ГЛАВА ПЕРВАЯ
Злато искушается огнём, а человек - напастьми.
ДАНИИЛ ЗАТОЧНИК «МОЛЕНИЕ»
Если тебя гнетёт прежняя жизнь, поскорее забудь о ней. Придумай новую историю своей жизни и поверь в неё.
ПАУЛО КОЭЛЬО «ПЯТАЯ ГОРА»
Мутное и хаотическое детство Эдика Елдоносова, пусть и не столь быстрым аллюром, как хотелось, всё же подходило к своему завершению.
Иногда оно представлялось мальчику тяжёлой меланхоличной черепахой, которая преодолевает густую муляку текущего момента, уверенно шевелит лапками, торопится выбраться из мелкотравчатого болота слипшихся в неразборчивую массу скучных дней, серых месяцев и неразличимых лет. По вечерам, лёжа в постели с мечтательно закрытыми глазами, Эдик с приблизительной детальностью видел себя верхом на рифлёном панцире этой черепахи, несущей его навстречу манящему, как шум прибоя, близкому будущему. Навстречу привольному океану самостоятельного бытия - туда, откуда уже веяло свежим ветром захватывающих приключений с пряно-солёным привкусом взаправдашних, как в кино, по-взрослому запретных удовольствий. Навстречу мареву неизведанного и оттого вдвойне интересного, рождавшего тени ещё не свершившихся событий, призраки звуков, запахов, ощущений и… непонятного.
В общем, неосязаемой, однако неуклонной поступью приближалась настоящая жизнь, а вместе с ней надвигалось и всё то, на что люди для отвода глаз налепили таинственные ярлыки: «кайф», «круто» и «гламур». Эдик Елдоносов чувствовал это если не умом и сердцем, то как минимум каждым набухшим прыщиком на лице и каждым слабозаметным мальчишеским волоском на коже; однако высказать самому себе с достаточной внятностью ещё не имел тренировки. Поскольку даже онанизму человек обучается не сразу, а тут - вон какая непростая категория... Но когда в школе стали проходить книгу кубанского краеведа «Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж», и Эдик из объяснений учительницы понял, что «маленьким Парижем» писатель окрестил родной Краснодар* - мальчика словно осенило: оказывается, человек может по своему усмотрению давать новые имена чему угодно! Подобно Христофору Колумбу и Фернандо Магеллану, переименовавшим на свой лад множество обитаемых земель. Подобно обезьянам, спустившимся с деревьев и принявшимся с опасливыми ужимками выговаривать свои первые слова, тыча мохнатыми перстами в окружающие предметы. Подобно самому вседержителю, наконец, по своему произволению окрестившему каждый сущий плевок на том и на этом свете.
Словообразовательные фантазии рождали самые радужные (и вместе с тем легко воплощаемые в пространстве воображаемой жизни) перспективы своего срастания со всем и вся. Допустим, идёшь на помойку, заранее объявив её Монмартром или Елисейскими полями - и ройся себе с гордым видом в разнокалиберных пёстрых отбросах, подобно интуристу, выбирающему экзотический сувенир на память о случайной загранице. Или гуляешь по замусоренным скверам и площадям, по небезопасным улицам и переулкам - а их уже вроде как и покрыл флёр манящего незнакомства, поскольку у всех поменялись наименования на французский манер - типа: Сент-Оноре, Фрон де Сэни, Риволи, Пляс Пигаль...
Однажды в вытащенном из соседского почтового ящика глянцевом журнале - перед тем как поджечь его ради смеха под соседской дверью - Эдик прочёл большую статью о Париже. Статья имела кулинарно-исторический уклон и произвела большое впечатление на мальчика. С тех пор, жуя бутерброд с ливерной колбасой в школьном буфете или пирожок с горохом в дешёвой уличной обжорке, он представлял себя как минимум в ресторане «Фуке», где столовался Хемингуэй, или в «Палитре», куда частенько захаживал Аполлинер, или в «Ротонде», завсегдатаями которой были Пикассо, Модильяни, Сартр и Бовуар, и где любили посидеть на террасе Ленин, Крупская, Зиновьев, Троцкий и многие другие гурманы от российской социал-демократии. Уж тут-то совсем не бутербродно-пирожковую радость от пищеварения ощущал Эдик Елдоносов - а такую, словно потреблял что-нибудь из фантастических блюд французской кухни: фуа-гра или запеченных голубей, или фондю, или бургундских улиток, или, на худой конец, рёбрышки ягненка по-провански…
Словом, всё переменилось в жизни мальчика. Повседневность наполнилась не предполагавшимся ранее интересом и ежедневной новизной, зависевшей теперь не от внешних условий, а исключительно от собственных мыслительных построений Эдика.
Особенно приятным было то, что для наполнения своего бытия щедрыми красками воображаемой жизни требовались усилия совершенно плёвые, доступные, возможно, даже коту или собаке. Размышляя об этом, Эдик сожалел, что учёные пока не сумели выпытать у животных смыслы произносимых ими звуков. Ведь, не зная звериных языков, как проведаешь, о чём мечтает кошка или собака? Хоть на куски кромсай животину, всё равно – никак.
В своих фантазиях мальчик воспарял далеко за пределы, отведённые ему обществом и природой. Освободившись от пут скудной действительности, он чувствовал необычайную свободу в душе и вседозволенную лёгкость, не требовавшую даже видимых поступков, а лишь одни голые помыслы. Уж чего-чего, а помыслов у Эдика Елдоносова хватало! Теперь он был волен представить себя кем угодно - хоть человеком, хоть рыбой, хоть мужчиной, хоть женщиной, хоть индейцем, а хоть и космическим пришельцем. Ему не составляло труда представить себя даже биороботом или, наоборот, некробионтом, как в художественных фильмах, о которых не напрасно в народе говорят, что нет дыма без огня… Он мог вообразить себя не только взрослым, но вдобавок и сильным, и богатым, и даже знаменитым, как все эти размалёванные педики, которых каждый день показывают по телевизору - кого на эстраде, в окружении пританцовывающих красоток, кого на светской тусовке, с бокалом чего-нибудь пузырящегося в руке, кого на роскошной яхте, среди плещущих лазурью средиземноморских волн, а кого и на трибуне, перед одобрительно рукоплещущей аудиторией гладкощёких жополизов. Это было куда интереснее, чем просто существовать, врастая в землю с течением лет, как водится у всех обыкновенных людей, не умеющих различить никаких других вариантов и способов переменить свою участь.
- Лучше всего жить с лёгкой душой, без шляпы и на босу ногу, - говаривал отец Эдика. - Но, к сожалению, это могут позволить себе только папуасы на отдалённых островах. Для нашего народа эта возможность осталась в прошлом, за утерянным историческим горионтом.
В самом деле, людей с лёгкой душой и другими упомянутыми родителем признаками нигде окрест не наблюдалось.
Впрочем, в отличие от Елдоносова-старшего, Эдику существовать без шляпы и на босу ногу казалось недостаточным для полного счастья. Ему хотелось большего. Правда, с точностью определить для себя, чего именно он желает от судьбы, мальчик пока не умел. С другой стороны, Эдик не знал жизни не в большей мере, чем не знают её другие дети и, возможно, даже некоторые взрослые. Оттого его не пугала ни одна из множества дорог в завтрашний день, и он продолжал развиваться без чрезмерных комплексов.
- Родители стараются воспитывать детей на личном примере, но это неумный подход, - заявил ему свою педагогическую позицию Елдоносов-старший. - Не смотри ни на меня, ни тем более на мать. Не то твоя собственная тень когда-нибудь обойдёт тебя на крутом повороте, понял?
- Понял, - кивнул Эдик.
- Вообще ни на кого не оглядывайся, чтобы не заморочиться и не потерять интерес, - Елдоносов-старший назидательно постучал сына пальцем по темени. - Учти: в жизни нет ничего важнее самостояния.
- Учту, - отдёрнул голову мальчик. - Отстань, па!
- Не дерзи отцу.
- Я не дерзю… Не держу… Да ну тебя к чёрту! Иди, вон, маме по голове постучи! А от меня отстань!
- Я-то отстану, мне уже ничего не надо. Ишь ты: ма-а-аме по голове… Да поздно ей стучать по голове, горбатую могила исправит. А ты не расслабляйся, соображай и смотри в оба: у тебя ещё много разного впереди. Если, конечно вся планета не накроется медным тазом...
***
В чём-то родитель был прав, это Эдик понимал.
Хотя не бог весть какие откровения сообщил ему Елдоносов-старший. Мальчику в школе давно объяснили теорию эволюции, согласно которой потомки непременно становится умнее, сильнее и во всех отношениях лучше, нежели их предки. Потому он не собирался брать пример ни с отца, ни с матери - абсолютно ни в чём.
Собственно говоря, внутренний мир пока интересовал Эдика намного сильнее, чем внешний. Умственные шатания заносили его с каждым днём всё глубже в непонятное. Порой он казался себе самолётом, который мчится по взлётной полосе, стремительно наращивая скорость: тугие шины его шасси ещё касаются бетонной тверди, но нагрузка на них с каждой секундой ослабевает; и близится мгновение окончательного отрыва, освобождения, торжества возбуждённых турбин… А иногда он представлял себя пылесосом, который с фантастической силой всасывает грязь и невнятицу текущего момента, складывая их внутри себя и терпеливо дожидаясь того дня, когда всё вокруг иссякнет - и не останется ничего, кроме чистоты и ясных просторов грядущего.
Фантазия помогала Эдику скрашивать последние месяцы бессмысленного детства, которое ему настолько обрыдло, что временами казалось совершенно чужим; и - как всё чужое - непропорциональным, серым, слабо сообразующимся с богатой палитрой разнонаправленных возможностей свободного человеческого общежития.
С тех пор как его внутреннее состояние перестало зависеть от случайностей и закономерностей внешней среды, мальчик стал гораздо смелее смотреть на окружающую действительность, которой он прежде побаивался. Теперь все опасения минувших лет представлялись ему нелепыми, если не сказать смешными. Более того, отныне Эдик Елдоносов чувствовал себя самодостаточным творцом параллельных вселенных, почти равным древним богам забытых народов мира. И это преисполняло его сознанием приближающегося смысла жизни… В нём родилось - и быстро заползло, угнездилось в каждой клеточке его существа - ожидание удивительных чудес, способных выскочить из любой попутной подворотни, из-за любого угла.
И чудеса не заставили себя долго дожидаться.
***
Однажды Эдик привычным осмотрительным аллюром направлялся в школу, и навстречу неприметным из-за обильных юбок шагом появилась старообразная цыганка с тяжеловесной бижутерией на шее:
- Куда так торопишься, мальчик - на уроки, наверное? - радостной скороговоркой зачастила она, плотоядно двигая опухшими, как у неосторожного пчеловода, губами. И, не дав Эдику ничего ответить, схватила его цепкими ногтями за край выправившейся из-под брючного ремня белой рубашки:
- Не торопись, ты такой молодой, ещё всюду поспеешь, куда надо! Дай-ка лучше мне свою ладонь, голубчик, я погадаю тебе на судьбу! Всю правду расскажу, золотой-брильянтовый, ничего не утаю!
- Не-е-е, - отрицательно покрутил глазами Елдоносов; и, заправив рубашку, принялся смущённо стряхивать перхоть с рукавов своего кургузого школьного костюма, - у меня, бабушка, денег - только на завтрак… вот, родители дали...
С этими словами он совершил последнее, что стоило делать человеку в здравоумственном положении: вытащил из кармана брюк и показал старухе аккуратно сложенную вчетверо пятидесятирублёвую купюру. И едва успел моргнуть, как засаленный денежный знак бесследно испарился из его пальцев.
Мысли Эдика переполнились нехорошими выражениями. Но что делать - не драться же посреди улицы с лицом криминальной национальности. Тем более попробуй теперь отыщи покражу среди её многочисленных нестиранных юбок. А если поблизости стерегли ситуацию бабкины соплеменники, то могли ещё и Елдоносова самого запросто отбуцкать... В общем, махнул он рукой и, сплюнув на равнодушный асфальт всё невысказанное, пошёл своей дорогой.
Эдик, конечно, чувствовал себя внутренне несчастным. А довольная цыганка бросила ему вослед посветлевшим голосом:
- Не грусти, мальчик, скоро эти деньги к тебе вернутся!
«Да пошла ты на хрен, кутафья немытая…» - с запозданием подумал он, завернув за угол дома. И форсированным шагом продолжил движение к школе, где в это время уже должен был тревожить окружающую среду звонок на первый урок.
Однако, к великому изумлению Эдика, цыганское пророчество оказалось не пустым сотрясением воздуха. Оно сбылось в тот же вечер. Отец мальчика заявился домой пьяный после получки - и, раздеваясь по всем комнатам, одну за другой выронил из карманов брюк четыре сторублёвки и одну смятую пятисотрублёвую бумажку. Разумеется, Елдоносов-младший не замедлил прибрать весь неожиданный урожай с пола. Таким образом, на следующий день он имел возможность угостить одноклассников популярным вином «Анапа», купив на закуску банку маринованных огурцов и полкило шоколадных конфет «Буревестник».
Всё же Эдик не любил отца. Да и мать тоже. Поскольку он видел вокруг образы родителей гораздо более щедрых и отзывчивых... Например, Петьке Козлобрюхову из соседнего подъезда предки купили настоящий пистолет - на радостях, когда Петьку в очередной раз выписали из городской психиатрии. Только зря Козлобрюховы оставили своё полоумное чадо наедине с новой игрушкой. Потому что, едва родители удалились в магазин, Петька вышел на балкон и принялся от нефиг делать шмалять из обновки по прохожим. Пока его не скрутил прибывший по тревоге спецназ, Козлобрюхов успел уложить двоих насмерть, а ещё четверых надолго отправил в реанимацию...
Нет, Эдик такой неосторожности, как Петька, ни в коем разе не допустил бы. Ведь и дураку понятно: если хочешь тренироваться на живых мишенях, то надо идти за город, караулить бомжей, бормотушную сарынь и прочий малоприметный элемент, чтобы не поднимать лишней паники.
Впрочем, возвращаясь то одной, то другой мыслью к вопросу о чудесах, вскоре Елдоносов-младший понял: они - явление шаткое, и в текущем обиходе человек сам обязан торить для себя положительное русло движения навстречу грядущему.
К подобному пониманию Эдика подталкивало много мелких неслучайностей, но главным стало происшествие с мнимым терактом - когда, не желая писать контрольную по литературе, он с домашнего телефона позвонил в РОВД и сообщил, что школа заминирована. Контрольная, как он и рассчитывал, сорвалась из-за невменяемой паники училок и прибывших по сигналу свыше официальных лиц. Однако вспопашившиеся спецслужбы в тот же день вычислили Эдика. Его чуть не исключили из школы.. Однако хуже всего пришлось не ему, а отцу: впредь стоило тому показаться на улице, как его обступали информированные посредством телевидения жители окрестных дворов - и тыкали пальцами, непрерывно объясняя друг другу, что это, дескать, отец террориста, и благодаря подобным типам регулярно взлетают на воздух дома с мирными жителями... Нередко на Елдоносова-старшего набрасывались с кулаками боевитые старухи, подзадоривая толпу раздеть «шпиёна», чтобы убедиться наверняка, ваххабит он или нет. Ибо, по бытовавшему в среде пенсионерок мнению, обрезание у ваххабитов совершается под самый корень их мужского естества, и данный факт не должен пройти мимо женских глаз незамеченным.
Отец Эдика понимал, что коллективное презрение лишено справедливого зерна даже в самом микроскопическом масштабе. И сопротивлялся как мог. Пока хватало моральных способностей, он пытался делать вид, что ему вообще на всё плевать с высокой колокольни, поскольку лишь исключительные придурки могут пугаться детских шалостей и держать из-за них зло на невиновных членов семьи. Но потом, утратив терпение, стал отмахиваться кулачным способом - правда, с переменным успехом: иногда ему удавалось дать отпор агрессорам, а иногда наоборот… В ту пору время росло особенно рьяно - как растут сны дождливыми ночами, - и Елдоносов-старший торопился не отстать от него. Благодаря своему животрепещущему уму отец Эдика иногда даже обгонял время; тогда ему приходилось останавливаться и поджидать окружающий мир, дабы не остаться в пустоте самого себя, без единой точки приложения зрения, слуха, обоняния, рук, ног и прочих чувств и частей организма. Невесть сколь долго могло бы сохраняться подобное положение вещей, но настал день, когда ситуация разрешилась непредвиденым образом. Елдоносов-старший не выдержал самопроизвольной текучести бытия, помноженной на всенародное внимание к своей персоне. И однажды после получки - вместо того чтобы, как обычно, явиться домой пьяным - он исчез…
Прошлявшись трое суток по пивбарам и рюмочным, родитель Эдика пробубенил на ветер все деньги до последней мелочи. Затем, не желая возвращаться не только в семью, но и в опостылевший родной микрорайон, он под покровом ночи пробрался на территорию недостроенной многоэтажки в центре города и повесился хитрым способом, которого от него не ждал никто - ни близкие, ни сослуживцы, ни даже обнаруживший ещё подёргивавшееся тело прораб Сыроёжиков, повидавший на своём веку немало смертных курьёзов. Способ заключался в том, что самоубийца привязал верёвку к толстому арматурному пруту, торчавшему из недомонтированного лестничного марша между четвёртым и пятым этажами, и нырнул вниз головой, подобно чемпиону, стремящемуся под правильным углом войти в олимпийскую воду. После этого эфемерные заботы повседневной общественной толчеи развеялись в мозгу Елдоносова-отца мириадами угасающих кровяных искорок, и подлинная правда жизни в виде стремящейся к нулю верёвочной петли соединила для него все звуки мироздания в единственно блаженный хруст шейных позвонков.
…Когда на место происшествия прибыла дежурная следственно-оперативная группа из райотдела милиции, покойник уже успел остыть, но его тело медленно крутилось и раскачивалось из-за гулявших по недостроенному зданию сквозняков.
Поглядев на Елдоносова-старшего снизу вверх, молодой следователь заметил с восхищением в голосе:
- Надо же, с каким вывертом человек самоубился. Сразу видно: достопримечательная личность.
- Да уж, - согласился пожилой эксперт-криминалист. - Теперь таких не делают.
- Жаль, - философски посетовал следователь. - Если б делали, то жить на свете стало бы веселее.
Затем, немного подумав, поправился:
- Хотя, может, и не надо нам веселее.
- Точно, не надо, - снова согласился криминалист. - Из-за этих весельчаков дневать и ночевать в лаборатории мне как-то не улыбается. Да и реактивов не напасёшься.
***
Когда матери Эдика сообщили об успешном самоубийстве её супруга, она сначала упала в кратковременный обморок, а затем двое суток пила «Кагор» и вишнёвую наливку вместе с соседкой тётей Машей - до тех пор, пока не пришло время получать из морга тело покойного.
Дома Елдоносов-младший несколько часов просидел подле гроба отца, водружённого на некогда шикарный, а теперь изрядно обшарпанный обеденный стол с гнутыми ножками, доставшийся матери в наследство от бабки. Елдоносова-старшего обрядили в тесный чёрный костюм, с большим трудом застегнувшийся на животе, и покрыли переименованной в саван старой тюлевой занавеской. Из-за которой он стал напоминать жениха, решившего посреди свадьбы перевоплотиться в невесту и придумавшего для себя на скорую руку приблизительное подобие фаты из чего попало.
Время от времени мальчик трогал украдчивыми, вздрагивавшими от старательных усилий пальцами прохладные скулы и подбородок родителя, шевеля глазами и соединяя в уме прошлое и настоящее. Не в пример прежней своей шумной жизни, отец после перехода в неживое состояние сделался похожим на человека, для которого тишина по-настоящему прекраснее всяких звуков. Ибо звуки предназначены для обмана, а тишина обманывать не способна. Кроме того, звуки ближе к людям, а тишина - к предметам, которые менее сомнительны, чем люди, поскольку не умеют желать лишнего, выпендиваться и делать гадости ради насмешки. Не сказать, что Эдик относился к предметам с безоговорочным доверием, однако, в отличие от человеческого фактора, опаски они у мальчика не вызывали. Равно как не вызывал опасений теперь и Елдоносов-старший, утративший активную перспективу и способный оставаться для всех разве что объектом чуждого любопытства, да и то наверняка весьма ненадолго.
В отличие от подавляющего большинства людей Эдик не чувствовал себя похожим на родителя. Ему представлялось, что он гораздо лучше и ценнее для жизнедеятельного отражения в грядущем времени. И в самом деле, поглядев со стороны, любой сказал бы, что сходства между отцом и сыном было очень мало. Разве только в каких-нибудь слабозаметных мелочах, которые никто не имел интереса отыскивать - ни в прежнее время, ни тем более теперь, когда Эдик обретался подле гроба своего родителя, о многом думая и мало что понимая.
Один раз Эдик попытался заговорить с Елдоносовым-старшим:
- Па, скажи хоть слово, - попросил он с выжидательным колебанием в голосе, - и тогда я поверю, что загробный мир взаправду существует. А иначе как мне убедиться, если нет доказательств? Скажи, ну что тебе стоит.
Но отец не откликнулся на просьбу сына. Подобное и прежде являлось делом обыкновенным, а теперь тем более. Лёжа в прежнем неодушевлённом образе, Елдоносов-старший соблюдал беспросветное молчание, ничего не подтверждая и не опровергая, не шевелясь и не выказывая ни малей ших предпочтений; и только щетина продолжала медленно расти на его презрительно втянутых щеках.
После нескольких минут тишины Эдик ощутил неловкость за попытку разговора с усопшим родителем, этим неживым предметом, ещё сохранявшим черты бывшего человека, но содержавшим в себе недвусмысленное обещание вскоре от них избавиться. И - как бы желая оправдаться - мальчик высказал самому себе чужим голосом:
- Ты б ещё со стеной поговорил или с кастрюлей на кухне. И не стыдно глупостью заниматься?
Потом подумал ещё минут десять и возразил на упрёк словами, регулярно звучавшими из уст электрика Фёдора Ботинкова (который жил в шестьдесят девятой квартире и любил по вечерам выходить в подпитии на балкон для громогласных философствований в народном жанре):
- Стыд не сопля, на вороту не повиснет!
После этого коротко напрягся и вспомнил ещё один оборот из ботинковского репертуара:
- Не столько надо бояться собак брехливых, сколько молчаливых.
Эти слова были не самыми подходящими к случаю, но других он не сумел подобрать, тем более что не испытывал потребности усердствовать и умственно перетруждаться в данном направлении.
Иногда на мальчика веяло лёгким сквозняком из предположительных слабых мест потустороннего мира. Однако опасности в этом сквозном движении пространства не чувствовалось. Лишь голое равнодушие.
Глядя на мёртвого родителя, Эдик думал о загадке смерти и ощущал холод своих мыслей, как будто они только что упали ему в умственное пространство из лохматой мешанины облаков и не успели ещё отогреться внутренней энергией живого организма. От этого холода в комнате падали мухи, с жалобным жужжанием укладываясь умирать на столе и подоконнике, а тараканы разбегались по углам, испуганно шурша конечностями, и заползали прятаться в тёмные половые щели.
Затем мальчику наскучило располагаться подле гроба с бессловесным покойником. Некоторое время он ещё развлекался тем, что воображаемым образом путешествовал по разным уголкам планеты, с лёгкостью птичьего ветра меняя одни города и страны на другие, придумывая красивые места и маршруты и перекладывая курс из стороны в сторону без руля и ветрил. А затем поднялся со стула и отправился во двор рассказывать пацанам, что все байки о том, будто у мертвецов продолжают расти волосы на голове - враньё; сохраняется лишь произрастание ногтей на пальцах и щетины на бороде; а вот насчёт вонизма, образующегося при телесном разложении - это истинная правда, в этом может убедиться каждый желающий, если сию же минуту явится к Эдику в гости. После чего собрал со своих дворовых товарищей по двести пятьдесят рублей и за упомянутую скромную плату сводил каждого по очереди на кратковременную экскурсию к телу Елдоносова-старшего. Который при жизни и сам неоднократно говаривал:
- Без пользы для себя никто жить не должен. Это закон природы даже для животного элемента, не говоря уже о человеческом существе - на то ему и дано умственное устройство.
Таким образом даже мёртвый отец, сам того не ведая, в последний раз исполнил свой родительский долг по содержанию сына, явив мальчику существенное подтверждение инерционной природы материального мира.
По крупному счёту отец никогда не испытывал особенного уважения к смерти. Во всяком случае, если мать принималась ругать его за растрату организма на чрезмерные выпивки и требовала, чтобы он переменил образ жизни, родитель в ответ только отмахивался и делал насмешливую мину. А в минуты откровенного настроения добавлял прочувствованно-философские соображения:
- Экономить себя не вижу смысла. Лучшие люди обычно умирают молодыми, а я что-то зажился на свете. Один бес рано или поздно истощусь и землёй стану - пускай в неё срут звери и птицы, мне уже будет до лампочки.
Матери его жизненная позиция казалась недостаточной и обидной; а Эдику было смешно и - по крупному счёту - безразлично. Правда, он не собирался соглашаться с другими словами предка, оброненными тем однажды в минуту похмельного откровения:
- Все мы живём на свете по нечаянности, пока теория вероятностей не распорядится в обратную сторону…
Мальчик не верил в подобное устройство человеческой судьбы. Это прямодушное высказывание отца, крепко запавшее в сызмальства огорчённую голову Эдика, вместо полагавшегося сыновнего согласия возбудило в нём ростки обратного значения. Он стал мечтать с возрастом научиться противостоять слепому течению случая, хотя пока не представлял конкретных способов.
Слава богу, всё сложилось положительным образом, и отец без лишних мучений сдержал своё обещание, враз избавив семью от собственного руководящего присутствия. Как всякое подневольное существо, Эдик, разумеется, был рад выпростаться из-под отцовского морального спуда. Мало кому доставляет удовольствие ощущать себя бессмысленным мучеником. Елдоносову-младшему давно надоело чувство смутного сиротства при живых родителях; а ещё больше опостылели ремень и подзатыльники, избавиться от которых в ближайшее время не представлялось возможным без помощи дорогостоящего киллера. Или чуда - каковым, собственно, не могла не показаться мальчику добровольная гибель шаткого во всех отношениях предка.
Эдик пытался представить, как теперь его одеревеневший родитель будет лежать в глубине и сырости, среди прожорливых микроскопических организмов, перегнивая в безответную почву. Однако фантазия не рождала конкретных картинок, лишь вспоминался давний рисунок из школьного учебника про круговорот веществ в природе. Рисунок был достаточный для понимания, но малоинтересный, поскольку изображал процесс слишком схематично и отстранённо. А живого ощущения касательно превращения тела Елдоносова-старшего в труху и грязь у мальчика в уме не возникало.
Ещё более интересным казалось Эдику подглядеть, каким образом протекает процесс умирания человека. Оттого он сожалел, что упустил момент непосредственного перехода отца из этого мира в иной, неподвластный зрительному ощущению... Теперь оставалась в наличии только мать. Следовательно, шансы узреть таинство истечения жизни из человеческого организма в близкородственном ракурсе сократились ровно на пятьдесят процентов. И это не могло не огорчать.
***
Похороны отца запечатлелись в памяти Елдоносова-младшего на удивление смутно. Помнилось, как он стоял на кладбище среди траурной суеты и, закрыв глаза, старался отгородиться умом от внешнего мира. А затем открывал глаза и краем зрения наблюдал за скудными огрызками облаков, которые медленно растворялись среди холодной пустоты неба, заголяя лазоревую даль для свободного хода солнечных лучей, проливавшихся в мир из-за невидимых скруглений земного тела. Помнились также красные от ветра глаза любопытных соседей и десятка полтора каких-то совершенно незнакомых приблудных людей с бело-серыми лицами, похожими на куски запылившегося надгробного мрамора; а ещё - харкавший ржавыми звуками духовой оркестр и доносившиеся с разных сторон обрывки приглушённых реплик:
- Мы не умеем жить. Тратим мгновения, отведенные нам в этом мире, на разные безглуздости. А потом вот так, неожиданно, придёт кирдык - и всё!
- Та почему же неожиданно? Сердяга сам себе и устроил этот кирдык, разве его кто-нибудь неволил? Эх, зря он это, зря…
- А может, и не зря? Может, его душа перегрузилась эмоциями жизни - вот он и ухандокал своё тело для скорейшего соединения с господом? Может, такая была его духовноэмоциональная программа? А теперь он предаст наверх информацию об окружавшем его материальном мире - и там сгоношат новые эмоции, которые встромят в новые души… Качество, значит, ихнее улучшат…
- Ё-моё, ты брось свои выкомуры греховные! Ишь, развёл! Так только сектанты могут рассуждать, но уж ни в коем разе не православные люди! Самоубийство - тяжкий грех, это каждый знает!
- Ага, ты ещё скажи, что он теперь аккурат в ад запердолится.
- Именно в ад и запердолится, а куда ж ещё.
- Не, мужики, вот вы тут собачитесь, а вопрос-то существительный. Сказать по правде, меня что-то в последнее время на постоянку достаёт мысль о смерти… Вы только прикиньте себе: а что, если правы атеисты? Что, если смерть - это конец? Мрак и вечное забвение? И я даже не смогу врубиться, что туда заглянул, в этот мрак, поскольку меня уже не будет? Но в чём же тогда смысл всего? Да и что такое тогда наше сознание или душа? Лишь сгуртованные до кучи миллионы нейронов, образующих определенную структуру в мозгу? И что сотворяется с сознанием, когда эта структура разрушается? Неужели всё идёт на прокормление червям? Бр-р-р-р-р, страшно представить!
- А вот представь себе инакое: заглядаешь ты, значится, осторожненько через границу - перед тем как сделать первый шажок на тот свет… а там - православные бесы... И булькотящие котлы со смолой, и шкворчащие сковородки...
- Нет уж, на корм червям пойдёшь, на лучшее не надейся. Никаких котлов и сковородок! Поэтому, друже, торопиться на тот свет ни к чему. Лытать от костлявой надо, сколь это возможно, успеется ещё до неё в гости запожаловать!
- Все мы гуляем под богом. Просто одним щастит больше, а другим - меньше. Вот и сегодня - опять хорошего человека в землю ховаем.
- Нда-а-а… Пусть и сам в петлю полез - так ведь, наверное ж, не от сладкой жизни.
- Конечно не от сладкой. Разве от сладкой-то кто-нибудь вздёргивается?
- Недолго жил, да славно помер. Что душа упасла - на тот свет понесла.
- А я даже немного ему завидую. Отмучился ведь, как ни крути. А нам тут ещё неизвестно сколько колготиться...
Эдик Елдоносов впитывал в себя негромкий шелест осыпавшихся наземь бесполезных человеческих соображений и, перетаптываясь с ноги на ногу, мёрз на кладбищенском ветру, не принимая участия в быстротекущем траурном разговоре. Он не любил говорить разные общедоступные слова, предпочитая укромные - иной раз короткие, но чаще продолговатые - мыслительные образы и понятия, которые не могли быть слышны никому, отчего существовали в его единоличной неприкосновенной собственности. Сейчас мальчику хотелось представить себя далеко от того места, где он находился, причём не самим собой, а кем-то другим, древообразным и вечнозелёным; и он тянулся, тянулся сознанием к упомянутому представлению - однако слегка не дотягивался… А потом настал момент, когда мысли одеревенели и замерли вокруг него каменной стеной. Впрочем, возможно, это были не мысли, а что-то другое; в любом случае, ничего хорошего Эдик не ощущал, ему было скучно и муторно, а мочевой пузырь всё сильнее диктовал потребность где-нибудь уединиться. Посему мальчик несказанно обрадовался, когда смурные копачи наконец забросали гроб землёй и над аккуратным холмиком перед стандартным деревянным крестом сложили шалашиком венки с траурными лентами.
Поскольку автобус-катафалк из экономии был заказан лишь в один конец, то вся похоронная процессия тронулась пешим ходом по направлению к трамвайной остановке, постепенно распадаясь на группы по интересам. А Эдик припустил через погост напрямик, не считаясь с дорожками, перепрыгивая через низкие могильные оградки и огибая высокие. От него шарахались местные собаки, но мальчик не обращал внимания на этих жалких существ, тощих и облезлых, похожих на неприкаянные души грешников. Редкие кладбищенские старушки крестились, шевеля губами ему вослед. Полусонно выматерился и лежавший под кустом черёмухи военный отставник Савелий Мямлин, который четыре месяца тому назад решил совершить пешее кругосветное путешествие, и теперь двигался по намеченному маршруту исключительно по ночам, а в дневное время отсыпался в укромных местах (дню отставник предпочитал ночь, поскольку видел вокруг чрезмерное количество людей, поедающих солнечный свет, и опасался, как бы ненароком не включили в пищевую цепочку его самого вместе с рюкзаком и двумя толстыми тетрадями путевых заметок). А устроившаяся для группового секса на широком мраморном надгробии троица бомжей - Иван Порожняк, Василий Широкопояс и Людмила Скирдоногова - были вогнаны бегущим Эдиком в такой испуг, что надолго лишились способности применять свои половые принадлежности по природному назначению. После того как все трое слегка пришли в себя, Людмила Скирдоногова призналась:
- Мля-а-а, так страшно мне ещё никогда не было. Ну разве только один раз, когда меня в первый раз на кладбище снасильничали на шару. Когда во второй раз снасильничали - тогда я уже не так сильно перетрухала. А в третий раз - тем более. Но первоначально - ох, ёпырысыты, я охренела прямо как сейчас!
Иван Порожняк сочувственно похмыкал и закурил, чтоб успокоиться. А Василий Широкопояс, потемнев от воспоминаний, медленно проговорил:
- А я страшнее всего испугался в детстве, когда остался один дома и заперся в сортире.
И - после нескольких минут понуканий и подначек поведал о том, как в семилетнем возрасте, когда его родители были на работе, он, сидя на унитазе, баловался с дверной ручкой-защёлкой. Которая в итоге отвалилась, и дверь осталась запертой. Оказавшись пленником узкого пространства, Василий несколько часов ещё кое-как терпел, хоть и плакал, а потом захотел пить, проголодался и вообще офигел от ужаса. Тем более он не знал, что мать в тот день, как назло, осталась работать сверхурочно до утра, а отец загулял с друзьями по кабакам и того дольше. Ночью мальчик уже орал благим матом, колотил ногами в дверь, прыгал и бесновался. Затем попробовал есть туалетную бумагу, запивая её горстями воды из фаянсового бачка; а кроме того, стал с общаться с потусторонними силами и с невидимыми человечками у себя в голове, и с затаившимися в глубине унитаза душами живых и мёртвых строителей многоэтажных домов, и со своей слепой бабушкой, которую два года назад мать оставила наслаждаться заслуженным отдыхом в доме престарелых… И скоро, наверное, окончательно сошёл бы с ума, если б не догадался затолкать в дырку унитаза трусы и майку - и, многократно сливая воду из бачка, затопить соседей снизу. Которые не преминули позвать других соседей и районного участкового: сообща они выломали дверь и вызволили малолетнего затворника. Мать потом, конечно, крепко отлупцевала Васю отцовским ремнём, А на следующий день отец, возвратившись из загула, отлуплупцевал тем же самым ремнём их обоих - и мать, и Васю.
