О поэзии Анатолия Соколова

СЫН СИЗИФА

      Владимир БЕРЯЗЕВ СЫН СИЗИФА

      о поэзии Анатолия Соколова

      Читателю РП вряд ли известно, что происходило в Сибири, и вообще, существовала ли поэзия за пределами европейской части и вне силового поля Москвы и Питера в последние полтора десятилетия. Это сейчас стало широко известно о Байкальском международном фестивале поэзии, регулярно выходят журналы - такие как "Дальний Восток», "Сибирские огни» и "День и ночь», масса литературных интернет-сайтов, в которых Сибирь постоянно присутствует. Но период упадка и раздробленности не прошёл бесследно, многие имена, имевшие бы в прежние годы шанс стать весьма известными, выпали из поля зрения и критиков, и читателей.

      Одно из таких имён - Анатолий Соколов. После выхода в 1989 году в Новосибирске книги "Гнездо поэтов" и в столичной, и в сибирской прессе было несколько выступлений, в которых говорилось о появлении чуть ли не нового направления, школы и т.д. Иных уж нет, а те далече… Это было поколение, дружина. когорта, что подобно ватаге ушкуйников выплыла на простор сибирской поэзии в конце 60-х годов. Следующее десятилетие 70-х не позволило им открыто печататься и слегка подморозило первоначальный порыв юности, (кстати, одна из статей в "Литературной учёбе" так и называлась "Отмороженные") и вновь заговорили об этом явлении лишь в перестройку. Но, увы, как за это время изменился русский язык, вряд ли кто сегодня решится назвать критический материал этим словом, оттеночек не тот! И грустно это осознавать. Судьба участников книги "Гнездо поэтов" во многом повторила судьбу общества и страны.

      Но Новосибирск - счастливый город. Поэзия здесь со времён Павла Васильева, Леонида Мартынова, Сергея Маркова, то есть с конца 20-х годов прошлого столетия, не выводится, не исчезает, не прерывается. А во второй половине двадцатого века на поэзию Сибири оказывали перекрёстное влияние, помимо традиционных центров Москвы и Питера, и западно-европейские новации, и активно переводимые эпосы азиатских народов, и открывшиеся литературы Востока (Япония, Китай), и, конечно же, само пространство преобразуемой и возвышающейся во всех смыслах страны первопроходцев и каторжан. Думается, не даром первый литературный журнал Сибири, выходивший в первой половине ХIХ века, назывался "Иртыш, превращающийся в Ипокрену", не иссякает источник поэтических талантов, и у меня есть повод продемонстрировать правоту этого утверждения читателям РП. Анатолий Соколов - яркий тому пример. Он, вместе со своим ближайшим другом Александром Денисенко, хранит в отношении со Словом рыцарских дух благородства и бескорыстного служения.

      Книги Анатолия Соколова "Спартаковский мост", "Крепость", "Невразумительные годы" во внешне фактуре посвящены городу - этому двухмиллионному монстру и одновременно красавцу и умнице, подобно гигантской каменной грибнице, выскочившему из приобской земли всего за столетие. И стихи А. Соколова, сталкиваясь, вступая в противоречие с городом, на самом деле являют собой некую духовнаю крепость, попытку оборона, сбережения, охранения чего-то священного и очень дорогого. Это тем белее актуально после недавних слов А.И. Солженицина о том, что единственная и главная обязанность государства, единственная и неизменная национальная идея России - сбережение народа. А ведь в наше время и впрямь есть от чего защищаться и что защищать. Анатолий Соколов не боится всеми силами противостоять хаосу, вражде и невежеству, ценою собственной души защищая родителей и Родину, любимых и близких, русский воздух и русский язык.

      …Блины да картошка и злая заморская сказка,

      Лай уличных псов под лучом однорогой луны,

      И кажется, будто тевтонские рыцари в касках,

      Висят на заборе кастрюли, пимы, чугуны...

      Крути - не крути, мы продукты крестьянской работы,

      Что б ни говорили о наших корнях доброхоты.

      В родимой деревне, где в каждом окне по цветку,

      Внутри кукареку поют, а снаружи - ку-ку.

      Пусть каждый земляк будет в новую жизнь переизбран

      , Но первыми встанут из гроба отец мой и мать...

      Всего за три сотки души поклонюсь в ноги избам

      И вновь в опостылевший город уйду умирать.

