Неизвестная война моего деда

Про своего деда Александра Ивановича я почти ничего не знаю,  но не потому, что не интересовалась, или не спрашивала.
   Просто никто в семье  не мог рассказать о его судьбе.
   Не знали, где и как он воевал, почему не писал, каким образом погиб…

   До войны Шурка плотничал. Двухметровый русский богатырь с шапкой русых кудрей пользовался большим спросом у девчат. А он выбрал  разведенку с ребенком, маленькую – метр с кепкой, и не слишком красивую…
   Вся семья была против, а он – ни в какую! Женюсь, и все тут!
   Чужой ребенок вскоре умер, а жизнь с молодой женой вначале не ладилась. Слишком уж разными были они по характеру, Шурка степенный, молчаливый, Таня – хохотушка, гулена, первая заводила на всех праздниках.
   Потом притерлись, пообвыкли. Пошли дети, один за другим – пятеро. Достатка особого в семье не было, жили как все. Не бедствовали - и то ладно.
   В 1940м беда пришла – откуда не ждали. Сынок шалил со спичками, и осталась семья без крыши над головой. Погоревали, поплакали, да что ж поделаешь? Сработал Шурка наскоро домик – времянку, сколотил немудреную мебель, с утварью помогли соседи. Намечал на будущее лето капитальное строительство, да не успел, грянула война. Кинул плотник за спину котомку, обнял на прощание беременную Таню – и ушел на фронт.
   А Таня осталась, в тесном домишке, с пятью малолетками, с шестым под сердцем, без работы, без средств к существованию.
   Вначале надеялась на скорое возвращение кормильца, вон в газетах-то до войны как прописывали – «побьем врага на границе, быстрым маршем, малой кровью…»
   Только в сводках теперь было иное, и война грозила затянуться надолго.
   …На работу беременную Таню взяли только в больницу санитаркой. Зарплата маленькая, труд тяжкий, грязный. Уходила из дому с неспокойным сердцем - старшей девять, остальным меньше, не наделали бы чего. Соседка Дуся иногда приглядывала, а так – одни дети день деньской, сами по себе. Картошки наварит им чугунок, хлеба по куску отломит, и вся еда. Ох, лихо-лихо!
   К соседкам стали приходить вести с войны, кому письмо, а кому и похоронка. Почтальонка Клавдия сделалась вдруг главным человеком в округе, ее и ждали, словно бога, и боялись поболе черта: чего принесет? Радость или слезы горючие?
    Таня получила за три месяца войны лишь два письма – малограмотный Шурка был не мастак закорючки на бумаге ставить.
    -Что ж он так мало прописал-то, Дунюшка? – делилась она с соседкой. –Ничего про себя не обсказал, воюю, береги детей – и все.
   -Некогда им там расписывать, - сурово поджав губы, отвечала та, - жив, и радуйся.
   В конце сентября родилась у Тани двойня, сын и дочь, она сообщила о том в письме на фронт, но ответа не получила. Напрасно высматривала из окна Клавдию – почтальонка ни разу не свернула к Таниному домику.
    За два года – ни единой весточки, ни письма, ни похоронки…
    Как жили, страшно вспомнить. Если бы не корова у свекрови в деревне – не выжили бы дети, перемерли с голоду. Старшую дочь отдали на зиму в няньки, там и кормили ее, и на платье отрез выделили.
   Ночами плакала Таня – где муж, жив ли? Отчего не пишет? Товарки на работе утешали – надейся! Похоронки ведь нет. Может, в плену, в окружении, мало ли чего на войне случается?
   Накануне нового 1944го года пришел с войны сосед Федор, весь израненный, без ноги. День гудел, заливая вином увечье, потом приковылял к Танюхе.
    -Ты уж прости, соседка, - как-то виновато начал он, - я ведь видел твоего-то. Не так давно, с месяц будет…
    -Видел?! – вскинулась Таня. – Слава тебе, господи! Живой, значит…
    -Да ты погоди, - отвел глаза Федор, - тут, вишь, дела такие… как же сказать-то тебе? НКВДэшники его вели, под ружьем. Побитый, гимнастерка без ремня. Увидел меня, узнал: «Федька, обскажи, кто у меня родился?» Не знал, значит ишшо. Я ему прокричал, что двойня, а уж услыхал он, нет ли – не ведаю, их к тому времени в машину прикладами затолкали. Прости, Танюха… вижу, ты не знала ничего, так молчи, и я никому не скажу, может, и обойдется. Но все же будь готова, сама понимаешь, время военное, и на детей не посмотрят…
    Год Таня прожила в страхе – за мужа, за себя, за детей…
    Что случилось с Шуркой, почему НКВД?...
    И вдруг, в начале 45го – письмо, короткое, как ни в чем не бывало.  «Прости, давно не писал, не мог. Воюем, бьем фашистов, скоро конец войны, жди, береги детей».
    Таня зачитала письмо до дыр. Надежда воскресла. Вернется – расскажет, как воевал, почему арестовали, чем искупил вину. Все будет хорошо, как прежде. Дети живы, что еще нужно?..
    В день, когда объявили победу, Таня рыдала, словно на похоронах.
   -Что ты, глупая? – укоряла Дуся. – Победа ведь! Кончилась война!!!
   -Да-да, Дуся, кончилась, - отвечала она сквозь слезы. – Кончилась, проклятая. Только вот сердце что-то щемит…
    Похоронку принесли в середине мая. «Ваш муж пал смертью храбрых в боях под Кенигсбергом … апреля 1945 года».

    В 1968м баба Таня умерла. После похорон моя мать привезла домой семейную реликвию, доверенную ей, старшей, на хранение – единственное уцелевшее письмо отца, датированное февралем 1945 года. Я держала его в руках – пожелтевший от времени листок бумаги, исписанный корявыми, налезающими одна на одну буковками…
   Таких, как мой дед, были миллионы - безвестных героев, мучеников, обычных рядовых рабочих великой Войны…

    9 мая я откладываю все дела, и иду к Монументу славы, чтобы  почтить память поколения,  изломанного, исковерканного в безжалостной мясорубке войны.
   Вечная им память…