После этого рассказа Василий стрельнул сигарету у Ивана. Прикурил от спички и, сплюнув, добавил:
- Касаемо туалета: в нашей семье он вообще являлся несчастливым местом. Потому что был у нас кот, и он там тоже натерпелся ужаса. Да и не только он, если по правде. Сначала-то кошак туалета не боялся - наоборот, все свои надобности справлял аккурат в унитаз. Умный, зараза: сядет этак на краешек, хвостяру вытянет и делает что надо. Но один раз на него упала унитазная крышка, и кот остался внутри на всю ночь. До тех пор, пока по утрянке не проснулась моя мамка. Человек ведь после сна первым делом идёт освободиться от накопившейся нужды, вот и она тоже. А котофей, видать, придремал, напереживавшись за ночь: хоть и в сырости, а деваться некуда… Ну и представьте ситуацию: усаживается мамка, не глядя, на привычное место, а ей в зад со всей дури, да ещё молчком, ударяется проснувшийся кот, чтобы, значит, вырваться наконец на свободу. Ох, как она орала - будто война началась или пожар, или ещё какое бедствие… Её потом свезли в психиатрическую больницу, полгода мамка там пролежала, поскольку малость подвинулась умом. А кота завезли за город, потому что она видеть его не могла, истерика у неё начиналась от одного вида кошачьего образа.
Иван Порожняк снова сочувственно похмыкал и сказал:
- Да-а-а, не повезло тебе, Василий. И кошаку твоему вместе с мамкой. Но всё одно я бы на твоём месте не пугался обыкновенного туалетного пространства. Подумаешь, неудачливые случайности… Я в детстве вообще ничего не боялся, между прочим. Сейчас - иногда боюсь. Но только смерти, ничего больше. А в детстве даже смерти не боялся.
- В детстве люди ничего не знают ни о смерти, ни о жизни, - хмуро высказал мнение Василий Широкопояс. - А по мне, так в смерти как раз нет ничего особенного. Зато в жизни хватает разных ужасов.
- Это ты говоришь так, потому что не умеешь глядеть на вещи широким взглядом, по-философски, - стоял на своём Иван Порожняк - А ещё лучше - глядеть на всё с юмором, дружище. Ведь на самом деле вокруг нас приключается намного больше смешного, чем страшного. Даже здесь, на кладбище. Вот недавно, к примеру, я наблюдал такую картину. Хоронили одного деда. А жена его, сгорбленная бабка, семеня за гробом, голосила: «Я же тебе говорила, холодно на улице, надень шапку, а ты мне: «Иди на хер!» Вот и застудися, козёл старый. Я всегда была права, и сейчас тоже!»… Умора, да?
- Тоже мне, нашёл повод для смеха, - печально проговорила Людмила Скирдоногова. - Дурак ты, Иван.
- Это с какой радости я дурак-то?
- А с такой, что зубоскалить здесь не над чем. Представь, каково было этим старикам терпеть друг друга всю жизнь, если даже на краю могилы между ними не осталось ничего, кроме матюгов и претензий…
На такой неравновесной ноте бомжи закончили делиться впечатлениями. И решили покинуть кладбище, чтоб изыскать средства на алкоголь.
А Эдик Елдоносов в это время был уже далеко. Подобный замаскированному ангелу, мальчик мчался под задумчивым небом, продолжая мучиться мочевым пузырём. Он едва касался ногами земли, не замечая никого вокруг и чуть слышно повизгивая от страдания, смешанного с блаженным предвкушением близкого физиологического освобождения.
Эдик казался себе подводной лодкой, которая, истощив последние запасы кислорода, умудрилась-таки скрытно пробраться сквозь вражеские минные заграждения к родным берегам - и теперь может, избавившись от балласта, всплыть к свету, воздуху, спасению... Правда, надо ещё немного потерпеть… Самую малость, совсем чуточку…
***
После похорон, как водится, наладили поминки. Гости расселись в большой комнате вокруг трёх принесённых от соседей и составленных буквой «П» столов. Некоторые женщины помнили, что на подобных мероприятиях следует печалиться. Поначалу они успокаивали свои нервы тихими слезами - разумеется, не из-за избытка печальной памяти и сожаления о покинувшем общество Елдоносове-старшем, а потому что им и самим когда-нибудь наверняка приспеет срок отправляться в иные измерения, распределившись по тесным могилам. Всё погрязло в скорбных словах и унылых телодвижениях, отчего действительность казалась вязкой, стремившейся застыть и не продолжаться. Однако мало-помалу обстояние дел менялось. По мере повышения градуса застольная компания делалась всё веселее и увереннее в разнообразных помыслах, а также всё активнее в изъявлениях взаимной дружбы и любви к жизни. Часа через полтора никто уже не скрывал своего глубокого удовлетворения тем фактом, что на сей раз не его персону постигла участь лежать в гробу и быть закопанным в жирный чернозём для дальнейших гнилостных превращений и скучного обезличивания среди темноты подножного мира.
Мать разрешила Эдику выпить рюмку водки «за помин души». Он попытался отказаться, поскольку отродясь не пробовал горячих напитков, однако бдительные мужики с отцовой работы, проявив принципиальность, строго сказали: «Надо!» - и силой, как горькое лекарство, влили вонючую водяру ему в рот, едва не повышибав передние зубы… К горлу Эдика тотчас подступила тошнота, и ему потребовалось приложить немалые усилия, чтобы перебороть рвотные позывы.
Зато вторую, третью, четвёртую, пятую и все последующие рюмки мальчик пил уже самостоятельно, без уговоров, с нараставшим раз от раза желанием, благо мать, увлечённая беседой с соседками, не обращала на него внимания.
Эдик чувствовал себя пагубным существом, способным послужить причиной разнообразных гадостей и нелепиц - может быть, даже собственной или чьей-нибудь чужой гибели; но от этого ему не становилось грустно. Напротив, мальчику было хорошо и тепло, как будто на него надели непроницаемый защитный колпак, а рядом развели уютный костёр.
Мужчины и половина женщин, окончательно расслабившись, достали сигареты и закурили - в свете трёхрожковой люстры над их головами повисли многоярусные пласты синеватого дыма. Елдоносов-младший, щурясь, глядел на эти пласты и различал в них абстрактные узоры, которые перетекали из пустого в порожнее и не содержали в себе ни малейшего намёка на завершённость.
- …Хорошо, если после смерти мы не заканчиваемся, - достиг слуха мальчика полувнятный от пережёвывания пищи мужской голос справа. - Если б знать, что наша жизнь продолжится на том свете, тогда нам всем было бы легче.
- А я не согласен, - возразил ему другой голос, тоже мужской, но потоньше первого. - Если нам после смерти будет полагаться воздаяние за грехи, то ну его на хрен. Вот представь себе, сколько ты за свою жизнь сожрал мяса, уважаемый. А тебе, допустим, на том свете придёт обратка, и все те коровы и свиньи, и бараны, которых ты употребил, примутся грызть тебя день и ночь, и одновременно с ними куры, и гуси, и индюки станут расклёвывать твоё тело… Не-е-ет, тут разве только вегетарианцы останутся нетронутыми.
- Если рассуждать подобным образом, то растения тоже ведь живые, хоть и не имеют мозгов. Тогда получается, на том свете под кожу вегетарианцам должны высаживать зёрна пшеницы, гречихи и разного там гороха, чтобы растительные корни высасывали из них соки, да?
- Ну, может, и так…
- Глупости вы говорите, дяденьки, - сказал Эдик, глядя в тарелку с недоглоданной куриной ножкой и недоеденным картофельным пюре. - Нет никакого того света. А коровы и бараны мяса не едят, тем более человечьего.
Мужские голоса словно споткнулись на несколько мгновений - но затем вновь зазвучали:
- Гляди-ка, наш петушок не нажил гребешок, а туда же: кукарекает, - с вялым удивлением откликнулся первый.
- Прикинулся бы суслик овцой, да хвостик не такой, - присовокупился к нему второй, с полуриторической иронией.
На это мальчик ничего не ответил. Ему не хотелось разговаривать, да и мысли расползались; куда проще было слушать других.
В комнате становилось всё более шумно, однако это никому не мешало.
Незнакомую старуху в сбившейся набекрень чёрной косынке начало тошнить, и её с шутками-прибаутками выволокли из-за стола в коридор, а затем и вовсе сровадили на свежий воздух, чтобы не нарушала установившейся душевной атмосферы. Вскоре после этого худощавая тётка в очках упала со стула: очки отлетели в сторону, однако не разбились, да и стул остался в целости. Тётку вслед за старухой пытались было спровадить, но та, проявив неожиданную резвость, распихала локтями доброхотов, подобрала с пола очки и вернулась за стол.
Эдик быстро опьянел и в скором времени перестал реагировать на тычки в бок, имевшие целью побудить его к опорожнению очередной рюмки, налитой неотлипчивыми отцовыми сослуживцами.
Счастливый и расслабленный, он осоловело клевал носом над тарелкой с недоглоданной куриной ножкой и недоеденным картофельным пюре, смотрел на продолжавший виться и пластаться табачный дым, непроизвольно улыбался краешками губ и слушал хмельную трепотню гостей, собравшихся за поминальным столом:
- …Нынче интересная пошла мода: многим в гробы кладут сотовые телефоны.
- Дак то они нагляделись американских кинушек низкобюджетных. Вот и думают, что покойничек с того света позвонит и растлумачит этим идиотам, как на том свете хорошо, гы-гы-гы…
- А мне сдаётся, что люди и сами не знают, зачем они кладут телефон отошедшему. Положено - вот и кладут.
- Ага, положат - а потом ещё и названивают ему... У-у-ужас, блин!
- Интересно, а что им отвечают оттудова: «абонент недоступен» или «находится вне зоны действия сети»?
- Вот же ж, мужики, какие вы циники бездушевные... А по-моему, всё вполне разумно. Ведь никто не ведёт статистику, сколь народа в гробах прокинулось да об крышки заколоченные потом ногти сдирало - после летаргического сна, к примеру… Лично мне не в кайф было бы влепеньдиться в такой ситуэйшин.
- Ха, дак ты тоже с мобильником туда направишься, когда время приспеет?
- В могилу? А почему бы и нет. Может, и прихвачу мобилку про всякий случай, не исключаю такой можливости.
- А смысл? Батарейка сядет через несколько суток... Ну, максимум через две недели...
- Так две недели - оно уже хоть какой-то шанс.
- Да чепуха! Мобильник под двухметровым слоем грунта бесполезен, точняк вам говорю!
- Нда-а-а… Не думаю, что в могиле потребен телефон, однак пора уже изобресть какой-никакой сигнализатор. Чтоб у каждого в гробу имелась кнопка: тиснул её - и на весь погост захайлает сирена. Я так маракую, при нонешних технологиях это плёвое дело.
- А я хочу, чтобы меня после смерти кремировали. Тогда, во-первых, у родичей не появится головняка по поводу памятника и, во-вторых, не будет возникать этой вашей фигни касаемо телефона.
- Вот я несколько месяцев назад была на похоронах. Там женщине с собой в домовинку невестка положила сумочку, которая очень нравилась покойной, а в сумочку - косметику. Сказала: «Пусть на том свете накрасится и с мужем своим встренется». Муж-то на много лет раньше неё помер… По-моему, это такая реакция на стресс. Вроде как живого в дорогу собирают. Опять же - всё немного на публику делается. Ведь потом народ будет говорить: «Ах, какие родственники, даже косметику положили в гроб. И телефон сотовый! Вот как они покойницу любили!»
- Да-а, пылюку в глаза у нас любят запускать. И не только на похоронах. Вот у нашего директора - тому года три-четыре - пришибло сына упавшею с крыши сосулей. Дак директор теперь каждый год замастыривает похоронный банкет по случаю очередной годовщины смерти... Уже традицией стало!
- Тоже мне, традиция: вырисовывать свою крутость перед обществом. Типа: вот он я какой благодейный, а вы все - сарынь передо мной, да?
- А ежели это его утешает? Разве кому погано от таких пышных поминальностей?
- Конечно! Погано!
- Кому же?
- А хотя бы тем, у которых нет таких грошей, и они вынуждены их занимать... Иные старушки отказывают себе при жизни в самом необходимом, чтобы прикопиться на собственные похороны - на хера им такая традиция? Ить они же копят не на позолоченный хрест и поминальное гульбище в тыщу персон. И не для того чтобы было не хужей, чем у какого-нить там Иван Иваныча, - а чтобы вообще хоть что-нибудь было…
- А у меня подруга, когда мужа хоронила, в та-а-акие долги вдряпалась, чтобы каждый мог прийти, нажраться и сказать: «От как добре она всё устроила...» Я, когда прознала о сумме долга - так страшенно матюгалась! А подруга мне: «Ты что же, хочешь, чтобы все в меня пальцами тыкали и говорили, что я не в состоянии его поховать, как положено?»
- О, вспомнил анекдот! Несут по вулице богатючий полированный гроб из красного дерева с золотой инкрустацией. Следом чимчикует большой симфонический оркестр, наяривая заунывную музыку… На обочине останавливается дряхлая сгорбленная бабка с клюкой. И завистливо так себе под нос болбочет: «Э-э-эх, живут же люди…»
- Хе-хе-хе… Ну, шутки шутками, а на самом деле это ещё вопросительно, кто к кому должен зависть спытувать. Может, на том свете намного приятнее, чем здесь? Может, смерти вовсе и не надобно бояться, а?
- Та хрен его знает… Но я всёж-таки малёхо опасаюсь.
- А я хотела бы умереть, но не навсегда, а на недельку примерно - чтобы просто поглядеть на своих близких: ну, там, кто и что будет творить без меня… Та и на работе - интересно, скоро ли обо мне память потеряют.
- Тю, дурные люди! Надо же такой кунштюк удумать: помереть на недельку! Не советую шутковать этаким манером! Костлявая дама с косой, промежду прочим, шуток не разумеет и может вообразить, что ей кто-то чего-то пообещал... А когда обещанного нет, тогда, по простоте своей, она спроворится и сама взять!
- Это верно. А ежли желаешь подвеситься, дак извлеки сначала хоть какую-никакую выгоду из этого. Можешь, например, запродать свои почки, сердце и прочий ливер. Потом, когда вздёрнешься, доктора повырежут из брюха всё, что им потребно, - и пополнят гаманец твоей вдове на дальнейшую жизнь. А деньги, между прочим, неслабые. По телевизору баяли, что в Москве за одну только почку донору могут отклюжить десять тысяч евро.
- Пс-с-с! Десять тысяч!
- А что, я бы, наверное, согласился подмахнуть такой договор - чтобы после того как сковырнусь от старости, мои органы пустили на трансплантацию. Мне всё равно уже не пригодятся. Зато моя почка - или, там, печень - спасёт жизнь другому человеку. Почему бы не сделать доброе дело?
- Чё-то сумма какая-то маловатая: десять тыщ… Слабо плотют. Я бы свои запчасти подороже оценил, если по совести подойти к вопросу.
- А ты сколько хотел бы, к примеру?
- Да хотя бы тыщ двадцать - за почку-то. И только после восьмидесяти лет, чтоб ещё пожить успеть.
- Ишь ты, скареда какой! Да после восьмидесяти лет за твои пропитые почки никто и десяти евриков не даст!
- А до восьмидесяти мне и самому эти детали потребные. Та и вообще, мне мерзотно, если в моем - даже подохлом - теле будут колупаться. Так что пусть катятся все толстосумы к чертям поросячьим. Если у человека есть деньги, это не значит, что он должен стать здоровше за мой счёт. Нехай сдохнет, собака зажратый!
…Гости ещё долго не желали расходиться. Они сидели с красными лицами - пили и говорили, пили и говорили, благо никто не выгонял из дома этих ненужных людей, как и полагается на порядочных поминках. Эдик оставался за столом, уставившись в тарелку перед собой и затрудняясь определить её содержимое; он уже ничего не ел и не пил, а только впитывал доносившиеся до слуха чужие рассказы и суждения. Однако дождаться конца скорбного мероприятия мальчику не удалось. Его мысли, постепенно затухая, в конце концов удалились в непонятном направлении и потерялись где-то на границе звука и света. После того как он несколько раз привалился головой к плечу сидевшего по соседству нечаянного пенсионера из дома напротив, его взяли под руки и отвели в спальню. Прилагая машинальные усилия, чтобы не потерять больших красных шлёпанцев, доставшихся ему в наследство от отца, Елдоносов-младший краем зрения успел запечатлеть в коридоре две обнявшиеся тени, одна из которых была похожа на его мать, а другая - на какого-то слабознакомого мужика, говорившего:
- Доживать свой век всякий человек должен достойным образом, а помереть никогда не поздно, это любой болван сумеет. Но ты поживи-ка попробуй от души, помучайся подольше, пока не надоест, и других помучай. Вот это задача, вот это я понимаю!
- М-м-м-м-м… - согласно мычала в ответ тень, похожая на мать Эдика; и, тяжело дыша, двигала вперёд-назад заголёнными до предельной степени бёдрами. - М-м-м-м-м! Вот это я по-о-онима-а-аю-у-у! Пому-у-учай меня-а-а-а ещё-о-о-о! По-о-осильнее пому-у-учай!
Мальчик слышал их голоса и частые шлепки тел как бы сквозь слой густо утрамбованной ваты и не задерживался на них сознанием. Да и не до того ему было... В спальне он, не снимая с себя одежды, кулём повалился на кровать. Крепко обнял подушку и забылся хитросплетёнными, полными нерастраченного возбуждения молодыми снами.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Весь мир ничто по сравнению с человеческой личностью, с единственным лицом человека, с единственной его судьбой. Человек переживает агонию, и он хочет знать, кто он, откуда он пришёл и куда он идёт.
НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ «О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ЧЕЛОВЕКА»
Колыбель качается над бездной. Заглушая шёпот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь - только щель слабого света между двумя идеально чёрными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой, но в бездну преджизненную нам свойственно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, к которой летим со скоростью четырёх тысяч пятисот ударов сердца в час.
ВЛАДИМИР НАБОКОВ «ДРУГИЕ БЕРЕГА»
Отца Эдика при жизни все считали человеком со странностями. Каковые для общества являлись совершенно безобидными, однако не могли не бросаться в глаза окружаюшим. Так, например, он страшился, что все подлунные и подсолнечные мысли могут перемешаться у него в голове, и он перестанет двигаться в правильном направлении времени, перепутав ночь и день, а вместе с ними - свои тёмные и светлые стороны. Оттого Елдоносов-старший каждое утро писал цветными фломастерами у себя на руках и ногах слова: «левая» и «правая». А на оконных стёклах во всех комнатах жирно выводил: «утро»; а по прошествии соответствующего времени - «день» и «вечер».
Когда отец чесал левый бок, то незамедлительно повторял это действие и с правым боком (то же самое касается рук, ног и прочих частей тела). Поступал он так из-за того что боялся утратить свой симметричный образ, коим очень дорожил и не желал поступаться ни в малейших проявлениях.
Родитель Эдика сторонился больших спортивных сумок, чемоданов и дорожных баулов, поскольку иногда люди прячут в них расчленённые трупы. Не ездил в поездах: после того как одного его знакомого вытолкали из тамбура на полном ходу, он предпочитал летать в командировки самолётами. Старался не открывать одёжный шкаф (если возникала такая необходимость, просил сделать это жену или сына), ибо страшился увидеть внутри своей одежды кого-нибудь постороннего.
Он никогда не купался в открытых водоёмах, даже близко к ним не подходил (жене и сыну тоже запрещал, оттого они ни разу не ездили семейно отдыхать ни на море, ни на реку, ни даже в аквапарк) и рассказывал страшные истории о малоизученных чудовищах глубин и об утопленниках, о гигантских кальмарах и осьминогах, а ещё - о кораблях-призраках, которые плавают по морям без руля и ветрил, покинутые своими командами (Эдику врезались в память несколько красивых названий таких кораблей: «Мария Целеста», «Джоита», «Си Бёрд», «Джиан Сен»)…
Проходя мимо зеркала в коридоре, отец обязательно закрывал глаза, остерегаясь ненароком увидеть там чужеродную личину из параллельного континуума или ещё что-нибудь похуже. По этой причине он брился старенькой электробритвой «Бердск» тоже вслепую, на ощупь, оттого редко оказывался выбритым без изъянов.
Кроме того, Елдоносов-старший, конечно, опасался и более простых вещей, таких как землетрясения и ураганы, безработица и вензаболевания, лифты и мусоропроводы, блэкауты и теракты, компьютерные вирусы и домашние паразиты, инфляция и вероятное столкновение Земли с астероидом. Боялся всякого близкого и далёкого, известного и неведомого.
Не сказать чтобы родитель Эдика казался себе разнообразным в упомянутых проявлениях, поскольку давно к ним притерпелся. Парадокс заключался в том, что ерундовая действительность, не предвещавшая новизны, его не устраивала. Но куда он мог от неё подеваться? Данный вопрос был мучительным и не предполагал скорого ответа. А между тем сложный механизм гадостно закрученных дней двигался прежним самостоятельным ходом, без остановок и сколько-нибудь заметных сбоев. Обыкновенных людей это не радовало и не огорчало, а являлось для них простым и привычным фактом. Но не так был устроен Елдоносов-старший, чтобы не проявиться в собственном направлении, отличном ото всех прочих: когда закончился двадцатый век, ему вдруг стало страшно, что человечеству угрожает какое-то глобальное бедствие. С первых же дней нового века Елдоносов-старший ждал неясной исторической подлости: ядерной войны, взрывной эпидемии, столкновения с ядовитым астероидом, потопа или землетрясения - всего сразу не охватишь, чего он боялся, но мерещилось ему многое. Однажды, устав тревожиться за хрупкое будущее человечества, он предложил своей супруге:
- А не легче ли закончить всё единым махом? Я, наверное, сумею убить тебя, а потом и с собой свести счёты. А чего тянуть коня за хвост понапрасну? Давай уж сразу решимся!
Однако жена в полуистерической форме отказалась поддержать его торопливый порыв. И больше этот разговор не возобновлялся.
Между тем по ходу тревожного ожидания Елдоносова-старшего время текло обычным порядком, а катаклизм не происходил. Затем родился Эдик, и его отец немного успокоился в хронологическом ракурсе.
Правда, другие странности родителя никуда не делись. Например, до конца жизни он сохранял чрезвычайно бурную реакцию на несправедливость. Будучи уязвлён чьими-нибудь недоброжелательными словами или действиями, он обычно не трогал своих обидчиков, но торопился вернуться домой и выместить незаслуженное чувство на мёртвых предметах. Брал, к примеру, стул или недавно купленную тумбочку - и принимался с криками ярости колошматить вещь чем ни попадя: молотком, топором или издавна стоявшим в кладовке черенком от лопаты. Мог под настроение разнести предмет в щепки. Зато на людях особо не бунтовал и выглядел вполне смирным, отчего ни один правоохранительный орган не брал его в своё поле зрения.
Однажды Елдоносов-старший озаботился вредными космическими излучениями. От которых, насколько он смог усвоить из научно-популярных журналов, лучше всего защищает обыкновенный мох. Оставалось дело за малым: побродив целый день по городу, он насобирал по закоулкам целый кулёк мха, затем дома измельчил его в блендере и смешал с йогуртом и густым сахарным сиропом. Получившуюся смесь кисточкой, как обыкновенную краску, размазал снаружи вокруг окон и балконной двери (хотел нанести равномерным слоем также на стены внутри жилища, однако после продолжительного скандала с супругой отступился). Посеянный таким образом мох со временем разросся, и с тех пор квартиру семьи Елдоносовых издалека можно было отличить от других квартир по густой зелени, обрамлявшей окна и балконную дверь. Достопримечательность да и только.
Некоторые соседи, а то и просто нечаянные прохожие, глядя с улицы на моховое излишество, хвалили Елдоносова-старшего:
- Вот молодец человек, что додумался украсить родной город таким художественным способом. Энтузиаст!
- Ещё и принёс пользу экологии.
- Большущую пользу, а как же. Это вам не формальный фикус выставить на подоконнике для собственной забавы - это уже фактическое озеленение ради общественного самочувствия.
- Да ещё пример положительный. Люди поглядят-поглядят на такое начинание - и наверняка задумаются, как мы сейчас, о красоте и стремлении к правильности.
- И о здоровье. Ведь если каждый у нас устроит подобное насаждение, то скоро город превратится в настоящие джунгли, и у всех сразу чёрт знает насколько прибавится здоровья!
Впрочем, далеко не все хвалили внешний вид жилища семьи Елдоносовых. Некоторым в разросшихся на стене мшистых потёках чудился не то вызов, не то протест - словом, нечто завуалировано-антиобщественное. Но это ничего - как говорится, на вкус и цвет товарищей нет.
…Избавиться от многих других страхов отцу Эдика было не настолько легко, как от мыслей о космических излучениях. Например, по ночам он боялся забыть дышать и умереть от нехватки кислорода в организме. Потому он всегда спал с зажжённым ночником, чрезвычайно чутко (этой чуткости способствовал ещё один страх, параллельный первому: помня о теории Дарвина, Елдоносов-старший опасался однажды во сне превратиться в обезьяну, а затем проснуться полным идиотом с человеческой точки зрения и остаться до своего последнего дня в обезьяньем сознании).
Вообще-то невзирая ни на что родитель Эдика встречал каждое утро в положительном расположении духа, с улыбчиво оскаленным ртом. Однако в течение дня его настроение уверенно отклонялось в пасмурную сторону, чаще всего по незначительным причинам, но иногда и беспричинно, так что примерно в районе обеда или немного позже он терял свою улыбку, причём, по его смутным подозрениям, в самых разных и неожиданных местах. С наступлением вечера Елдоносов-старший спохватывался и принимался разыскивать растворившуюся во мраке неизвестности улыбку, дабы воротить её на прежнее место: заглядывал под кровать и стол, под шкафы и стулья, с пытливым видом поднимал крышку унитаза, засучивал рукава и принималася загребать пальцами воду в туалетном бачке, вытряхивал на пол содержимое мусорного ведра, шарил по карманам у себя и домочадцев, с тщанием раздувал ноздри, исследуя содержимое холодильника и выдвижных ящиков кухонного гарнитура. Но лишь растрачивал усилия понапрасну. Улыбка не объявлялась до самого утра. Зато с первыми лучами пробуждающегося сознания она неизменно оказывалась тут как тут, словно ничего особенного минувшим днём не приключилось, и никакого исчезновения не было.
А ещё Елдоносов-старший опасался заходить с правой ноги в любое помещение; писал пальцем в воздухе слова прямо перед носом собеседника, полагая, что от этого его речь становится доходчивее; на улице складывал в уме номера проезжавших мимо автомобилей, а как только оказывался дома, тотчас извлекал квадратный корень из получившейся суммы (причём если результат оказывался чётным, безмерно расстраивался, полагая это дурным предзнаменованием); в темноте бубнил себе под нос стихи или песни, дабы никто не смог прочитать его истинных мыслей и затем воспользоваться ими; а когда грыз семечки, то непременно касался кончика своего носа каждой семечкой, прежде чем отправить её в рот… И так далее.
Подозрительность удивительным образом сочеталась в нём с легковерностью ко всему, что касалось медицинской рекламы. Отец Эдика с неукротимым энтузиазом покупал и пробовал на себе лекарственные средства, которые рекламировали по телевидению. Не все, разумеется, ибо это было физиологически нереально, однако старался по максимуму, с тем фанатизмом, который с трудом умещался в дозволенные остатки семейного бюджета. Он приобретал, чтобы употреблять внутрь и наружу, средства от несварения, старения, мозолей, бессонницы, похмелья, храпа, половой слабости, потливости ног, выпадения волос, перепадов настроения, запаха изо рта, избыточного веса, сухого кашля, грибка ногтей, дурного глаза, а также разнообразные витамины, травы и биологические добавки, предназначенные для профилактики всего подряд.
Настал день, когда Елдоносов-старший перестал мыться. Первые полтора-два месяца это никого особенно не волновало на фоне прочих закидонов, однако через полгода от запаха несвежего тела стало некуда деваться, а через год даже в общественном транспорте в час пик вокруг отца Эдика непременно образовывалось пустое пространство. От вопросов друзей и знакомых на гигиеническую тему он терпеливо отмахивался, и лишь в редкие минуты благорасположения к чужому любопытству снисходил до кратких доводов:
- Король Генрих Четвёртый вообще мылся всего три раза в жизни, причём дважды - по принуждению. Изабелла Кастильская тоже позволила себе водную процедуру только два раза: при крещении и перед своей свадьбой. А Людовик Четырнадцатый имел на своём веку четыре омовения и, между прочим, трижды после этого сильно болел. Подобных примеров множество, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сделать логичный вывод: великим людям не идёт на пользу вода, если использовать её для наружных нужд. А внутрь я и так принимаю достаточно.
Словом, не было ничего удивительного в том, что знакомые над ним посмеивались.
Зато после самоубийства Елдоносова-старшего окружающие наконец перестали считать его трёхнутым. Покойник и покойник, такой же, как все прочие объекты разложения и пищи для микроорганизмов, что тут можно найти странного? Ещё один обманутый и обобранный жизнью человек, выжатый и высосанный до сухого остатка ноль без палочки. Обернувшись простым фактом в порядке обыкновенных вещей, Елдоносов-старший ничем не нарушил всеобщий миропорядок; он лишь покончил со своим материальным существованием и отошёл в разряд воспоминаний, но не посягнул на устои чего бы то ни было. Оттого не оставил после себя людей, которые озлились бы из-за его преждевременного ухода. Впрочем, ничего иного он тоже не оставил. Будто обманная мара, проплыл по яви и ловко растворился в полудействительном, никому не видном космосе, посмеявшись надо всеми сразу. Разве только в письменном столе родителя - среди никому не нужных старых квитанций и гарантийных паспортов на давно отжившую свой век бытовую технику - Эдик обнаружил потрёпанный блокнот. На первой странице которого было старательно записано:
«Нет ничего более полезного для души, как памятование о том, что ты - ничтожная и по времени и по пространству козявка и что сила твоя только в том, что ты можешь понимать своё ничтожество и потому быть смиренным. (Л. Н. Толстой. Философский дневник)».
Далее следовали слаборазборчивые мысли о чём попало вперемешку с отрывочными наблюдениями за собой и другими, а также характеристики неведомых персонажей - наподобие: «З. А. Жареный псих, но с харизмой. Зря он сбрил бороду. Такого начальника никому не пожелаю», «Они всё ещё таковы, какими были с самого начала. Если изменятся хотя бы наполовину, я буду сильно удивлён», «Клара Мефодиевна глупа. Не знает! А что слаба на передок, так от этого никому не легче».
Записи занимали чуть больше половины блокнота и завершались цитатой:
«У человека должен быть шанс разочароваться во всём до конца. (Тибор Фишер. Идиотам просьба не беспокоиться».
Эдик с полчаса листал замусоленные страницы, пытаясь отыскать на них что-нибудь полезное для себя. Однако ничего полезного не нашёл. Потому без сожаления выбросил блокнот в мусорное ведро.
***
Со дня похорон отца Эдик стал задумываться чаще, чем прежде. Некоторые мысли засыхали, не долетев до конечных точек своих предполагаемых траекторий. А иные, наборот, с ускорением проскакивали финишную черту и, подобно пулям, устремляющимся в «молоко», отправлялись непредсказуемыми маршрутами, то меняя курс зигзагами, то совершая возвратные петли, а то и вовсе расщепляясь на побочные ответвления и расходясь в разные стороны, будто пальцы на ошпаренной руке. Временами мыслей было настолько много, что мальчик не успевал додумывать их единым махом. Поэтому выбирал наиболее выпуклые и неустранимые - например, прилипчивую и всегда разнобокую мысль о смерти. Зачем человек перестаёт жить? Кому нужны эти отвратительные гнилотворные превращения, этот нелепый распад? И если смерть неизбежна, то зачем тогда нужно вообще существовать на белом свете? На кой ляд людям переводить продукты питания, трудиться, спать, смотреть кино, ходить на танцы, драться, заниматься сексом и рожать детей, которые вырастут и, подобно предыдущим поколениям, станут мучиться всё теми же неразрешимыми вопросами о жизни и смерти, а также о смысле перетекания из одного в другое - и, в конце концов, так же бесследно растворятся в могильном холоде?
И почему люди боятся перестать существовать? Или этот страх относится не к подземному мраку и вечному бесчувствию, а к предваряющему их процессу умирания, когда человек теряет контроль над происходящим, и ему приходится терпеть боль и муки? С одной стороны, это казалось похожим на правду - ведь нелепо страшиться небытия, из которого ты пришёл. С другой стороны, заглядывая в себя, Эдик раз за разом всё отчётливее понимал: он опасается не столько процесса, сколько самой смерти.
Почему же?
Быть может, потому что где-то в глубине души он уже знает, что на самом деле ждёт его по ту сторону границы, за которую недавно шагнул Елдоносов-старший, так нелепо рассмешив весь двор? Может, Эдик боится того, что будет потом, а не того, чего - не будет?
Сколько ни размышлял Эдик, а получалась одна сплошная глупость. Ни в жизни он не видел смысла, ни в смерти, ни тем более в движении от одной бессмысленности к другой. Не угадывал он смысла также ни в окружающих людях, ни в себе самом… Но что же теперь делать - не вешаться ведь, как отец! Оставалось только жить дальше.
По-хорошему, надо было бы придумать себе какое-нибудь нарочное занятие, чтобы отвлечься от растяжимых и липких, словно паутина, мыслей о неизбежном и малопредставимом. Но занятия не придумывалось. И мысли продолжались.
…Однажды утром после ночи продолжительного крепкого сна он пробудился, и его вдруг осенило: так вот на что похожа смерть - на тихий, самозабвенный, здоровый сон без тревог и сновидений, когда просто отсутствует желание просыпаться!