      Символичны и названия его книг. "Спартаковский мост" - это мост через Транссибирскую магистраль от храма Александра Невского (точка основания города) к берегу Оби, то есть к природной стихии, к свободе, к детству. "Крепость" - некое тавро зрелости, когда есть понимание своего дара и ответственность за сказанное слово, ведь "крепость" это ещё и "сила", а с этой точки зрения стихи А. Соколова вполне сравнимы с мужским напитком многолетней выдержки. "Невразумительные годы" - оглядка на пережитую нами последнюю четверть века: иллюзии и заблуждения, надежды и разочарование, крушение страны и крушение , прежде всего, мира духовного, стоявшего испокон века.

      Трагедийность и преодоление одиночества, затравленность и брошенность человека в урбанистическом пейзаже, откуда надо найти, почти ощупью, трудный и путь в духовную отчизну - вот мучительный смысл многих и многих стихов А. Соколова. И "очарованный собственной смертью поэт" всё-таки находит этот единственный путь, ведущий к любви, к воссозданию целого, утраченного. Путь этот, как ни банально, пролегает через сердце, в котором "…зияет и свищет ужасная щель,// Но сотни миров сквозь неё обнимают друг друга".

      Город стискивает ледяные объятия.

      Застывают навытяжку вещи,

      Ветер форточки бьёт по щекам.

      Мёрзнут руки, но сквер рукоплещет

      Проходимцам и временщикам.

      Ничего за душой не имея,

      Кроме мёртвой земли и свобод,

      Запускает воздушного змея

      Из трубы сумасшедший завод.

      Хочется вырваться из этих объятий, из жёсткого мира, где "чистит горло калёным железом родной соловей", где "корчится рубль в кошельке с мелочишкой", где "реки засверкала хрустальная ваза", а в ней - "спит кораблей заржавевший букет" и "мёртв забинтованный снегом забор", и, увы, растоптаны "невразумительные годы", и многое, и многое…

      И вослед за поэтом нам уже тоже хочется воскликнуть (для чего? куда? кому?) "Здесь русский дух. Он жидкость или газ?". Хочется подтвердить, что "после рюмки кагора над родиной небо в алмазах". Или горько усмехнуться:

      Под берёзой худой и поникшей

      Горожанка тоскует в грозу

      По Христу, по Толстому, по Ницше,

      А по мне не уронит слезу.

      Прямо скажу, погружение в поэзию А. Соколова есть занятие не из лёгких. Морок и скрежет городского ландшафта, пустота и беспросветная тоска человеческого существования, нагромождение метафор и культурных слоёв… Имело ли смысл нашим родителям и дедам закатывать на вершину человеческой истории, на этот пик Коммунизма, гигантский неподъёмный камень Советской державы, только для того, чтобы он все равно сорвался вниз, всё круша на своём пути. И этим тоже терзается поэт и без пяти минут доктор философии Анатолий Соколов, которого я более десяти лет назад назвал в одном из стихотворений сыном Сизифа.

      Но в итоге момент оправдания и очищения таки наступает, тесный мир размыкается словом, через творчество, дерзким напряжением сил лирический герой достигает той заповедной области, "где Богу любовь посчастливилось видеть живьём".

      А вместе с поэтом - того же достигает и верный читатель.

      из статьи критика Станислава Золотцева

      "БОЯЗНЬ ЗАБЫТЬ СЛОВО"

      Журнал "Сибирские огни", 2001, № 2

      Я окончательно утвердился в убеждении, зревшем во мне последние лет семь-восемь. Окончательно - ибо без пристального взгляда на современную словесность азиатской части России такое убеждение не могло бы обрести своей полной зрелости. Нет России без Сибири. А именно: в 90-е годы русская поэзия вошла не в состояние немотности (как того хотелось бы идеологам литературных "общечеловеческих ценностей" и любителям поминок" по отечественному Слову), но - в состояние настоящего пассионарного взрыва.

      ...Не расцвета, нет, куда там, но именно взрыва, - ярого, яростного и отчаянного рывка к осуществлению своих дарований и своего духовного достояния, рывка, свершаемого многими российскими художниками стиха. Как мастерами, так и совсем молодыми. Ибо они ощутили н е в о з м о ж н о с т ь п р е б ы в а т ь в молчании, невозможность иного творческого поведения (термин М. Пришвина), кроме становления себя выразителями боли и надежд великого людского множества, которое унижаемо и уничтожаемо реформаторами"...

