Накануне рождества

Накануне Рождества.

Было еще совсем темно. Вылезать из-под нагретого за ночь одеяла не хотелось. Но, зная, что жена  Аксинья все равно  не даст продолжить сладкий сон шумом посуды на кухне, дед Михей сел на кровати, свесил ноги к холодному полу. Широко раздвинув руки по сторонам, посидел, оглядев свою маленькую спальню бесцветными глазами, затем, кряхтя, слез со своей высокой кровати. Правая рука плохо слушалась после второго инсульта, из-за этого одевался долго, с придыханием незлобно выговаривая привычные матюжки, когда пуговица никак не хотела попадать в положенное для нее место на рубахе. Ни слова не говоря жене, прошел мимо нее в дальнюю комнату посмотреть температуру на улице, чтобы потом, когда появится настроение, записать в тетрадку всю для него известную информацию о сегодняшней погоде. Свою порядком разбухшую и уже не  раз дополненную подшивкой тетрадь дед Михей вел с завидной регулярностью еще с 1953г., в которой отмечал из ряда вон выходящие капризы нашей северной погоды, вскрытие ото льда рек, начало цветения морошки, черники, количество пойманной рыбы и  знаменательные, как ему казалось, события.
Дед долго стоял в передней, растирая больную руку, думая, вероятно, о том, что к маю, когда разольются в своем весеннем буйстве реки, непослушные пальцы должны все же уметь  выпутывать попавших в  сетку  окуня или сорожку.
У проворной жены к этому времени в русской печи уже вовсю трещали со вчерашнего дня занесенные из сарая поленья. На столе слегка парил только что вскипевший самовар, рядом с ним стояла ладка с квашней, замешанной  с вечера и готовой в скором времени превратиться во вкусные, пышные, горячие шаньги. Пекла их Аксинья, чтобы завтра в Рождество с утра не возиться, да еще и потому, что ждали сегодня приезда сына.
Попив чаю, перекинувшись с бабой Аксиньей парой ничего не значащих фраз, дед Михей, накинул старенькую фуфайку и пошел  на улицу.  Во дворе, выражая активное участие в начинающемся зимнем дне,  лаем на какого-то прохожего, его встретил старый верный  друг и на протяжении уже тринадцати лет – член семьи, собака Жук. 
Утро еще не засветлело, за быстрыми серыми облаками, мерцая колючим холодком, прятались яркие звезды. Январский мороз, щипнув за ухо, сразу дал знать, кто сегодня хозяин.  Выпавший ночью мягкий снежок звонким скрипом при каждом шаге ласкал не потерявший остроты слух деда. Потрепав за ухо своего друга, пробурчав что-то для него приятное, Михей направился к дровеннику. Надо с утра протопить баньку, чтобы к вечеру, когда топить придется уже по-настоящему  - для тепла, каждое ее бревнышко было прогрето и дышало жаром.
С трудом шагая по узкой тропинке, им же прорытой в снежном сугробе, дед наносил в баню дров, притащил с водоразборной колонки на чунках* флягу воды, затопил каменку. Когда сухие сосновые поленья ярко и скоро разгорелись, в узком пространстве между стеной и печкой стало как-то уютнее, мысли сами собой унеслись в далекую, незабываемую молодость.
Почему-то вспомнился полутемный, душный трюм пароходика, в котором  на нарах среди множества таких же как он молодых людей Михей Сергачев не по своей воле по осеннему штормовому Белому морю отправлялся на Воркуту.  Судьба распорядилась так, что Михей оказался арестантом за 200 рублей недостачи, образовавшейся в кассе предприятия, где он начинал свою трудовую деятельность молодым бухгалтером. И «загремел» Миха на два с половиной года далеко от своих родных мест. В конце сентября оказаться на Воркуте, в голой тундре, где вместо жилья среди уже выпавшего снега торчали только вешки, обозначавшие ряды будущих палаток, в которых предстояло провести зиму – не очень радостное путешествие.