Сон - это ведь тоже ничто. Абсолютно не пугающее - напротив, очень приятное, манящее, благословенное ничто. Глупо бояться пустоты, если в ней всё равно ничего нет.
Упомянутая простая мысль успокоила Эдика. Впрочем, в глубине души нет-нет да и шевелилось подозрение, что никакой разгадки он не отыскал, и в такие минуты было непонятно, существует ли она вообще в природе человеческого понимания…
***
Недели через две после похорон мать принялась разбирать старые вещи на антресоли в коридоре: влезла на стремянку и стала спускать оттуда чемоданы и коробки с разным хламом. Эдик, обретаясь рядом, от нечего делать перебирал покрытые пылью старые папки и скросшиватели с никому не нужными счетами, квитанциями и инструкциями к электроприборам. В одной из папок его заинтересовал вырванный из ученической тетради в клеточку двойной листок с жирной надписью чёрным фломастером:
«ЖИЗНЕННЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ, ЗАПИСАННЫЕ ЕВДОКИМОМ ВЕНЕДИКТОВИЧЕМ ЕЛДОНОСОВЫМ»
Вот как! Его отец, оказывается, вдобавок ко всем своим загибам ещё и фиксировал подмеченное! Эдик был удивлён. Но сразу читать не стал. Украдчивой рукой сложил листок вчетверо и сунул в карман, чтобы мать не отобрала. И только вечером, запершись в туалете, внимательно изучил густоплодное поле родительских мыслей. Которые содержали в себе следующее:
- По ходу жизни мой интерес к собственной персоне нисколько не поубавился.
- Не умеешь культурно дать человеку по морде - не лезь в драку!
- Главврач в дурдоме с точки зрения статистики - самая паршивая овца в стаде.
- Ищите женщину, пока не поздно. Не то она найдёт вас сама. Но это будет уже другая женщина.
- Усердие и лень дурака зачастую имеют одинаковый результат.
- Непросто быть скромнягой без трусов!
- Свинья так же умна, как собака; но её беда в том, что она вкуснее.
- Сварливая жена - лучший друг проститутки.
- Иной перестраховщик способен любого застрахать.
- Многие, утратив смысл жизни, компенсируют это тем, что находят себе врагов и недоброжелателей.
- Любовь нечаянно - всегда! По плану - только мезальянс.
- Чем убедительнее реклама, тем больше шансов, что вам пытаются всучить какую-нибудь бесполезную гадость.
- Последний герой никогда не последний. А я - хоть и не герой, но последний, другого такого уже не будет.
- Предки и потомки столь разнесены во времени, что могут себе позволить уважать друг друга.
- Ни богатство, ни бедность не приближают человека к вечности, потому и стараться не стоит.
- Секс-бомбы тоже ржавыми бывают.
- Вред и польза чего бы то ни было содержатся лишь в способе употребления.
На этом наблюдения не заканчивались, но далее тетрадные листы были залиты какой-то жидкостью, и написанный фломастером текст расплывался до состояния полной неразборчивости. Впрочем, прочитанного Эдику хватило для того чтобы ощутить себя повзрослевшим на целый год (это как минимум; а то, может, и на целых два года) и взглянуть на отсутствовавшего родителя под новым углом. Как на чужого человека, который способен совершать не только глупые поступки, но и любопытные умопостроения.
Хотя, разумеется, польза от упомянутых построений получилась нулевая. Иначе у отца не возникло бы потребности сводить счёты с жизнью.
Придя к такому выводу, мальчик ещё несколько раз перечитал родительские «НАБЛЮДЕНИЯ», а затем порвал листок и спустил клочки в унитаз.
***
Через несколько месяцев после самоубийства Елдоносова-старшего материальная сторона существования в оставшейся без него семье неожиданным образом значительно улучшилась. Поскольку его вдова, бросив скудную инженерную должность, пошла работать проституткой.
Правда, такой разворот событий принёс и некоторые издержки. Теперь, когда мать Эдика приближалась к родному подъезду, это вызывало возбуждение у старушек, которые неизменно сидели на лавочке перед домом, лузгая семечки с вытаращенными от животного удовольствия глазами - они дружно прекращали своё жевательное занятие, провожали мать завистливыми взглядами и громко шушукались:
- Вон ****ь пошла.
- Не ****ь, а проститутка.
- А какая разница?
- Тю, Егоровна, ну ты как будто вчера на свет народилась! Проститутка - это которая даёт мужикам за деньги, а ****ь заради своего удовольствия раздвигает ноги под кем ни попадя.
- А-а-а… Та ладно, нехай себе раздвигает, нам-то что! Нам она жить не мешает. Всем есть место на этом свете - и бомжам, и ****ям, и падишахам. Раз господь создал в обществе разнообразие, значит, все живые твари в этом мире зачем-то ему потребные.
- Что-то ты стала не в меру терпимая, Семёновна. А, между прочим, благодаря вот таким охаверницам бесстыжим на Кавказе и по всех заграницах о русских женщинах мнение не дюже хорошее.
- А тебе разве доводилось бывать в заграницах или на Кавказе?
- Мне-то не доводилось. Но люди бывамшие говорят…
Далее беседа перекидывалась на понизившиеся нравы во дворе, в городе и в стране в целом. А затем и на более глобальные проблемы, в которых старушки постепенно всё более запутывались, но тем не менее не забывали возвращаться к главной мысли: проститутками ныне является подавляющая часть официальных личностей - начиная с местного участкового Вазгена Мануковича Дандикяна и заканчивая всеми поголовно олигархами и политическими деятелями нашей непоправимо засранной и обречённой на вырождение планеты.
Поначалу Эдика смущали неблагоприятные дворовые пересуды подобного рода. Да и чужих мужчин, которых мать приводила по вечерам в квартиру, мальчик сильно конфузился. Однако любая среднепонятная личность ко всему притерпевается, набираясь умения не выпучивать наружу обидные точки своего соприкосновения с посторонними факторами. Не говоря уже о таком укрытном человеке, каковым отродясь являлся Елдоносов-младший. И он притерпелся.
Вдобавок ко всему в скором времени проявились немалые плюсы новой жизни. Самый крупный из них заключался в том, что мальчик приноровился обшаривать карманы одежды, которую клиенты матери оставляли то на вешалке в коридоре, то на спинке стула, а то и вовсе разбрасывали как попало по комнатам. Это приносило настолько удовлетворительный результат, что Эдик очень скоро перестал просить у родительницы мелочь на школьные завтраки.
Прибавилось и жизненных впечатлений. Главное среди которых заключалось в том, что Елдоносов-младший прятался под диваном в родительской спальне - и, лёжа на спине, в темноте, вытряхивавшей ему на лицо бархатистые космы пыли, слушал вздохи и стоны, и вскрики матери, а также звуковое оформление регулярно менявшихся чужих мужчин, которые после продолжительного пыхтения вдруг принимались задорно всхрюкивать или ржать, или ещё как-нибудь изгаляться наподобие взбудораженных животных. Поначалу это казалось интересным и давало импульс эротическим рисункам его подростковых фантазий, однако довольно скоро наскучило, поскольку всегда заканчивалось нудным лежанием в тишине, в ожидании момента, когда родительница и её очередной клиент уснут покрепче, чтобы выбраться из-под дивана и незамеченным уползти восвояси.
Не сказать, чтобы мать уделяла Эдику много внимания. Иногда она дежурно интересовалась:
- Как дела в школе?
Или:
- Ты сегодня выучил уроки?
Ещё она заботилась о том, чтобы сын побольше ел, ибо считала это наиважнейшим залогом здорового развития молодого организма. Нередко по вопросам питания случались небольшие семейные перетыки. Например, когда Эдик ел суп и громко сёрбал, мать за это отпускала ему подзатыльники; а мальчик вместо того чтобы обидеться, хохотал (вспоминая, как её саму недавно в спальне охаживал ремнём по заднице толстый дядька ради своего нечленораздельного взрослого удовольствия). Мать не понимала, отчего он хохочет и принималась орать на него судорожным голосом, а потом убегала в ванную блевать (параллельно догадываясь, что ей пора делать новый аборт).
…Иногда Эдик возвращался в маломерный возраст и принимался обильно плакать на пустом месте. Он делал это не для посторонних жалостливых аханий и оханий, а ради самого себя, дабы слёзы поскорее вылизали из его памяти детскую обиду на родителей, на соседей, на учителей, на весь белый свет за искривлённые переживания и прочие недостатки, безобразными глыбами лежавшие поперёк желания мальчика ощущать себя гармоничной личностью. Примерно так же собака занимается самолечением, вылизывая с потраченного чужими клыками бока остатки вражьего запаха и перемешанное с грязью кровяное похлебово, а сама, закрыв глаза, представляет Млечный Путь со струистыми тьмами тяжеловесных чёрных планет и спёкшихся солнечных останков, обессмысленных и усталых, взывающих к милосердию, вопиющих о том, чтоб их сожрали - и, собака очень-очень долго не может остановиться, ритмично двигает шершавым языком туда-сюда, с наслаждением наклоняет морду то в одну, то в другую сторону; и открывает глаза лишь когда почувствует приближение сна и выздоровления. В такие минуты, если вникнуть в собачью морду, можно узреть, что у неё, как и у Эдика Елдоносова, один глаз грустный, а другой, наоборот, весёлый, хотя причины этих разнозаряженных выражений близкого прошлого вряд ли представится возможным уловить сторонним оком и хоть в сколько-нибудь удовлетворительной мере расшифровать параллельным умом.
***
О Елдоносове-старшем через несколько месяцев уже почти не вспоминали ни сын, ни вдова, ни сослуживцы, ни тем более семья свежеусопшего профессора юридической академии Бурундая Бабаевича Кирдыкбабаева, неволею судьбы похороненного по соседству (выждав несколько месяцев, родственники профессора сравняли с землёй елдоносовский могильный холмик и прихватили его участок, расширив таким образом в два раза похоронные перспективы для грядущих покойников своей семьи).
Эдика Елдоносова упомянутый захват нисколько не волновал. Он был ещё слишком молод для того чтобы забивать себе голову шкурными деталями некромира. Смертный сквозняк сдул Елдоносова-старшего с лица планеты, и этого мальчику вполне хватало для положительного настроения. Отец угас в его памяти, как призрачный отблеск стародавней легенды, превратился в воздух, которым можно дышать просто так, непроизвольно и безвозмездно во всех отношениях, раз за разом впуская его в себя и выпуская наружу без чувства вины и благодарности.
Мать Эдика также не считала себя склонной к регулярности в чём бы то ни было, кроме своих естественных надобностей по женской части. И уж менее всего она испытывала желание ходить на исчезнувшую могилу супруга. Мать понимала, что её золотые годы склоняются к закату, а ей ещё многое хотелось успеть. Потому, стараясь не терять драгоценного времени, она выбросила из головы второстепенные детали своего прошлого и всецело отдалась новой работе…
Так-то мало-помалу течение дней вошло в размеренную колею.
Однако чудеса никуда не ушли из жизни Эдика Елдоносова. Они просто не торопились обозначиться в полной красе, постепенно набирая критическую массу и ожидая своего неминуемого часа.
Эдик тоже ожидал. С одной стороны, ему надоело существовать в полутрансе мечтательных фантазий; он хотел конкретных шагов и быстрых перемен, хотел смотреть на всех гордым, а не опасливым взглядом. С другой стороны, мальчик не умел измыслить действенных способов, чтобы поторопить время в лучшую сторону и перестать жить с затаённым дыханием, как большинство людей вокруг него, а вздохнуть наконец полной грудью. Если ожидать становилось совсем невмоготу, он укладывался спать пораньше, дабы как можно скорее встретить новое утро: Эдик надеялся, что оно отворит дверь к расширенным горизонтам, за которыми окажется хоть немного веселее и счастливее, чем в его прежней малосодержательной реальности, не дававшей ничего, кроме смутных теней от грядущего света. Снов о прошлом Эдик никогда не видел. Это его только радовало, ибо движения ума, растраченные на детский возраст, казались ему застывшими в своей безответной скуке и вынужденной неприхотливости. Куда увлекательнее представлялось просматривать сны о будущем. Или хотя бы о настоящем - из-за многозначительности ожидания и его предполагаемого положительного результата… Впрочем, по крупному счёту спал Эдик немного, поскольку естественный ход событий для живого человека всё же интереснее мёртвых сновидений. Даже если не особенно задумываться. Но Эдик задумывался. Не сказать, чтобы это ему особенно помогало, однако и не мешало выращивать в себе желания и беречься от неожиднностей. Он существовал на свете, стараясь соответствовать самому себе; чужие заботы шагали мимо него, а собственных он иметь не планировал даже в отдалённом будущем.
Время же, как ему и полагается, не стояло на пустом месте. Порой оно тяжеловесно пробуксовывало на поворотах, словно желая закончиться, но не умея бросить якорь в подходящий грунт; иногда без внятной причины ползло, напоминая сонную черепаху, старающуюся убежать от кошмарных грёз слабого животного разума, но не находящую для скорости достаточных сил в своём престарелом организме; а подчас летело нетерпеливой раскалённой пулей, уничтожая расстояние часов, дней и месяцев, которых от этого нисколько не становилось меньше. Но во всех случаях оно перемещалось неуклонным маршрутом навстречу неясному грядущему.
***
Иногда Эдик думал, что надо бросить копаться - если не в себе, то хотя бы в окружающем мире, - но это намерение неизменно оставалось нереализованным, ибо такое было выше его недостаточно накопившихся сил. Он просто жил сегодняшним днём; а завтрашний день, сторонясь скудной реальности, крепко-накрепко обосновался в его чувствах.
Мальчик догадывался, что одни люди рождаются для безрезультатного наблюдения за чужой жизнью, а другие - наоборот, чтобы плодотворным образом обустраивать своё поступательное существование до самой смерти. Разумеется, Эдик желал относиться не к первым, а ко вторым, причём не просто так, а с качественным результатом радости, благоденствия и всяческих удовольствий.
Собственно говоря, у него в жизни не было ничего особенно приятного и прочного, кроме неоформившихся надежд и регулярных - правда, имевших большой разброс - мечтаний свободного ума. Оттого мальчик с утроенной силой цеплялся за них, дабы отыскать свой магистральный вектор и сохранить хоть сколько-нибудь положительный градус настроения. Он очень старался. И не забывал ни первого, ни второго, ни прочего, здесь не перечисленного, - по крайней мере, надолго.
К счастью, никто не мог помешать Эдику прислушиваться к вибрациям, всё глубже укоренявшимся внутри его существа; а в чём их суть - это для мальчика было пока не столь важно.
***
По мере взросления любому человеку трудно охранить себя от многих важных соображений ювенильного порядка, и Эдик не выпадал из данного правила. Так перед ним с определённых пор стал крепнуть и наполняться настоятельностью вопрос о выборе профессии.
Ему ничуть не улыбалась необходимость искать своё самовыражение через каждодневную производительную скуку у станка в помещении какого-нибудь шумного заводского цеха или под открытым небом на грязной строительной площадке. Эдик Елдоносов не собирался вникать в тайны взрослого мира в качестве токаря, слесаря, плотника, шофёра, дворника, маляра, электрика, каменщика - и в других рукоприкладных образах с пролетарским наклоном. Все специальности подобного рода никуда не годились, представляясь ему чрезмерно трудозатратными, а кроме того узкими и малопочётными. Не хотел он также становиться ни врачом, ни инженером, ни экономическим работником, ни даже спортсменом.
Правда, можно было стать вором. Это казалось Эдику наиболее прямым и лёгким способом приложения сил, чтобы добиться благодатной расцветки судьбы и положения уважаемого члена общества. Однако два обстоятельства смущали его в данном направлении. Во-первых, он не знал, где выучиться на вора. Во-вторых, воров иногда сажают в тюрьмы и исправительные колонии, где, по слухам, недостаточное питание и, наверное, скука хуже, чем на школьных уроках. Потому после тщательных сомнений мальчик отбросил перспективу упомянутой профессии.
Ещё, безусловно, весьма жирно живут политики. Но чтобы стать политиком успешной ориентации, надо уметь красочно обещать народу райские кущи в обозримом будущем и призывать общество к борьбе за всё хорошее против всего плохого - а даром красноречия Елдоносов-младший не обладал. Оттого представить себя сколько-нибудь заметным функционером политических сфер ему было трудно.
Когда Эдик пытался взглянуть на себя со стороны, в обобщённом моральном приближении, то не переставал удивляться: ему виделось, что у него имелись две души, тёмная и светлая - они упорно стремились слиться воедино, и это у них почти получалось, однако затем начиналось взаимное отторжение, как при трансплантации неудачного органа, изъятого у покойника с чересчур жадным иммунитетом… Что ж, возможно, в раздвоенном виде ему придётся жить до конца своих дней. В принципе, мальчику было бы нетрудно с этим смириться. Но в свете такого - двухдушного положения - вопрос профессиональной ориентации продолжительное время оставался подвешенным в тумане. Где научиться безошибочной жизнедеятельной позиции, требующей минимума затрат и дающей максимальное удовлетворение обеим душам? Этого мальчик не знал. Не в школе же, в самом деле. Там, по его убеждению, не были способны научить ничему хорошему. И вообще, любые школьные премудрости его раздражали, как всякого нормального человека детского возраста.
Тем не менее Елдоносов-младший не желал оказаться в роли человека, готового к титаническим свершениям, но так всю жизнь и просуществовавшего впустую из-за того, что не знал, с чего начать и как продолжить. Следовательно, с выбором специальности надо было определяться, пока не поздно.
Плодом здравомысленных усилий мальчика явилось решение стать военным.
Любой замысел для успешного исполнения обычно должен обогатиться достаточной полнотой подробностей. Замысел же Эдика неожиданным образом обогатился практическими действиями. Случилось это в скором времени, когда Елдоносов-младший, сидя на скамейке перед своим домом, поведал о решении стать военным Аське Кипешовой (та была на полтора года младше него, но при каждой встрече уже вовсю ощупывала пытливым взглядом труднодоступные места под одеждой у недогадливого мальчишки). Девочка подумала немного и заметила своим от природы осторожным голосом:
- Заниматься военной профессией может не каждый человек. К этому всё-таки надо иметь призвание.
- Так, может, я его имею, - сделал медленное предположение Эдик, стараясь отыскать в себе очертания будущего с похожими на правду координатами. - Может, у меня талант от рождения. Как у Наполеона. Или вообще как у Суворова с Кутузовым вместе взятых.
- Я не спорю: может, и талант от рождения, - неопределённым тоном протянула Аська, глядя себе под ноги. - А может, и нет. Получается лотерея, никакой гарантии. Тут ведь ещё надо суметь как следует целеустремиться.
Это нетвёрдое сомнение собеседницы удивило Эдика, и он обратил взор на девочку, как если бы обнаружил подле себя внезапную незнакомку. Ведь обычно Аська вела себя скромнее скромного, словно старалась казаться невидимкой или как минимум тенью всех сразу и никого по отдельности - потому встречное соображение с её стороны казалось явлением неординарным.
- Ты что же, не уверена в моих способностях? - недовольно спросил он, собрав морщины на лбу. - Сомневаешься, что я сумею целеустремиться, да?
- Ну, не то чтобы сомневаюсь, - примирительно улыбнулась она и склонила голову набок. - Просто стало интересно: почему это ты взял в ум, что должен стать именно военным, а не кем-нибудь другим. Думаешь, легко людей жизни лишать?
- А разве трудно? - удивился Эдик. И, вспомнив о том, что ему вовсе не улыбается копить в себе терпение, чтобы затем научиться совмещать повседневную жизнь с регулярным трудовым процессом, решительно проговорил:
- Я смогу. Чего уж тут такого особенного: захотел - и порешил человека! Было бы желание!
- Если захотел, то конечно, - согласилась Аська. Но тут же вывернула вопрос по-иному:
- А если, допустим, не хочешь - а его кончить всё равно надо? Если тебе приказ дали? Это же работа военная такая, от желания может не каждый день зависеть.
- Ну, можно иногда и без желания, - пожал плечами Эдик. - Поканчивать с людьми просто так, по своей служебной должности - это я тоже понимаю. Работа есть работа, задаром зарплату даже военному платить не станут. Для того ему пистолет и выдают, чтоб он стрелял без промашки по кому надо.
- А ты пробовал хоть раз?
- Стрелять?
- Да хоть стрелять, хоть резать. Лишь бы насмерть, чтобы больше встать не мог.
- Не-а, насмерть пока не пробовал. Только в тире шмалял по мишеням из «воздушки».
- Вот видишь: по-настоящему и не тренировался даже. А ведь убить человека - это не просто так. Это тебе не картошку ошкурить, Эдик.
- Та ладно тебе, Аськ, зато я по телевизору тыщу раз видел, как это делается. Трах-бабах - и готово! Ничего страшного, мне кажется.
- Это только кажется, - покачала головой девочка. - А на самом деле человека ухандокать трудно.
- Ё-моё, чего ты заладила: «трудно, трудно», - в голосе мальчика снова зазвучали раздражённые нотки. Он откинулся на спинку скамейки, закрутил ногу за ногу и, постаравшись принять бывалый вид, сообщил:
- Я, между прочим, уже делал это не раз.
- Ну ты и бахарь, Эдик! - Аська оттопырила нижнюю губу и посмотрела ему в лицо со скептической миной. - Ведь ещё минуту назад говорил, что никогда этого не делал - а теперь совсем другое заливаешь!
- Так я же имел в виду людей. А с животными - пробовал. Ничего, нормально получается. Сначала, правда, казалось немного страшновато. Но это из-за матери: она мне разной ерунды наврала - мол, нехорошо это и всё такое. И воспитательница в детском саду тоже сказок насочиняла. Дура… Как-то раз мы в садике с одним пацаном нашли дождевого червяка на дорожке и разорвали его пополам. А воспиталка увидела это и сказала, что у червяка этого наверняка есть дети - и теперь они без родителя своего погибнут, а перед тем будут долго плакать. И вместе с ними будут рюмить их бабушка-червяк и дедушка-червяк. С тех пор я даже мух и комаров дома перестал убивать: ловил их и выпускал на улицу через форточку. Но потом пацаны мне рассказали, что если червяка разорвать пополам, то из каждой половины вырастет новый червяк. Тогда я стал везде искать этих тварей, а когда находил - раздербанивал их, чтобы увидеть, как из обрывков начнут расти новые червяки. Но они, заразы, отчего-то расти не хотели… А летом я, когда на море с матерью поехал, ловил медуз и тоже шматовал их на кусочки - думал, что из каждого кусмана вырастет новая медуза.
- Ну надо же, какой дуромаха! - прыснула Аська. И, сделав добродушные глаза, чтобы Эдик не обиделся, уточнила:
- Интересно, сколько лет тебе было тогда?
- Года три или четыре, точно не помню… - после секундной заминки сказал мальчик. И вновь с видимым удовольствием погрузился в детские воспоминания:
- Ещё я в уме себе представлял, что животные умеют разговаривать. Когда мне было шесть лет, мать увидела, как я издеваюсь над нашей кошкой Капитолиной, и наврала мне, будто кошка каждый вечер рассказывает ей, какой я поганый и жестокий мальчик. После этого я долго не трогал Капитолину: боялся, что она маме настучит. Но потом решил: если эту скотину совсем убить, то мне ничего не будет, поскольку, сделавшись мёртвой, она никак не спроворится наябедничать. Ну, и однажды, когда мать с отцом ушли на работу, засандолил кошатине доброго пендаля - она и слетела, на фиг, с балкона.
- Разбилась?
- Ага. Правда, соседские бабки обо всём рассказали матери, а она - отцу. Ох, и отлупасил же он меня вечером! А ещё я в детстве эксперименты ставил: поймаю лягушку, встромлю соломинку ей в жопу - и дую изо всех сил…
- Тю! - удивлённо округлила глаза девочка. - А зачем ты их надувал?
- Ну, понимаешь… - смущённо потупился Эдик. - Я ждал момента, когда хотя бы одна из них взлетит, как воздушный шарик. Но они летать не хотели. Зато позже я попробовал их надувать и опускать в речку - и они так быстро-быстро плавали, просто умора! А я гацал вдоль берега за этими лягухами и кидал в них камнями. Воображал себя самолётом, из которого вытрухивают бомбы на вражеские корабли… Между прочим, я тогда мно-о-ого лягушек забомбил до смерти.
- Да-а-а, ржачное было у тебя детство, - с нескрываемой завистью вздохнула Аська. - Но всё же кончать кошек или, там, лягушек - это совсем не то, что людей. Это намного легче. Курицу, например, каждая женщина с удовольствием зарежет. Или кролика какого-нибудь, чтобы обед сготовить. Да и на мясокомбинате, вон, коров и свиней забивают целыми стадами каждый день.
- Охотники - так те вообще для своего удовольствия полюют диких зверей, - добавил Эдик.
- Ну да, полюют, - кивнула Аська. - Вот я и говорю: животных люди убивать привыкли давно, ещё с тех времён, когда своё пропитание добывали охотой на разных там мамонтов и динозавров. Не слишком трудное дело, особенно если толпой на зверя накинуться. А так, чтобы человека грохнуть - это, мне кажется, намного сложнее.
- А по-моему, почти то же самое, что и зверя. Не вижу особенной разницы.
- Нет, я думаю, ты просто ещё сам по-настоящему не представляешь этого, - упорствовала Аська. - Одно дело - покалечить со зла: ну, там, руки-ноги переломать или глаз выбить. И совсем другое - ушарашить человека насмерть. Я лично не раз хотела попробовать, да всё как-то не решалась.
Елдоносов-младший призадумался, с рассеянным видом наблюдая, как свет начинает тускнеть по краям неба. Действительно, выкашивать людские заросли собственными руками ему ещё не приходилось... Эдик, как все дети, боялся скуки; но и суета доступного взгляду окружаюшего мира казалась ему смехотворной в силу своей однобокости. Растрачиваться на разные мелкобытовые подробности ничуть не веселее, чем прожигать время, лёжа на диване и бездельно разглядывая облупленную штукатурку потолка. Однако Аська затронула в глубине его ума любопытную струну. Которая завибрировала неслышными звуками, рождая позыв к новому движению и предчувствие близких перемен…
В процессе дальнейшего обсуждения мальчик и девочка пришли к заключению, что будущему военному человеку не к лицу планировать профессию без предварительной проверки своих способностей. Следовательно, надо не гадать на кофейной жиже, а приступить к незамедлительным действиям. Собственно, вывод - о срочной необходимости убить первого встречного - сформулировала Аська. Эдик никогда прежде не страдал чрезмерной расторопностью, однако мысли девочки крепко задели его за живое; оттого он не стал испытывать ни сомнений, ни каких-либо колебательных побуждений в стороны, противные Аськиной резолюции. Он тотчас выразил своё согласие, для которого ему отнюдь не потребовалось переступать через самого себя. И в приподнятом настроении побежал домой - чтобы приготовить все инструменты, необходимые для осуществления намеченного.
Аська осталась сидеть на скамейке.
***
У девочки было широкоскулое, сильно загорелое лицо и чёрные, коротко остриженные волосы, подчёркивавшие мальчишескую угловатость её черт. Серьёзная, застывшая в каменном ожидании, она смахивала на молодого индейца, притаившегося в засаде, или на заброшенную парковую статую, потемневшую от кислотных дождей, автомобильных выхлопов и копоти многочисленных городских котельных.
Хотя телом Аська почти не шевелила, глаза её не оставались без действия: она глядела то по сторонам, то себе под ноги, то на разбросанные по в небу студенистые бугры облаков. Словом, старалась по ходу вынужденного бездействия занять свой мозг хотя бы бесполезными картинками окружающего мира, как поступает любой человек, если его не беспокоят в текущий момент неотложные жизненные потребности - например, пищеварительный вопрос или охота к продолжению рода…
Аське пришлось дожидаться Эдика довольно продолжительное время. Но градус спокойствия отображался на её лице в прежнем виде. Единственное ощущение, которое шевелилось внутри девочки - это обычное для подростков чувство вечернего томления. Но оно было малосильным и не имело конкретного направления… Отличаясь от своих сверстниц завидным терпением, Аська обладала твердокаменной охотничьей способностью переплавлять любые желания в сколь угодно долгое ожидание безо всякого ущерба для собственных нервов. Она научилась этому в отдалённом младенческом возрасте благодаря своей матери Пелагее Даниловне Кипешовой. Которая до сорока восьми лет без особых взысканий трудилась мотальщицей на камвольно-суконном комбинате, вхолостую проживая в кособокой турлучной мазанке возле Затона и считаясь намертво бесплодной. Затем Пелагею Даниловну задержали на проходной, когда она пыталась вынести наружу обмотанный вокруг её и без того достаточно крупногабаритного тела внушительный отрез ткани. Не выдержав позора и предстоявшей проработки на собрании рабочего коллектива, злополучная женщина скончалась на месте от инфаркта. После чего, собственно, и выяснился для общества непорядок в её семейной жизни. Соседи Кипешовой, как водится в подобных случаях, поторопились взломать дверь освободившейся жилплощади - и обнаружили там сундук, из которого доносилось яростное рычание… Оказалось, что в сундуке под замком жила четырёхлетняя девочка. Грязная, лохматая, голая, с длинными загнутыми ногтями и совершенно не умевшая разговаривать. Благодаря сундуку её конечности были искривлены, и передвигаться она могла исключительно пластунским образом. Кроме того, девочка не принимала никакой человеческой пищи, кроме чёрного хлеба.
Соседи - после непростых колебаний мысли и доходивших до рукоприкладства обсуждений - выполнили свой гражданский долг, позвонив куда следует. Не по доброте душевной, разумеется, а ради того, чтоб их самих ненароком не заподозрили в преступной осведомлённости или ещё в чём-то похуже, в каких-нибудь незаконных поползновениях извращённого сознания.
Полицейские усилия не помогли установить, зачем покойная Кипешова скрывала от общества существование дочери. А уж досужим любопытникам подобное и подавно явилось не по силам. Во всяком случае, даже мать Пелагеи Даниловны ничего не ведала о наличии ребёнка.
Как бы то ни было, семидесятидвухлетняя бабушка забрала девочку к себе, и с тех пор Аська (а это была именно она) стала обитать на улице Березанской - в небольшом частном доме, соседствовавшем с пятиэтажкой, в которой проживала семья Елдоносовых.
К десятилетнему возрасту девочка научилась ходить и произносить слова, и совершать необходимые бытовые действия. Неудобная не только окружающим, но и самой себе, она тем не менее прекрасно умела постоять за себя. С пацанами, которые пытались дразнить её за вопросительный позвоночник и чрезмерную кривизну конечностей, у Аськи разговор был короткий: она хватала первый подвернувшийся под руку тяжёлый предмет, будь то кирпич, булыжник или ржавый обрезок металлической трубы, и дубасила им зубоскалов до полной потери общительного настроения.
Теперь же, сидя на скамейке в одиночном положении, девочка ничуть не томилась бездействием. Это другие дети не могут подолгу оставаться без игр в обществе своих сверстников или на худой конец без родителей и телевизора. Но Аська была не чета всем остальным. Ведь за продолжительное время подневольно-потайного существования в сундуке она обрела способность разговаривать с мудрыми голосами, жившими у неё в голове, и с тех пор девочке никогда не случалось маяться скукой наедине с собой.
Впрочем, Аська старалась не вспоминать тёмные годы в сундуке. Ни раньше, ни теперь, когда она обреталась возле подъезда, дышала привычными запахами вечерней улицы и сосредоточенно ждала Эдика. Аська Кипешова вообще с удовольствием навсегда похоронила бы воспоминания о детстве, а заодно, конечно, избавилась бы и от своей неудовлетворительной внешности - но поскольку это было невозможно, то девочка полагала резонным считать себя просто свершившимся фактом параллельной действительности, не обременяясь пустыми кошмарами и прочими переживаниями возвратного порядка. Сейчас подобное не представляло труда, ибо её мысли занимал исключительно Эдик Елдоносов. Лишь один раз Аську отвлекла от раздумий круглощёкая старуха, похожая на писателя Дмитрия Быкова с выщипанными усами: она высунулась из окна на втором этаже дома напротив и вперилась пристальным взглядом в девочку, подозрительно щурясь и пожёвывая губами. Аська не желала играть с ней в гляделки, потому крикнула задиристо:
- Чё уставилась, грымза?
Старуха задрожала щеками, точно подбирала слова для бурной отповеди, но вместо уничижительной тирады выдала на гора лишь несколько звуковых колебаний в досадливом наклонении:
- Гхо-кхок-бхок!
- Да по фигу мне твоё кудахтанье! - не осталась в долгу девочка.
- Пхо-бхок-гхок! - снова прорезала старуха густой воздух невразумительными звуками. - Кхок-пхок-встхок!
- А вот я сейчас поднимусь по лестнице и подпалю дверь твоей квартиры, - пригрозила Аська. - Отвянь и усохни, кочерыжка, не выводи меня из себя!
Непрошеная наблюдательница, по всей видимости, решила не рисковать: она пустила ртом несколько пузырей, отшатнулась и, захлопнув окно, исчезла в недрах квартиры на втором этаже. А девочка вернулась к мыслям об Эдике Елдоносове.
Этот мальчик не был похожим на других, потому и нравился Аське. В нём имелось какое-то особенное ядро, тяжёлое и крепкое, возбуждающее желание дотянуться до него и пощупать обеими руками. Кроме того, глядя на Эдика, невозможно было предположить в нём похитителя чужих дыханий, из тех парней, которые любят женщин недолго, а затем исчезают, отобрав у них всё, что нужно.
Аське не хотелось - как это делают многие представительницы лёгкого пола - рассредотачивать и хранить части своей души в неопределённом количестве разнообразных мужчин. Оттого она не считала желательным интересоваться без разбора любыми посторонними кандидатурами. И её радовал тот факт, что Эдик в её сознании сразу выделился в отдельную категорию, приобрёл самостоятельное значение. К тому же большинство пацанов вокруг были либо наркоманами, либо гомосеками, либо ещё не успевшими определиться сопливыми придурками - а Елдоносов ни в малой степени не соприкасался в её созанании ни с первыми, ни со вторыми, ни с третьими.
Эдик не походил ни на кого. А то, что он имел чересчур широкий приплюснутый нос, неправдоподобно маленькие и бесцветные, как у марсианина, глазки и не по возрасту жидкую причёску цвета пыльной половы - это не имело ровным счётом никакого значения. Ведь каждой женщине известно, что в сердечном партнёре главное не внешность, а совсем иные параметры.
