Кадо. Повесть о собаке

                1

              Кадо не спал. Положив голову на передние, когда-то сильные лапы, беспокойно смотрел на Максима Петровича и готов был при первом же его шевелении вскочить с мягкой и теплой подстилки, подбежать к дивану, где тот отдыхал, и вопросительно уставиться преданными собачьими глазами:
- Я слушаю, Максим. Приказывай!
        Он, Кадо, имеет полное право так запросто величать пожилого и заслуженного полковника в отставке. Хотя он точно не знает, что такое "полковник в отставке", но чувствует умом: очень высокое и достойное звание, если люди так уважительно относятся к нему: первыми здороваются, подавая руку, снимают шапки и склоняют головы. И все-таки Максим Петрович для него - просто Максим. Его так называют дед Гришай, сосед Иваныч, тетя Паша, а еще жена Алина. Для других и она - Алина Андреевна, а для старого-престарого пса, стоптавшего в этой квартире ноги, верного друга семьи, доживающего в доброте и ласке свою недолгую жизнь, - Алина. Для Максима - Аля, Алька, Аленька; даже для расфуфыренной и размалеванной в желто- зеленый цвет птички, что живет в роскошной клетке с зеркалом и игрушками, - Алька. Как же? Поди же? А для него, пса Кадо, - Алина. А что? Выкормила его из маленького щеночка, вырастила, довела до ума. Шесть медалей на собачьих выставках получил. Шутка ли? Вон птаха размером с его собачий язык, ни больше ни меньше, и та орет на всю комнату: "Альку люблю! Максимку люблю!" Сколько радости доставляет старым добрым людям! Он же, хоть и умный и большой, а сказать таких слов не может. Да и никаких других, кроме: Гав-гав! Ур-р-р! Гр-р-р! Кеша растопырит крыльца и, как бы издеваясь над ним, старым верзилой, со своей высоты то и дело талдычит: "Алька... Максимка... Кеша - хороший мальчик-попугайчик..." Ишь пичуга ярко-хвостая! Выскочка! Желторотик!..
Нет, Кадо и его любит: ни разу не цапнул, когда тот садился на подоконник или на его голову. Сиди на здоровье! Только, чтобы никакой пакости после себя не оставил. Пой песни! Подлизывайся! Кадо как раз любит увеселительные мероприятия, чтобы дать отдых постоянному напряжению: кто идет? Не чужой ли? Что ему, Кадо,  надо сделать для Алины и Максима? Но он дико завидует умению этой птахи разговаривать человеческим языком и приводит в неописуемое умиление двух проживших долгую жизнь людей. У него же более серьезные заботы и дела: с самого утра,  перво-наперво, настрополив уши, наблюдать, чтобы случайно не проворонить пробуждение больного Максима. Тот лишь откроет глаза - Кадо рядом. Хозяин, обычно, потреплет его по густой темно-рыжей холке, вызвав этим огромную собачью радость, участливо спросит, как он себя чувствует, а потом со вздохом скажет, щуря добрые серые глаза:
- Ну, Кадо-дружочек, новый день настал. Кажется, мы живы. Как бы ни была глупа ночь, ее непременно сменяет день, и ничего вчерашнего уже не воротишь.      Н-да-а-а! А где же наша Лина?
Кадо, понимая все сказанное до последнего слова: он ведь не какой-нибудь пес-недоучка, а представитель что ни на есть самых благородных боксерских   кровей - дотянется до худого с глубокими морщинками лица, словно по нему прошлись плугом да так и оставили, забыв забороновать, ткнется в щеку, лоб либо губы холодным носом, лизнет тонкую руку в таких причудливых набрякших узлах, соединенных вздутыми веревочками, что, кажется, тронь одну из них посильнее - как тут же брызнет кровь.
- Живы мы, живы, - хочет он ответить Максиму, но природа наделила его умом, а не речью, и лишь понимающе шевелит седыми бровями и преданно, не мигая, смотрит в глаза дорогому человеку, которому давно и верно служит. - И еще поживем. А она там... - и, высунув язык, смотрит на дверь, за которой готовит завтрак хозяйка.