Работа на строительстве железной дороги отнимала все время, скучать было некогда. Зима пролетела тяжело, но быстро, а весной,  с первыми согревающими лучами северного солнца из Верховного суда СССР пришла бумага с долгожданной вестью -  судимость снята. Радости не было предела, но впереди путь лежал на  войну, которая уже второй год сжигала наши города и села, убивала наших солдат, детей, стариков и женщин.
Полковая школа связи, Барнаульское пехотное училище и двадцатидвухлетний боец
Михей - на фронте. Мысли выхватывают из прошлого и сырой окоп, где можно было сидеть только на корточках, до хрипоты крича в телефонную трубку, и мучительные, страшные дни выхода из окружения, когда от голода темнело в глазах, и контузию мерзлой землей от разорвавшегося рядом снаряда, и – госпиталь. Сейчас этот, вроде бы, незначительный случай вспоминался с улыбкой, когда после месячной немоты в госпитальной палате, первые матерные слова на санитарку, забывшую принести к обеду ложку, заставили ее лететь к доктору с радостным объявлением, что контуженный молчун Михей заговорил!
И опять фронт. Долгие месяцы в боях за свою многострадальную матушку - Россию.  И вот – взятие неприступной крепости  Кенигсберг. 
Война еще пылает, катится на запад к фашистскому логову, а тут целый эшелон с техникой и личным составом вдруг отправляется на Восток. Недоумение сменилось непонятной тревогой, когда после Москвы на станциях загорелые женщины  с грустной усталостью в глазах назидательно говорили
-бейте уж вы этих косоглазых-то, бейте.
Стало ясно – впереди война с Японией.
Михей хмыкнул
- японца догонять не успевали. Во! Какая к тому времени мощь была у Советской Армии.
Страшная война подошла к Великой Победе, искалеченные и душой и телом бойцы возвращались домой. А  для старшины Сергачева служба продолжилась почти до конца  1946 года в южном городе Воронеже, откуда, однажды в летнюю пору приехав в отпуск, он и встретил на танцах в д. Сухарево свою будущую жену Аксинью. Тоже, кстати, ваймужанку, только из Прилука, дочку известного на Ваймуге рыбака и охотника Григория, самую младшую среди семерых Старцевых, которая тоже могла похвалиться медалями «За победу над Германией» и «За победу над Японией».
Дрова в печке прогорали, слегка потеплело, опахнуло прелым банным листом. Дед очнулся от воспоминаний, когда на фоне темной стены засерело  замерзшее окошко. Начинался короткий зимний январский  день.
Дед вышел из тесноты бани. Свинцовые облака затянули холодное небо. Пушистые снежинки, щекоча нос и щеки, неслышно падали на высокие сугробы.
- Опять не кстати, - подумал Михей, - каждый день – все снег да снег. Возле крыльца уже и кидать некуда – выше окон, а он все валит и валит,- и побрел в дом, где на столе дышали жаром и блестели намазанные маслом румяные шаньги.
- Не звонил Сергей -то?  - прямо с порога замерзшими губами спросил дед.
- Вчера говорил, что сначала поедет в лес на погрузку, а уж потом сюда – не отрываясь от лопаты, которой садила в русскую печь шаньги, ответила Аксинья.
Дед Михей скинул фуфайку, поставил на печь валенки, сходил в дальнюю комнату посмотреть на градусник и со словами - уже девятнадцать, - сел на свое привычное место в ожидании крепкого чая с горячей шанежкой. Чай Михей еще с молодости пил почти всегда из блюдца, обхватив его сверху своей крепкой, кряжистой рукой. 
- Жука -то кормила? – не отрываясь от блюдца, спросил дед.
- Натрачён с утра еще, – недовольно отпарировала жена.
