. Вечером,
  положив в нагрудный карман, привезенные сережки, поспешил к Юле. А еще
  через час сидели они на скамейке, у покосившихся ворот бабушки Нины и,
  похохатывая, делились новостями.
     - Знаешь, я сегодняшним утром уже сидел на этой скамейке! Вот, смотри,
  змейку себе взял...
     Алеша положил, рядом с собой, на скамейку, свернувшуюся колечком,
  глиняную змейку. Вдруг змейка распрямилась и, соскользнув на землю,
  извиваясь, поползла по тропинке к воротам Горьевны. Девушка, оцепенев от
  испуга, смотрела ей вслед округлившимися глазами.
     - Ты куда?.. Вот это дела! - поспешил, вслед за ней, Алеша.
     - Не ходи за ней, Алешенька! Это же змея! Укусить может!.. - обес-
  покоилась девушка. Но Алеша уже поднимался на крыльцо. Юле ничего не
  оставалось делать, как только последовать за ними.
     - Бабушка Нина! Вы дома?
     - Дома, голубок! Дома покамест...
     - Где у вас тут свет включается? А, вот включатель! Змейка ваша
  ожила и в дом уползла. Я ее, еще утром, со скамейки взял. Теперь боюсь,
  как бы вас не укусила...
     - Раз взял, теперь она твоя. Мое зверье доброе. Уж чего-чего, а
  своего хозяина не укусит! Но и злого не подпустит! - ничуть не уди-
  вившись, ответила старушка, лежа на широкой лавке. - А это кто выг-
  лядывает? Проходи голубонька, проходи золотце. Я уж и не чаяла гос-
  тей в своем доме увидеть. Да чего там... Совсем руки опустила. По-
  мирать собралась. Кому я нужна старая?..
     - Вот еще, придумала такое!.. - входя в горницу, воскликнула Юля.
  - Я теперь каждый вечер к вам буду заходить. Только я змей боюсь! -
  сторожко оглядываясь по сторонам, остановилась посреди избы девушка.
     Бабушка выпростала из-под одеяла руку, повернула ее ладонью вверх
  и тут же, на нее заползла змейка. Свернувшись калачиком, застыла
  глиняной игрушкой.
     - Вот она! Бери ее, не бойся, сынок! Носи при себе и уж будь поко-
  ен: от лихого человека убережет, да и случись чего со мной, она даст
  знать.
     Парень, положив игрушку в карман, простился с бабушкой, обещая заг-
  лянуть при случае, и, пропустив Юлю вперед, вышел на крыльцо.
     - Она что, колдунья? - шепотом спросила девушка.
     - Что ты? Она просто игрушки из глины лепит. Они ей, как дети родные.
  Оживают, слушаются ее. Ты не думай ничего! Она хорошая! Одинокая только...
  А в старости плохо одинокому человеку.
     - Я, правда, буду к ней приходить. - Взяв его под руку, заверила Юля.

     Прошла неделя. Молодые люди и не заметили, как время промелькнуло.
  А Горьевне оно показалось бесконечно тоскливым, холодным вечером. Ста-
  рушка смотрела в окно на косматые серые тучи, гонимые осенним ветром,
  на потемневшие узловатые ветки яблони, ронявшие листву. Иной раз ей
  казалось, что это не яблоня, а она сама теряет последние деньки. Скоро
  и последний листочек сорвет безжалостный ветер. "Никто и не заметит
  уход одинокой женщины..." - думалось ей.
     Бабушка Нина горестно вздохнула, провожая взглядом прохожих. Их кто-то
  где-то ждал. Они торопились, несли что-то в сумках, спорили, смеялись.
  Ей показалось, что все это с нею уже было и теперь ушло невесть куда и
  никогда больше не возобновится. Отчаяние охватило душу. Захотелось лечь,
  закрыть глаза и отречься от этого мира. Только тоненькая паутинка, вот
  как та, что держит  свернувшийся листик на яблоне, удерживала ее от этого
  опрометчивого шага. Это обещания молоденького солдатика и его девушки
  проведать ее. "А вдруг придут они, а я не дождусь... Нехорошо как-то.