Чрезмерных наслаждений по мужской линии Аська для себя не искала даже в отдалённой перспективе. Но существовать вовсе без удовольствий, подобно какому-нибудь мало уважающему себя скудомозглому созданию, она не собиралась. Глупо оставаться одинокой - всю жизнь расхаживать по улицам без спутника жизни и чувствовать, как стареешь от нещадного солнца, сжигающего не только концы человеческих волос, но также облака, ветер и птичьи песни… Нет, одиночество - это не лучший выбор, это не для неё.
В голове у Аськи всё складывалось просто и ясно: надо пока находиться поближе к Эдику Елдоносову. А что уж выйдет из этого дальше - там, глядишь, и развиднеется само собой. Оформится в какую-нибудь внятную фигуру общедоступного умственного пространства. Или наоборот. Что бы ни вышло, а всё равно интересно.
Если же переменить взгляд, посмотрев на Аську Кипешову со стороны Эдика, то нельзя сказать, что девочка ему нравилась. Хотя нельзя утверждать и обратное. Просто она не была нюней, как другие девчонки, и отличалась от них ещё многим. Это внушало любопытство и даже некоторую опаску.
Каждый развивается по-своему, оттого все люди разные. В данном факте Елдоносов-младший не усматривал плохого. За исключением того, что всё как-то слишком неопределённо. Человеку заранее не известны ни маршрут, по которому следует двигаться, ни его финальная точка, ни план промежуточных мероприятий - это неправильно, ибо неопределённость ничему не способствует, а только внушает сомнения, запутывает и зовёт к хаосу. Можно, конечно, попытаться полюбить хаос. Но что в нём хорошего? Эдик не представлял. Потому от хаоса старался пока воздерживаться.
А к Аське Кипешовой он всё-таки прислушивался. Хотя сам не понимал - почему.
***
Аська терпеливо ждала Эдика.
В воздухе стоял запах выхлопных газов и пищевых отходов, застоявшихся в мусорных контейнерах поодаль.
Секунды и минуты летели сквозь девочку подобно каплям дождя, пронзающим атмосферу без какого-либо ущерба для последней.
Поблизости располагалась детская площадка с песочницей, в которой возилась малышня. А рядом с песочницей стояли две скамейки, заполненные скучающими мамашами. Это были как на подбор крупногабаритные тётки среднего возраста; они коротали время беседой обо всём подряд. От нечего делать Аська стала прислушиваться к их голосам.
- Смотрите, - сказала одна тётка, указав на прибитую к стволу старого каштана табличку с надписью: «Выгул собак запрещён» - Это же надо, до чего люди дошли. Просто безобразие.
- А что такого? - не поняла её возмущения вторая тётка. - По-моему, правильная табличка: нечего здесь выгуливать животных. А то они в два счёта загадят песочницу и разведут антисанитарию там, где наши дети играют.
- Но ведь прямо к дереву прибили! - пояснила первая тётка. - Разве можно так поступать с живой природой? Если каждое объявление прибивать гвоздями к дереву, то у нас в городе скоро никакого озеленения не останется.
- Это вы правильно говорите, - сказала третья мамаша. - Люди сейчас привыкли, что почти всё вокруг сделано из пластика, железа и бетона, оттого и к деревьям относятся как к чему-то неживому: вырезают надписи, лепят жвачки, прибивают объявления. А если в дереве есть дупло - заталкивают в него бутылки, банки, грязные кульки, стаканчики от мороженного, разный мусор. Сознательности в людях нет. Как с этим бороться, что делать? Я не знаю. Ведь невозможно огородить каждое дерево забором!
Тут к обсуждению экологической темы присоединились все остальные тётки:
- Сознательность в людях появится, если их начнут штрафовать по-крупному. Бить рублём - вот что нашему народу надо.
- Ну да, вот если бы за такие поступки расстреливали - тогда вообще ни в одно дерево гвоздя не забили бы.
- Да что вы такое говорите! Если за это расстреливать, то как же тогда наказывать за более серьёзные проступки? Этак у нас можно половину страны отправить на тот свет ни за что ни про что. Нет, по-моему, надо просто воспитывать людей, начиная с детского сада. И в школе побольше рассказывать о том, что человек должен беречь природу.
- А вот поменять бы местами деревья и людей. Чтобы сами почувствовали, каково это - гвоздём в тело!
- Можно пойти по европейскому пути - запустить по телевидению и в прессе социальную рекламу, которая станет популярно объяснять дуракам, чем отличаются деревья от бетонных столбов и мусорных баков, или вообще - чем отличается живое от неживого. Пусть отовсюду звучит что-нибудь типа: «Деревья на твоей улице - это модно, это стильно, люби и уважай их!»
- Деревьям всегда крепко доставалось от человека. Кажется, в древней Индии смиренного человека сравнивали с деревом: того и пилят, и рубят, и обдирают, и прибивают к нему таблички, а оно всё равно готово дать человеку утолить голод своими плодами и защитить его от солнца.
- Может, нам отодрать это объявление?
- Оно наверняка не одно такое. Лучше завтра объявить субботник и поотдирать все объявления в нашем районе.
- А что толку? Само объявление-то отодрать нетрудно. Но как быть с гвоздями? Их, наверное, даже плоскогубцами будет непросто вытащить. Я думаю, лучше вообще оставить гвозди, чтобы не навредить здоровью растения.
- Возможно, вы и правы. Ведь человек - он тоже чаще умирает не тогда, когда в него что-нибудь втыкают, а когда вытаскивают.
- Нет, с деревьями всё иначе. Если гвозди вынуть, то дырки от них можно залепить садовым варом, чтобы внутрь ствола не лезла всякая зараза. Он недорогой, этот садовый вар, я покупала его для своей дачи. Можно и другими способами обрабатывать раны - я не специалист, но всё подробно описывается в книгах по садоводству.
- А я присоединяюсь к предложению насчёт субботника. Надо будет обойти все квартиры, чтобы обеспечить массовость. Только завтра у меня не получится, мы с мужем поедем к свекрови на день рождения. Давайте послезавтра!
- А я и послезавтра не могу.
- И я не могу. Ни завтра, ни послезавтра…
***
Уже минут двадцать, если не дольше, Аська сидела возле елдоносовской хрущобы, глядя в сгущавшиеся сумерки и слушая доносившийся с детской площадки трёп тёток, когда Эдик наконец появился из светлого проёма подъезда. В одной руке он нёс большой кухонный нож с разноцветной наборной рукояткой из пластмассы, а в другой - остро наточенный топор:
- Извини, что долго, - сказал он, отдавая нож Аське. - В кладовке полный раскардаш: еле отыскал точильный камень, чтобы привести топор в порядок… Теперь острый, хоть кого можно порубить.
Мальчик ощущал, что с того момента, когда он принял решение действовать, его сердце стало биться по-особенному; не ритм ударов изменился, как это бывает, если бежишь, затрачивая на движение быстрые силы, но возросла их мощь, и густой энтузиазм теперь толчками разливался по всему его организму…
Стараясь скрыть волнение, Эдик аккуратно высморкался на жидколистый сиреневый куст, а затем запрокинул голову и устремил взгляд в небесную отдалённость. Поверх домов сочилось закатным светом болезненное багровое солнце, словно у него не доставало сил бороться с космическим холодом без незамедлительного человеческого жертвоприношения.
- Как раз хорошо, что начинает темнеть: меньше будут на нас глазеть, - заметил Елдоносов-младший. - Сейчас найдём какого-нибудь прохожего и уработаем его по-тихому.
- А чего ж: найдём и уработаем, - кивнула Аська, оценивающе взвешивая нож на своей маленькой ладошке. - Время ведь не позднее, народу на улице навалом.
- Только бы на полицию не нарваться, - озабоченно оглядевшись по сторонам, мальчик закинул топор за спину и почесал им у себя между лопаток. - А то обидно будет, если мы ещё ничего сделать не успеем, а нас уже повяжут. Как глупых кроликов.
- Это вряд ли, - махнула Аська свободной от ножа рукой, всё ещё продолжая сидеть на скамейкес видом готовности к действию. - Я вообще потеряла в памяти, когда в последний раз встречала на улице полицейских. Они даже днём всегда где-то ховаются, чтоб их зря не отбуцкали. А уж вечером этих птиц здесь не водится и подавно… Небось сейчас где-нибудь надёжно замаскировались от людей и со страху водовку хлещут.
- Ага, с закрытыми глазами хлещут, - добавил Эдик. - В темноте, под одеялом.
Они коротко рассмеялись преувеличенными голосами. После чего девочка поднялась со своего места. Одёрнула сзади пригладившееся к худым ногам платье и, взяв мальчика под локоть, заглянула ему в лицо:
- Ну что, идём?
- Конечно, а чего ждать-то, - он решительно тряхнул головой. Затем несколькими аккуратными движениями растопыренных пальцев пригладил свои распатлавшиеся волосы. И заверил твёрдыми губами, какими обычно выговаривают на воинском плацу торжественную присягу общечеловеческим ценностям:
- Идём, Аськ, сейчас ты увидишь: мне убить - раз плюнуть! В один момент ушарашу кого-нибудь, и ты перестанешь сомневаться, что я могу быть военным.
И они зашагали по улице, представляя себя способными на всё, что угодно.
Вокруг душераздирающе орали коты, словно сумасшедшие дети, из которых беззастенчивые врачи-вредители медленно вытягивают внутренности ради пустого животного садизма. Но Эдику и Аське это было не интересно; они шли мимо котов, кустов, клумб, деревьев, гаражей, домов, детей, выгуливающих детей говорливых тёток, выгуливающих собачек хмурых старушек, набитых доверху мусорных контейнеров, как попало припаркованных у обочин автомобилей и прочих второстепенных предметов. Они двигались мимо клубившихся повсюду сумерек материального мира, не обращая на них внимания, и сами, казалось, теряли излишнюю материальность. Им не требовалось приноравливаться к шагам друг друга, оба перемещались равновеликим аллюром, хотя Аська была намного ниже Эдика и, соответственно, имела более короткие ноги. Подобно туго натянутой потайной верёвке, их влекло вперёд одинаковое желание, оттого темп движения мальчика и девочки соразмерялся безо всякого усилия со стороны обоих.
Они держались за руки и, заговорщически переглядываясь, улыбались друг другу.
Жизнь влекла их к будущему и отдаляла от прошлого.
Попадавшиеся навстречу люди казались мальчику и девочке похожими на разноразмерные фразы иностранного языка - незнакомые или смутно припоминаемые, когда-то нечаянно услышанные и забытые, - они сливались в единый поток и, несмотря на все свои различия, одинаково не поддавались переводу.
Аська чувствовала себя странно и непробиваемо хорошо. Убеждённость в собственной исключительности, помноженная на убеждённость в исключительности Эдика Елдоносова, питала огонь её души. Ей было настолько хорошо, что даже губы у неё стали солёными от восторга - как будто она только что искупалась в море и теперь блаженно обсыхала, подставив лицо невидимым лучам бесчисленного количества космических светил, полный список названий которых не в силах запомнить никто среди жителей нашей планеты, даже если бы нашёлся сумасшедший, способный набраться терпения, чтобы зубрить их круглосуточно, от самого своего рождения до кончины, прерываясь лишь для естественных надобностей.
А в умозрительном представлении Эдика темнота многих тысяч прошедших ночей слилась со светом стольких же миновавших дней, отчего общий фон потраченного времени приобрёл унылую растяжимую серость, из-за коей каждый нормальный человек, вероятно, согласился бы повеситься, подобно Елдоносову-старшему. Зато грядущее сияло и переливалось для него богатыми красками буквально на расстоянии вытянутой руки. И Эдика тянуло туда, словно магнитом, в это близкое и увлекательное нагромождение неведомых ощущений, о которых каждый воображает много чрезмерного, однако мало кому удаётся хотя бы мельком прикоснуться к ускользающей тени воображаемого. «Сколько людей, столько и желаний, неудивительно, что всему исполниться невозможно, - думалось мальчику. - Но я-то особенный! Если стану воспринимать свои желания как готовые свершиться факты, то у меня наверняка получится жить гораздо удачливее и быстрее, чем прежде».
Эдик и Аська кружили по улицам, словно две кометы, которым космическими законами предписано неспешно следовать параллельными курсами. Оба имели столь решительный вид, что, казалось, могли идти друг за другом хоть на край света - безразлично, до самого начала неба или в адскую пучину. Они были готовы идти, не страшась ничего и никого, не заглядывая вперёд далее чем на полшага и не задумываясь о смысле этого - бог весть, короткого ли, долгого ли - пути в манящую неизвестность.
Молодая жизненная закваска бродила в них и требовала выхода.
Если бы в описываемое время им навстречу попался кто-нибудь глубоковидящий, то он, вероятно, смог бы констотировать, что мальчик и девочка вполне выросли и являются серёзной военной силой. Но такового на их пути не встречалось. Да оно, пожалуй, и к лучшему.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В жизни каждого из нас каждый день происходит сотня выборов, и не бывает их хороших или плохих. Просто каждый из выборов создаёт другую жизнь, другой неповторимый мир. Но каждая жизнь заслуживает того, чтобы её прожить, каждая тропа - чтобы быть пройденной.
ЖАКО ВАН ДОРМЕЛЬ «ГОСПОДИН НИКТО».
Наша главная задача - не заглядывать в туманную даль будущего, а действовать сейчас, в направлении, которое нам видно.
ДЕЙЛ КАРНЕГИ «КАК ПЕРЕСТАТЬ БЕСПОКОИТЬСЯ И НАЧАТЬ ЖИТЬ»
Они долго шли по городу, не выбирая направления. Сворачивали то влево, то вправо, петляли, иногда по два или три раза возвращаясь на одни и те же улицы и перекрёстки, - шагали, взявшись за руки, и молчали. Такие приподнятые и отчасти неправдоподобные даже для самих себя. Как пехотинцы перед линией Маннергейма, гурьбой прицеливающиеся залепить своим военнообязанным мясом непокорную вражескую амбразуру. Или как лётчики-камикадзе, героически переваривающие последнюю в своей жизни порцию сакэ перед таранным броском на неприятельский авианосец. А вечер двигался им навстречу малоприметным сухим шагом, никуда не торопясь и никого ни к чему не обязывая.
Мимо них гулко трындычали по рельсам размалёванные рекламой трамваи, напоминавшие замаскированных железных пришельцев из загробной вселенной, терпеливо подстерегавших неосторожных горожан, которым можно отрезать по ходу следования если не голову, то хотя бы ногу или руку.
Мальчик и девочка внимательно присматривались к встречным прохожим.
Эдик с давних пор, отколе себя помнил, любил глядеть на незнакомых людей, поскольку тех, о ком ничего не знаешь, легко представлять персонажами разных историй и придумывать о них всё, что заблагорассудится в зависимости от настроения.. Что же касается Аськи, то у неё в любое время сохранялось сторожкое отношение к постороннему человечеству; да и отвлечённые мозговые упражнения с участием невнятных действующих лиц казались ей излишеством. Сейчас, конечно, и Эдику было не до фантазий. Оттого оба, и мальчик, и девочка, тратили зрение на прохожих под единственным оценочным углом.
Людей на улицах было слишком большое количество, как мужчин, так и женщин, причём многие ходили парами или ещё более внушительными компаниями. Орудовать топором и ножом в такой толчее казалось неосторожным.
- Как бы не попасть впросак, - проговорил наконец Эдик сомневающимся голосом.
- Не-е-е, - энергично покачала головой Аська, обшаривая окрестности ищущим взглядом. - Ты не похож на человека, который попадает впросак.
- Так оно и есть, - с готовностью согласился он, - обычно не попадаю. Но иногда всё-таки случается. Я ведь живой человек, а не бог.
- Ну ничего, - бодро взмахнула она ножом, - Кто знает правильные способы, тот в любом деле может сделать возможным даже самое невозможное. Уж со мной-то, Эдичка, ты впросак точно не попадёшь.
- Почему?
- Потому что я знаю.
- Что знаешь? Правильные способы?
- Нет, не способы, я же всё-таки ещё не взрослая.
- А что же тогда ты знаешь?
- Да то, что я - везучая!
- А-а-а… Это хорошо. Я, в общем-то, тоже везучий.
- Ну вот, видишь. Значит, из нас с тобой слепилась вдвойне везучая компания. Уж таким-то согласникам любое дело должно быть по плечу.
Внезапно Аська замерла на месте. Эдик, не успев отреагировать, прошёл вперёд ещё два шага - и лишь после этого, остановившись, развернулся к девочке:
- Ты чего?
Она тряхнула головой:
- Неправильно мы ходим. Зачем искать в мудрёных местах и терять время? Так можно до завтрашнего дня тратить ноги без толку, верно? Надо найти простое решение, чтобы не мучиться.
- Оно-то верно, конечно, - с напряжением мысли пошевелил глазами Елдоносов-младший. - Только куда уж проще: ходить по улицам, где люди попадаются. Улица - не бог весть какое мудрёное место.
- Значит, мудрёное, раз у нас не получается результат.
- И что теперь? У тебя есть другое предложение?
- Ага, я придумала, как сделать, чтобы нам никто не помешал, - сообщила Аська торжественным тоном.
- Как?
- Очень просто: мы пойдём в какой-нибудь подъезд, позвоним в первую попавшуюся квартиру - и спокойненько пошматуем того, кто нам откроет. Вот и получится всё тихо и гладко, правильно?
- Правильно! - Эдик свободной рукой похлопал свою подружку по плечу. - Вот ты голова, Аська! Молодец, классно придумала! Так мы и сделаем. В подъезде уж точно не будет столько народу, сколько на улице.
- А в квартире - тем более.
- Ну да, - закивал он. И повторил, прикрыв глаза, словно повторяя только что выученный урок:
- Значит, так: мы звоним, и сразу тому, кто нам открывает - неважно, мужик это будет или баба - шарашим топором по тыкве и ножом по горлянке. Делов-то - тьфу! За две секунды управимся!
- Или за три, - одобрительно усмехнулась она. - Если, конечно, там будет один человек. А если больше - не беда, просто придётся повозиться немного дольше. Но это ничего. Главное, что мполиции по квартирам не водится. А кроме неё - кто нам ещё может помешать? Никто.
- Э нет, больше одного человека убивать - это перебор, - неожиданно для девочки возразил Эдик. - Больше одного я сегодня не хочу.
- Почему не хочешь?
- Потому что на фига мне такое надо? Мы ведь собирались только попробовать. Сначала - одного... В следующий раз - если понравится - можно и нескольких. А если сразу толпу мочить, то потом уже будет неинтересно.
- Ну не знаю, - озадачилась Аська.
Она поразмыслила несколько секунд над возможными вариантами развития удовольствий от чужой смерти. А потом сощурилась, как если бы ей в глаза ударил свет внезапной лампы:
- Может, ты и прав… Только мы ведь через дверь не угадаем, сколько человек живёт в квартире. Если их там окажется несколько - тогда что же: одного грохнем, а остальные будут сидеть и помалкивать? Не-е-ет, они молчать не станут: наверняка поднимут хай и на нас бросятся. Так что придётся и их по-быстренькому кромсать…
- А по-моему, всё будет совсем по-другому, - после секундного раздумья сказал Эдик. - Люди ведь обычно не идут к двери сразу толпой. Кто-нибудь один подходит и открывает, так ведь?
- Так.
- Вот мы того, кто подойдёт, за две секунды и ушарашим. А остальных дожидаться не станем, сделаем ноги.
- А если всё же кто-нибудь схопится и за нами вдогон ломанётся?
- Ну, если кто ломанётся - тогда, конечно, придётся давать отлуп, - мальчик переложил топор из правой руки в левую, вытер вспотевшую ладонь о штанину, а затем вернул орудие предстоящего убийства в прежнюю позицию. И, пошевелив бровями, закончил дорисовывать план приключения:
- Хотя бы из подъезда надо успеть чухнуть. Тогда забежим за угол дома или ещё в какое укромное место… и я ему топором по черепу заделаю, куда ж деваться. А ты ножиком чиканёшь... Нормально?
- Нормально, - одобрительно задрожала щеками девочка. - Так даже интереснее, когда не знаешь заранее, что получится.
- Ага, интереснее.
И они, набравшись новой убедительности, зашагали весёлыми ногами к ближайшей пятиэтажке.
***
Попасть внутрь здания оказалось не так-то просто, поскольку на дверях подъездов были установлены кодовые замки.
На одной из скамеек подле пятиэтажки сидели две толстые старухи с бугристыми лицами и глядели в пустоту, словно каменные изваяния. Их одежда не отличалась разнообразием: на обеих пестрели изрядо зашворканные домашние халаты с крупными разноцветными пуговицами и карманами, разбухшими от ворованных ветров прошлых лет, перемешанных с запахами подкисшего борща, несвежей кровяной колбасы, пирожков с капустой, печёночного паштета, компота из дешёвого брикетного концентрата, отварных куриных окорочков, заплесневелого грузинского соуса, разжаренных на прогорклом масле котлет, полуфабрикатных пельменей, чебуреков и многого другого, нашпигованного усилителями вкуса выше всякой нормы.
К этим старухам, молчаливо жевавшим свои губы, за неимением лучшего и решил обратиться Эдик:
- Бабушки, не подскажете код подъезда?
Одна из старух собрала морщины на лбу, поднесла скрюченную правую ладонь к покрытой сивым ворсом ушной раковине и гаркнула преувеличенным голосом глуховатого человека:
- А?! Куда?!
Зато её товарка отозвалась в более содержательном русле:
- Я не понимаю, это в каком смысле вопрос? Когда б у нас каждому встречному код выдавался, то в нём всякая резонность потеряла бы полезное основание. Вот если вы к кому-нибудь в гости хотите попасть - тогда другое дело. Но в гости я не к каждому первопопавшемуся согласная вас допустить, потому что есть тут соседи хуже фашистов, пусть они сами пропускают своих гостей, бес их растопчи!
- Нет, мы не в гости, мы пишем статью для газеты, - выказал находчивость Елдоносов-младший.
- Очерк, - уточнила Аська. - Для газеты «Замочная скважина».
- Про что ж, интересно, планируется ваша статья-очерк? - не отставала старуха.
- А про соседей, - ляпнул Эдик наобум. - Как люди между собой умудряются дружественно проживать без обид. Или наоборот - показывают неуважение и ругаются около своей жилплощади.
- Про соседей… - удивлённо повторила старуха; и несколько секунд с сомневающимся видом жевала губами, переваривая неожиданную информацию. После чего разразилась потоком наболевшего:
- Сейчас все гораздые только спрашивать, только языком говорильню болтать. И по телевизору, и по радио, и в газетах. А как доходит до дела, чтобы помочь инвалиду - сразу нет вас никого. Что, разве неправильно говорю? Правильно! Я уж сколько своими старыми ногами находилась по газетам, да и на телеканалы писала письма, да что толку? Неуважение кругом и наплевательство! Как строил сосед позади нашего дома незаконную пристройку на первом этаже, так до сих пор и продолжает её достраивать. А мне он говорит: «Какая твоя забота, бабка? Не суй нос в чужие дела, тебе давно натуральное место на кладбище!» И ещё выражается матерными словами. Знает, гадёныш, что некому защитить пожилого человека, стращает намёками. Я его бессовестное грубиянство, конечно, без ответа не оставляю. Один раз так ему и сказала: «Ты меня не стращай. От моей страшливости даже ветошных клочьев не осталось ещё в те времена, когда ты пешком под стол захаживал». Но ему как об стену горох. Только матюгается и руками машет, ничего слышать не хочет, как бы я ни обосновывалась. Вот и стучат целыми днями его работники молотками: тук-тук-тук и тук-тук-тук! А у меня от этих молотков головные боли - ведь почти год, понимаешь, продолжается такое безобразие… А рядом другой сосед - на моей лестничной площадке - поставил железную дверь. Ну и что, раз у него много денег - ему теперь, получается, всё позволительно, да? Нет, я понимаю: ставить дверь, конечно, законом не запрещается, но ты оборудуй её таким способом, чтоб она отворялась внутрь, правильно? А он её сделал - наружу! И я теперь, когда выхожу из квартиры, каждый раз боюсь, что он пришибёт меня своей железной бандурой - ведь аккурат в мою сторону открывается, а она же тяжелючая, дверь-то его... Ну ничего, это мы ещё поглядим, какие он песни запоёт, когда к нему заявится проверка. Я третьего дня ходила в управляющую компанию. Они обещали, что разберутся. Дай-то бог, если правду сказали, дай-то бог…
Другая старуха - уловив наконец, что смысл текущего вопроса заключается в соседях, - отняла от уха ладонь и заголосила на всю улицу душевным голосом не то бывшей учительницы, не то лекторши из общества народных просветителей:
- Есть доброе, но устаревшее сегодня выражение «соседати», что означает «сидеть вместе с кем-либо». Отсюда и появилось слово «соседи». У нашего народа много пословиц и поговорок на эту тему: «Ближний сосед лучше дальней родни», «Зовут к соседу на весёлую беседу», «С соседом живёшь в миру - всё будет к добру» «Не надобно и ржи сусека, коль имеешь доброго соседа» - и разные другие... Иногда перечитываю Даля, и становится радостно на душе от того, что хотя бы в прежние времена люди умели соседствовать нормально, жили душа в душу между собой. А как сейчас - посмотрите вокруг. Совсем не то, никакого человеческого общежития не получается, сплошная враждебность в людях. Плохо всё, плохо и безрадостно!
Она умолкла из-за возмущённого клёкота в горле, мешавшего движению слов. И стала переводить дыхание, вытирая носовым платком пот со своих побагровевших щёк, лба и шеи. Наметившейся паузой не преминул воспользоваться кривоногий дед в нелепой розовой рубашке и мешковатых брюках тёмно-зелёного цвета, имевший неравномерную от пигментных пятен лысину и деревянную трость в руках. Постукивая которой по асфальту, он успел приблизиться к скамейке как раз вовремя для того чтобы с категорическим энтузиазмом невостребованного человека включиться в разговор на заинтересовавшую его тему:
- Я много разного повидал на своём веку: как соседи ненавидели друг дружку из-за одного дерева или метра лишней земли в огороде. Как годами сутяжились по судам и прокуратурам. Как по злобе травили через забор соседских котов и собак. А всё из-за недостаточной культурности, из-за неумения терпеть и прощать. Надобно стараться жить по золотому правилу, сделать его главным над всеми поступками - и ведь немудрящее правило: не сотворяй с другими людьми того, чего себе самому не пожелаешь. Отчего же мало среди общества таких, кто его соблюдает? Не понимаю я такую загадку… Лично мне грех обижаться: всегда везло на соседей, не раз меня выручали они в тяжёлых ситуациях. Когда взломали мой домик на даче, сосед забил фанерой двери и окна, позвонил мне в город. Да и за собакой приглядывает: ежели надо, то и покормит её. Недаром говорят про домовладельство: покупай себе не дом, а покупай соседа. Вообще вы тут пословицы говорили, и я полностью согласен: народная мудрость много на этот счёт сложила правильных выражений… Чем выше забор, тем сосед милее, например. А вот у черкесов есть такое: хороший сосед - как штаны, слабые места прикрывает: Очень верно сказано!
- Не каждому везёт с соседями, - не утерпела первоначальная старуха. - Взять хоть наш дом: что ни жильцы, то через одного паскудный народ. А у меня на лестничной площадке как на подбор! Особенно в тридцать шестой квартире пьяницы спокою не дают, прямо житья нет. Участковый капитан на них уже никакого воздействия не имеет. Что с ними делать прикажете? Выселять надо через судебную инстанцию, а как? Разве настачишься денег на адвокатов? Какая тут может быть терпимость? Устала я терпеть безобразие, поубивала бы саморучно гадёнышей...
- А вот если вспомнить студенческую молодость, когда я учился в сельскохозяйственном училище, - не слушая никого, перебил бабку кривоногий старик с тростью, - то жили мы вчетвером с однокурсниками в одной комнатёнке. Теснотища - это да. Но зато было весело и прекрасно. Жили, между прочим, дружно, всем делились промежду собою. Случались у кого-нибудь портки в стирке, так никакой проблемы не составляло одолжиться на денёк у соседа. Хорошие соседи потому что! И пропитание готовили вместе, в одной кастрюле. И картошку жарили сразу на всю комнату. И холодильник общий считался - всё, как говорится, шло в один котёл. Ежели по выходным дням к родителям съездишь в станицу, то потом привезёшь продукты в общежитие - вот и пир горой для всех четверых. Да ещё обязательно соберутся пацаны из соседних комнат. Коммуна, одно слово… Эх, молодость, были времена хорошие, добрые. Не то, что теперь… А нынче - разве может быть нормальный разговор о соседях? Кругом, куда ни глянь, - собственность, частный капитал, мать его ети! Закона ни на кого нет! Если, допустим, конфликтность у тебя с соседями - отправляйся в суд, разрешай проблему официальным способом. Но это ж деньги какие сумасшедшие нужны, чтобы правду отстаивать. А где их взять пенсионеру? Откуда навороваться?
…Эдику и Аське наскучило находиться подле случайных людей, производивших бесцельное сотрясение воздушного объёма вокруг себя и окружающих. Переглянувшись, мальчик и девочка поняли друг друга без слов - и направились к соседней девятиэтажке.
На сей раз им повезло: двери подъездов здесь приветливо ощерились раскуроченными кодовыми замками.
***
Эдик любил новые дома, не важно какие, лишь бы они были неизвестными, такими, в которых мальчику не случалось оказываться никогда прежде. Аська в этом смысле походила на него, но только отчасти, поскольку ей нравились исключительно одноэтажные, живые домовладения; многоэтажки же внушали ей вялотекущее психическое затемнение и желание поскорее выйти на открытую местность. Впрочем, цель оправдывала негативные эмоции, потому девочка легко пересилила себя, углубляясь следом за Эдиком в бетонную дыру подъезда.
Девятиэтажка была самая обычная. На лестничной площадке первого этажа, как и повсюду в городе, валялись шприцы, конфетные обёртки, банки из-под джин-тоника, магазинные чеки, обрывки целлофановых пакетов, палочки от мороженого, огрызки яблок, винно-водочный стеклобой, скорлупа грецких орехов, смятые сигаретные пачки, растерзанные презервативы, почерневшая от времени банановая кожура и прочие отходы жизнедеятельности неистребимого человеческого фактора.
- …Вам кого? - в ответ на кваканье звонка поинтересовался весёлый женский голос из-за двери, на которой красовался прикрученный двумя шурупами пластиковый ромбик с цифрой «1».
- Нам Долбоносовых, - находчиво отозвалась Аська.
- Ха-ха-ха-ха-ха, ну вы даёте! - заливисто разнеслось за дверью. - Долбоносовы! Это же надо придумать такое, аха-ха-ха-ха-ха! Ну и шутники! Идите-идите, ребята, я ничего у вас покупать не собираюсь!
- В самом деле, Аськ, - зашипел Эдик на ухо своей подружке, - ты что, с дуба свалилась - такую фамилию дебильную называть?
- Да я как-то не успела ничего получше удумать, - ответила она жидким извиняющимся шёпотом. - Залепила второпях первое, что пришло в голову.
Девочка выждала с полминуты и позвонила в следующую квартиру:
- Ивановы здесь живут? - громко сказала она в ответ на неприветливое старушечье: «Чего надось?»
- Ишь, какие стервецы брехливые, - сердито загундосила привычным к обману голосом невидимая через дверь старушенция, - У Наташки спрашували Доброносовых, а мине, значится, Ивановых прийдумали! Я тута стою и всё-о-о-о слухаю!
Из-под двери несло мышиным помётом, прелым тряпьём и то ли прокисшим борщом, то ли чем-то в подобном роде. Эдик и Аська, шевеля ноздрями, морщились и переглядывались, но от замечаний по данному поводу воздерживались, поскольку старались не отвлекаться от своего генерального намерения.
- …А вот я зараз в полицию позвоню, - продолжала, между тем, гнуть свою бдительную линию старуха. - Наберу нумер ноль два и сообчу, как жульё по квартирах до пожилых граждан проникает, чтобы, значится, ихнюю вчерашнюю пензию воровать! Нонче с утрева про таких, как вы, по телевизору всё обсказали! Так что идите лучше отседова подобру-поздорову, шахраи, покамест я участкового не вызвонила!
Старушка продолжала что-то буробить через дверь, но Эдик и Аська не стали её далее слушать. От греха подальше они, миновав второй этаж, поднялись сразу на третий. Там Эдик взял свою спутницу за локоть и проговорил, рассудительно вытянув губы:
- Чтобы снова не получилось путаницы, давай спрашивать всё время одну и ту же фамилию.
- Хорошо, я буду везде говорить, что ищу… ну, допустим, Розалию Петровну Чимургесову
- А почему - Чимургесову?
- Потому что легче запомнить. У меня так соседку зовут… А тебе что, не нравится фамилия?
- Не-а, не нравится.
- Некрасивая?
- Та мне - насчёт красоты - всё равно: я в фамилиях вообще не различаю особенного смысла. Но, Аськ, слишком заковыристая она, люди опять станут оскорбляться.
- А что же нам, снова Ивановых спрашивать?
- Нет, с Ивановыми - закос не лучше, чем с твоей соседкой Чимуресовой, только на другой бок: Слишком простовато. Тоже, наверное, будет казаться подозрительным.
- Ну, я не знаю… - растерялась Аська. - Тогда сам предлагай.
- Дзюба! - с готовностью выпалил Эдик.
И тотчас поправился:
- Дзюбу!
- Что - Дзюбу? - не поняла она.
- Фамилию такую будем спрашивать, - он пояснительно взмахнул рукой, словно дирижёр, уверенный в правильности вытряхнутой из рукава ободряющей ноты. - Тут уж мы не перепутаем, потому что моего двоюродного дядьку Дзюбой зовут. Он несколько лет назад на бутылку сшибал и пятьдесят рублей отобрал у меня, педрило, хоть я давать и не хотел. Да ещё врезал мне по морде - правда, ладонью, но всё равно больно, я потом целую неделю ходил с офигенным фингалищем. Знаешь, как пацаны в классе с меня прикалывались из-за этого фингала? Вот пускай теперь дядькину фамилию и запомнят во всех квартирах - если позже кто и стуканёт на него в полицию, то мне будет только приятно.
- Так может, мы вообще никого искать не станем, а прямиком до твоего дядьки пойдём и - хых-х-х… - красноречиво выдохнув, девочка провела себе по горлу тупой стороной ножа, - совместим красивое с приятным?
- Да я бы рад, но не получится, - грустно пошевелил глазами мальчик. - Дядька уже года полтора как парится в тюряге, суда дожидается.