Выпив два стакана крепкого, душистого чая, дед встал со стула, положил  свою тетрадку на стол, нацепил на нос тяжелые очки и слегка испорченным параличом почерком начал записывать сегодняшнюю погоду. По телевизору показывали фильм про войну. Михей демонстративно выключил – не любил он кино про войну, ему казалось, что все там неправда, а рассказать его правду в последние годы было, может быть, некогда да и некому. Дети не спрашивали, чаще затевая пустые бестолковые споры о нынешней политике. А внуки еще не подросли, чтобы интересоваться тем, что отдалено было от их жизни более чем на полвека. Да и обида сидела в душе. В последние годы бездушные политики стали перевирать их прошлое, их жизнь, будто только они, эти политики знали истинную ее сущность, внушая сегодняшнему поколению только для них близкую и удобную для руководства точку зрения. То, что крепко сидело в памяти, то, что до самой смерти, казалось, не вышибить из сознания, потому что сами прошли непреодолимое, сами испытали всю тяжесть той страшной, разрушительной и великой войны, перевиралось. Обида и за то, что они, бывшие фронтовики, в то время – двадцатилетние в большинстве своем  пацаны,  одолевшие хорошо выученного, оснащенного новейшей по тем временам техникой, покорившего всю Европу  врага, сейчас оказались чуть ли не виноватыми в той Великой Победе, потому что нынче начали появляться голоса: если б проиграли войну сейчас жили бы как в Германии.
Преодолевая непослушность руки, Михей записывал сегодняшнюю погоду, а мысли незаметно опять увели его в начало послевоенной жизни. Вспомнилось, как руководство Меландовского леспромхоза предложило на три месяца поехать начальником лесопункта Пешемское.
На одиннадцать лет растянулись эти три месяца. Да, каких лет!
Приехали в поселок, где керосиновая лампа со стеклом была только в конторе у кассира. У всех остальных – пеликушки - лампы без стекол. Зимой в квартирах жили без двойных рам. Спецодежда лесорубов – стеганая фуфайка, штаны-ватники, серые валенки и – на целый день в лес, чтобы вручную по два кубометра на лучковку* давать стране «зеленое золото». Но жили, отмечали вместе и праздники и горе, рожали детей и трудились с верой, что все образуется, все обустроится, потому что были молодыми и сильными, дерзкими  и бесстрашными.
И, когда через одиннадцать лет пришлось уезжать, начальнику лесопункта можно было  гордиться тем, что в поселке не без его участия появилось электричество, детский сад, клуб, начальная школа, люди стали жить в теплых домах. Лес валили уже не лучковой, а бензопилой «Дружба»,  вывозили вместо трудяг-лошадей на автомобилях-лесовозах. На делянках трелевали хлысты мощные на то время дизельные тракторы – ТДТ-40.
Воспоминания о молодости помогали Михею преодолевать свой недуг, в глазах появлялся задор, дышалось легче и сил, вроде бы, прибавлялось. Дед положил свою тетрадь в пухлую коричневую папку и засобирался на улицу, чтобы проверить баню.
Время уже подходило к обеду. Дед Михей прикрыл в бане протопившуюся каменку, взял широкую фанерную лопату и, в который уже раз за эти первые дни нового 1999 года, начал расчищать проход от дороги к дому. В это время и пролетел  в гору  знакомый даже по звуку старенький «Москвич». Дед поправил свою с кожаным верхом ушанку, оперся на лопату и, тяжело дыша, стал ждать, когда машина на угоре развернется и тихонько подкатится к его гаражику. Сердце приятно кольнуло и заколотилось в груди. «Москвич», придавливая колесами мягкий хрустящий снег, остановился рядом.
- А я уж все жданки прождал, - каким то хриплым, незнакомым голосом проговорил отец давно не навещавшему их с матерью сыну. Крепко пожали друг другу руки, свою правую дед подавал с трудом и с каким-то вывертом. Рядом с сыном стоял, улыбаясь в ожидании своей очереди в рукопожатии, Олегович. Давнишний друг Сергея часто в последнее время бывал у деда, чтобы как-то поддержать их с Аксиньей в разговорах о нынешней жизни.
