Неотправленное письмо

                От составителя и редактора

В бумагах В.П.Стрижакова я случайно обнаружил письмо, написанное им, по-видимому, незадолго до смерти и ВСЁ не решался его опубликовать. Кому оно было предназначено, мне установить не удалось. Женщинам таких писем обычно не пишут, и мысли эти почти всегда тщательно и глубоко прячут в тайниках сознания. О причинах, побудивших Вадима Петровича, человека больного и физически, и нравственно. устраивать этот эпистолярный стриптиз, можно только догадываться. И всё же оно адресовано женщине. Да мало ли на нашей грешной Земле моральной, точнее, аморальной грязи, – возмутятся порядочные дамы и господа, и стоит ли засорять её еще одной? Возможно, не стоило бы, если б метастазы алкоголизма не залегали так глубоко. Если даже допустить маловероятное предположение, что «всё это» Стрижаков сочинил (его бы хватило!) и намеренно навешал на себя всех собак, чтобы разжалобить адресата, то и тогда документ этот не станет менее интересным. Правда почти всегда невероятна в отличие от лжи.
Из этических соображений письмо публикуется не полностью.
    
                Неотправленное письмо

Милая моя, потребность высказаться, “излить душу” перед тобой, убедить тебя поверить мне безоговорочно и без сомнений уже давно засело во мне и мешает чувствовать жизнь во всей ее полноте и многообразии. Природная стыдливость и стеснительность, намертво засевшие во мне еще во времена далекой и почти забытой молодости, несмотря на уже преклонный возраст, как заноза, не болят, но и не дают покоя. Так и хочется расковырять ее и вытащить. Рядом со стыдом во мне прочно сидит стародавний страх перед женщинами. Всегда, на протяжении всей моей жизни, я хотел вымолить у той, кого я любил, хотя бы малую толику того, что вытворяло мое неуемное и буйное воображение, основательно разогретое чтением взахлеб Апулея. У него “прекрасная матрона, развязав даже повязку, поддерживавшую ее прекрасные груди, ложилась под осла и вбирала в себя его огромный детородный орган весь, без остатка”. Реальную жизнь мне заменял Боккаччо, смачно рассказавший о монахе, который убеждал аппетитную деревенскую девушку, приходившую к нему на исповедь, пытаясь втолковать ей, что нет более верного служения Богу, чем “загонять Дьявола в Ад”. И, когда наивная девушка у него спрашивала, где обитает Дьявол, он поднимал рясу и показывал свой, разбуженный от долгого сна ее прелестями, дьявольски соблазнительную, таинственную штуковину. А на невинный, но естественный вопрос, где находится Ад, чтобы этого красавца туда загнать, монах, истово перекрестясь, твердо говорил “у тебя”. “Если это угодно Богу, говорила девушка, объясни мне, что я должна сделать, чтобы помочь тебе загнать Дьявола в Ад, который у меня?” “Богу угодно, говорил монах, чтобы ты повернулась ко мне спиной, наклонилась и раздвинула ноги и не забудь задрать юбку, а уж я постараюсь затолкать проклятого поглубже, в самую геенну огненную”. Богобоязненная и инфантильная девица впервые поняла, что черт не так страшен, а загонять его туда, где он должен находиться, дело нехлопотное и даже приятное, поэтому она вознамерилась и впредь служить Богу только так и возносить Ему молитвы, дабы Дьявол подольше горел в Аду и почаще возрождался, ибо, по словам монаха, нечистая сила столь же вечна, как само мироздание. Когда же, добавлю от себя, девушке наскучило на коленях и стоя в три погибели бороться
с Дьяволом, она сказала монаху, что ей кажется, что лукавый все время норовит выскочить из Ада и улизнуть. Посему она предлагает его оседлать, дабы преградить ему путь к отступлению. Монах, уже порядком уставший, с радостью лег на спину, передав бразды правления новоявленной амазонке. Пристроившись сверху на монахе и загнав своими руками Дьявола в Ад, она села на него верхом и заперла окаянного своей белоснежной, пухленькой попкой на замок.
Блестящее по форме описание этих и подобных им сцен, которые попадались мне в классической литературе, будили во мне никак и ни чем не преодолимую похоть, которую я пытался заглушить пьянством, а попросить знакомых девиц, чтобы они позволили урезонить моего дьяволенка стыдился и боялся одновременно. Боялся насмешки и презрения. Страх и стыд перед женщиной я продолжаю испытывать до сих пор, хотя мне уже скоро пятьдесят. Но та самая похоть, родившаяся, кажется, раньше меня, теперь уже эпизодически, словно заставляет меня вспомнить, что я еще живой и что не все еще потеряно раз я не могу оторвать себя от письменного стола
и не писать, чтобы, может быть, заглушить ее, извлечь из нее хоть каплю какой-то “пользы”, и поддерживать этот едва тлеющий огонек как можно дольше, перенося на бумагу слова-отголоски глубокого и сложного чувства, которое можно выразить либо простой метафорой “загнать дьявола в ад”, либо пригласить понятливую, добрую шлюшку, непременно аппетитную, без внешних признаков ее распутной жизни, и попросить ее о скорой помощи, либо продолжать без толку писать и бесплодно думать про себя “почему, когда Она очень нужна, Ее нет рядом”.
Кто же все-таки эта Она? Где и как Ее отыскать? И зачем? Неужели для того дишь, чтобы унять волнение и прекратить бессмысленный поиск “неведомого шедевра”? Или сочинить простую, незамысловатую историю о монахе-затворнике и девушке и на том успокоиться? Или об одинокой наивной девушке и “принце”... Или
о матёрой красивой шлюхе и влюбленном
в нее мальчике? Или... И так далее... Жизнь, не лишенная смысла, разрушает мечту, а мечта, которую не пощупать, не увидеть, мешает наслаждаться жизнью... Увы!
“Однажды к одинокому старику неожиданно пришла девушка и сказала: “Хочешь я сейчас сделаю тебя счастливым?” Старик согласился. Тогда она дала ему выпить чудодейственную таблетку, потом донага разделась и сделала старика счастливым. Когда он заснул, девушка ушла и больше не приходила. На смертном одре старик последний раз вспомнил о девушке, закрыл глаза и умер”.
                1985т.