      Примет сего взрыва (подчеркиваю - пассионарного, вызванного страстным зовом сердца и разума к спасению достоинства и достояния страны и народа подчас в немыслимо тяжких условиях) уже не счесть по всей России, Нередко, как и положено взрыву, звучание и фактура их - даже не скажешь, что написанных, нет - выдохнутых строк, жестки, порою даже и жестоки в авторской стремлении до предела честно раскрыть свою "душу живу" (и тем оставить ее живой, иначе сердце разорвется от боли). Вот характерные строки из стихотворения Анатолия Соколова. Его лирический герой едет в поезде:

      Смеются и плачут в вагоне плацкартном.

      Несущемся с севера рысью на юг...

      В дороге не вздумай довериться картам -

      Иначе рискуешь остаться без брюк.

      Нашелся земеля по имени Вадик,

      Он только из зоны и вдребезги пьян.

      На нем кирзачи и потрепанный ватник.

      Но сразу же видно, что он из дворян.

      Окрестная флора меняет ливреи.

      Морозит, а в поезде летний режим.

      На родине мы, как в Египте евреи -

      Скажи: от кого и куда мы бежим?

      Наверно, не в ту мы родились эпоху.

      Толпа одиночек - не грозная рать.

      Да, беженцы мы, хотя каждому лоху

      Известно: нельзя от себя убежать.

      Отклонясь чуть в сторону от "генеральной линии" первой части моих заметок, скажу: здесь мы видим сразу два главнейших признака сегодняшней поэзии Русского Сопротивления во-первых, болевая суть, непредставимая еще лет десять-пятнадцать назад, так насыщает собой, на первый взгляд, вроде бы расхожие, даже "клишированные" изречения (в самом деле, что ни строка, то общеизвестное, а вместе взятое - "критическая масса", да уже взрывающаяся!), что они обновляют свой смысла обретают жгучее и в самом необходимо-человечном и гражданственном значении - актуальное, даже и злободневное звучание. Но это та злободневность, что зиждется на добре вечности... Второе: автор (не думаю, что он этого не читал) берет цитату из тайно, а подчас и до сих пор явно охаиваемого "либералами" классика - В. Розанова, о русских в своей стране как о евреях в Египте времен Исхода - и делает это изречение фактом поэзии, а не публицистики. Вот почему стихи А. Соколова являют свою х а р а к т е р н о с т ь для "почвы и судьбы" той, из глубин национального самосознания поднявшейся, литературной волны, которая по сути сегодня становится русским "ополчением в Слове" времен новой Смуты. Продолжая историческую аналогию, можно сказать: да ополчение сие еще только-только вышло из Нижнего Новгорода, впереди еще не одно неудачное сражение и множество предательств, - но рано или поздно ратники дойдут до Москвы и освободят ее...

      Поэзия Сибири - это я сегодня тоже говорю с полным убеждением, после ряда месяцев плотного "общения" с новинками литературу громадного восточного региона страны - является самой з н а ч и м о й частью этого подъема нашей словесности.

      Иначе и иного не могло и не может статься. Прежде всего потому, что и в дооктябрьские", и в советские, и в постсоветские, и в любые другие времена сибирская литература - органичная и неотъемлемая составляющая целостного духовного мира нашего Отечества. Сие есть аксиома, да вот беда: в наши дни (как опять-таки в дни любой Смуты) многие люди либо не хотят знать, либо по молодости не знают азбучных истин. Что ж, нынче в культурном бытии страны наступила эпоха "феодальной раздробленности": похоже, во времена распада Киевской Руси ее обитатели лучше знали своих Баянов, нежели сегодня, скажем, читатели черноземной полосы - писателей, живущих к северу от столицы, не говоря уже о более дальних. Конечно, до боли печально, что настоящим (а поверьте, их осталось немало и в зрелых поколениях, и среди молодых: вопреки лжи "голубого" и все более голубеющего экрана и других "масс-медиа" большинство выбирает не пепси, а другие, отечественно-укорененные ценности) любителям поэзии в Москве, Питере и других наших градах и весях к западу от Урала неведом тот дивный континент стихового Слова, что народился за минувшее десятилетие в Сибири. Но духовность - понятие магическое. Ее "поле", ее энергетика воздействуют на людей тайными, непостижимыми для ума, логики и научного анализа путями, проходя тысячи верст и миль. Не случайно же один из "апостолов" западной словесности в XX веке, англо-американский поэт Т.С. Элиот, вовсе не склонный к сентиментальности, сравнил воздействие поэзии на души людские с тем, как довеивается до нас песнь жаворонка: мы слышим, как льется она из высей, но сама птица остается незримой в этих высях...

