А вот и птичка Золотая Чернухина, часть 3

     Бич Пашенный приметил на остановке совсем юную девицу.
     - А вот и наша птичка! – проговорил себе под нос заметно повеселевший Пашенный, оглядывая с ног до головы  девицу.
     Девица не хуже, чем новогодняя ёлка, была обвешана и обтыкана разных размеров и форм  добротными золотыми изделиями.
     Нет-нет! Золото на ней, как предмет обогащения, его как раз и не привлекало. Просто он чувствовал исходящее от этого  давно всем миром презренного металла зло. И это зло уже витало в воздухе, бич Пашенный  это учуял звериным чутьём.
     - Молодость, мозгов нет! – заворчал Пашенный, обращаясь к девице.- Эко, ты, ёлка без макушки, нарядилась, а про ночь не подумала.
     - Какая ночь, какая ночь? Вы меня не за ту приняли, мужчина, - испуганно произнесла девица.
     - За ту, свиристелка, за ту. У меня глаз намётан. Да меня ты не бойся! Я на твою невинность не претендую. На золотишко твоё – тем более. Отпретендовался уже давно, - попытался успокоить девицу Пашенный.- Что ж, ты, мать ети, нацепила на себя побрякушки и в ночь высветилась? Тя ж, как курёнка, ощиплют. Точно, ощиплют  и в суп. Могут и под секатор подставить.
     - Это как? – испуганно спросила девица, глядя на бича Пашенного.
     - Как! Ноги-руки оторвут, и на свалку отнесут. Тебя ненужных тебе мозгов лишат, а сами на сумму денег богаче станут. Храните деньги в сберегательной кассе, дамочки! Не носите с собой. – Говоря это, Пашенный не шутил и не желал напугать девицу. Просто, отсидев такой срок, он знал, что могут и что творят  на нескончаемых российских  просторах  те, кого разъела  ненависть и жажда наживы.
     - Грудь выпрыгнет, не успеешь схватить. Шарфиком – то её прикрой, мать ети. А с виду вроде совсем ещё неискушённая. Муха, наверно, ещё не садилась, а без мамки  и соски гулять вырядилась. Мир-то беспощаден, он твоей мамки ждать не будет, цаца без пустышки.  Любой с блестящим  поиграть не против, не только сороки да вороны. А ты вон, издали   поблёскиваешь, как свежая сопля на солнце,  всю шелупонь к себе стремишь.
     Бич Пашенный своим острым зрением заметил и то, что за ним и за девицей неотрывно,  с большим интересом наблюдает худой, с шустро бегающими глазками, долговязый пацан, одетый в чёрное. Пашенный, поглядев на него пару мгновений, прицельно определил в нём не более чем мелкого воришку-карманника. Да мало ли в жизни бывает ошибок…
     - О мать ети! Сто пудов, тебя уже прицелили! Будет вести, пока не  оприходует товар. А что! На тебе нацеплено, вон, добра тыщ на полтораста. Это ж год великому труженику дрючиться на заводе или, там,  пароходе. А то и два! А тут взял – и свободен: гуляй - не хочу.
     Немало, видно, предок твой людей по жизни прокатил, раз ты так цесаришь, не ценишь труд его. Видать, ценить нечего. Дармяк доил.  Да! Куда едешь – то? Далеко ли? Небось, учиться приехала.- Бич Пашенный говорил, а девица стояла рядом,  недоверчиво молчала. 
На девице было коротенькое платье, юная грудь немаленького размера почти вываливалась из его нескромно скроённого выреза. Колготки гламурно искрились, при движениях девицы по ним просверкивали блесноватые  извивающиеся полосы.
     Тонкие  высоченные каблуки туфель то и дело подводили девицу, ноги её подворачивались, будто совсем недавно девица встала на каблуки, и походка её была пока плохо управляема. Коротенькая стрижка не скрывала массивных оттягивающих уши серёжек с внушительными, не клеящимися с её юным возрастом, драгоценными камнями.
     Девица сделала попытку отойти в сторонку от бича Пашенного, но каблук опять подвёл, девица чуть не упала. Её успела подхватить стоявшая подле женщина. Женщина казалась  издёрганной, держала за руку ребёнка лет пяти. Лицо её выглядело измученным и недобрым, оно отдавало жёлто- зелено-бурыми  пятнами, похожими на трупные.
     - Рулить не научилась, кошёлка? Прибила бы вас, жабьё. Сопля ещё под носом не укоротилась, а сама как салон бриллиантов на продажу выёжилась, – выпалила женщина.
Вообще, женщина была доброй, но видно тяжёлая полуголодная  жизнь из любого человека постепенно может отшлифовать порядочную сволочь.
     - Тут каждый день голову надо ломать, чем кормить ребёнка и мужа, а вот такие лохудры шастают   праздно, да нервы людям портят, - всё не могла успокоиться женщина.
     Девица и вправду выглядела нелеповато. В ней было какое-то смешение всего и вся: богатство зрелой женщины и неискушённость несмышлёного подростка, мудрая купеческая хватка и социальная инфантильность. Всё было смешано в кучу. Так бывает, когда в детстве мы примеряем и надеваем на себя взрослые вещи, обязательно начиная с  колец и туфель на высоких каблуках, падаем, запинаясь в них, подворачиваем ноги, не взяв в расчёт своих умений и навыков, не рассчитав своих возможностей. Правда, в таком виде мы всё же не выходим в общество, а наслаждаемся в пределах комнаты, в которой шкаф или шкатулка находятся.
     Ворчащая женщина, стоявшая до этого  неприметно, начала  шпынять своего ребёнка. Хотя ребёнок ничего плохого не делал, она то и дело одёргивала его за руку, делала совершенно ненужные замечания. Ребёнок не понимал, почему мать вдруг изменилась, начала нервно метаться по остановке, крепко до боли сжимая его руку в своей.
     Наконец, подскочил её автобус, она втолкнула ребёнка в открывшуюся дверь и вошла сама, предварительно ненавидяще оглядев с ног до головы остававшуюся на остановке девицу.
     Следующий автобус  увёз бича Пашенного, которому в голову пришла мысль потолкаться на знакомых улицах  города, развеять ностальгию от долгого отсутствия. Доехав до вокзала,   он увидел  нежно-голубого цвета легковое авто, остановившееся прямо возле него. По груди  Пашенного разлилась приятная медовая истома. В области сердца что-то приятно зашевелилось. Из груди его вырвалось и уносилось  ввысь:
            
                …Ты стояла у дверцы голубого такси.
                У тебя на ресницах серебрились снежинки,
                А взгляд влюблённый и нежный
                Говорил о любви…

     Пашенный мурлыкал себе под нос некогда любимую  им песенку.