Но увы, это было не сегодня...
Кадо, мотнув головой, поднимает умные глаза на диван: там все спокойно. Максим, тихо посапывая, спит. Пусть отдыхает! И он начинает рассматривать на стене фотокарточки, потускневшие от времени. Вот она, Алька Воробина! На ней шинель, офицерские погоны; худощавое привлекательное лицо и обворожительная улыбка. И сейчас она так же красива, но чуть медленнее смеется, обнажая ровные, как на подбор, все еще свои зубы. Так улыбаются только счастливые люди. Она такою и была, несмотря на многие трудности и невзгоды в своей долгой и нелегкой судьбе.
Многое ему рассказывал Максим, когда Алина уходила в город по своим делам, а они оставались в квартире одни. Кадо понимал его всегда с полуслова...
... Давно все было. Еще до войны. Учились Максим и Алина в одной школе. Он был тихим и скромным учеником: от любого слова в свой адрес краснел и сникал. Белобрысый, с торчащим, как у ежика, коротким чубчиком над высоким и крутым лбом; темные вразлет брови, тонкий нос и полные сочные губы. Зато уши, словно лапти, выпирали нагло и вызывающе. Не прикроешь их: никаких волос на голове не хватит. Может, от этого так смущался невзрачный паренек. Алька же была хоть и не красавицей, но ей ничего и не надо было, кроме того, что имела: кареглазая, с крупными кудрями на голове; пухлые розовые губы и маленький вздернутый носик на округлом личике. Честная и смелая десятиклассница была гордостью школы и совестью своего класса.
"Золото - не девка! - говорили о ней взрослые. - Улыбка, что солнышко светит; походка - царская. А доброты в ней - не вычерпаешь до дна, сколько ни старайся".
Вздыхали по ней многие мальчишки, и красивые, и смелые. А уж Максимке надеяться?! Куда там! И обходил он Альку стороной, наблюдая за ней через заборы и щели, а при случайной встрече опускал глаза, краснея, как маков цвет, пока не попал однажды в неприятную историю.
Возвращался Максим вечером домой из библиотеки. В тихом переулке ему встретились подвыпившие дружки Колька и Андрюха.
- Куды, хлюпик, топаешь? - пошел сразу же в атаку Колька, крутя на пальцах ключ. - Зачем дорогу нам перешел?
- Что вы, ребята? - смутился Максимка, отступая в сторону. - Идите. Дорога для всех одна. Я вам не мешаю.
- Ха! Чирикает... - хохотнул Андрюха и тут же посуровел: - Видишь, перешел... Здесь мы ходим. Понял?
- Кто мы? - шел уже в наступление Максим. - Чего пристали?
- А таво, лопоухий, што ты должен нам... -улыбнулся золотозубый Андрюха, заправляя в брюки рубаху. - Должок отдавай...
- К-какой должок? - от негодования запнулся Максим. - В-вы что, хлопцы? Не сочиняйте небылицы. Когда в голове вина больше - всегда ума меньше.
Колька смачно циркнул сквозь зубы слюну:
- Кинул бы  я вино, да оно меня не покидает. Понял, сморчок? Дай дядям закурить! Немедленно!
- Не курю с детства. - Максим нахмурился и тоже сплюнул.- Пустите меня!
- Тогда деньгами отдай! - Андрюха, сделав шаг вперед, потянул толстые пальцы к школьнику. - Нам все равно. Деньгами, хи-хи, даже лучше... Да, Кол?
- Истинно так, Дрюха. И чем быстрее, тем лучше. Они счас нам нужны позарез. Больше жизни, больше матери родной...
- Га-га-га! - выставил все золото во рту Андрюха: - Мы возьмем деньгами. А как же? Пойдет...
- Считайте деньги в своем кармане, - вдруг не на шутку обозлился Максим. - У меня их нет. Я - школьник.