      Так и поэзия, творимая в далях к востоку от европейских российских мегаполисов: нечасто ее лучшие образцы проникают в центральную периодику, редко донельзя ее книжные новинки доходят до читателей "Старой Руси", - и, однако, тот, кто не глух сердцем, чувствует, что с востока движется и проникает в достояние "задорного цеха" (так Пушкин некогда назвал цех поэтов) безмерная духовная мощь, исполненная трагизма, гнева, любви, красоты и сострадания.

Станислав ЗОЛОТЦЕВ

Постоянный адрес публикации - http://www.pereplet.ru/beryazev/2.html#2

26.09.2007
Анатолий Соколов: «Поэт может предъявить только готовый продукт»

Средства существования мне приносит преподавание в вузах Новосибирска. Научное (о нем говорить не буду) и литературное творчество — приватное занятие, которому посвящается свободное время.

Колонка писателя

«Вечерний Новосибирск» продолжает задавать вопросы активно работающим литераторам города:

1. Над чем вы сейчас работаете?
2. Как складывается журнально-издательская судьба ваших произведений?
3. Какие работы ваших товарищей по перу вас порадовали или огорчили?

1. Средства существования мне приносит преподавание философии, культурологии и других дисциплин в вузах Новосибирска. Научное (о нем говорить не буду) и литературное творчество — приватное занятие, которому посвящается свободное время. В творчестве зависишь от экзотических, трансцендентных субъектов, обозначаемых такими терминами, как «муза», «Бог», «черт» и т. п. Их помощью, поддержкой и благоволением пытаешься заручиться всеми возможными способами. Прозаик может, отвечая на данный вопрос, сказать: работаю над новым романом. И предъявить рукописи глав, частей. В его деятельности в меньшей степени проявляется творческое начало. У поэта другая ситуация. Он может предъявить только готовый продукт. Писать стихи, желая писать стихи, невозможно. Конечно, постепенно накапливается и болтается в закромах, причудливо и произвольно сочетаясь, совокупляясь друг с другом, ворох строчек, строф, отдельные словосочетания, из которых однажды может сложиться пристойное стихотворение. А может и не сложиться ничего — материал останется мусором, «сором» (Ахматова), из которого ничегошеньки не выросло и уже не вырастет никогда. В работе сейчас находится несколько десятков стихотворений. Надеюсь, что некоторые из них в конце концов родятся.

2. Слава Богу, успешно. Публикуется почти все, что пишу и предлагаю. Хорошо, если за год появляется десяток пристойных стихотворений да 3–4 научных и литературно-критических статьи. До 90-х годов занятия версификацией считал хобби. Не надеялся на публичную жизнь своих текстов. Но с началом перестройки обо мне и моих друзьях-поэтах вспомнили, начали приглашать в различные журналы, альманахи и т. п. Являюсь с тех пор постоянным автором «Сибирских огней». Публикуюсь в «Новосибирске», «Алтае», «Дне и ночи» и других изданиях. Штурмовать столичные журналы не пытаюсь. Не потому, что страдаю комплексом неполноценности. Уверен, мои тексты могли бы украсить страницы и «Нового мира», и «Знамени», и других знаменитых толстых журналов. Но не хочется хлопотать, суетиться, тратить силы на продвижение, проталкивание, т. е. на далекие от творчества процедуры.

3. В последние годы меньше читаю. По-видимому, стал более взыскательным и требовательным потребителем чужих и собственных текстов. Новых замечательных произведений создается не так уж много. Талант — редкость. Гений — исключение. Следую завету Мандельштама — перечитываю старые книги. Среди любимых авторов Марсель Пруст, Томас Манн, Достоевский, Бунин, Александр Пятигорский. Из относительно новых — с большим опозданием познакомился, наконец, в полном объеме с «Бесконечным тупиком» Дмитрия Галковского. Это, убежден, выдающееся произведение в рамках отечественной культуры ХХ века, как бы к нему ни относиться. Постоянно внимательно и ревниво слежу за творчеством уважаемых собратьев по поэтическому цеху.

Фото Сергея ПЕРМИНА

Газета "Вечерний Новосибирск"


Храни Вас Бог, Анатолий Евгеньевич.