- А ты говоришь, что тебе будет приятно, если кто-нибудь настучит на дядьку в полицию. Какая же польза на него стучать, если он всё равно уже усаженный за решётку?
- Да хотя бы ради прикола. И ещё чтобы в полиции его фамилию не забывали. Но главное - конечно, не полиция. Я для собственного интереса вспомнил его фамилию. Потому что представлять себе в уме этого скотину - перед тем как убивать кого угодно - мне будет раздражительно и поможет оказаться злее к нужному моменту.
- А-а-а, вон ты из-за чего… ну что ж, это правильно, - сделала Аська одобрительное лицо. - Пусть будет Дзюба, раз так для дела полезно.
И они пошли дальше.
…Однако двери открывать им нигде не хотели. Внутри некоторых жилищ стояла мёртвая тишина, как будто там уже успели поубивать хозяев. В иных же квартирах, не желая отзываться, молча дышали и топтались затаившиеся люди или собаки. Чаще, правда, собаки шумели, действуя на нервы своим сторожевым лаем. Но всё-таки кое-где отзывались и люди. Среди которых попадались самые разные. Одни отказывались впускать незваных визитёров в свои жилища вежливо и терпеливо, ссылаясь на повышение криминогенной обстановки в подъезде; другие хамили матерным образом; а третьи вообще несли полную ахинею - например:
- Нету здесь никаких Дзюбов! Здесь Шабельниковы спокон веку обитают и других никого отродясь не водилось! Так что даже не думайте покушаться на нашу приватизированную жилплощадь! Видали мы всяких рейдеров! Не первый раз! У нас все правоустановлюющие документы в порядке! Хранятся в надёжном месте! Так что здесь вам не обломится! Не теряйте время, ухорезы! Останетесь несолоно хлебамши, понятно?
Или - безотносительно придуманной Эдиком фамилии - с несдержанным чувством выкрикивали слова наболевших обид и подозрений:
- Одни обретаются в полном довольстве, и хоть бы какая-никакая сволочь прикоснулась к их имуществу! А тут живёшь как собака, в холодильнике шаром покати, и то тебя чуть не каждый день хотят ограбить! Или вы вообще маньяки? Сейчас я вас впущу, а вы как наброситесь всею оравой - и начнёте выцарапывать мне глаза! Или пошматуете на кусочки, чтобы потом продать врачам внутренние органы!
Но чаще всего попадались жильцы, измученные пропагандистами сетевого маркетинга. Эти вообще не желали слушать Эдика и Аську. Сразу после звонка они принимались повышать голос примерно в таком ключе:
- Хватит врать, жулики проклятые! Вас только впусти - вы сразу начнёте продавать пылесос втридорога или овощерезку, которая на другой день сломается как пить дать! Не то ещё таблетки мерзопакостные, от которых только понос и растрата! Знаем, впускали уже прощелыг! А ну, пошли вон отсюда!
А на девятом этаже какой-то мужик вообще устроил пьяную истерику, мутным голосом выкрикивая в замочную скважину проклятия в адрес «полицаев поганых, волков позорных», которым «всё равно не удастся его развести», угрожая пистолетом и обещая перестрелять всех, кто попытается «в нагляк защимиться в хату», а потом и самому «пулю схавать». Это продолжалось минут пять, затем раздался выстрел, и всё стихло.
- В самом деле застрелился, что ли? - нервно хихикнув, прошептала Аська. И, постучав в дверь, тихонько позвала:
- Эй, дядя!
Никто не откликнулся.
- Дяденька, что с вами? - повысила голос девочка.
И снова мертвецкая тишина оказалась ей ответом.
- Мужик, ну ты чё там, вырубился или как? - крикнул Эдик, надолго притиснув кнопку звонка. Потом приложил ухо к двери и секунд десять прислушивался.
- Ну что? - спросила шёпотом Аська.
- Ничего, - тоже шёпотом ответил он. - Ни звука.
- Я тебе говорю: он застрелился, это точно! Бежим скорее, пока соседи, и впрямь, не вызвали мусоров!
С этими словами девочка схватила своего спутника за руку и потащила его прочь.
И они побежали вниз по лестнице. Всё быстрее и быстрее, перепрыгивая через одну, а иной раз и через две ступеньки. Мимо многочисленных дверей, за которыми чужие люди бдительно хранили себя от кажущихся ужасов окружающего мира…
В общем, дело оказалось совсем не таким простым, как это представлялось вначале Эдику и Аське. Кандидат в покойники не торопился являть им своё долгожданное лицо.
***
В следующем подъезде Аська взяла Эдика за локоть и перевела в звуки оформившийся у неё в голове вывод:
- Не действует наша придумка с фамилией, видишь? Этак мы можем и до утра ходить, а всё без толку.
Он на две секунды прикрыл веки и глубокоумственно вздохнул несколько раз подряд. После чего согласно склонил голову:
- Нда-а-а, как-то не то получается.
- Ходим по лестницам вверх-вниз, - продолжила она с обидой на губах, - а люди за дверями думают про нас всякую хрень.
- Глупость сплошная, а смысла - пфр-р-р-р-р… - мальчик с печальным видом издал неприличный звук. - Эх, жалко тратить силы вхолостую… Блин, нам бы найти хоть одного достаточного человека.
- Достаточных сейчас мало, - проговорила девочка.
- И что же теперь делать? Я прямо ума не приложу.
- Надо что-нибудь новое придумать, - определилась она на ходу. - Такое, чтобы нам открыли.
- Ну давай говорить, что продаём… Та что они там продают, эти торгаши, когда ошмуркиваются по подъездам?
- Пусть это будет мёд, - предложила Аська. - И цену небольшую назовём. Такую, чтобы даже скудные люди сразу открыли.
- А какая цена, по-твоему, небольшая? Я вообще не представляю, почём сейчас должен быть мёд.
- Да и я не представляю, - пожала плечами девочка. - Начнём с тысячи рублей за трёхлитровую банку. А там сбавим, если не станут открывать. Идёт?
- Идёт, - согласился Эдик.
И протянул палец к кнопке звонка первой попавшейся квартиры.
***
- Мё-о-о-о-од? - изумлённо отозвался из-за двери мужской голос. - Ой, держите меня, я сейчас блеванэ-э-э-э…
Голос оборвался на истошной горловой ноте, сменившись сомнительными всплесками и руганью.
Эдик и Аська взбежали на второй этаж.
- …Какой мёд? - отозвался из-за новой двери тонкий девчоночий голос. - Противозачаточный?
- Почему противозачаточный? - опешил Эдик. - Разве такой бывает?
- А вы что, этот анекдот не знаете?
- Не знаем.
- Ой, какие вы тёмные! - заговорщическим полушёпотом рассмеялась незнакомая девочка из-за двери. - Так я расскажу, слушайте… Значит, идёт женщина по базару, выбирает себе мёд, чтобы купить. Смотрит, у одного дедка написано: «Мёд противозачаточный». И цена - тысяча рублей за ма-а-аленькую баночку. Ну, женщина обрадовалась - думает: «Хоть и дорого, но хорошо: противозачаточный всё-таки, можно совместить приятное с полезным», хи-хи-хи… В общем, купила баночку и ушла… А через несколько месяцев прибегает, возмущённая, и кричит: «Дед, ты чё это народ дуришь? Я у тебя мёду противозачаточного купила - а всё равно подзалетела!» А тот отвечает: «Э-э, так ты, дочка, купить-то купила, а как им пользоваться, у меня и не спросила». - «А как им пользоваться?» - спрашивает тётка. «Очень просто, - отвечает дедуган. - Берёшь мёд, намазываешь его своему полюбовнику на хер - и со-о-оси на здоровьечко!»
Эдик и Аська деликатно подхохотнули, хотя оба слышали этот анекдот и раньше, да и мысли их сейчас были далеки от юмористического направления. Они ещё недолго постояли перед дверью - ожидая сами не зная чего. Потом Аська спросила старательно-чужим голосом:
- Ну ладно, анекдот анекдотом, а дверь-то ты нам откроешь?
- А зачем открывать? - удивилась девочка. - Мёд я покупать не собираюсь.
- Да чёрт с ним, с мёдом, - не отставала Аська. - Открой просто так, поболтаем.
- А я с вами и так болтаю.
- Когда откроешь дверь - будет ещё лучше.
- Чем лучше-то?
- Да всем лучше. Увидим друг друга. Пообщаемся как люди.
- Так мы и общаемся. Через дверь - по-моему, вполне нормально.
- Ничего нормального не вижу. Лично мне фигово, когда я человека в глаза наблюдать не могу.
- А мне ни капельки не фигово. Зачем я стану вас в глаза наблюдать? Не надо в глаза! Я же вас слышу, и вы меня тоже - вот и достаточно.
- Ну до чего же ты упрямая. Или боишься нас? Не бойся, мы тебя не съедим.
- Само собой, не съедите. Потому что я дома, а вы за дверью, в подъезде.
- Хм-м-м… Как тебя зовут, девочка?
- Катька. А тебя?
- А меня… - Аська на секунду закатила глаза к потолку, но тотчас вновь изобразила на своём лице безопасную благожелательность, как будто собеседница могла увидеть её сквозь закрытую дверь. - Меня Марианной зовут.
- А пацана твоего?
- А пацана м-м-м… Иннокентием.
- Это Кешей, что ли?
- Ага, Кешей… Так ты откроешь нам или нет?
- Не-а, не открою.
- Боишься, да?
- Вот ещё, ничего я не боюсь.
- А почему же тогда не открываешь?
- Да потому что не хочу!
- А может, ты просто дура?! - взорвалась Аська, не выдержав издевательств тонкоголосой упрямицы.
- Да сама ты дура!
- Ты больная на всю голову, девочка, любая медицина в тебе потеряется!
- Сама ты больная на всю голову! Это не я к тебе пришла, а ты ко мне! И ещё в квартиру просишься! Думаешь, нашла легковерующую простофилю, да? А вот и ничего подобного, можешь не надеяться!
- Да пошла ты нах!
- Ты сама туда иди, медоношка! Наедай харю пожирнее на халявном продукте! Ишь, пчёлка выискалась!
- Открыла бы ты мне дверь - я б тебе показала, какая я пчёлка! - Аська угрожающе присвистнула, кратким всплеском лёгких втянув в себя застоявшийся воздух подъезда. - Так бы постаралась ужалить - тебя мама родная без докторов не узнала б!
- Да я тебе дулю из трёх пальцев открыть убрезговалась бы, а не то что дверь! Можешь раскатать губы хоть до самого шиворота, всё равно потом назад закатаешь, попрошайница несчастная! Близок локоть, да не укусишь! Дверь ей открыть, нищебродке, ха! Бомжиха-бомжиха-бомжиха!
При другом вычитании обстоятельств Аська наверняка ещё долго ругалась бы с не по возрасту беспардонной девчонкой, однако - по всей видимости, на слово «бомжиха» - из-за соседней двери отреагировал неожиданно агрессивный мужик непонятного возраста:
- Эйе-э-э-эй, бомжаки охеревшие! - взвыл он таким голосом, будто пытался отогнать прочь свою погибель. - Дак это вы тут по ночам срёте у меня под дверью?! А я вот ща вам посру, ща посру! Разводной ключ из кладовки ща достану - и выйду, погодите-ка! Всем вам бошки пораскрошу, падлы серливые!
- Псих какой-то, - шепнул Эдик Аське. - Мы можем с таким и не справиться: психи - они, говорят, намного сильнее обычных людей. Дёргаем отсюда!
Аська с чувством плюнула на двери обеих негостеприимных квартир - поочерёдно на каждую. И, не медля более ни секунды, мальчик с девочкой побежали вверх по лестнице.
***
На третьем этаже Аська тронула Эдика за руку и молча поднесла палец к губам. Некоторое время они выжидали: мужик внизу продолжал метать громы и молнии по адресу «бомжаков обнаглевших» и «серунов подъездных», но выйти на площадку не решился - и через несколько минут угомонился.
Однако приступить к дальнейшему обзвону квартир они не успели, поскольку услышали, как этажом выше щёлкнул замок. Скрипнула дверь, затем кто-то прошёл по лестничной площадке и позвонил к соседям. Снова украдчиво защёлкал - теперь уже другой - замок, и раздался приглушённый женский голос:
- Вова, ты с ума сошёл! Я же говорила, что сегодня муж будет дома, зачем ты заявился?
- Валь, так я же подождал, пока он уснёт… И моя половина дрыхнет без задних оконечностей.
- Ну и что же, что дрыхнет? Они ведь в любую минуту могут проснуться - и мой, и твоя… Ты сумасшедший, Вовка. Уходи сейчас же!
- Нет, ну зачем же уходить, не надо уходить. Не бойсь, Валюха, не накручивайся страхами, никто не проснётся. Давай по-быстрому…
- Чего - по-быстрому?
- Ну… чего-чего… То самое, а?
- Нет-нет, я боюсь.
- А ты не бойся.
- Как это «не бойся»? Да Михаил у меня - знаешь, как чутко спит?
- А мы - тихо-тихо.
- Да? И где мы будем этим заниматься?
- Так где ж… прямо здесь, в подъезде.
- Нет, ты точно сумасшедший! А если - люди? Соседи вдруг застанут, потом не оберёшься стыда.
- Да какие соседи, вечер на дворе: все уже давно с работы поприходили и жрать поусаживались. А кто пожравши - так и спать улёгся.
- А вдруг? Так всегда бывает, по закону подлости: например, кто-нибудь выйдет, чтобы вынести мусор. Или собачку выгулять.
- Да я - знаешь, какой чуткий? Я малейший шорох слышу издаля! Если вдруг какое шевеление в подъезде - сразу всё прекратим. И никто ничего не сообразит, клянусь!
- Ишь, какой ты шустрый. Нет, Вов, в подъезде я не могу. Вот завтра Михаил отправится в рейс - и приходи, как обычно. А сейчас иди домой, нехорошо так. Мы ж не дети малые, чтобы - вот так, в непотребстве этом…
- Ну Валь, ну перестань. Какое непотребство? Никакого непотребства: тепло, светло, гля, и людей ни души. А я скоренько управлюсь. Обещаю.
- Нет-нет, Вова, перестань, не трогай мой халат… Я кому говорю, Владимир, убери руки сейчас же!
- Ну Валь, ну чего ты…
- А я говорю: не надо.
- Ну ладно: не хочешь так - давай по-другому.
- Как - по-другому?
- Ну, ты же сама знаешь.
- Не знаю.
- Не притворяйся, знаешь. Давай - как тогда, в парке…
- Какой же ты похабник, Вова. Неужели и дня без этого не можешь?
- Не могу, Валь. Как увижу тебя, так сразу и не могу… Ну давай, иди сюда…
- Куда - сюда? Перестань прижимать меня вниз…
- А я и не прижимаю. Ну давай, Валь, не томи душу, становись на коленки.
- Вова, ты же знаешь, я не люблю минет…
- Да ладно, всего разочек.
- Это извращение. И я уже делала тебе разочек.
- Никакое не извращение. Ну пожалуйста, Валь, ну давай ещё разочек…
- Ну ладно. Только - чтобы ты по-быстрому, хорошо?
- Хорошо-хорошо, я же обещал.
- Ох, ну какой же ты у меня всё-таки похабник…
Скороговорчатый шёпот наверху затих. Послышался короткий шелест одежды, а ещё через несколько секунд - ритмичные хлюпающие звуки, которые нельзя было истолковать двояко…
Эдик и Аська долго стояли, не двигаясь, словно заворожённые этим - совершавшимся совсем рядом - любострастным актом.
Девочка пришла в себя первой:
- Ну что, идём? - шепнула она Эдику на ухо.
- Куда? - едва слышно отозвался он.
- Туда, куда ж ещё, - она указала ножом в направлении доносившихся сверху интимных звуков. - Крякнем любовничков, пока они сексуются. Сейчас к ним легко подкрасться. А то маячим тут бестоковками, точно у нас ноги пристыли к лестнице. Идём, а?
Но мальчик не успел ответить. Поскольку наверху опять скрипнула дверь, и новый мужской голос, полный изумления и ярости, надтреснуто разнёсся по всему подъезду:
- Валька, гадина, ты чё это тут делаешь?! Вован, козёл, а ещё вчера со мной за одним столом водку жрал - и теперь, значит, мою жену за щёку заправлять?! Ах вы, с-с-суки! Поубиваю-у-у!
Тотчас в этот крик вплелись два перепуганных голоса:
- Мишенька, прости! Родной мой, я не хотела, он меня заставил!
- Мишаня, я только хотел проверить, какая она у тебя прошмандовка, чтобы взаправду убедиться! А потом всё тебе рассказал бы, мамой клянусь! Ты ж меня знаешь! Мы ж с тобой друзья!
Ещё секунда - и крики смешались в единый поток маловразумительных словосочетаний, зато сквозь них послышались явственные звуки ударов.
Эдик и Аська, разочарованно переглянувшись, стали спускаться вниз по лестнице.
Лампочки на лестничных клетках не горели. Из окон в пролётах между этажами не было видно ничего, кроме тёмной вселенной вокруг подсвеченного замаскированным электричеством пугающе-огромного плаката с рекламой интим-салона «Самсон и Далила»: «Нанотехнологии в действии! Наши фаллоимитаторы - самые твёрдые в Европе!»
А на площадке четвёртого этажа продолжал разгораться полнозвучный скандал, к которому, судя по новым голосам, вскоре присоединились соскучившиеся по рукопашным развлечениям соседи.
Эдику вдруг стало непокойно в тесном пространстве многоэтажки: отчего-то ему причудилось, что если они здесь задержатся, то стены подъезда могут рухнуть ему на голову. И он, потянув Аську за руку, стал в нервозном темпе спускаться по бетонным ступенькам, торопясь поскорее достигнуть выхода.
***
- Чё-то нам не везёт, - вздохнула девочка, когда они очутились на улице.
- Ага, - кивнул мальчик. - Дом какой-то вольтанутый. Как будто одни психи тут живут…
Они уже приближались к следующему подъезду, как вдруг сверху раздалось строгое:
- А вы куда направляетесь, молодые люди?
Эдик и Аська, задрав головы, узрели высунувшуюся из окна второго этажа толстогрудую старуху с крашеными хной волосами, бородавчатым носом и жёлтым шрамом на лбу от какого-то давнего скандала.
- А вам-то чего? - сердито сказал мальчик, оправившись от секундного замешательства. - Куда надо, туда и направляемся.
- А ты не хамствуй, - старуха сдвинула выщипанные брови и засверкала розовыми от сторожевого задора глазами. - Молод ещё хамствовать! Я - домком тутошний, вот и спрашиваю: к кому это вы в наш подъезд навострились и за какими делами? А то, может, вы - воры? Может, про ваши души участкового надо вызывать?
- Не воры мы, в гости идём, к знакомым, - Аська постаралась придать своему голосу максимально миролюбивые интонации, хотя от возмущения кровь бросилась девочке в лицо, и его выражение сделалось похожим на гримасу приблизившегося к желаемому результату самоубийцы.
- А если к знакомым, то назовите фамилию, к кому направляетесь, и с какими целями, - тоном вокзального блюстителя потребовала старуха, с хищным видом шевеля тёмными щеками. - И номер квартиры.
- К Дзюбе, - твёрдо сказал Эдик. - Номер квартиры не помню, я по расположенности знаю: на пятом этаже, справа. Дзюба - это дядька мой двоюродный, вот к нему и идём, а что?
- А то, что нет в нашем доме никакого Дзюбы! И никогда не было, между прочим! В следующий раз придумайте что-нибудь пооригинальнее, скорохваты малолетние!
Сообщив этот непробиваемый факт вкупе с первичной оценкой, домкомша воинственно нахлобучилась грудью на подоконник и сделала короткую паузу, чтобы перевести свои дальнейшие мысли в словесные образы; а затем затрубила невоздержанным басом - таким густым, что казалось, из него вот-вот закапает жир:
- Ишь, нышпорят по подъездам, курочат почтовые ящики почём зря, да ещё прикрываются выдуманными фамилиями! Тоже мне, умники выискались, придумали хитрость! Да по телевизору почти в каждом сериале показывают, как преступники прикрываются выдуманными фамилиями! А вы, часом, не из террористов, которые раскладывают гексоген по подвальным помещениям? Нет, я сейчас позвоню куда следует - пусть лучше с вами разбираются компетентные органы, а не мирные жители, которым страшно на вас смотреть!
Эдик не смог быстро придумать, что соврать в ответ на тяжеловесные обвинения ретивой бабки. Потому промолчал, растерянно моргая. Лишь провёл ладонью по лицу, словно таким образом можно было стереть с себя оскорбительные слова. Но тщетно: слова уже накрепко прилипли и не собирались никуда исчезать.
Аська тоже считала правильным промолчать, однако не удержалась в последних пределах своей силы воли:
- Дура, - громко сказала она непреклонной жительнице второго этажа; и, взяв Эдика за руку, скорым шагом повела его прочь от злополучного дома:
- Ничего у нас здесь не получится. Будем искать людей на улице. Не переживай, Эдюля, всё равно кого-нибудь грохнем.
Скандальная старуха в ответ на «дуру» продолжала орать что-то угрожающее им в спины.
- Вот же какая бабка говнистая… - нервным голосом проговорил мальчик. - Если б у каждого человека внутри имелся предохранитель, то у этой каракатицы его от напруги наверняка бы вышибло, и она взорвалась бы.
- Прикольный получился бы взрыв, - присоединилась Аська к его мнению. - Таких говнистых людей я мало видела в своей жизни.
После этих слов девочка, сосредоточившись, задрала голову и плюнула в сторону крикуньи. Плевок, конечно же, явился пустым символом: куда ему было долететь до окна второго этажа! Зато Эдик - параллельно с действиями Аськи - наклонился к обочине и, подняв с увесистый обломок кирпича, запустил им в старуху.
Мимо фигуры в окне - несмотря на её массивную привлекательность - мальчик промахнулся. Но в окно всё-таки попал. Послышался звон разбитого стекла. И вопли бдительной домкомши взвились до невообразимых регистров. Она орала так много слов в тесном промежутке времни, что звуки схлёстывались и перемешивались между собой, становясь сплошной нерасцепной абракадаброй. Которую неурочная старуха сопровождала волнением всего тела, мелкими бессильными прыжками и маловнятной жестикуляцией.
Разразившись злопамятным хохотом, Эдик и Аська задали стрекача, полные симпатии к себе и друг дружке вкупе с противоположным чувством, направленным на всё прочее - не в меру бдительное - человечество. Миновало каких-нибудь несколько секунд, и они растворились в неясности городских шумов, в зыбкоструйном угаре неслучившегося. И оставшаяся позади девятиэтажка покинула явь текущей жизни. Как детская сказка с глупым концом.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Один плюс один, если только это те единицы, может равняться бесконечности.
РИЧАРД БАХ «МОСТ ЧЕРЕЗ ВЕЧНОСТЬ»
Безумству храбрых поём мы славу!
МАКСИМ ГОРЬКИЙ «ПЕСНЯ О СОКОЛЕ»
Мальчик и девочка снова были серьёзными, как заговорщики. Их окружали привычные звуки улицы и жидкая человеческая масса, с которой они не ощущали никакого сродства. Эдик не хотел стать частью толпы, и Аська не хотела; тем более что сегодня они были вдвоём, и этого им вполне хватало для того чтобы не испытывать ничего, даже отдалённо похожего на одиночество. Неутомимыми шагами они измеряли время, прозрачным образом стелившееся им навстречу по серому тротуару. И, держась за руки, в жёлтом свете фонарей приглядывались к прохожим.
- Видно, всё-таки мы стучались не в те двери, которые надо, - после продолговатого молчания проговорил Эдик.
- Угу, и в неправильные окна бросали камни, - усмехнулась Аська. - Ладно, ничего не поделаешь, придётся искать подходящего человека на улице.
- Только, Аськ, нам нужен кто-нибудь одинокий, - сказал он.
- Ну, это как раз не проблема, - мотнула она головой. - По жизни ведь почти все люди одинокие, кроме мужьёв с жёнами и женихов с невестами. Даже кто сейчас гуляет в компании - рано или поздно всё равно останется наособицу, чтобы отправиться к себе домой. Тут-то мы его на улице и подкараулим.
- На улице тоже не каждого можно караулить. Нам с тобой желательно найти такого кадра, которого и дома было некому спохватиться, если он туда не вернётся.
- А-а-а, - поняла Аська. - Нет, это у нас вряд ли получится.
- Почему?
- Потому что у мимоходных людей на лбах не написано - кого дома ждут, а кого нет. Ну разве только встретим какого-нибудь зимогора бездомного… Да ты не беспокойся, мы можем грохнуть любого встречного. Я думаю, многие будут только рады, если у них жилплощадь расширится за счёт родственника, поэтому жаловаться не станут. Главное - как следует спрятать мертвяка.
- Мы же в городе, а не в дремучем лесу - где его спрячешь-то? - уныло развёл бровями Эдик. - Разве только расчленить на мелкие кусочки да разбросать по улицам: глядишь, к утру собаки и сожрут всё подчистую.
- Нет, расчленять долго, - сказала Аська, раздумчиво вглядываясь в предвечернюю оторопь умирающих теней. - Проще закопать на пустыре или в реке утопить. Если кирпичи к ногам привязать, то, наверное, не успеет всплыть, пока его рыбы не обглодают до костей.
- И то верно! - обрадовано воскликнул он. - А ты молодец, Аськ, соображаешь, хоть и маленькая.
- Никакая я не маленькая! - нахмурилась она. - Тоже мне, маленькую нашёл… Если хочешь знать, в Индии женщины к моему возрасту успевают замуж выйти, а то ещё и ребёночка родить.
- Да ла-а-адно тебе сказки сочинять, - с насмешливым недоверием протянул Эдик. - Никому в таком возрасте замуж ещё не разрешают.
- А вот и разрешают, я по телевизору слышала, - упорно настаивала на своём девочка. - И не только в Индии: кажется, ещё в Африке замуж можно оформляться почти с самого детства... Ну, может, не везде, а только в некоторых странах. Но - можно, я своими ушами слышала! В конце концов, Эдик, какой смысл мне врать-то?
- Да я и не говорю, что ты врёшь, Аськ, - смутился он. - Просто - непонятно мне…
- Что тебе непонятно?
- Ну… А как же школа тогда?
- А что - школа? В школу можно и замужней ходить.
- Ну, хорошо: допустим, разрешат ходить в школу, даже если ты выскочила замуж. А вдруг ребёнок родится, тогда как? На уроки - с ребёнком таскаться? Как на этот счёт в Индии с Африкой, не рассказывали по телеку?
- Не рассказывали. Может, пока они в школе занимаются, у них бабушки сидят с детьми. Или, может, им разрешают бросить учёбу. Хотя бы на время, пока не подрастёт ребёнок.
- Если разрешают бросить учёбу, тогда совсем другое дело. Ради такого и я бы жениться не отказался. Честное слово! Хрен с ним, пусть даже и ребёнка завести. Правда, наверное, морока с этими детьми офигенная.
- А уроки учить - разве не морока? По-моему, ещё хуже, да и смысла никакого. А с ребёночком хотя бы интересно.
- Ну ты и сказанула! - удивлённо воскликнул Эдик. - Чего же там интересного: дети орут, пелёнки пачкают… А в школе зато бывает прикольно. Мы вчера биологичке на стул кнопки подложили - она, когда на них села, визжала, как поросёнок недорезанный. Классно было, мы оборжались.
- А у нас мальчишки в учителей из трубочек плюют жёвательной резинкой и рисом, - подхватила она. - Если изо всей силы плюнуть в лицо, то очень больно получается. Историчке недавно в глаз попали, так она потом целую неделю на больничном просидела - говорят, в поликлинику ходила промывания делать. Умора.
- Подумаешь, плюются из трубочек, - презрительно хмыкнул он, отмахиваясь от зудевших вокруг его лица комаров. - Детсад у вас там какой-то… Вот у нас - этой зимой - придумали такой прикол: вылепливаем снежок, залезаем на учительский стол и пришлёпываем его на потолок, прямо над училкиным местом. И, пока идёт урок, снежок тает, и вода с него капает на училкину тупую башку. Правда, не очень долго… Потом снежок совсем оттаивает - и падает ей на черепуху или на стол. Очень смешно получается…
***
Эдик и Аська шагали по улицам, не прекращая беседы, однако не забывая высматривать прохожих на предмет намеченной расправы. В глазах у обоих отражалась привычная сутолока большого города. Вокруг них бегали, мельтешили, сливались воедино и вновь разделяясь надвое их собственные тени, то и дело совершая прыжки, вытягиваясь для непонятных усилий - может быть, кажущихся чрезмерными на фоне общей недостаточности мира - и делая угрожающие движения в неопределённых направлениях.
Эдик и Аська понимали, что они теперь на многое способны: могут остаться самими собой, продолжаясь в прежнем режиме, а могут приложить усилия и стать кем-нибудь ещё ради свежих чувств и дополнительных приключений - причём это лишь твёрдые крайности, не считая промежуточнцых колебаний. О скверном итоге думать не хотелось. Потому оба старались думать о хорошем, и это им удавалось без труда.
Мальчик первым делом ощупывал взглядом незнакомые лица, которые плыли ему навстречу как бы сами по себе, а потом у этих лиц вырастали туловища, руки и ноги. Его спутница, наоборот, сначала внимательно изучала ноги, особенно обувь. Потому что у неё в голове вдруг появилась безумная мечта: если им сейчас повезёт убить девочку или - неважно - малокалиберную тётку с таким же, как у неё, Аськи, размером ноги, то Эдик, как настоящий рыцарь, сочтёт долгом чести снять с жертвы обувь и преподнести трофей своей помощнице и вдохновительнице - можно сказать, музе. Почему бы и нет? Он ведь наверняка видит, в сколь потрёпанных босоножках вынуждена ходить Аська… Правда, ни девочек, ни миниатюрных женщин, как назло, им не встречалось. Да и Елдоносов-младший совсем не думал о делах обувных. Вектор его внимания был сосредоточен исключительно на постороннем человеческом факторе. И на скользком от вспотевших ладоней топорище.
Среди пешеходов встречались разные. Много было таких, что шагали механически, подрёмывая на ходу с обвисшими лицами или вчуже прислушиваясь к отзвукам собственных шагов по тротуару. Другие, наоборот, отсутствовали по причине своих внутренних страхов и беспокойств, которые явственно отражались в их наполненных недостаточностью глазах. А третьи не теряли реальности, ответным образом бросая разнопротяжённые взгляды на Эдика и Аську; и даже, вероятно, что-то думали им вослед. Но мальчика и девочку подобные пустяки не интересовали.
По Березанской они выбрались на Головатого. Затем свернули на Базовскую и, дойдя по ней до Пашковской, зашагали в обратном направлении - до самой Садовой. Кирпичная кладка домов покрывалась седыми известковыми пятнами, наталкивая на мысль о быстротекущей подлости времени. На миг мальчику всё вокруг почудилось настолько чужеродным, будто он в этом городе никогда не бывал прежде и попал сюда по какой-то нечаянной каверзе прихотливого случая. Но затем чувство реальности вернулось к нему. Вместе с ощущением скользкой от пота убийственной принадлежности в руке.
Эдик постепенно ускорял шаг, двигаясь нервной походкой, словно ему подкусывали пятки голодные черви из пустой глубины мира. Зыркая по сторонам, он ежеминутно перекладывал топор то в левую, то в правую руку - однако никак не решался поставить своё орудие во главу заключительного многоточия. Не то чтобы не подворачивалось подходящих кандидатур. Просто он уже начал подспудно сомневаться в своих силах, и это препятствовало решительным действиям.
Аська не отставала от него. Время от времени она вопросительно заглядывала в глаза своему спутнику. Или принималась крепко тискать его ладонь, словно желая напомнить - не то о своём присутствии, не то о запланированном испытании военных способностей Елдоносова-младшего. Однако мальчик, казалось, не обращал на неё никакого внимания. В его мозг входили разные мысли, чтобы скакать там наперегонки с бешеной скоростью по взаимопереплетающимся орбитам, но лишь немногие из них просились обратно, в мир наружных образов и общепонятных движений.
Аська прислушивалась к своим внутренним голосам, однако те молчали, и девочка не чувствовала правильной дороги к намеченной цели. Зато она физически ощущала зудевшими от жажды движения пятками, как бледные травы тщетно скребли исподнюю часть асфальта. И в эти минуты Аська сама себе представлялась подобной слабому растению, стремящемуся из тьмы и сырости к свободному воздуху и свету; надо было только как следует набраться сил для решительного рывка к новой жизни.
Один раз Эдик от нечего делать пустился вприпрыжку - и, не желая обременять организм ничем скоропортящимся, выбросил в воздух накопившиеся голосовые излишки, которые сложились в близко расположенные, но слабо связанные между собой фигуры следующего вида:
- Хэй-йя-а-а-а! Уйяхо-хо-о-о-о-о! Ого-гэ-э-эйю-у-у-у-у-уйю-у-у-уйю-йу-у-у-уй! Аго-го-го-о-о-о-ойа-йа-а-ай! Иха-ха-ха-а-ау-у-у!
- Ихо-хо-хо-хоу-у-у! - поддержала его Аська. - А-а-аха-а-ахо-о-ойя!
Развернувшись, она помчалась вперёд боковым скоком - и не отставала от Елдоносова, стараясь не только утвердить, но и развить его отношение к сиюмоментной быстролётности образов и ощущений:
- Эхо-о-оху-у-уйя-а-а! Уйо-о-о-о-охо-о-о! Айя-а-а-аух-х-ха-а-а! Уйя-яй-яй-яй-яй-а-а-а-а-а-а!
А когда мальчик и девочка снова перешли на шаг, всё вернулось к прежнему поиску кого-нибудь наиболее удобоваримого среди встречных людей. Эдик чуть не позарился на престарелого пешехода, имевшего сходство со Львом Толстым - с такими же беломочальными бородой и усами неприбранного вида; с тем же, что и у классика на портрете в школе, возвышенно-полоумным взглядом; и даже обутого во вполне соответствовавшие образу писателя ветхорежимные жёлтые сандалии на босу ногу… Старик шагал, заложив кисть правой руки за лацкан буро-коричневого пиджака, а пальцами левой руки делал самому себе какие-то секретные знаки. При этом седовласый бородач, не сбавляя хода, с раздражавшей частотой производил кивающие движения налево и направо, будто по пути ему то и дело встречались хорошие знакомые, которым надлежало ответным образом приветствовать его (на самом деле никто и не думал обращать внимание на маловменяемого жестикулятора, пусть даже и одарённого сходством с общеизвестной личностью).