  Я сроду никого не обманывала... Подожду еще маленько..."
     И она опять засмотрелась на облака, искренне жалела одинокий листик
  и слушала заунывный плач осеннего ветра. Но однажды так близко под-
  ступила тоска, так больно защемило сердце, что, казалось, вот-вот лоп-
  нет паутинка и рухнет это неприветливое  небо. Ветры выстудят избу, и
  навсегда померкнет свет в ее глазах. И нет уже сил сопротивляться этой
  обволакивающей холодом пелины тоски. Еще чуток, еще какая-то минуточка,
  и мир опрокинется.
     В эту-то минуточку, взмахнув крылышками, петушок широко открыл клювик.
  Нет, бабушка Нина не слышала петушиного крика. Может, и не было его вовсе,
  знать, не для ее слуха он предназначался. Только вспомнила она, что выле-
  пила его первым, своими еще неумелыми руками. Хранила и любила его, как сына-
  первенца. Ему доверяла свои мечты и чаянья, с ним советовалась и ругала,
  иной раз за то, что позволил ей проспать зарю в ту роковую ночь. Теперь
  он беззвучно хлопал крыльями, и раз за разом широко открывал клюв.
     Бабушка Нина смотрела на него тревожась, что он так близко подступил
  к краю, потемневшей от времени, полки. Но уже не было сил подняться и
  что-либо исправить. А петушок все кричал и кричал, пока не отворилась
  дверь, и в нее ввалился подросший медвежонок. За ним прошмыгнули беленькая
  кошечка и песик, проскользнула змейка. В сенях затопала лошадь, и, кудахтав,
  влетела курица-пеструшка. Все столпились у ее постели и смотрели на нее
  ласковыми, доверчивыми глазами.
     Старушка узнала их, как узнает мать своих выросших детей. Каждому наш-
  лось теплое словечко, и они ей что-то говорили, пока не послышались во
  дворе шаги людей. В одно мгновение звери превратились в маленькие глиня-
  ные игрушки и стали в ряд на полке, как когда-то на скамейке, у ворот.
  В избу уже заходили знакомые и незнакомые люди. На столе появилась крын-
  ка молока, запахло свежим хлебом. Бабушке помогли подняться, повязали ее
  беленьким платочком и усадили в красный угол. Сами же все говорили,
  говорили. Новости лились, как из ушата. Безудержно щебетали дети, зве-
  нела посуда. Вдруг протяжно, будто ветер в чистом поле, запела моло-
  духа и, выждав минуточку, к ней присоединились другие голоса. Вскоре
  всех в этой избе объяла песня.
     Бабушка Нина сидела притихшая, помолодевшая и, глядя на поющих, улы-
  балась светлой улыбкой все понимающего, мудрого человека. Давно ей
  не было так радостно и покойно на душе. Она опять была с людьми. О ней
  помнили, заботились, с нею советовались.
     - Бабушка Нина! Научите нас глину месить. Я уточку хочу вылепить,
  чтоб она свистела,- робко сказал Николка.
     - А я печку вылеплю! Чтоб пироги пекла! - прижавшись к бабушкиному
  плечу, прошептала Анюта.
     Бабушка согласно кивнула головой и прижала их к груди.
     "Нет, жизнь не кончается, если есть кому подхватить начатое дело.
  И я еще поскриплю маленько. Их-то кто научит, кроме меня?.." - глядя на
  ребятишек, думала Горьевна, чувствуя, как тело наливается силой.
     - Снег, снег идет! - воскликнул Николка.
     - Земля выбелилась, как душа после исповеди, - улыбаясь, молвила
  Горьевна. - Вот и детушки ко мне идут по первопутку...
     По первому снегу шли Юля с Алешей.
     - В добрый час да на доброе здоровье... - шептали губы бабушки
  Нины, а глаза светились радостью и надеждой.

                22 ноября 2001 года.