- Тогда к родителям за помощью скачи. Нам сегодня очень нужны деньжата... Хотя бы пятерочка. Топай и молчок! Понял, дырявая портянка?
- Не понял? - стоял на своем взъерошенный, как воробей, восьмиклассник.
- Ишь, недотепа? - морщит губы Колька. - Ему скажи, разжуй, в рот положи, а он не кумекает. Неграмотный, что ли?
- Ничего вы от меня не получите, - огрызнулся школьник и тут же испугался: на него шел Андрюха. Он знал его хорошо. Да и Николая-футболиста видел на поле не один раз. Ребята сильные, наглые.
- Быстра-а-а смали дамой! Каму гавари-и-им? - Андрюха смотрел пьяными глазами на строптивого, не желающего им подчиниться парня: - От щелчка доходят до кулака. Известна ли тебе такая учеба? Кол деньги требует.
- Деньги, - сербнул Максим носом, - надо зарабатывать, а не отнимать.
- Это кто же нам советует работать? Недоносок? Дырка от бублика? Ноль без палочки? Сморчок сопливый?
- А вы... – Вы - хулиганы. А ты, Колька, бандит...
- И-а-а-ась! - поднял Андрюха сведенные вместе руки и опустил на голову Максима, задев лишь правое ухо.
Завязалась потасовка. Вокруг - ни души.
Не осилить Максимке двоих, и он, как-то вывернувшись из-под пьяных хулиганов, побежал к большому дому, в котором находилась библиотека. Там всегда люди. Если что - помогут.
Все же догнали его изрядно подвыпившие Колька и Андрюха и начали избивать руками и ногами. Кровь уже капала из носа - и Максим прикрыл руками лицо.
Помощь пришла неожиданно: размахивая увесистым портфелем, к ним бежала  рыжеволосая Алька.
- Ах, вы коршуны! - кричала она еще издали. - Где ваша совесть? Чего не поделили? Сейчас милицию кликну... - и удивилась, узнав Максима. - И ты тут? Ничего себе вид!
Колька и Андрюха могли бы одолеть и белобрысого сопляка и ее заступницу, но они были с ней знакомы через младшую Колькину сестру и побаивались рыжекудрой. Кто не знал в небольшом городе смелую генеральскую дочь? Ее голыми руками не возьмешь! И отступили, уходя с места события темными дворами.
Алька подала смущенному юноше руку, достала из кармана платочек и стала вытирать с его лица кровь.
Максим был подавлен и растерян:
- Н-надо же? К-кровь пустили... Стыд-то какой...
- Стыд - не дым, глаза не ест: махнул рукой - и стыд долой. Надо сдачи давать подонкам.
       - А я и давал. Их же двое... Никогда не прощу им этого.
       - Ты-то не простишь? - удивленно свела брови Алька. - А чего же в пыли валялся?
- Я... я... - храбрился юноша перед девчонкой, которой боялся, как огня. Он размазывал рукавом по щекам кровь, не чувствуя боли, а лишь стыд: - Не испугался я их... Схватил Кольку и...
- И упал... - уже отчаянно хохотала Алька, разглядывая окровавленное лицо Максима. - Ничего! По зверю и рана. До свадьбы заживет.
Рассмеялся и Максим, отряхивая светлые брюки от налипшей грязи.
Долго в тот вечер бродили они по уснувшему городу, за что ему попало от строгих родителей. Из крана в  каком-то переулке помыл лицо и руки, вылив  с десяток пригоршней воды на голову, чтобы немного остудить ее и успокоиться после такого нежданно-негаданно привалившегося счастья: гордая рыжая Алька с ним! Кто бы мог подумать?
Луна щедро цедила золотистый холодный свет им под ноги, и они шли и шли по знакомым улицам, рассказывая друг другу разные смешные небылицы.