- Этого чела можно сделать по полной программе, - сказал Эдик своей спутнице. - Кажись, он тут бродит совсем бесхозяйственно.
- Похоже на твою правду, - присовокупилась Аська к его мнению. - Удобный дедуська. И пиджачок у него подходящего цвета, как по заказу: кровь на такой ткани будет почти незаметна.
Мальчик и девочка, внутренне собравшись, начали уже примеряться к старику, чтобы устроить на него суровую охоту по всем правилам военного искусства - по крайней мере, в том ракурсе, какой они умели себе представить после многолетнего интереса к телевизионным фильмам батального жанра. Однако тут вмешался неблагоприятный случай в виде сердитой пары - мужчины и женщины, обогнавших Эдика и Аську на пути к старику. Крепко ухватив седобородого пешехода за руку, женщина принялась выговаривать ему базарной частоговоркой, какой обычно истерические матери отчитывают своих тугодумных детей:
- Папа, ну что это такое? Сколько раз я говорила, чтобы ты не выходил один из дому! Ведь уже совсем из ума выжил, ничего не соображаешь! Четвёртый раз за месяц тебя искать приходится! Как будто мне делать больше нечего! Если не можешь найти дорогу домой - спрашивается, зачем прёшься на улицу? Ну куда тебя несёт, почему спокойно в квартире не сидится? Когда же настанет конец этим выкрутасам?!
- А вот издохнет, - тогда и настанет конец выкрутасам, - незлобиво, с некоторой примесью алкоголя в голосе вставил её спутник. - Эх, и послал мне бог тестя, чистый подарок. И ведь я самолично спрятал от него ключи на самую верхнюю полку шкафа, под стопку с трусами, представляешь, Валюха? Как он умудрился их там нашарить? Стоило мне на две минуты к холодильнику отлучиться! А он - обана - и козликом ускакал… Не-е-ет, не зря говорят, что дураки - они сообразительнее нормальных бывают, когда им надо своё удовольствие устроить и развлечение получить…
- Да какое удовольствие, какое удовольствие, чего ерунду-то буробишь? - перебив его, отмахнулась от посторонних соображений Валюха. - Мозги у него от возраста усохли, вот и всё! Погляжу на тебя, когда доживёшь до его годочков. Сам-то тоже хорош: не успела я отойти в магазин, как ты сразу к холодильнику, за пивом своим потянулся! На полчаса всего доверила тебе старика, и то не утерпелся, остолоп! Давай-ка, бери его за вторую руку - и повели домой.
И снова обратилась к поздневременному отображению Льва Толстого:
- Ну ладно, пап, нагулялся и будет. Теперь пошли обратно, я тебя дома покормлю борщичком. Сядешь перед телевизором, станешь с ним, как всегда, спорить о политике - вот уже и не скучно тебе будет, вот уже и хорошо. И нам меньше беспокойства. А то разговариваешь тут с кем-то, кто тебе воображается - какая разница: дома-то, с телевизором, чем не разговор? По-моему, с ним даже интереснее…
Она продолжала беспрерывно сотрясать воздушное пространство вокруг себя разными случайными словами, но усыпить бдительность старика ей не удалось: тот стал упираться ногами и высказывать возражения. Хотя его речь летела мимо цели и казалась подобной бульканью воздушных пузырей в воде: не из-за отсутствия звуковой разборчивости, а по причине полной обделённости смыслом.
Во всех отношениях старческое отрицание могло вызвать только смех, ничего более. Мужчина и женщина уцепились с двух сторон за найденного родственника и с нетерпеливой силой раздражения поволокли его прочь, обращая внимание исключительно на то, чтобы с вихлявшихся и взбрыкивавших ног старика не слетели жёлтые сандалии. Которые они, видимо, желали поберечь до самой его смерти, дабы не ввергать себя в дополнительные расходы.
Эдику и Аське оставалось лишь проводить взглядом свою несостоявшуюся жертву.
- Чуть-чуть не успели, - со вздохом сказала Аська; и стала щёлкать пальцами, словно боксёр, накопивший избыточную энергию во всех членах и мечтающий о близком чемпионате.
- Ничего, - высказал привычное для себя мнение Эдик.
- Ничего-то ничего, - возразила девочка, - а всё равно немного обидно. Не люблю, когда чего-нибудь не успеваю. Или куда-нибудь…
- Или кого-нибудь, - уточнил мальчик.
- Верно: кого-нибудь, - подтвердила она. - Молодец, Эдик, умеешь придумать точные слова.
И они вместе рассмеялись.
Потом, забыв об огорчении, Аська огляделась по сторонам и деловито выговорила:
- Ладно. Как сказал один учёный по телевизору, незаменимых людей на свете не бывает. Значит, мы сейчас вместо одного найдём кого-нибудь другого.
- Ещё смешнее, чем этот, - пошутил Эдик.
- Нет уж, смешных больше выбирать не будем, - решила девочка. - Ну их в баню.
- Хорошо. Не хочешь смешных - будем искать серьёзных, - выразил он согласие, не расставаясь с начинавшей тяготить лицо широкой улыбкой.
- Вот-вот. С ними мне как-то понятнее, - серьёзно проговорила она.
А мальчик, в свою очередь, ничего не сказал. Только кивнул, ибо ему надоели ничего не значащие слова. Действия казались Эдику интереснее слов. «Это не может длиться долго, - подумал он. - Это должно когда-нибудь кончиться, чтобы мы получили удовольствие. Или хотя бы я один, если Аське любое действие не кажется диковинкой».
После таких мыслей всё тело Эдика непроизвольно напряглось, точно враз пропиталось холодным натяжением радостной злобы и предвкушением первобытного понятия обо всём среди самого себя.
***
Они продолжали путь неукоснительного поиска, не ощущая усталости.
Встречные деревья и кустарники любовно шептались о чём-то друг с дружкой среди лёгких набегов тёплого воздуха, однако это не могло снизить остроты обоюдного настроения Эдика Елдоносова и Аськи Кипешовой
Разноцветно-разноразмерные буквы и обрывки картинок световой рекламы сыпались со всех сторон и разбегались по их лицам наподобие шустрых плотоядных насекомых или ещё каких-нибудь паразитов злокозненного происхождения.
В окнах домов над головами мальчика с топором и девочки с ножом, являя собой фасад разнообразной жизни наверху, метались смутные человеческие фигуры, пытались оторваться от собственных теней пыльные занавески, ожидали несуществующего сказочного ветра жирномордые заспанные коты, похожие на древних идолов хитрых животных стихий, а также неподвижно деревенели в горшках на подоконниках фикусы, диффенбахии, филодендроны, бегонии, аспидистры, хамедореи и прочие слабосильные недоумения растительного мира. Иногда по дрожанию оконных стёкол можно было угадать эхо скрытых голосов, кружение разноцветной музыки, стон бьющейся посуды и всякие иные отзвуки чужих настроений. Эти насыщенные недосягаемыми возможностями многоразмерные обстоятельства казались насмешкой над наружной жизнью, представителями которой ощущали себя Эдик и Аська.
Люстры, торшеры, бра и точечные светильники из множества квартир посылали жёлтые лучи мальчику и девочке, подобно скучковавшимся в небесные фигуры далёким звёздам, слепленным из чистого золота. Неосвещённых окон было мало, да и они не представлялись безжизненными: за ними наверняка либо храпели, либо шушукались - мальчик и девочка хорошо это чувствовали.
Мир полнился незнакомыми людьми. Которые плыли мимо и оставались позади, неузнанные и недоступные, чтобы существовать и дальше в своих многоэтажных жилищах как ни в чём не бывало.
Порой то Эдику, то Аське начинало казаться, что их поиски никогда не завершатся. И вместе с тем оба понимали, что эта ситуация не может не прийти хоть к какому-нибудь разрешению.
Наконец девочка, не утерпев, поинтересовалась:
- Эдюля, вокруг столько людей, а ты всё ходишь и ходишь. Так до сих пор никого и не выбрал?
Её голос показался Эдику далёким, почти ненастоящим, как у телевизионных старушек, которые за кадром пытаются говорить расщеплёнными голосами мультяшных животных.
- Ага, не выбрал пока, - ответил он, наклонив голову вперёд и нахохлившись, точно отбившийся от курятника молодой кочет под дождём.
- Может, ты просто боишься? - Аська скривила рот в сомневающейся улыбке, и под взглядом её требовательно сузившихся глаз Эдик почувствовал себя примерно так же, как на уроке, когда его, не выучившего домашнее задание, вызывали к доске.
- Не-е-е, не боюсь, - он облизнул пересохшие губы. - Просто чё-то не могу найти никого подходящего.
- Чем же тебе не подходящий вон тот дядька, например?
- Да какой-то он… чересчур здоровенный, - честно вздохнул мальчик. - Ничего хорошего, если этакий бардадым отбиваться станет. На хрена нам лишние проблемы?
- Отбиваться? Хе, пусть попробует - с голыми руками против ножа и топора! - сказала девочка, мазнув по лицу своего спутника неоднозначным взглядом стремящегося протиснуться сквозь неблагоприятную действительность человека. - Да и двое нас всё-таки. Справимся!
- А зачем рисковать? - возразил Эдик. - Если станем долго драться - шум поднимется. Кто-нибудь из прохожих может вызвать полицию по сотовому телефону. А у ментов - пистолеты, против них не попрёшь с топором.
- Ну хорошо, пусть живёт дядька, бес с ним, - пригасив в себе недовольство, разрешила Аська. - Повезло ему, что ты такой умный и всё предусмотреть умеешь… А вон та бабуля - разве не подходящая? Она-то отбиться точно не сможет - наверняка уже на ладан дышит. Ну погляди: еле плетётся карга старая, её же первым сквозняком сдует…
- А бабку мне чё-то не очень интересно.
- Почему?
- Не знаю. Не интересно, и всё.
- Ладно, Эдюля, - покорно прошептала Аська, почесав остриём ножа кончик носа, - раз тебе здесь никто не нравится - пойдём тогда к трамвайным остановкам между Карасунами. Там всегда толпа народа. Легче будет выбрать.
- Ага, - энергично выдохнул Эдик, в который уже раз перекладывая топор из руки в руку. - Пойдём к остановкам…
От избыточного движения новых мыслей мальчика то обдавало теплом, то знобило, и эти перемены внутренней погоды делали его в собственных глазах непривычным, похожим на холоднокровное животное, выбравшееся из каменной норы на свежий воздух для терпеливой ловитвы - безразлично кого, лишь бы кто-нибудь попался, чтобы готовая к проявлению удаль не пропала зря.
***
Словно мягкими кошачьими лапами несколько раз по лицам Эдика и Аськи проволакивались несильные порывы случайного сквозняка. Но они сейчас ничего не значили, потому мальчик и девочка не обращали на них внимания, как обыкновенно не обращают внимания на потерянно бродящее между предметами мебели давнишнее домашнее привидение. Внутри обоих происходило нечто важное, такое, чему словесное определение ни он, ни она не сумели бы подобрать, да и не до того было, поскольку их зрение и слух, и умственные усилия целиком приковывал к себе наружный мир.
- Ну надо же, - удивился вслух Эдик. - Оказывается, угадать чужого человека труднее, чем я думал.
- Конечно, - отозвалась Аська. - Я и себя-то иногда не сразу могу угадать. Если, например, только что проснулась утром. Или когда вдруг погода меняется.
- Вот видишь. А ты хочешь, чтобы я - прямо сразу тут насквозь всех прогладел с наскоку, будто колдун или экстрасенс какой.
- Но ведь военному совсем не обязательно угадывать. Он должен уметь всех подряд кончать, без лишних раздумок. Для такого голова вообще не нужна. Сердцем надо чуять, в ком затаился замаскированный враг!
- Нет, врагов чуять - это дело полицейское, - возразил мальчик. - Военным следственное действие не поручают. Им приказ дают.
- А ты представь, что тебе его дали.
- Приказ?
- Ну да. А если трудно представить просто так, то давай сделаем по-другому: я тебе на кого-нибудь укажу - и дам приказ. Как будто я твой командир.
- Не-а, несерьёзно это, чтобы ты мне приказывала, Аськ. Я всё-таки лучше сам выберу.
- Ну ладно, выбирай…
Так за разговором Эдик и Аська спустились вниз по Садовой. Там, на пересечении с улицей Горького, в самом деле, на трамвайных остановках толпился народ, желавший разъехаться в разных направлениях.
- Нет, - нерешительно заметил Елдоносов, - здесь тоже не дадут как следует развернуться: слишком много людей.
- А вон, смотри: тётенька за коммерческие ларьки пошла, - показала пальцем девочка. - Давай за ней!
- Хы, интересно, что ж это она собирается делать за ларьками? - с видимым напряжением мысли скосоротился Эдик.
- Да какая разница, главное - успеть, пока она назад не вернулась, - Аська потянула своего спутника за рукав, и в её голосе зазвучали нотки нетерпения. - Идём скорее.
- Ладно, идём...
Они обогнули ларьки и увидели удалявшуюся фигуру в светло-сиреневом платье: женщина двигалась по узкой тропинке через заросший сорняками пустырь. Вскоре она свернула налево - зайдя за дерево, остановилась, задрала подол и, спустив до колен белые трусы, присела на корточки...
Она была слишком увлечена своей нуждой, потому заметила Елдоносова лишь когда он оказался в двух шагах от неё.
Лет сорока на вид, женщина ещё не достигла той степени уродства, какая обычно застаёт человека в старости. Мысль об этом показалась Эдику вполне удовлетворительной. Получалось, что он - посредством смерти - сбережёт её внешний облик от негативных превращений. Разве не должна стремиться к подобному любая человеческая личность?
Однако застигнутая врасплох представительница слабосильного пола, вероятно, не успела подумать о близкой кончине под нужным углом. При виде занесённого над её головой топора она неуклюже, но вполне быстро, на лягушачий манер, отпрыгнула в сторону прямо из сидячего положения. А затем, бросив на Эдика и Аську потерянный взгляд, с космической скоростью натянула трусы поверх платья и - с криком: «Ойё-о-о-ой! Лю-у-уди-и-и, по-о-омо-о-оги-и-ите!» - схватилась бежать по направлению к озеру Карасун.
От внезапных громких звуков с веток деревьев брызнула в разные стороны сонная птичья мелюзга. Одновременно полуживой от тёмного предчувствия голос женщины достиг трамвайной остановки. Тотчас из-за магазинов и коммерческих ларьков показались несколько человек обоего пола. Оживлённо переговариваясь, они стали наблюдать за происходящим.
Эдик, не ожидавший такого оборота, остолбенело замер на месте, провожая взглядом беглянку. А в мгновенной памяти у него застыла фотографическим изображением внешность женщины. У неё были круглый лоб, прямой тонкий нос, очень светлые волосы, расчёсанные на прямой пробор, и широко расставленные, прозрачные от испуга глаза…
Время для мальчика словно споткнулось о хитро замаскированную кочку и теперь не могло стронуться в поступательном направлении. У него возникло непривычное чувство: как будто ему вот-вот станет всё равно, ибо его душа готова вмёрзнуть в невидимый лёд для долгого отдыха. Однако Аська не терпела ничего незапланированного. Она понимала: если вектор жизни не хочет двигаться сам по себе, то его надо подгонять насильственными способами, дабы не потерять маршрут событий, среди которых можно поднатужиться в желаемую сторону и не мучиться скукой.
- Что же ты стоишь? - толкнула девочка в бок Эдика. - Ну почему я должна всё время тебя поторапливать?! Скорее догоняй тётеньку, а то уйдёт, зараза прыткая! Дожидаться каких-то новых возможностей мне уже терпение не позволяет!
- А люди? - мотнул он головой в сторону любопытствующих граждан. - Вон сколько харь посторонних повылезало из-за магазинов.
- Ну и что? Им только поглазеть, они же не собираются нам мешать. А мы с тобой ещё не сделали своё дело!
- Это да, - окончательно опомнился Эдик. - Не сделали.
С такими словами он перехватил покрепче топорище и решительно бросился в погоню за женщиной, продолжавшей звенеть рассыпающимся от незаслуженного ужаса голосом:
- По-о-омо-о-оги-и-ите, кто-нибу-у-удь! У-у-уби-и-ива-а-ают!
Аська без промедления помчалась следом за Эдиком.
Отстранённый наблюдатель мог бы сравнить её с извращённо отражённым в кривом зеркале оруженосцем Санчо Пансой, пешим образом догонявшим не менее извращённое отражение Дон Кихота. Но сравнивать было некому, ибо изрядно разросшуюся группу малосуществительной публики возле трамвайной остановки более всего интересовал кровавый финал, который зевакам не терпелось увидеть до прихода электротранспорта. Все душевно болели за мальчика и девочку, обозначивших столь неожиданное окончание текущего вечера. Разумеется, не обходилось без общечеловеческих разногласий, но они не нарушали общего вектора совокупного интереса. В густом воздухе роились разнополые стаи слов - правда, истинная подоплёка происходящего была никому не известна, потому народ соревновался в предположениях и скорострельных выводах:
- Глядите, какая лихая погоня. Догонют или нет, как думаете?
- Догонют, у них ноги молодые, чего ж не догнать. Деньги отнимут, а потом, наверное, порежут крепко. Или, на худой конец, глаза выколют, чтобы она не смогла осуществить опознание, если дойдёт до этого.
- Да-а-а… От денег один вред, без них жить гораздо спокойнее: никто тебя не ограбит и тем более не захочет резать ради корыстного стремления… Если бы дамочка ходила с пустым кошельком - разве стали б её преследовать? И не подумали бы! Кому она нужна, безденежная?
- Быстро бегут. Прямо форменные беженцы.
- Тогда скорее не беженцы, а - бешенцы.
- Точно, бешеные ребята. Да и женщина им под стать. Вероятно, у каждого из них в голове сидит целая стая когнитивных животных.
- Ишь, какое словцо ты присочинил… А она, баба-то, на помощь зовёт, слышь? Нашла дураков. Кому охота вмешиваться в чужой личный вопрос? Или, может, она сама виновата? Может, наоборот, не пацан с девчонкой, а сама эта женщина обокрала детишек, и теперь пытается уйти от возмездия, а? Возможно такое? По-моему, вполне запросто!
- Вернее всего, так оно и есть. Или не обокрала, но обмишурила каким-нибудь заковырно-мошенским способом. В наше время чего только не вытворяют эти жуликоватые хитрованы, совсем страх потеряли. Покражу сделала крикуха, вот и расплачивается теперь.
- Всё равно так расправляться нехорошо. Если каждый станет своей волей судить кого угодно, то порядок в обществе нарушится.
- Или наоборот - порядка станет больше. Сейчас-то его ох как недостаточно.
- И то правда. Порядка нынче маловато.
- А может, никакой покражи и не было. Может, у них совсем иной коленкор - к примеру, любовь на троих, ё! Такое сейчас уже не соромно, а даже модно.
- Любовный треугольник, что ли?
- Ага.
- Кина насмотрелся, да?
- А хоть бы и кина. Нынче никакое искусство не запрещённое. Или ты что-нить против искусства имеешь?
- Да пошёл бы ты в сраку. Много чести, чтобы я против твоего искусства что-нибудь имел. Говно твоё кино - и ты вместе с ним.
- Эхма, какие вы шумогорлые. Зачем ругаться задарма? Не надо ругаться. Дети теперь совсем не те, что раньше. Могутные дети, не то что наше хилое поколение. Жаль только, больно много хотят от жизни: всего и сразу. Отсюда и сексуются прежде времени, да ещё и с вывертами…
- С вывертами - не то слово. Миловаться по-старому, с любовным чувством, не умеют, зато таких выкрутасов-перекрутасов, как у них, сейчас в порядке вещей, нам и в страшном сне никогда не марилось!
- Золотые ваши слова: от выкрутасов днесь одни бедствия и срамота. Надысь я тоже наблюдала похожее насильство прямо на улице, только содомо-гоморовское, бр-р-р, можно кончиться и умереть на месте от таких зрелищев!
- Тогда, наверное, так оно и есть: треугольник любовный был промеж шалапутами. Ить далеко не всегда можно найти безболезненный выход из таковского треугольника-то. Сдаётся мне: тут как минимум должно быть болезненно на душе у человека, относительно которого развивается энта трагедь. А уж кому из них достанется больше всех - дак то пусть будет их личный вопрос, здесь посторонним неправильно вмешиваться, нехорошо, ё!
- Напрасно вы переводите всё на постельные темы, уважаемый. Кроме секса на свете существуют и другие болезни.
- Интересно, это какие жа ещё болезни?
- Смертельные, конечно. Ну, хотя бы СПИД. Или рачок, например, - тоже нешуточная зараза. Может, пацан с девкой хотят своей знакомой - или соседской жительнице, пусть бы и так - раковую опухоль на ходу вырубить с корнем. Оказать посильную помощь по близкодружественным мотивам. А ей страшно без наркоза - не понимает своей прямой пользы.
- Тогда, скорее, они желают устроить тётке энту, как её там... эхтанайзию. Кардинально, по сострадательности души, а? Лично мне в такое легко поверить.
- Нет, эйтаназию - это вряд ли.
- Почему?
- Потому что мы живём в правовом государстве. Да ещё и орёт же тётка, противится. Не хочет, значит, поддаваться эйтанамзии. Насильственный факт налицо, кому надо связываться с криминалом?
- Да если кто противится, то это ещё не обязательно криминал. Некоторые противятся с отдельным смыслом, ради острого ощущения.
- Ага, если б она не противилась, то кому интересно было бы за ней гоняться? Какой с того гламур получился б, ё-моё?
- Тоже верно, никакого гламуру…
Звучало множество самых разных предположений и общеглядных соображений об извращённой психологии молодого поколения, Эдику и Аське наверняка показалось бы любопытным их послушать. В другой раз мальчик и девочка непременно так и поступили бы. Однако сейчас им было некогда. Всецело поглощённые погоней, они бежали - с каждой секундой быстрее, быстрее, быстрее…
***
Эдик и Аська бежали, и почва пружинила у них под ногами, точно благоприятное живое тело. А впереди, подобно победному вымпелу, маячило и колыхалось из стороны в сторону светло-сиреневое пятно заправленного в трусы платья.
Оно реяло, плыло и постепенно приближалось.
Оно манило, как перспектива новой - красивой, полной радостных приключений - жизни.
Мальчик и девочка мчались, едва чувствуя почву у себя под ногами, и свежий воздух, овевавший их лица и казавшийся ветром, через тени мгновений вскипал и пенился за их спинами.
Это было как во сне, когда гонишься за кем-то, и расстояние между тобой и преследуемым неуклонно сокращается, но всё никак не сведётся к нулю.
Женщина улепётывала так, словно её кусали за пятки свирепые огненные муравьи.
Эдик мчался следом за ней с занесённым над головой топором, ощущая внутренней стороной всего своего существа нараставшее давление азарта. Он почти летел, передвигаясь длинными животными прыжками, и каждый такой прыжок, казалось, длился целую вечность. Собственное бешено колотившееся сердце казалось мальчику таким огромным, что он боялся задохнуться. Пульс в голове Эдика отсчитывал секунды и бежал быстрее времени. А в паху у него замирало от сладкого ужаса, смешанного с нетерпеливым желанием увидеть, как незнакомка провалится в ненасытное брюхо смерти.
Аська в течение нескольких секунд догнала Эдика и теперь не отставала от него. Он чувствовал рядом её дыхание и краем глаза видел, как девочка часто-часто перебирала ногами, ритмично взмахивая ножом вперёд-назад, будто лыжница, потерявшая одну палку и обломавшая другую, но в соревновательном запале продолжающая тыкать обломком снаряжения в безответную воздушную пустоту. От радостного возбуждения у Аськи пылали щёки и тряслись губы. Под кожей у девочки словно струились и перекатывались тысячи неуловимых ртутных шариков, ускоряя движения всех её членов.
Аська умела различать оттенки страха, и сейчас она видела: преследуемая женщина, словно переполненный сосуд, который непрестанно встряхивают, роняла брызги самого тёмного и гадкого - он был похож на клей, этот страх, и не задерживался в воздухе, а тяжёлыми каплями облетал наземь.
В предвкушении долгожданной встречи с чужим небытием из Аськиного горла вырывалось воинственно-многообещающее:
- Ща-а-аз!.. Ща-а-аз!.. Ща-а-аз!.. Ща-а-аз!.. Ща-а-аз!..
Не слыша в этом ничего злонамеренного, а только пытливое желание добраться до корня всего непонятного, Эдик, переполненный восторгом близкой крови, отзывался - отрывисто и бессвязно:
- Амы! Ащаз! Амыщаз! Ащазмы! Агаёмныщаз!
Но их возгласы перекрывало истошное, разносившееся в вечернем безветрии далеко во все стороны:
- По-о-омо-о-оги-и-ите! Ху-у-улига-а-аны уби-и-ива-а-аю-у-у-ут! Ми-и-или-и-ици-и-ия! По-о-озови-и-ите ми-и-или-и-ици-и-ию!
Женщина кричала, охваченная скоротечно разраставшимся полоумием страха. Она отчаянно противясь неизбежному, хотя, конечно же, не представляла всего, чему предстояло случиться, и тем более не связывала воедино бесчисленные стаи прошедших событий, неуловимых мыслей и неприметных движений, которые на протяжении долгих лет сами собой складывались в нечто гораздо большее - и теперь наконец сложились в неодолимую силу, влекущую её за грань этого крика, этих слабовменяемых сумерек, этого мира, который буквально на глазах становился всё тоньше, призрачнее, необязательнее. Она бежала, расхлёстывая ногами редкие кусты, и её ноздри трепетали от сгущавшегося запаха смерти. А впереди клубился горячий мрак, за которым ничего не было видно.
Она исходила криком, словно предполагала возможность отыскать щель между звуками и спрятаться в собственный улетающий к небу голос.
Никто не спешил на помощь голосистой беглянке. Лишь неведомые ей Эдик Елдоносов и Аська Кипешова мчались следом, почти не приминая чахлого городского травостоя.
Неумолимо и стремительно мальчик и девочка струились над закруглявшейся под их ногами планетой - навстречу необозримым возможностям, которые открываются далеко не каждому, а только тому, кто, подобно ловкому альпинисту, не страшится заглянуть сверху в сияющую ледяную бездну мира, устланную облаками и неповоротливыми устремлениями полусоного человечества, пребывающего в блаженном неведении относительно своих микроскопических размеров и смехотворного значения в масштабе любого отстранённого и свободомыслимого взгляда.
Эдик и Аська перестали зависеть от чего бы то ни было, кроме топора и ножа, которые, казалось, вели мальчика и девочку за собой.
Немые фразы и подавленные вопли неоднократно рождались и умирали в них обоих. И теперь наконец пробил час, когда все эти звуки, накопив невообразимую мощь невысказанного, должны были перетечь в действие. И они перетекали, не зная остановки. Они претворялись в движения ног и рук, исполненные ни с чем не сравнимой смертоубийственной энергии и красоты. Эдик и Аська бежали, чувствуя: ещё немного - и они размажутся по воздуху.
Мальчик и девочка были подобны древним богам, не знавшим добра и зла, не ведавшим, что они боги. Между ними и внешним миром не существовало никаких преград; а впереди виднелось обетованное сиреневое облако, отчего-то заправленное в нелепые белые трусы, испуганно колыхавшиеся на крупнокалиберных женских ягодицах.
Оно не казалось смешным, это облако. Оно маячило и манило. И приближалось каждую секунду.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Всё в мире растёт, цветёт и возвращается к своему корню. Возвращение к своему корню означает успокоение; согласное с природой означает вечное; поэтому разрушение тела не заключает в себе никакой опасности.
КОНФУЦИЙ
Воистину жизнь человека длится одно мгновение, поэтому живи и делай, что хочешь.
ЮКИО МИСИМА «ХАГАКУРЭ НЮМОН»
Эдик Елдоносов настиг кандидатку в покойницы и нанёс ей сзади первый удар, постаравшись вложить в него всю свою силу. Однако отсутствие должного навыка не замедлило выказаться в этом неловком, хотя и бескомпромиссном движении: лезвие топора соскользнуло с головы женщины и отрубило ей ухо. Да и то не полностью: ушная раковина осталась висеть на тонком лоскутке кожи. Женщина пронзительно взвизгнула и, не прекращая бега, завихляла из стороны в сторону, точно раненый заяц, пытающийся сбить со следа распалённого преследованием голодного хищника.
Со стороны трамвайной остановки донеслись негустые, но полные народной заинтересованности аплодисменты и одобрительные возгласы:
- Молодец, пацан! Прям как взаправдашний индеец!
- Чумхачхук - крепкий глаз!
- Не отставай! Расставляй ноги поширше, хлопец! А то уйдёт зар-р-раза!
- Давай, парень, вруби лахудре по самую рукоятку! Распотроши её, как соломенного бычка! Хрест-нахрест!
- Пральна раскладываешь бабцу на части, скорохват! Вухи на холодец сгодятся! Токо скальп ейный не порти, с него парик можно сделать и в парихмахерску сдать! Парики нонче лысые женщины задорого спокупают!
- Гля, какая живучая, ё! Ещё и не имеет мужества встренуть врага достойно! Добивай сучару, пацанёнок! Добивай скорее, пока не утекла, как вода с-под пальцев, ё!
- А с одного удара завалить - слабо? Ну где тебя учили так бить, дурья башка?! Размахуйся посильнее, чтобы не случилось чего нехорошего! Удар должон быть резким!
- Исделай подножку ей! Али сразу перебрось через бедро, чтобы не рыпалась зазря против доброй воли!
- Нет, лучше влупи обухом по затылку! А ракову опухоль опосля вырежешь - когда она перестанет трепыхаться!
- Не слушай никого, паря! Ишь, присоветчиков развелось! По шее засандоль ей, как курям бошки рубают! По шее - оно вернее всего! Чтобы голова покатилась, ё! Давай-давай, паря, не бзди!
- Ох, какие неловкие, прямо мурашки по коже!
- Рубай лахудру! Ты жа, чай, не изверг: чем шибче рубанёшь, тем она меньше мучаться будет! По голове или по шее, граждане верно говорят!
- А я б наподдал не глядя! Куда попало наподдал бы, всё равно бабе пропадать!
- Не-е-е, куда попало любой дурень сможет, а вот по-правильному, чтобы красиво - это ещё надо суметь!
Второй удар Эдика оказался более точным. Он обрушился на незнакомку, как гигантская волна цунами обрушивается на зазевавшегося недотёпу-купальщика, тешащего себя простой и естественной человеческой надеждой, что он пока не является стопроцентным кандидатом в утопленники. Топор гулко вошёл беглянке в черепную кость. Однако упрямая жертва не упала, а отскочила в сторону и замахала руками на мальчика. А затем пустилась улепётывать быстрее прежнего с крепко увязшим в голове окровавленным инструментом.
Теперь женщина не кричала, призывая на помощь, а лишь негромко, словно передавленная в горле курица, предназначенная в суп, клокотала с нотками запоздалого прозрения в голосе:
- Зве-е-е-е-ери-и-и-и-и-бль-бль-бль…
Растерявшийся Елдоносов слегка замешкался. Его обогнала Аська. Поравнявшись с недорубленной дамой, девочка на бегу подняла тонкую загорелую руку, решительно взмахнула ножом - и, нанеся удар не перестававшей орать жертве, распорола ей живот сбоку. После чего, подпрыгнув, пнула беглянку пяткой под рёбра. От этого пинка женщина потеряла равновесие, ноги её перепутались, а руки раздрюкнулись в разные стороны; и она, разом оборвав крик, тяжело рухнула на бок, подобно сверзившемуся с вершины дерева неловкому животному светло-сиреневого окраса.
Очутившись на земле, жертва задёргалась, заколыхалась, вывернув голову и таинственно кося на своих убийц кровавым глазом, словно предполагала напоследок загадать мальчику и девочке какую-то хитромудрую загадку. Однако ничего внятного ей произнести не удалось. Тени мёртвых слов стекали по наливавшимся синевой губам незнакомки, а из её обесточенного горлового пространства вырывались хрипящие, свистящие, шипящие и скрипообразные звуки перпендикулярного мира:
- Уй-йо-о-опс-с-сых-х-хр-р-р-р… Ай-йя-а-абыбльср-р-р-р-р… Ум-м-мбр-р-р-ру-у-упс-с-с-с… Вдз-з-зы-ы-ых-х-хбль…
Всё это смешивалось в густой, но слаборазборчивыйи лишённый приятности звуковой хаос. Увеличения внятности, конечно же, не приходилось ожидать. Оттого жертву никто не прерывал, и кривогласный призрак её голоса трепетал низко над землёй, не умея добраться до неба, сотканного из освежающих дыханий всех закончившихся и позабывших друг о другек людей, зверей и птиц.
Впрочем, это продолжалось совсем недолго. Через несколько секунд женщина решила забыть свои болезненные потуги и, прекратив попусту колебать воздух, пустила широко распахнутым ртом несколько медлительных розовых пузырей. Затем, окончательно погрузившись сознанием в пену времени, прикрыла глаза. И, захлопнув рот, затихла с угарной улыбкой на губах. Лишь частая дрожь, постепенно слабея, продолжала пробегать по её телу.
Эдик, тяжело дыша, приблизился к Аське. Отёр пыль со лба и секунд пятнадцать-двадцать перетаптывался с ноги на ногу, молча созерцая поверженную жертву.
«Может, всё это сон?» - выскочил из мысленной коловерти в его голове быстрый вопрос. Но столь же быстро проявился и ответ: «Нет, сны такими не бывают, чтобы всё чувствовать и понимать без малейшей туманности в уме. Сейчас она умрёт по-настоящему. Мы сделали это! Я сделал!»
Потом, отдышавшись, мальчик протянул:
- Да-а-а… Мне, честно говоря, казалось, что человека убивать малость полегче.
- Это зависит от инструмента, - весомым тоном отозвалась Аська. - Пистолетом-то наверняка будет намного легче. И красивее. Как в кино.
- Ну конечно, я тебе об этом и говорил с самого начала, - кивнул он. - Только где же нам взять пистолет? Он хрен его знает сколько стоит, сумасшедших денег.
- Когда станешь военным, тебе его дадут бесплатно, - с усмешкой напомнила она. И деловито указала окровавленным лезвием ножа на поверженную жертву:
- Ну что, будем кончать тётеньку, чтобы зряшно не мучилась?
- Нет, не надо. Я хочу поглядеть на смерть.
- Зачем тебе?
- Интересно.