Минуту поговорив о морозе, о завалившем все улицы снеге, щипнув друг друга безобидной шуткой, прошли в дом. Аксинья с радостью в глазах засуетилась, доставая из печи наваристые щи, чтобы накормить долгожданных гостей. Без лишней суеты сели за стол, разлили в старинные граненые рюмочки по стопке водки, деду из заранее припасенной бутылки – пенистого пива. В последние месяцы Михей поддерживал компанию только половинкой стакана этого напитка. Вероятно, все, что мог выпить за свою долгую жизнь  из спиртного, он выпил и теперь, чтобы не нарушать традицию и привычку, довольствовался малым.
Как это часто бывало, разговор о новостях, о будничном незаметно перешел на тему  о политике. Заспорили  о колхозах. Неугомонный характер деда в последнее время проявлялся в черновиках статей для районной газеты, где он пытался оправдывать необходимость существования объединенных хозяйств, так как, всю жизнь прожив на Севере и, не понаслыщке зная крестьянскую жизнь, был уверен, что в одиночку заниматься сельским хозяйством, для производства товарной продукции невозможно. Так и тут, в незаметно начавшейся дискуссии, он как бы проверял правильность своих мыслей и был очень возбужден, когда Олегович не соглашался с его доводами. Зная заводной характер отца, Сергей пытался знаками показать другу, что нужно бы сменить тему, не доводить спор до скандала. Но деда уже понесло, и остановить его в такой ситуации было делом не легким. Тем не менее, вместе с быстро начавшимся спором так же быстро завершился обед. За окном коротенький зимний день клонился к закату. Немного неловко чувствуя себя оттого, что доставили деду неприятности, друзья засобирались с отъездом. Все же тепло попрощавшись, а дед Михей никогда ни на кого зла не держал, хозяева остались опять одни.
- так и не поговорили ни о чем, - посетовала Аксинья.
Неугомонная, она никогда не сидела без дела. Всю жизнь рядом с мужем, характер которого легким назвать, значит слукавить, и со всем домашним хозяйством управлялась сама. И шила, и вязала, и успевала бегать на работу, и ухаживать за скотиной, которую постоянно держали в хозяйстве для пропитания. И вместе с мужем теперь могла гордиться двумя сыновьями и дочкой.
- Пойду закрою баню, - уходя от ответа, промолвил дед и, не спеша, стал собираться на улицу.
За неспешными домашними делами день пролетел незаметно быстро. Все, кто приходил помыться в  протопленной дедом баньке, ушли. Мать, как всегда пришла из бани последней и сейчас топала босыми ногами по холодному полу. Для Михея завершением каждого дня был просмотр последних новостей по телевизору. Что там еще наврут, нагородят московские журналисты, для которых, как казалось, и святого-то ни чего в жизни не стало. Устроившись на правом боку поудобнее на старом уютном диване, обронив жене
– одень на ноги тапки-то,
 дед приготовился смотреть «Вести». Аксинья в кухне бойко разговаривала по телефону, обсуждая новости уходящего дня. Горячий самовар ждал своей участи - послебанной трапезы, шаньги утренней выпечки красовались на столе. В доме, не смотря на потрескивающий за замерзшими окнами мороз, было уютно и тепло. Аксинья положила трубку, подала голос с кухни:
- Отец, вставай чай пить, да хоть спать пораньше лечь бы.
Тишина.
- Оте-е-ц…
Еще ничего не подозревая, Аксинья подошла, чтобы толкнуть, как ей показалось, уснувшего мужа.
Дед Михей, прикрыв глаза, неловко уткнувшись носом в подушку, лежал на правом боку.
По телевизору как всегда бойко начались российские «Вести». А в этот вечер случилось так, что дед их уже не слышал. Долгая, тяжелая, но, все-таки, по-своему счастливая, честная жизнь Михаила Прокопьевича завершилась накануне Рождества Христова.

* чунки – деревянные хозяйственные санки
* лучковка – ленточная пила, натянутая в специальной рамке


2009-2010г.    С.Сергеев