"Не такая уж она и гордая! - слушая рассказ Альки о выставке художников, откуда она возвращалась, думал Максим. - Просто умная и серьезная девочка. Да еще смелая..." И такая неуправляемая радость захлестнула его, что боялся не совладать с нею и выболтать в первый же вечер авторитету школы все свои мальчишечьи тайны. А еще был очень благодарен Кольке и Андрюшке, что встретились ему на пути. Ну и молодцы! Ну и храбрецы! Хоть и поколошматили его изрядно да кровь пустили, зато свели с такой девушкой, о которой и мечтать страшился. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Это точно! Судьба так судьба! Ничего не скажешь...
Максим был счастлив: если бы не Колька и Андрюха, будь  они всегда здоровы и живы, не лежала бы вчера вечером маленькая девичья рука в его горячей испуганной ладони. Теперь над ним не будут подтрунивать всякие гномики: "Максим - ежику родня!  Ушастик-головастик!" Он завтра же пройдет мимо их удивленных и кислых рож с нею, Алиной Воробиной, с этой активисткой-артисткой, и они от зависти лопнут. У самих уши повиснут вялыми лопухами до самых плеч. А он... он пойдет с ней в кино... Там - о любви... И Алька все увидит... Они будут рядом... Можно с ума сойти!
Так размышлял взволнованный Максим уже дома после строгого разноса отца, в прохладной постели, около часа ночи, пяля возбужденные и блестящие глаза на крутобокую луну, зависшую над окном и заливающую его  небольшую комнатку чистым лимонным светом.
  А потом они будут вместе и на вечерах, и в библиотеке, на катке и лыжных прогулках, на экскурсиях и танцевальных площадках.
Стали они мужем и женой после того, как Максим успешно закончил пограничное училище, а Алька еще училась  на последнем курсе медицинского института.
Больше года ждал жену на пограничной заставе лейтенант Бисерцев, томясь по ее ласке, по родным и доверчивым глазам. Наводил на своей территории образцовый порядок: досконально изучал местность, запоминая каждый кустик, где и как растет, каждый камушек, где и как лежит; натаскивал на "нарушителей" отлично подготовленных и выдрессированных собак.
На границе, куда ни кинешь глазом, спокойно. Буг  величаво катил тихие и глубокие воды мимо заставы. Деревья-великаны, распустив пышные кроны, надежно прикрывали землю от палящих лучей солнца.
"Что же получается? - думал Максим, стоя на берегу широкой и полноводной реки, укрывшись под зелеными ветвями могучего дуба-исполина и рассматривал тот, чужой, берег. - Неделимая, казалась бы, вода на самом деле делится на две части: вот, под ногами, свои воды, а там, с половины реки, по фарватеру, - чужие. Главное, не пустить через реку и заставу чужака. Это приказ Родины. И он его выполнит любой ценой. Не пустит врага!»
Максим Бисерцев в этом был уверен.
Огромная ответственность легла на плечи молодого лейтенанта Красной Армии. Вот наша земля, отцовская, родная и святая; вот ее что ни на есть последние метры: взрыхленная полоса, где, казалось, и птичий след виден. А дальше - несколько метров густой травы и...край Отчизны. Вон там, на воде, последние ее сантиметры. Дальше своей земли нет: там - чужая, а родная - за плечами, и ты не имеешь права и шага сделать назад, если враг будет теснить тебя.
"Родину любят не за то, что она велика, а за то, что она своя, - думал Максим, шагая по невидимой тропке, заросшей кустарником. - И каждый обязан - это долг его - делать все для того, чтобы ее укреплять, украшать, обогащать. Я же буду ее защищать, не жалея ни сил, ни жизни. Это факт! А кто за станком, на поле так думает? Ценой своей жизни увеличить богатство страны? Нет таких. Ну, а если война? Лишь тогда все готовы рисковать собой. Да, лишь тогда, а не на своем рабочем месте, как это делают люди в военных шинелях".
Максим остановился, прислушался. Вокруг тихо. Шелестят волны, догоняя друг друга, тихо шепчутся на деревьях листья.
 
                Трава в цвету. Река бежит...
                О, Родина святая!