Аська расхохоталась. Долго с надрывом сотрясала она воздушное пространство вокруг себя, давая выход накопившемуся нервному напряжению. А когда устала смеяться, принялась стонать и хлюпать, по-лошадиному потряхивая головой в разные стороны… Миновало, наверное, минуты две, прежде чем девочка смогла окончательно успокоиться. И, переведя дух, спросила:
- Чего же в смерти может быть интересного? Человек перестаёт воровать время и тратить воздух, у него пропадает охота двигаться - и всё тут, конец фильма. Ну, увидишь ты, как тётенька лежит чучелом. Ну, может, вздохнёт лишних два-три раза перед тем как одеревенеть. Что в этом увлекательного?
- Странная ты, Аська. Неужели тебе не хочется посмотреть, как в человеке кончается жизнь? И как из его тела дух испускается?
- Так он же невидимый, дух-то. Как воздух. Его разве только по запаху определить возможно, да и то не сразу - дня два надо ждать, это чересчур, Эдь.
- Ну, не знаю: может, его не глазом, а каким-нибудь другим способом получится распознать, а? И вообще, я хочу понять, что эта тётка сейчас чувствует... Погляди: кажется, ей теперь и не страшно совсем.
- Конечно, - заблестела глазами Аська. - Чего ж страшиться - после того как уже почти убили.
- А может ей - как раз в эти секунды - становится понятным смысл всего, что она делала на этом свете? - продолжал предполагать Эдик приподнятым тоном. - Может, её энергия освобождается для перехода в другой мир, и она от этого жуткий кайф получает? А? Как по-твоему, возможно такое или нет?
- Откуда мне знать, - от неясности мыслей девочка зябко пошевелила плечами. - Наверное, возможно.
- Вот я и хочу это понять. Короче, давай понаблюдаем за тёткой, пока она ещё немного живая. Всё равно ведь недолго осталось ждать.
- Как хочешь. Можно и понаблюдать, я не против. Всё равно ведь торопиться нам сегодня уже некуда.
Аське и самой теперь стало интересно. Она почувствовала себя и своего спутника кем-то наподобие исследователей-экспериментаторов, добывающих новые знания для секретной науки грядущих времён. После короткой заминки и задумчиво-пристального взгляда на Эдика девочка добавила с неприкрытым восхищением:
- Вон какой ты придумщик, оказывается! Я о таких вещах никогда и думать себе не представляла.
- А то! - горделиво дёрнул бровями он. - Уж наверное не дурак!
- Только, я думаю, нам надо тётеньку хотя бы к Карасуну перетащить. Подальше от прохожих и разных-всяких любопытников.
- Это правильно, - согласился Эдик. - Перетянем к самой воде, а там уже не спеша подумаем, что с ней дальше делать.
Мальчик и девочка перевернули аннулированную женщину на спину.
Минуты полторы-две они с бесхитростным детским любопытством вглядывались незнакомке в глаза, где быстро стекленело мутное сомнение в непреложности факта приближавшейся гибели; рассматривали её кишечник, натруженными петлями топырившийся из тесного живота; по очереди трогали пальцами липковатую, ещё не утратившую своей жизненной силы кровь, нюхали её и осторожно пробовали на вкус, слизывая с пальцев… Кровяное богатство, много лет не находившее широкого выхода из тела женщины, теперь спокойно вытекало навстречу свежему воздуху. При желании его можно было бы даже набрать в стакан, чтобы напиться. Однако ни у мальчика, ни у девочки такого желания не возникло.
Вокруг выводили свои рулады сверчки. А со стороны Карасуна, из камышей, доносился постепенно набиравший силу хор лягушек. Однако Эдик и Аська не обращали внимания на эти звуки случайной природы. Они просто стояли, будто в полусне или где-нибудь в плоском мире, где не обязательны желания и мысли, и шевелились каждый по-своему перед свежеупокоенной, как перед тёмным морем, затихшим после штормовых буйств и ненавязчиво призывавшим окунуться в свою тёплую воду, с пронзительно-ласковым запахом мёртвых водорослей.
Так прошло несколько минут. Затем - по команде Аськи: «Ну-кыть, давай, Эдюля, потащили!» - они взяли быстро наливавшуюся смертным грузом жертву за щиколотки и поволокли вперёд ногами - по направлению к видневшейся поблизости кромке берега.
Вид безвольного женского тела явственным образом демонстрировал Эдику и Аське не только кратковременную призрачность каждой человеческой единицы, но и обречённость их общей совокупности, движущейся раз и навсегда заданным курсом от жизни к смерти. Эта обречённость на глазах у мальчика и девочки налилась мощными красками и загустела, но всё равно не сделалась постижимей по своей слабопричинной природе.
С пыхтением тащили они незнакомку за ноги, и та не сопротивлялась. Лишь дважды порывисто прихлюпнула ослабевшим горлом, словно тщилась выпустить в атмосферу прощальную песню своей души, и несколько раз, ломая ногти, загребла горстями сухую землю, перемешанную с окурками, щепками, камешками, семечными лушпайками, птичьими перьями, сухими жуками, недогоревшими спичками, крышками от пивных бутылок, скомканными трамвайными билетами, заскорузлыми комками жевательной резинки, мутной рыбьей чешуёй и другими малоприметными составляющими непоправимого вселенского хаоса... После чего решительно обмякла, закрыв глаза. Как будто ей стала безразлична конечная остановка данного маршрута.
***
Эдик ощущал сухость во рту и благодушную тяжесть во всех членах. Он обеими руками держал тётку за рыхлую белокожую ногу и тащил её, неудобно пятясь, то и дело сталкиваясь плечом с Аськой и периодически яростно мотая головой, чтобы смахнуть со лба щекотные капли пота. А сам удивлялся: почему люди пугаются покойников? Откуда берётся этот нелепый страх? Эдик, если на то пошло, вообще мог бы спокойно жить на кладбище, если б вдруг возникла такая необходимость - к примеру, за хорошие деньги или ещё ради какой-нибудь существенной цели… А почему бы и нет? Ведь сквозь землю всё равно ничего не просматривается. Вот если б человек был способен проглядывать сквозь земную толщу - тогда, может, и страшно оказалось бы наблюдать за потайной глубинной жизнью. А так, в присутствии простых, ещё не успевших умереть людей да на свежем воздухе, покойники обычно смирные и не делают ничего из ряда вон выходящего. Чего здесь бояться-то? Ведь тело человеческое - пустяк. Оно рождается благодаря случаю, кратковременно живёт, мучаясь разными проблемами, и умирает по воле нового случая. Почти как мыльный пузырь: тот тоже слетает с конца трубочки, выдутый чьими-нибудь необязательными лёгкими, плывёт, колеблемый движениями воздуха, и лопается благодаря порыву ветра - не сопротивляясь судьбе, выпускает наружу всё своё легковесное внутреннее содержание. Дело простое и естественное. Никто же не станет пугаться и задумываться из-за лопнувшего мыльного пузыря!
Эдик тащил мёртвую женщину, раскрасневшись и обливаясь дрожью горячих сумерек. Он чувствовал внутри себя непрестанное движение, как будто тихий круговой сквозняк равномерно трепыхал его сердце, не давая тому захлебнуться неугомонной кровью.
Аська же выглядела совершенно спокойной. Разве только лицо девочки сделалось немного остроугольнее обычного.
Под их ногами потрескивали ветки и шуршало сухое пространство, затрудняя движение, - или, может, это просто полусонные тени пытались цепляться за обувь; разбираться в собственных ощущениях по данному поводу Эдику и Аське было недосуг.
В эти минуты мальчик испытывал даже нечто наподобие почтительного уважения к покойникам: попробуй-ка вот так враз отказаться от любых прежних устремлений, отрешиться от всех возможностей и забыть не только собственное лицо, но и весь мир!
А ещё у него по странной прихоти памяти всплыла в уме недавняя телепередача о парижских катакомбах. Насколько Эдику помнилось, протяжённость этих зловещих подземелий составляет несколько сотен километров. Правда, для туристов открыт лишь небольшой участок, километра полтора. На входе висит устрашающий плакат: «Стой! Здесь начинается империя смерти!» Изначально это были каменоломни, где добывали строительный известняк. Но во времена Французской Революции, когда кладбища Парижа переполнились до отказа, власти решили упрятать часть захоронений в подземелья. За полтора века в катакомбы были перенесены останки шести миллионов парижан - в результате образовались настоящие стены, сложенные из человеческих черепов и костей… Затем на долгое время подземелья были забыты. Но в середине ХХ века компания молодых парижан, проникшая в подземелье, чтобы повеселиться, наткнулась на это царство мертвых. Факт получил огласку. Тогда и открыли для туристов один из подземных тоннелей. Все остальные ходы закрыты по сей день. За порядком в подземелье наблюдает специальный отряд полиции. Из соображений безопасности посещать катакомбы разрешается только с экскурсоводом. Люди спускаются на многометровую глубину, чтобы пощекотать себе нервы. При виде бесконечных штабелей человеческих костей некоторые впечатлительные особы хватаются за сердце и падают в обморок.
Впрочем, не всех отталкивает общество мертвецов. Некоторые умеют к ним приспосабливаться и даже извлекать из них пользу… Однажды всё в том же парижском подземелье, неподалёку от Музея кино, полицейские обнаружили надпись: «Посторонним вход воспрещён». Тоннель был оборудован камерой, настроенной на запись всех, кто к ней приближается, а также магнитофонной кассетой с лаем собак для отпугивания любопытных. Полицейских она, разумеется, не отпугнула. За этим тоннелем - на глубине восемнадцати метров под мостовой Парижа - обнаружился зал площадью четыреста квадратных метров. Он вырублен в форме амфитеатра, по краям - каменные скамьи. В зале висел огромный экран, имелось профессиональное проекционное оборудование и множество кассет с фильмами. При этом ни одной запрещенной или порнографической картины в коллекции не было - только фильмы пятидесятых годов и небольшое количество свежих триллеров.
Дверь из этого помещения вела в комнату поменьше. Там стояла барная стойка со спиртными напитками, столы и столики. В пещере было электричество и три телефонные линии. «Мы не представляем себе, кто это, - заявил представитель полиции. - Там были свастики на потолке, но также имелись и кельтские кресты, и звезды Давида. Мы не думаем, что это экстремисты. Какое-нибудь тайное общество или секта, может быть»… Три дня спустя полиция вернулась в пещеру со специалистами-электриками, чтобы выяснить, откуда подземные кинофилы воровали электричество… Но оборудование исчезло, все провода оказались перерезаны, а на каменном полу лежала записка: «Не пытайтесь нас найти»… Эта загадочная история так и не нашла своего объяснения.
«Вот ведь молодцы какие, - восхищённо думал о непойманных сектантах - или кем там они были - Эдик Елдоносов. - Не каждый додумается устроить себе красивую жизнь среди костных отходов. А я бы тоже смог, как они. Все боятся, а я бы - нет. Ни на кладбище жить не устрашился бы, ни в подземелье, возле скелетов. Ведь не побоялся же сегодня грохнуть эту тётку… ох, и тяжёлая она, зараза, надо было выбрать кого-нибудь размером поменьше… Ну ничего, всё получилось хорошо. Надо же, как интересно жизнь устроена: ещё вчера или позавчера я даже представить не догадался бы, что у меня получится такое невероятное, а сегодня - раз! - и получилось. Теперь я наверняка стану достаточным и успешным человеком. С любым делом управлюсь, если захочу».
Сейчас Елдоносову-младшему всё казалось возможным. Как плохое, так и хорошее. Разумеется, плохое он оставил бы исключительно для чужих людей, а хорошее - для себя.
Что же касается Аськи, то она в эти минуты, как обычно, думала о смерти. И о том, насколько причудливыми путями она подчас приходит к человеку. Вспомнился рассказ соседки о её племяннике-придурке, которому невесть какими правдами и неправдами удалось пробраться гастарбайтером в Германию и устроиться на работу к фермеру, занимавшемуся выращиванием уток. У заводчика свыше множество пород этой птицы. Утки участвовали в различных немецких сельскохозяйственных выставках и ярмарках. Само собой, племянник-придурок ни слова не шпрехал по-германски. Немец же ни слова не знал по-русски. Общался фермер со своим помощником исключительно языком жестов. На этой почве и случился курьёз. В один прекрасный день хозяин дал своему работнику малярную кисть, несколько банок нитра-краски - и, как сумел, объяснил на пальцах, что надо покрасить стены сарая и загон для уток. После этого уехал по своим делам. Придурок же неверно понял хозяина: он решил, будто тот хочет пометить уток, чтобы птицу не покрали хитрожопые соседи. Вернувшись домой, фермер увидел, что все полторы тысячи уток элитных пород выкрашены нитра-краской! Немец так разволновался, что свалился с обширным инфарктом. «Скорая помощь» его спасти не успела… И охота была ему переживать, чтобы погибнуть из-за каких-то несчастных уток? Дурак.
Интересно, чью смерть можно назвать более неожиданной - этого немца или сегодняшней тётки, в неурочный час присевшей справить нужду в укромном уголке? Наверное, всё же тёткина гибель была скоропалительнее. От инфаркта ведь не умирают мгновенно; а тут - всего два удара топором и один - ножиком! Осознание незаурядности происшедшего переполняло девочку целым клубком непрерывно разбухавших эмоций, многие из которых, скорее всего, не вместились бы ни в какие человеческие слова.
Так Эдик и Аська, размышляя каждый о своём, тащили по чахлой траве безответную незнакомку, натужно раскорячивая ей ноги в разные стороны и то и дело толкая друг друга плечами и бёдрами. Кишки тётки подрагивали и всё сильнее вываливались из её распоротого живота на пыльную поверхность планеты. Впрочем, мальчику и девочке оставалось приложить совсем немного усилий, поскольку трамвайная остановка с окружавшими её магазинчиками и коммерческими ларьками уже скрылась из вида, а берег с оловянно поблёскивавшей сквозь заросли камыша водой был совсем рядом и продолжал приближаться - медленно, но верно, обещая скорый отдых.
Аська смотрела вперёд мечтательным взглядом, точно перед ней вот-вот должны были распахнуться широкие ворота в свободный и лучезарный мир смелого будущего. Эдик же сосредоторченно уставился себе под ноги, предвкушая приятный момент, когда он освободится от тяжёлой ноши и сможет отдохнуть.
Торопиться обоим было некуда, они ведь сделали своё дело, осуществили намеченное - и теперь оставалась самая малость: дотащить убитую незнакомку до укромного места. И они тащили её, не желая останавливаться.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Вам никогда не приходило в голову, что почти все сказки имеют два смысла? Искусство жить и состоит в том, чтобы следовать тому, который приятен...
ЭТЕЛЬ ЛИЛИАН ВОЙНИЧ «ОВОД»
Ничто не сияет ярче черноты.
СТИВЕН КЭРРОЛЛ «КОМНАТА ВЛЮБЛЁННЫХ»
Мальчик и девочка сидели на берегу карликового городского озера. Некогда здесь текла неглубокая степная речушка, но черноморские казаки, два с лишним века тому назад обжившие эти места, перекрыли её множеством проезжих дамб, впоследствии превратившихся в улицы. Так образовалась цепь мелководных, поросших камышом озёр, к каждому из которых перешло по наследству название убитой реки - Карасун, от переиначенного тюркского «кара су», что означает «чёрная вода». Отличали их друг от друга по номерам: Карасун № 1, Карасун № 2, Карасун № 3, и так далее.
Берег одного из Карасунов почти вплотную подступал к пересечению улиц Садовой и Горького. Именно здесь, на спускавшемся к урезу воды клочковатом травяном ковре, расположились Эдик и Аська, словно два абсолютных человека, желавших без каких-либо отклонений миновать настоящее время и одномоментно пересунуться из прошлого в будущее.
Разговаривать в этом месте у мальчика и девочки отчего-то не возникало желания. Потому они просто сидели и молчали.
Прямо перед ними, на расстоянии полутора метров, распласталась убитая женщина, и биение крови замерло в её теле. Она лежала на спине, расплывшись грудью в разные стороны и отрешённо задрав к небу слегка раздвоенный белый подбородок. Странным образом покойница постепенно утрачивала целесообразную форму, присущую любому живому существу. Хотя - если придерживаться фактической стороны предмета - никаких видимых изменений в её облике не происходило. Перемены, скорее, угадывались неизвестыми науке чувственными оранами Эдика и Аськи. Или, может быть, просто воображались. Новизна ситуации не позволяла мальчику и девочке сделать точные выводы на сей счёт.
Эдик и Аська были близко и далеко друг от друга одновременно, поскольку между людьми не придумано забора крепче, чем их собственные мысли, не перемешанные общим разговором. Правда, оба одинаково прислушивались к раздававшимся вокруг бессмысленным стукам, грюкам, шарканью и шелесту большого мира. Обоим этот тягучий, словно застывший в стоп-кадре отечественного телесериала вечер обещал продолжение - нечто необычное, хотя пока непонятное и неизвестно как скоро. Во всяком случае, у мальчика и девочки не возникало сомнений в том, что текущий момент почти настолько же далёк от своего завершения, насколько и каждый из них - от своего собственного, ибо для молодости не только жизнь и смерть не измеряются конечными величинами, но также многие ощущения и фантазии, рождённые из нечаянных разрядов потайного душевного электричества… Эдик, Аська, распластанная перед ними свежеупокоившаяся незнакомка и разбубенившийся в причудливых шевелениях теней вечер - всё это настолько отличалось от прежней бытовой тягомотности, что казалось фантастически закрученной угарной сказкой, из тех, какие по ночам в каждом летнем лагере рассказывают друг другу тысячи пацанов и девчонок, лишь бы не отдаваться под одеялом эротическим фантазиям или ещё чему-нибудь похуже.
«Может, убитая тётка имела ребёнка или даже нескольких, - неожиданно мелькнуло в голове у Елдоносова-младшего, - и теперь её дети навсегда останутся сами, будут жить без материнского пригляда. Интересно, огорчатся они из-за такой перемены в жизни или, наоборот, обрадуются?»
Сам Эдик, без сомнения, испытал бы положительные эмоции, случись с ним подобная загогулина судьбы. Потому что всю жизнь, сколько себя помнил, он не мог придумать, зачем ему нужны родители. Годы прибавлялись, а ничего внушительного об отце и матери ему измыслить не удавалось; резон в существовании родителей отсутствовал напрочь, хоть в прошлое гляди, хоть в будущее. Особенно бесполезным казался отец. Мать-то хоть рожала Эдика и мучилась - возможно, целый час или два, - пока он появился на свет. Совершив для сына единственную малость, на которую была способна по-женски, она этим исчерпала себя, проку от неё в дальнейшем остался круглый ноль. Отец же вообще представлялся Эдику балластом в семейной лодке… Получается, справедливая природа вполне закономерно выбросила Елдоносова-старшего за борт, посредством повешения отправив его в другой мир, где он, наверное, окажется нужнее и сможет приносить кому-нибудь хоть малую пользу.
Впрочем, потусторонняя будущность отца мало интересовала мальчика. Равно как и вся прошедшая биография Елдоносова-старшего, которую хотелось как можно прочнее забыть, поскольку она казалась ничуть не ярче, чем быстролётные воспоминания о ней. Главным для Эдика - как и для любого желающего себе добра человека - являлось то, что он складывал в уме одну к одной приметы скорострельного настоящего и радостно принимал текущий крутой разворот в своей собственной жизни. Разумеется, он не собирался спокойно играть любые роли, какие бы ни отводила ему судьба по сиюмоментной прихоти; мальчик желал иметь право на самостоятельный выбор. Но желание - это только полдела, а его воплощение до сегодняшнего дня было туманным, необязательным, как солнечный свет для полуслепого инвалида. И вот наконец тёмные знаки обыденности перестали довлеть над ним, и проклятие заурядного слабодостаточного прозябания теперь не обещало путаться под ногами, препятствуя естественному движению мальчика навстречу взрослым событиям и достижениям. Раз уж в минувшем ему столько лет приходилось мириться со своим отсроченным бестолковым существованием, то теперь вдвое - если не втрое, вчетверо, а то и вдесятеро - увлекательнее должна оказаться грянувшая наконец подлинная, полнокровная и безотлагательная жизнь. Совсем не такая, как у подавляющего большинства безрезультатных людей, которым не остаётся ничего иного, кроме как тихо смеяться и плакать над своими бледными воспоминаниями и столь же безрадостными перспективами.
Размышляя об этом, Эдик ощущал, как негативный осадок смурного прошлого постепенно испарялся в сосущую пустоту потерянного времени, в забытые сны слабоотчётливого бездумного детства. А ещё мальчик параллельным сознанием понимал в себе сиюмоментное объединение живой и мёртвой реальности. И не переставал удивляться, насколько это приятно: подчиняться собственным внезапным порывам, зная, что они при любых поворотах должны отвечать общей сути главных вопросов его непререкаемого будущего. Сейчас он, наверное, смог бы сочинить песню, если б захотел, - такое у него было настроение. Смог бы и болезненное что-нибудь совершить без крика и слёз - например, выпустить из себя всю кровь. Впрочем, ни первого, ни второго он делать не собирался, а просто представлял как возможность. Пускай песни сочиняются композиторами, а кровь продолжает течь по всем положенным местам его организма, с часовой точностью отмеряя время. Которое в данный момент двигалось медленнее, чем время других людей, Эдик это хорошо чувствовал.
Он понимал, что рано или поздно тело упокоенной беглянки начнёт разлагаться - точнее, разложение уже наверняка началось, однако сейчас его не заметить, не уловить невооружённым взглядом, и ещё несколько дней, вероятно, нельзя будет уловить, а жаль. За тем, как разлагается труп, Елдоносову-младшему очень интересно было бы понаблюдать, однако не станет же он столь продолжительный срок обретаться подле убиенной ради того, чтоб удовлетворить своё любопытство.
В одну неуловимую минуту Эдику захотелось оказаться на месте распластанной незнакомки, чтобы, замаскировавшись в её шкуре, увидеть сердцем всё то, что убитая женщина пропустила через себя и впитала напоследок для памяти твердеющего мозга. Казалось, стоит сделать лишь незначительное усилие - и у него получится удовлетворить данный порыв, перекинувшись в покойное тело. Но мальчик не стал делать попыток, решив не напрягаться ради неведомого. В конце концов, ему и в собственной шкуре очень неплохо, если не сказать больше.
Внезапно из постороннего пространства, откуда-то слева, выпрыгнула большая зелёная лягушка. Выпрыгнула и застыла на месте напротив Эдика. Прошло несколько минут, а она, не шевелясь, всё глядела и глядела на мальчика, то поднимая, то опуская тяжёлые веки. Словно желала прочитать человеческие мысли. Зачем это могло ей понадобиться? Диво да и только… Эдик уже хотел прихлопнуть лягушку, чтоб отвязалась - но та вдруг лениво отпрыгнула в сторону, непостижимым животным чутьём угадав угрозу, и молчаливо запрыгала по направлению к торчавшим из воды камышам.
Мальчик помотал головой, точно отгоняя дремоту. Потом косо глянул на Аську и вздохнул. Девочка тоже вздохнула, ответив ему продолжительным и немного странным взглядом - то ли русалки, то ли ведьмы; и безо всяких предисловий проговорила:
- Ты хороший.
- Я знаю, - кивнул Эдик. - Ты тоже нормальная девчонка. Мы с тобой как две планеты.
- Ты - как планета, - уточнила она. - А я - как спутник этой планеты. Ну, в смысле: твой спутник… Спутница.
- Как Земля и Луна, да?
- Типа того, как Земля и Луна.
- Ага, на моей поверхности только что прошла буря, а сейчас тишина и спокойствие.
- И на моей то же самое.
Они улыбнулись друг другу и замолчали.
Оба снова принялись смотреть на свежеупокоенную женщину.
«Когда-нибудь другие люди будут разглядывать и меня, мёртвую, - подумалось Аське. - Вот так же, как я сейчас разглядываю убитую тётеньку». В это девочке с трудом верилось, но таковы законы природы; все знают, что рано или поздно подобное случится с каждым. Жаль, что человек не способен увидеть свой собственный труп. Хотя бы разок, напоследок, в знак прощания с бренным миром. Многим это наверняка принесло бы утешение. И Аське принесло бы, она в этом не сомневалась.
***
Расстилавшаяся перед Эдиком и Аськой даль водяной поверхности имела довольно скромный размер, но всё равно прибавляла ощущения пространства среди тесноты городских зданий и подразумевавшейся невдалеке суеты людской массы… Небесное индиго, уже давно густо покрывшееся дымчатыми разводами, вдруг стало быстро переходить в тёмный бархат. Последние минуты заката раскрошились и осыпались незримыми песчинкам прохлады в траву и воду, на асфальт и крыши зданий. В небе над мальчиком и девочкой высветились первые звёзды. Правда, их пыльные лучи были ещё столь слабы и двусмысленны, что казались отдалённым мельтешением ледяной мошкары, опасающейся приблизиться к похожему на многоочитое чудовище сонному городу.
В спокойном зеркале вечерней воды отражались бесстрастный белок лунного глаза и прямоугольные желтки зажигавшихся повсюду окон - словно незримый небесный повар решил наконец-то вдосталь накормить сумасшедшей яичницей всех недостаточно питающихся жителей Краснодара.
Довольно продолговатый отрезок времени ещё можно было уловить охвостья заинтересованных разговоров, отдалённо доносившихся с трамвайной остановки:
- Любопытно, догнали малолетки ту бабцу малахольную или нет.
- А ты сходи проверь. Или слабо?
- Ишь, какой умник-разумник выискался. А ты меня на слабо не бери, понял? Тоже мне, нашёл дурака - идти к этим башибузукам. Чтоб они и за мной погнались? Вот сам, ежели испытуешь любопытство, сходи и проверь, ё! Или кишка тонковатая?
- Нет уж, извини, друг. Можешь считать, что кишка тонкая, раз тебе охота. А я лучше об этом послушаю в новостях по телевизору.
- Ага, станут тебе по телеку про такое рассказывать, как же. Да ты представь только, что будет, ежели каждое пустяшное происшествие вываливать на экран, ё! Ить тогда для сериалов вообще времени не останется, я уж не говорю о рекламе.
- Так, может, оно и к лучшему. Разве кому-нибудь интересны твои сериалы? Не-е-ет, никому не нужна эта галиматья, однозначно тебе говорю!
- Эге, не утверждай про вещи, которые не можешь обглядеть со всех боков. Ну, возьмём для примера семейный угол зрения - он мне хорошо известный, я в подневольном наклоне уж двадцать годков обретаюсь. Так вот, покамест моя жинка сидит вдома и глядит сериалы, её и атомной бомбой от телевизора не оторвёшь - за это самое время я могу спокойно во дворе с мужиками пропустить стакан-другой, а заодно в картишки перекинуться али в домино постукать, ё! Разве не польза? Конечно, польза! Что ж я делал бы - без сериалов-то?
- А-а-а, если в этом смысле, тогда конечно. Спорить не стану, тебе виднее, а я пока, слава богу, не женатый.
- А тётка, за которой пацан с девчонкой гонялись, всё-таки дура: нашла место, куда идти ссать.
- А что же, по-твоему, ей следовало делать? Себя пересилить никто не способен, особенно если нужда припёрла. Так уж устроен человек, ничего не попишешь. Или ей надо было прямо здесь, на остановке, усаживаться и пудолить, что ли? Ишь, какой санитар природы среди нас тут объявился! Хотел бы я посмотреть, куда ты побежишь, когда тебе самому приспичит.
- А куда ни побегу, так хоть по сторонам буду глядеть с достаточным вниманием, ё! А не щёлкать хлебалом, как она!
- Ну, если они её догнали, то подрезали как минимум. Пустили кровянку для развлечения. А может, и грохнули.
- Это ничего, лишь бы не мучительствовали долго. Потому что умирать надо легко и быстро. Как будто и не жил вовсе.
- Ой, ща умру навсегда от ваших слов, гражданин хороший! Умирать легко! Да кто же согласится на такое?! Умирать легко, ха-ха-ха! Да любое существо сопротивляется смерти, это инстинкт животный, его природа в каждого закладывает при рожнении!
- Вот вы, мужчины, всё об ужасах разных представляете, а на самом деле, может, там как раз совсем безобидные вещи у них с этой женщиной!
- Это как же - безобидные? Вы, дамочка, понятнее излагайте, а то мы люди простые, камасутров разных там в институтах не изучали.
- Фу-у, какой вы! Ну при чём здесь камасутра? Я имела в виду, что такое нередко случается в жизни, когда людям кажется одно, а на самом деле происходит совсем другое. Мы с подружкой однажды тоже вот так в кусты пошли - ну, возвращались с одной вечеринки, и в парке приспичило нам по-маленькому. Пришлось засесть в кустики, а куда деваться? И вдруг слышим: сзади зашуршали чьи-то шаги. Оборачиваемся - о боже! - видим, что к нам приближаются два здоровенных парня… Мы - в крик. Вскакиваем, натягивая трусики, приготовились давать отпор озабоченным маньякам. А парни суют нам листовки с фотографией плешивого мужика в костюме - и с этакими миролюбивыми улыбочками говорят: «Дамы, через неделю выборы в Законодательное собрание. Голосуйте за нашего кандидата - Ивана Пантелеевича Черепашко!»
- Н-да, смешноватая ситуация. И что же дальше было?
- Да ничего особенного. Они развернулись и ушли. Наверняка подумали, что нарвались на дур полоумных, по которым плачут смирительные рубашки. А мы, по правде говоря, обалдели ещё больше, чем если бы на нас набросились маньяки-насильники! Вот так. А вы ужасы разные себе воображаете. Как мы тогда с подружкой, за кустами…
- Это вы зря так говорите. К вам и подружке вашей подходили всего лишь с листовками. А сегодняшний молодняк гонялся за тёткой с топором… и… с ножом, кажется. Это разные вещи - или как по-вашему?
- Разные, ну и что же? Вы меня прямо удивляете, мужчина. Неужто вам не известно, какая нынче молодёжь озабоченная? И-и-и, тогда вы сильно отстали от жизни. Они же теперь совсем осатанелые, прямо как в кино. Нет, правда, у современных подростков только одно на уме, а фантазия прыщет через край. Вот и эта компания бегала, скорее всего, из-за своих фантазий в сексуальном жанре. Я думаю, у них просто ролевые игры такие - ну, для возбуждения, понимаете? Вот вы сейчас фантазируете разные зверства и ужасы, а эта троица, наверное, подобные афинские вечера себе регулярно устраивает под кустами. Всем прохожим на зависть, ха-ха-ха…
- А что, возможно, женщина права. И садизм с мазохизмом, между прочим, законом не запрещены.
- Если по согласию - тогда, конечно, не запрещены. Дак ить баба-то - вы же слышали - горлала вовсю, людей на допомогу звала, ё!
- Тебе ж объяснили, дурья башка: это игра такая - бегать по куширям и на помощь звать. Вот она и орёт, тля, от удовольствия, покуль её оргазм с ног не свалит! Ох, и бабца! Ох, и стерва же! С нею абы какой полежай не управится, верно вам говорю! Такой бабе железная рука нужна! И палка немалого размера!
- Ну надо же, ё! Кру-у-уто народ ноне навчился развлекаться.
- А мне всё-таки сдаётся, что никакая это не игра у них была.
- А что же тогда?
- Не знаю. Может быть, они по-сурьёзному хотели её зарезать и превратить в упокойницу, чтобы получить ответ.
- Да какой же, к чертям собачьим, ответ, ос-споди? На что?
- Да на всё сразу. Мёртвые ить должны рано или поздно держать ответ перед живыми. Или ещё перед кем… Не знаю…
- Вот именно что не знаете. Потому ваше предположение не выдерживает критики. А я вот не исключаю факта, что это обычные дети-индиго, которые просто стремятся к гармонии с природой.
- В чём же гармония? В убийстве? Разве в таком насильном деле гармония может содержаться?
- Разумеется! Вот вы подумайте логически. Земной шар ведь равномерно вертится вместе со всеми уложенными в него покойниками - так?
- Вертится, знамо дело, а куда ж им деваться с планетного шара. Энто тебе не трамвай и не электричка, на остановке не спрыгнешь. Тем более в упокойственном состоянии.
- О чём, собственно, я и веду речь. В равномерности и незыблемости заключена гармония. А живые люди её нарушают: двигаются туда-сюда непредсказуемо, совершают разные поступки, противные природе. И тем самым нарушают гармонию...
- Нет, насчёт детей-индигов - энто мысль нереальная.
- Отчего же?
- Оттого, что тогда они должны уложить в землю миллионы живого народу.
- Не миллионы, а миллиарды, между прочим.
- Тем более. Разве настолько сумасшедшую цифру нормальный человек может представить? Кому такой террор по силам? Никому!
- А вы знаете, сколько детей-индиго на свете рождается ежегодно?
- Чудак-человек, откуда мне знать?
- Вот и никто не знает. Но с каждым годом таких детишек рождается всё больше. Возможно, вскоре мы, нормальные люди, останемся вообще в меньшинстве. Тогда они управятся с нами играючи.
- Страсти какие. Упаси нас бог от такой напасти!
- Надо на разный случай всем нормальным людям запасаться оружием.
- Да уж, не помешает.
- Напрасно загружаете свои мозги чепуховыми переживаниями, граждане. Что бы там, у этой компании, ни произошло, всё равно случившееся не имеет никакого значения.
- Почему?
- Да потому что весь мир отображается у каждого в голове по-своему. Значит, он - фикция, мираж. Пусть дети - или кто там бузотёрит - хоть на куски расчленят несчастную женщину. Пусть хоть изнасилуют в извращённом виде. Нам-то что? Нас это не касается, если только не думать зря и не представлять себе лишних фантазий. Ведь всё, что представляешь, рождается в твоём мозгу только для тебя самого, а для других не существует. Понятно?
- Понятно-то оно, вроде бы, понятно. Но я даже в мозгу представлять себя вблизях этаких деток не собираюсь!
- И не надо представлять, ё! Душу побереги, ха-ха-ха!
- Какую душу? Где она, душа-то, находится? Кто её видел хоть одним глазом?
- Нихто не видел, а всё же не зря люди о ней столько говорят.
- То-то и оно, что зря. Лучше бы поменьше говорили, но блюли себя поспособнее. А так получается одна кромешная неприглядность… Да если собрать всех людей в кучу и поочерёдно вынимать требуху из каждого, то мало у кого среди внутренней вони организма удастся обнаружить не только живую душу, но даже следы её усохшего зачатка! Вот, например, люди зверей убивают, чтобы из них устраивать себе пропитание - разве это правильно?
- Правильно. Так установлено природой, никуда не рыпнешься от этого, ни влево, ни вправо.