                Какое сердце не дрожит,
                Тебя благословляя? -

чуть слышно, нараспев, продекламировал, наблюдая за противоположной стороной берега. Никого не заметил, лишь большие деревья и кудрявые кустарники соединялись сплошной зеленый массив.
            Лейтенант Бисерцев всем сердцем и разумом полюбил свою заставу.
            Приехала к нему Алина после того, как получила диплом врача-хирурга и звание офицера запаса медицинской службы. Лишь вступила на заставу - и пошла к людям,  закипела по-новому работа вокруг нескольких небольших домиков, засуетились женщины, повеселели ребятишки. Всех объединила! Ко всем подобрала ключик!
           Алина сразу же почувствовала и свою личную ответственность за порядок и покой в пограничной зоне: не пройдет ли незнакомый человек, не всколыхнется ли ветка в безветренную погоду, не появится ли след на мелко взрыхленном грунте, куда она не имела права и ногой ступить.
         - Держи ухо остро! - всегда наставлял ее Максим, уходя на  службу.
Алина рассыпала по комнате чистый звонкий смех:
- У меня, дорогой, всегда ушки на макушке. Тем более сейчас, когда я на границе.
- А у меня, Алька, они немножко переросли: в детстве, видно, мои дорогие предки часто драли за них.
Запрокинув голову, от души хохочет счастливая  Алина, а с ней и Максим на мирной пограничной заставе.
Млея от любви и мужского счастья, он смотрит в томные светло-карие глаза жены и таинственно шепчет:
- Люблю тебя, Алинка... Всю как есть... - Склонившись над ней, прячет разгоряченное лицо на ее груди, слышит гулкие удары сердца, целует оголенную шею, горячие губы и в изнеможении опускается на колени: - Как бы я жил без тебя, родная? Без тебя и твоей ласки, от которой теряешь голову... - и тут же ощущает прикосновение ее трепетных рук: вот нежные вздрагивающие пальцы прошлись по его лицу, бровям и затерялись в копне густых волос. От этого он испытывает сладкое блаженство и, слабея, вдыхает запах ее рук. - А я ведь так боялся тебя в школе. Но еще больше любил...
- Максимушка...Родной мой... - прерывисто дышит Алина в лицо Максима, покрывшись ярким румянцем, и стыдливо тянется в его объятья. - Порой не верю в свое счастье... Мы вдвоем... Навсегда! На всю жизнь!
- А я верю. Мне нужна только ты. И еще застава...
- А кто больше: я или она?
- Обе. Обе одинаково...
Алина прячет глаза в пушистых ресницах и слушает, слушает.
- Я теперь не могу жить без заставы, как и без тебя.
- И я, Максим... И я... - шепчет она ему в самое ухо.
В открытом окне тихо шелестят молодые березки, прикрывая ярко-зелеными одеждами от посторонних глаз великую любовь, которую молодые люди дарили друг другу.
- Держи ухо остро! - повторяет счастливый Максим, целуя на прощанье жену: он уходил на ночное дежурство. - Поняла? А язык - за зубами. Я на службу. До утра. Будь спокойна, спи хорошо. Главное, не скучай. Завтра наш выходной день. И мы обязательно пойдем в лес за цветами и земляникой.
Алина не отпускает мужа, блестя увлажненными счастливыми глазами:
- Все поняла! Особенно надо держать язык за зубами здесь, на границе. Верно?
- Конечно, родная.
- Каждому человеку требуется два года, чтобы научиться говорить, и много лет, чтобы научиться держать язык за зубами. Так ведь?
- Так, мое солнышко! Один философ сказал: "Я часто раскаивался в том, что говорил, и очень редко о том, что молчал". - Максим во все глаза смотрел на жену и был глубоко взволнован, что его Алька теперь с ним. Голова шла кругом...
- Болтун подобен маятнику: того и другого надо остановить.
- Правда, Линочка. Только умеющий молчать слышит много признаний: кто же откроется болтуну и сплетнику?