- Отчего же не рыпнешься? Есть возможность вегетарианствовать, например. Растений человеку вполне достаточно для питательной необходимости.
- Растения - они тоже живые. Только сказать об этом не умеют. Вот и получается заколдованный круг.
- Да что вы спорите о пустом, граждане. Одно дело - животных поедать, и совсем другое - резать женское поголовье прямо на улице. Или сексуальные вольности демонстрировать, когда их не просят… Мне такое поведение трудно понять, хоть убейте.
…Пересуды в подобном духе продолжались долго. Были они тёмными, с небольшим содержанием, но, судя по интонациям, кое-кто из случайных собседников уже почти докипел до готовности доказывать рукопашным способом своё преимущественное право на свободный обмен мнениями. Впрочем, шум чужих голосов до Эдика и Аськи едва доносился и не был им интересан. Тем более что звуков массового единоборства со стороны остановки не возникало, и разговор удерживался в малозначимом ключе до тех пор, пока с улицы Горького не подъехал трамвай. Который подобрал ожидавших его припоздальцев, грюкнул дверцами, предупреждающе тренькнул корявым звонком и тронулся дальше по маршруту, с грохотом наматывая на колёса тени рельсовых полос. Сидевшим на берегу Карасуна мальчику и девочке было хорошо видно, как сдвоенный вагон вывернул на Дмитриевскую дамбу и, быстро набирая скорость, растворился в липком сумраке вечно сонных краснодарских Черёмушек.
Новые люди, разумеется, продолжали мало-помалу подходить с разных сторон, и постепенно остановка вновь наполнилась припозднившимися кандидатами в пассажиры. Однако среди них уже не было свидетелей недавней погони Эдика и Аськи за крикливой тёткой. Потому и разговоров о данном событии здесь больше не возникало.
Да и вообще человеческие голоса раздавались всё реже и реже, ибо ночные люди менее склонны к разговорам, чем дневные. Тишина овладевала тесным городским пространством, и на асфальт осыпались перешедшие в область неслышимой жизни тени всех - прозвучавших здесь за день - шагов. Именно этого и желали мальчик и девочка. Остаться наедине со смертью, в которой, как они оба давно догадывались, заключается вся серьёзность человеческого существования в чистом виде.
***
Перед Эдиком и Аськой лежала на спине женщина с крепко засевшим в голове топором и широко распоротым чревом, из которого всё внушительнее и бескомпромисснее выпирал кишечник - как будто темнота уже успела расплодить в её чреве больших жирных червей. Вокруг женщины ленивым светом мерцали светлячки.
Брызги вечерней жизни ещё взлетали и коловертились над городом, но быстро теряли энергию и смутно опадали вдали, не достигая берега Карасуна.
По лицам мальчика и девочки скользили отсветы автомобильных и трамвайных фар, заставляя их непроизвольно меняться и делая их похожими то на украдчивые маски проводников недоброкачественных событий и всяческих казусов, то на сияющие образы людей грядущего времени, то на мимолётные сновидческие мари, уже отяжелевшие, но ещё не успевшие превратиться в серебро, которое ищут по ночам лунатики.
Расстояние между юными убийцами и незнакомкой в белых трусах и сиреневом платье было неуловимо-тонким, но непроницаемым, как броневая стена. Раскинув руки и криво распахнув рот с двумя золотыми зубами на верхней челюсти, свежеупокоенная застыла в неверных сутемках, не выказывая интереса ни к чему, кроме молчания земли и воды, травы и деревьев, неба и звёзд. Её взгляд под полузакрытыми веками был устремлён куда-то внутрь, в вопиющую перспективу микромира и тёмной материи. Женщина казалась похожей скорее на большую выпотрошенную куклу, чем на человека, ещё недавно тёплого, умевшего дышать, говорить и бояться.
Впрочем, её можно было сравнить и с пылинкой, которую внезапный порыв ветра сдул с рукава случайного прохожего. Или с птицей, выброшенной из мира живых в безвозвратную пустоту космоса, но всё ещё расставляющей заледеневшие крылья в мёртвой тщете поймать восходящий воздушный поток там, где уже нет никаких атмосферных движений.
Но Аська ни с кем её не сравнивала. С загадочной полуулыбкой прислушиваясь к тёплым ощущениям, рождавшимся в собственных потаённых закоулках, девочка легонько постукивала ножом, зажатым в правой руке, по равнодушному к посторонним воздействиям чернозёму, а пальцами левой руки медленно поглаживала себя внизу живота. Она трогала языком губы, чувствуя на них солоноватый привкус удовольствия. И, уставившись невидящим взором в лицо свежеупокоившейся, с удовлетворением думала о том, что закончилось время сомнений и ожиданий, а заодно приблизилось к своей последней черте и детство Эдика Елдоносова - значит, теперь мальчик должен обратить внимание на ту, которая уже продолжительное время старается находиться рядом с ним, терпеливо ожидая живительных прикосновений его рук и губ, и всего остального. Замирая сердцем, Аська заглядывала в лучезарную глубь грядущего и опасалась провалиться в неё чересчур быстро, не успев получить достаточного удовлетворения от каждого мгновения этого падения. Впрочем, упомянутое опасение ничуть не снижало градус готовности девочки. Сейчас ей больше всего на свете хотелось взять Эдика за руку и идти с ним куда попало. Узнай мальчик об этом - ему, несомненно, доставило бы удовольствие сознание того, что в нём нуждается хоть одно живое существо среди холодной сферы обитания человечества. Однако он ничего не знал о её фантазиях. Эдик вообще не думал об Аське. Он - так же, как и его маловозрастная спутница, - смотрел на неподвижное лицо покойницы, но ничего особенного в нём не видел, ибо весь был обращён внутрь себя. Туда, где растревоженными животными бегали, мельтешили, скакали друг через дружку многочисленные вопросы, и требовалось прилагать большие усилия ума, чтобы отлавливать если не все подряд, то хотя бы самые крупные из них.
Зачем люди задумываются о смысле жизни и смерти? Оно им надо? Родились, живут, умрут. Всё. Больше они ничего не узнают. Вот тебе тропа, и свернуть с неё нельзя. Никто ещё никогда не видел, что стоит за смертью. И не увидит. Так как же можно вообще рассуждать о том, о чём ровным счётом ничего не знаешь? Наверное, люди задумываются о смысле своего существования и последующего перехода в небытие, потому что им кажется, будто они участвуют в этих процессах и, в общем, представляют как они протекают, даже пытаются их направлять и регулировать. А когда процессы можно направлять, то возникает вопрос: куда грести? Понятно, что под себя! Но где же выгода? В чём она заключается? Здесь у разных людей мнения наверняка разделятся - от любви ко всему миру до «возьми чужое, своё всегда успеешь». Однако настоящим ответом на вопрос может являться лишь понимание того, как устроена эта жизнь, и куда она несёт свои мутные воды - тогда можно грести по течению, не опасаясь, что сядешь на мель или утонешь. Вот так - прежде чем покупать билет на поезд, решаешь, куда ехать собираешься… Здесь то же самое. Чем лучше определишься с целью, тем правильнее выберешь маршрут.
Но таким ли образом всё обстоит на самом деле? Стоит ли вообще искать смысл? Ну - нашёл ты его, допустим, потратил на это полжизни, остальную половину - добивался. И добился. Что дальше? Ведь всё равно потом уйдёшь, и на фига тогда, спрашивается, всё это издевательство над самим собой? Нужно ли тебе это будет потом? Наверное нет, не нужно.
Тогда какой смысл в смысле жизни? И какой смысл в смысле смерти? Может быть, просто в том, чтобы, обманув себя, успокоиться и тупо к чему-то стремиться, считая это своей целью? Идёшь себе - день за днём, год за годом, спокойно приближаешься к смерти, и больше ни о чём не думаешь… То есть, получается: главная цель размышлений о смысле жизни и смерти - это добиться того, чтобы больше о нём не думать. Конечно. Ведь жизнь человек получает в подарок - хоть и неизвестно от кого, но, получив её, он имеет право распоряжаться ею по собственному усмотрению. Может и отказаться от подарка, однако не через собственную смерть, это глупо, а через достижение полного пофигизма. Да и что такое жизнь? Всего лишь слабый и недолговременный всплеск в темноводном океане смерти. А потому одно от другого мало чем отличается.
Не то чтобы Эдик Елдоносов боялся существовать сразу в нескольких отличающихся друг от друга измерениях своего понимания жизни и смерти, однако это не способствовало полнокровной гармонии и простоте удовольствия от только что успешно осуществлённого убийства. Елдоносов-младший, как мог, пытался противостоять сложности, отсекая лишние мысли; а они вместо того чтобы уменьшаться в числе, плодились, словно ненасытные животные, и бегали в голове, без устали обгоняя одна другую…
В принципе, не было ни единой причины, которая воспрепятствовала бы Эдику сделать приблизительно то же, что и его отец, разве что с небольшой поправкой на текущую ситуацию и окружающую среду. Он мог, например, повеситься на первом встречном шпеньке; или залезть на любое высокое дерево и спрыгнуть с него вниз головой, как пловцы ныряют в воду, чтобы вернее расшибиться до смерти. Или сунуть в розетку два гвоздя, предварительно намочив руки водой под краном. Однако мальчик не видел ничего хорошего в отражении чужих поступков, не содержащих в себе особенных открытий. Геройство интересно, если оно сулит конкретный материальный результат. А если гибнешь абсолютно безрезультатно для самого себя, то подобную гибель и геройством-то назвать ум не поворачивается - скорее, случайным недоразумением, способным возбудить лишь пустяковые движения остаточной мысли, без сколько-нибудь серьёзных последствий…
Так думал Эдик Елдоносов, и безостановочные умственные движения на пустом месте грозили не закончиться ещё долго. Но тут он ощутил лёгкое прикосновение к своей руке:
- Эдюля, - тихо проговорила Аська, приблизив губы к его уху, словно боялась надорваться от собственного голоса. - Тётенька уже давно не дышит.
- Само собой, не дышит, - вынырнув из углублённой тишины внутреннего космоса, согласился мальчик. И, стараясь не мешать удивлению новой жизни, быстро накапливавшемуся в его теле, по-хозяйски прогулялся взглядом по восковому лицу покойницы. После чего заключил с удовлетворением:
- А чего ж ей дышать-то? Вон как ты брюхо ей распанахала, до самых рёбер.
- Классно? - риторически спросила Аська; и задышала на Эдика тёплым воздухом.
- Ага, прикольно. Не каждый сумеет - тем более с первого раза.
- Мы сегодня такое большое дело сделали, - девочка придвинулась к Елдоносову и осторожно склонила голову ему на плечо. - Правда ведь?
- Пра-а-авда, - цепляясь многослойными параллельными мыслями за полуавтоматически возникавшие ответные слова, протянул он. - Большу-у-ущее дело.
- Ты доволен?
- А то!
- Честно?
- Честно.
- И я довольна... Мы с тобой теперь не такие, как все.
- Само собой, не такие. Мы - особенные. Поколение индиго.
- Как это - индиго?
- Ну, это дети, которые уже вроде и не дети, потому что они лучше взрослых. Я по телику видел одну передачу, там рассказывали про таких, как мы с тобой. Учёные говорят: возможно, это зарождается новый вид человека.
- Новый вид? Нормально. И всё-таки… Не знаю, как ты, Эдик, но я себя ребёнком уже давно не считаю.
- Вообще-то, и я не считаю. Но мы же и не взрослые.
- Не взрослые? Почему?
- Да хотя бы потому что у нас нет паспортов. И потому что мы учимся в школе. Вот я и говорю: не дети и не взрослые, а - индиго. Мы другие и лучше всех.
- Ладно, если лучше всех, то пусть так. По крайней мере, слово мне нравится: индиго. Красивое. А вообще, как захотим, так себя сами и назовём.
- Вот-вот. Как захотим, так и назовём.
- Или никак не будем называть. Мне-то и без названия нормально.
Они оба немного помолчали, глядя поверх мёртвой женщины на безответную гладь Карасуна. Озеро распласталось перед ними в своём вечном отдыхе, словно не желая тратить невидимую энергию, высосанную водой из неистощимой пустоты мироздания Блеск тёмной поверхности Карасуна, соединяясь с видом пустого пространства наверху, образовывал обычную формулу спокойствия, понятную не только людям, но также зверям и птицам, хотя и не записанную пока на бумаге цифрами или какими-нибудь иными знаками науки. Неясным, однако вполне ощутимым образом эта общеприродная формула ещё острее подчёркивала торжественность момента, отзываясь в душах мальчика и девочки всеми красками и звуками мира, соединявшимися между собой в максимально удовлетворительном порядке.
Но Аське не хотелось долго молчать. Она поняла, что ей будет интереснее разговаривать с Эдиком, чем продолжать слушать свои ощущения и придумывать мысли. Поэтому она снова обратилась к мальчику с первым подвернувшимся на ум вопросом:
- А тебе не было страшно: тётеньку - топором?
- Не-а, не страшно, - ответил он, чувствуя, как запах прежней жизни выветривается из него. - Я такой: если что решил - никакая завада меня на пути уже не остановит. Любому душу вышибу! Лишь бы не пропало подходящее настроение.
- И у меня всё точно так же. Только настроение почти всегда подходящее… Видишь: мы с тобой, оказывается, похожие.
Он поскрёб пальцами за левым ухом и с удивлением согласился:
- Получается так.
- Это хорошо, Эдь!
- Нормально, а чего ж…
- А ещё, Эдик, теперь мы точно знаем, что из тебя получится настоящий военный. Ты был прав, я зря сомневалась.
- Ну да, - улыбнулся он, продолжая искоса глядеть в неопределённую точку сумерек, словно пытался проникнуть в суть слабоправдоподобного движения теней. - А из тебя тоже военная служащая может получиться. У нас ведь и женщин берут в армию. А ты с ножиком лихо управляешься, прям как десантник какой-нибудь! Я бы ни за что не поверил, если б не видел своими глазами.
- Скажешь тоже: десантник… Нет, я военной становиться не хочу. Разве только если война начнётся. А так - не очень-то мне интересно военной быть.
- А кем же тебе интересно?
- Ну-у-у… Женой военного, например, - она, задушевно хихикнув, заглянула снизу вверх в лицо Эдика. А затем, посерьёзнев, подняла голову с его плеча:
- Вообще-то, я бы хотела грабить богатеев. Или киллером стать - чтобы отстреливать разных там банкиров и олигархов. Киллерам платят намного больше, чем военным, верно?
- Ха, не то слово! - с завистью в голосе встрепенулся Эдик. - Наверное, в тыщу раз больше!
- А убивать - что военному, что киллеру - одинаково… Вот… мы с тобой и научились…
- Ага. Только денег нам за это никто не заплатит. Обидно, да?
- Нет, не обидно. Киллерами ведь люди тоже не сразу становятся. Наверняка сначала учатся забесплатно, тренируются.
- Да чему там особенно тренироваться? У нас, вон, даже без пистолета получилось.
- Я ж и говорю: хорошо, что получилось, - терпеливым тоном проговорила девочка. - Думаю, не каждый имеет способность к таким делам… А ты имеешь, молодец.
- И ты тоже имеешь - сказал он.
- И я тоже, - не стала спорить она.
- Думаю, твоя способность не хуже моей будет, - с этими словами Эдик внимательно, словно впервые увидел её, посмотрел на свою подружку.
Чем-то она сейчас смахивала на маленькую ласковую собачонку.
На волне быстролётного момента Эдик и Аська почувствовали примерно одно и то же. Радость выполненной задачи не смогла растратить полностью их юную энергию, и теперь она требовала своего продолжения в новых действиях. Которые ещё не были ясны до конца, однако уже угадывались и начали смущать и мальчика, и девочку.
Длинные чёрные волосы Аськи до сего момента были стянуты узлом на затылке; теперь же она подняла руки, в несколько не по-детски сноровистых движений распустила этот узел, и волосы густыми волнами упали ей на плечи. Потом девочка упёрлась в Эдика ищущим взглядом, придавшим ей сходство не просто с собачонкой, а с верной сторожевой шавкой, ожидающей подачки от хозяина, - и, с непонятным придыханием растягивая слова, спросила:
- В жизни ведь всё надо уметь, да?
- Ага, желательно... - задумчиво согласился он. - Ну, по крайней мере, надо стараться всё попробовать, чтобы представлять, как оно и чего.
Аська немного помолчала, продолжая глядеть Эдику в глаза. Потом нерешительным движением положила вымазанную кровью ладошку ему между ног. И призналась тихим голосом:
- А я ещё не всё умею.
От неожиданности Елдоносов замер. Помолчал несколько секунд; затем, улыбнувшись, повернулся к девочке. И, обняв её, осторожно осведомился:
- Это в каком же смысле?
- Да в этом самом, о котором ты подумал, - прошептала она ему на ухо.
- Так ты - целка, что ли? - уточнил Эдик для верности, тиская Аську в том месте, где обрисовывались первые признаки будущей женской груди.
- Ну да, - вздрагивая, утробно вытолкнула она из себя робкое признание.
- Это хорошо.
- Почему?
- Потому что я тебя первый трахну… - внутри у него словно беззвучно запели натянутые до предела струны первородного музыкального инструмента, о существовании коего он знал до сих пор лишь понаслышке. - Ты ведь хочешь, да?
- Хочу, - едва слышно прошелестела девочка, и Эдик увидел переливавшиеся в её глазах отсветы луны, звёзд, фонарей, чужих окон и даже смутных людей с неравнодушными выражениями лиц.
- Ну, тогда… давай, да? - проговорил он, робея от собственной смелости.
- Давай… Ой, а у тебя... уже встал!
- Уже встал, - подтвердил Эдик одеревеневшими губами. - А как же ты хотела? С ним всегда такое бывает, если трогаешь.
- Даже если - сам себя?
- Даже если сам… себя… Но лучше, конечно, если не сам.
С этими словами он повалил Аську на спину и, задрав на ней платье, суетливым движением потянул трусики вниз с её ног. Сердце в груди Эдика прыгало в таком бешеном темпе, что впору было умереть.
- А ты раньше с кем-нибудь трахался? - поинтересовалась девочка, поглаживая его везде, где доставали руки.
- Ага, - соврал он, расстёгивая «молнию» на брюках. - А что?
- Ничего. Просто так спросила.
- Да ты не бойся, Аськ, это не страшно.
- А я и не боюсь. С чего ты взял?
- Ну, так… Показалось.
- Нет, всё нормально… Я же сама этого хочу… Чего мне бояться, если все взрослые… это делают… - её дыхание становилось всё более прерывистым, и голос сбивался. - Ты мне… давно нравишься… Ой! Эдик, не надо так быстро, а то больно!
- Ась, он что-то никак не входит.
- Да ты не спеши, Эдюль, не толкай так сильно...
- Да я, вроде, не сильно… - пыхтел он, обливаясь нетерпеливым потом. - Бли-и-ин, ничего не получается!
- Это потому что ты торопишься.
- Да я не тороплюсь, не тороплюсь!
- Ну, а ты попробуй ещё помедленнее… Вот так… Ага, вот так…
- Всё равно не входит!
- Сейчас войдёт... Только не спеши... Нет-нет, не так, полегче, ой! Вот видишь: вошёл… А теперь потихоньку, не спеши… вот так… вот та-а-ак… Ой, как хорошо…
- Ну, елки же, опять выскочил!
- Ничего-ничего, дай-ка мне, сейчас я направлю... А-а-ага, вот та-а-ак… Только ты сразу сильно не засовывай, ты полегонечку... Вот так... Во-о-от так… Нет-нет, ещё потише, а то снова больно...
Аськин голос, подобно морским волнам, наплывал на Эдика, то вздымаясь ввысь, то опадая; и мальчик чувствовал, что его вот-вот затянет в неведомую пучину. А девочка, наоборот, почти не чувствовала своего голоса. Что-то горячее, трепеща, раскрывалось в ней всё шире и шире. Она понимала Эдика в себе, и ей представлялось, что скоро, наверное, она тоже будет в нём - и тогда они перестанут отличаться друг от друга…
***
Эдику Елдоносову было так приятно, удивительно и неповторимо, что на короткое время жизнь показалась мальчику волшебным подарком, доставшимся ему по ошибочному стечению обстоятельств. Раньше Эдик чувствовал себя особенно хорошо, когда на улице бушевал ветер или дождь, а он - дома, в тепле, мог наблюдать за непогодой из окна; однако сейчас не было ни ветра, ни дождя, а ему всё равно оказалось намного лучше, чем укладывалось в уме. Несколько мгновений мир словно хотел исчезнуть, но вместо этого поплыл, заструился, вспыхнул и принялся раскручиваться. А затем вдруг отяжелел, враз наполнившись щедрыми потоками густой и безудержной любовной жидкости.
Это случилось один раз…
Потом - второй раз…
Третий раз…
Аськино платье было задрано на грудь; а её тело, упругое и горячее, вздрагивало под Эдиком и трепетало, и выгибалось, будто в предсмертных конвульсиях. От этого мальчику становилось страшно и - одновременно - чудовищно, неимоверно, безумно хорошо. Он казался себе лёгким, почти бестелесным, как ангел или ещё какое-нибудь воздушное существо…
Четвёртый раз.
Пятый.
Кровь в жилах у Эдика бурлила наподобие непрекращающегося космического взрыва. Слюна пузырилась у него на губах и, не успев родиться, умирали. А внутри Аськи рождался пьяный ветер и бродил по всем скрытым органам и поверхностям, словно искал выход наружу, в общую атмосферу, однако не всерьёз, лишь для посторонней видимости, а на самом деле не желал его найти…
Шестой раз.
Седьмой.
Их тела совпадали, соединяясь, и отрывались друг от друга лишь для того, чтобы вновь слиться воедино.
Аське представлялось, будто во всём мире нет ничего такого, что она не смогла бы вместить в себя. Ей было так чудотворно, жарко и липко, что окажись она в состоянии испытывать дополнительные желания, то наверняка захотела бы, чтобы пошёл снег. Однако она была не в состоянии тратить ум и чувства на второстепенные побочности. Поэтому снега ей не хотелось.
А Эдик почти ничего не видел; казалось, тёмный маятник раскачивался у него перед глазами, неуклонно разрастаясь и всё более заслоняя собой окружающий мир - хотя, конечно же, остатками сознания мальчик понимал, что это он сам раскачивается, и сумасшедшего маятника не существует в природе. Как, впрочем, не существовало для Эдика и никакой разницы - что относительно чего приближается и удаляется, приближается и удаляется, приближается и удаляется... Ему было так замечательно, что хотелось смеяться и плакать одновременно. Словно Аська разбудила в нём сумасшедше похотливого ночного зверя, от которого в непонятные времена ушёл разум, а теперь из-за приятного переживания вернулся, чтобы позволить осознать своё удовольствие.
Восьмой раз.
Девятый.
Это случилось много, много, много раз.
Никогда прежде Эдик не испытывал такого удовольствия.
Да что там говорить: он даже одной десятой части подобного удовольствия не испытывал.
Ни разу в жизни!
Исчезло, отлетело прочь всё, что находилось за пределами пульсировавшей, источавшей жар, словно райская домна, Аськиной утробы. Оттого Эдик и не заметил рослого окладистого старца, который неизвестно когда подошёл и теперь стоял поблизости.... Точнее, он, конечно, заметил незнакомца - но уже когда в блаженном изнеможении сполз с Аськи и, поднявшись на дрожащие ноги, принялся натягивать на себя брюки.
Лицо старца заросло немытыми седыми волосами, которые спускались до самой груди и почти закрывали собой массивное золотое распятие.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
То, что должно быть распознано, - неистощимо и наделено тонкой сущностью, а жизнь поистине непрочна, поэтому, оставив сети наук, следует размышлять о том, что истинно.
УПАНИШАДЫ
Его речи пикантнее слушать не спереди или сбоку, а отсюда, с изнанки.
ЮКИО МИСИМА «МОЙ ДРУГ ГИТЛЕР»
- Вижу, не держитесь божьего слова, кое он нам заповедовал, - пробасил незнакомец, осуждающе покачав давно забывшей о расчёске бородой, похожей на побитый ночной куржавенью куст дикорослого тёрна. - Скромным отрокам подобает прятать свои достопримечательности от чужих взоров, а не демонстрировать их в действии всему белому свету. Гораздо полезнее удручать свою плоть, чем баловать её и потворствовать прихотям. Прискорбию моему нет предела, чада, когда я ваш блуд греховный наблюдаю.
- А никакого… греха… блудного… и не было, - разгорячённо проговорил Эдик прерывающимся через каждое слово голосом (на всякий случай он поднялся на ноги, осторожно приблизился к топору и попытался выдернуть его из головы покойницы; но это ему не удалось). - Я же… не насильно… Аську… трахал… Она сама… дала.
С этими словами мальчик умолк и, распахнув рот, предоставил свои наработавшиеся лёгкие вольному струению воздуха, чтобы хоть немного успокоить бурное дыхание для дальнейшего разговора или более решительных действий непредвиденного порядка.
- Да-да, у нас всё по согласию, - следом за ним поднявшись с измятой травы, девочка оправила юбку, а затем вновь уселась, поджав ноги и обхватив колени руками. - Я сама попросила, чтоб он мне целку сломал. Такое законом не запрещается.
- Это правда, - для верности ещё раз коротко подтвердил мальчик, избегая лишней мимики. - Она сама… попросила.
Переглянувшись с Аськой, Эдик посмеялся внутри своих мыслей скрытным смехом, каким молодость обычно смеётся над старостью. А сам подумал, что нужно научиться надевать на себя маску правдоподобного гнева, показывать его как волну, котоpая быстро пpиходит и уходит - пpоизводить пpи необходимости на дpугих людей это впечатление, а самому пpодолжать заниматься своими делами, легко и непpинуждённо. Надо быть в состоянии пpеподнести себя вышестоящим образом, иначе приставучие люди не станут воспpинимать его так, как он хочет, чтобы его воспринимали.
Мальчик всё ещё тяжело дышал, то широко разевая, то из скромности на краткое время прикрывая рот. Словно окунь, выброшенный на горячий песок течением быстроводной реки. Девочка же успела отдышаться и теперь конфузливо поджимала губы.
- По согласию или нет, а всё едино это непотребство для таких, как вы, отроков и отроковиц, - не желал униматься непонятный новый человек, устрашающе возвышаясь над Эдиком и Аськой. - Страшитесь памороков блудолюбия. Бегите от дьявольских соблазнов и прочих его козней, столь изощрённых и разнообразных, сколь и привлекательных для умов и душ недозрелых. Не по возрасту вы, агнцы, гладомур развели.
- Вы, наверное, хотели сказать: «гламур», - поправила старца девочка, быстро оправившаяся от неожиданности.
- Гламур - слово лукавое, возразил старец, - а ежели с ангельского перевесть на русский, то истинно гладомур получается. Потому что - глад и мор душевный среди амурных устремлений! Вот он, истинный гладомур в современном ракурсе, можете так его себе и представлять… Ничего, дойдёт и до него время. Настанет час икс, когда семя православное по всему миру взойдёт и устроит гладомур для скорейшего наступления царствия небесного. Но пока рано. Не было никаких знамений на сей счёт.
- Знамения - что за ерундень такая? - украдкой подмигнув Аське, поинтересовался Эдик. - Наверное, это когда военные знамёнами машут?
- Нет, знамение - это как бы сигнал свыше, - не заметив иронии в тоне мальчика, пояснил седобородый пришелец. - Не каждому понятный, между прочим.
- Секретный, что ли, сигнал? - подала голос Аська. - Как у нелегальных разведчиков в тылу врага?
- Можно и так сказать, - покивал грязнобородый старец. - Для тёмных душ самый что ни на есть секретный. Ибо им ведать не надобно, за какою чертой стерегут их языки пламени. Однако вам по малолетству ещё не поздно отойти от греховных сонмищ.
- А мы и не входили ни в какие… скопища, - запнувшись на незнакомом слове, упрямым голосом выразил своё категорическое сомнение Эдик. - В чём наша вина? Ни в чём! Так что не надо нам шить никакого там ничего! Ишь!
- Грех ваш не в том, что попустительствуете плотской слабости, а в том, что не получили благословения божьего посредством венчания в храме, надобно загладить это дело срочным покаянием, - наставительным голосом объяснил странный незнакомец, продолжая возвышаться над мальчиком и девочкой в неподвижной позе - так, будто весь мир казался ему остолбеневшим, отчего он и сам старался сколь можно прочнее застыть на месте, дабы сила инерции не выбросила его из настоящей реальности в извращённую неизвестность.
Аське захотелось выругаться. Или хотя бы сказать что-нибудь решительное - наподобие: «А мы вообще не придерживаемся религии и не желаем о ней слышать! Идите и рассказывайте ерунду тем, кто имеет склонность к боголепствам и к богослужителям!» Однако весь её размягчённый организм, по которому разливалась приятная усталость от недавнего наслаждения, противился активным действиям, и производить лишние звуки девочке было лень. Потому она не стала ничего говорить. Только прикрыла глаза, несколько раз глубоко вздохнула и провела ладонью по лицу, стараясь выглядеть повзрослее.
А старец между тем продолжал:
- Если проникнуться покаянием, то можно и любовное ощущение при себе оставить, тогда это окажется не грех. Даже наоборот.
- Та ладно! - снова не поверил Эдик. - Что за шняга? Кончайте валять дурака, дедушка.
- Ни в малейших в помыслах не имею валять дурака, отрок, всё истинно так и есть, - посветлел глазами незнакомец. - Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви в себе не содержу, то я - медь звенящая, или кимвал звучащий. Если обладаю даром пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и веру, такую, что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто! И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею - нет мне в том никакой пользы! Любовь милосердствует и долготерпит, любовь не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла! Не радуется неправде, а сорадуется истине! Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит! Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем! Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится! Се рёк Павел в послании коринфянам! И мы должны следовать заповеданному! Но только внятно соответствуя и не забывая о покаянной покорности…
Аська не дождалась паузы в речи этого пришлого человека и, томно сощурившись, перебила его:
- А вы кто, дедушка?
- Амвросий, - представился старец.
Девочка непонимающе хмыкнула.
Мальчик наморщил лоб и шморгнул носом.
- Иерей Амвросий, - уточнил пришлец, качнув золотым распятием на груди. - Уж извините, обойдусь без челобития, чада, хотя вы и прежде меня обосновались в этом месте.
- Поп, да? - подозрительно спросил Эдик. - Если собираетесь здесь распоясаться, то я не советую, мы за себя постоять умеем. Что вы здесь потеряли? Зачем бродите по закоулкам?
- В самом деле, зачем? - присоединилась к подозрению Аська. - Попы должны в церквах работать, а не шастать по куширям и за людьми подглядывать! Или вам совсем делать нечего? Разве нынче у попов работы в церквях не хватает?
- Изгнан я из храма фарисеями, - признался старец и гордо воздел торчком давно не мытую бороду. - Расстрижен обрядоверцами за усердное богоискание и подлинную твёрдость в убеждениях.
- Уволили, значит, - перевела на общепонятный язык девочка.
- Силою изгнали, - уточнил Амвросий. - Извергли из своего круга, обвинив в манихейском бреде. У них ладан на вороту, а чёрт на шеях. Обидно, когда корни человечьей души произрастают в недостаточно благоприятной почве. Но ведь известное дело: в святых местах много нечисти, а нечисть таких, как я, терпеть не желает.
- Уво-о-олили, - издевательски-квохчущим голосом повторила Аська.
Старец не стал спорить. Лишь заметил смиренно:
- Это, наверное, даже к лучшему. Ибо каждый человек - храм сам для себя. А если пожелает, то может успособиться стать храмом и для других.
Принимая друг друга всерьёз, Эдик и Аська не собирались относиться так же ко всем остальным, не говоря уже о том, чтобы относиться подобным образом к любому встречному. Однако оба не нашли убедительного способа оборвать разговор с незнакомцем, в намерения которого - это было сразу видно - не входило оставлять их в покое.
- Ага, теперь я поняла, - сказала девочка. - Вас перестали пускать на службу, и вы теперь самодеятельно приискиваете шабашки на вольных хлебах - среди людей, которые от нефиг делать не ходят в церковь, да?
- Приключений на свою жопу подгребаете, - уточнил мальчик, представив себя человеком, который раз и навсегда избрал для своего образа маску предельной невозразимости. - То-то я гляжу, вы ходите смурной, как погорелец. Потому что приключений пока не огребли. А в бога сейчас мало кто верит. Мне отец говорил, что если и есть на свете какай-нибудь бог, то это математика, она не только описывает реальность, но и составляет саму её сущность. И что Вселенная - это одно огромное уравнение, которому нет начала и конца, и мы все живём внутри него.
Без запинки воспроизведя запомнившееся сызмальства выражение, Эдик показал расстриженному иерею кулак. Тот, впрочем, нисколько не устрашился. Лишь безрадостно покачал головой:
- Сказал - ровно жегалом жеганул… Он истинно верил в такую безлепицу?
- Не знаю. Может, верил. А может, просто так говорил, ради шутки.
- Нехорошая шутка. Господь его сурово накажет за такой юмор, поскольку проистекает он из гордыни, а во всякой гордости чёрту много радости. Рано или поздно последует кара твоему родителю, можешь не сомневаться.
- Да я и не сомневаюсь насчёт кары. Отец-то мой недавно повесился. А вы нас не донимайте, не то хуже будет.
Амвросий снова покачал головой. И произнёс в горестном наклонении:
- Запутались вы в тенётах дурномыслия, чума на оба ваших дома. Только глупотворения в образе человеческом стремятся по недосмотру божию делать зло себе и другим людям, которые призывают их к добру. Да ещё неверующие, которые живут невозвратно. Сначала живут, а потом умирают ещё невозвратнее. И ничто не удержит их на краю пропасти со всепожирающим пламенем на дне.
- Пугальщиков да поучальщиков нам не надо, - буркнул Эдик. - Тоже мне персона. Ни в какую пропасть проваливаться мы не собираемся и будем жить как сами захотим.
- Время великих соблазнов наступило, всем надо быть начеку, - настаивал иерей. - А кто не будет начеку, тот сам себя приговорит.
- Нет, себя не стану, лучше буду приговаривать других, - заявила Аська. - Я умею, сегодня попробовала - и убедилась.
- Идите отсюда подобру-поздорову, - сказал мальчик. - Или вам делать нечего?
- Мы одну такую, которой делать нечего, кроме как ссать по-за углами, уже определили в нужном направлении, - весомо сообщила девочка.
Она жестом предъявила покойницу. И, укрепившись от воспоминаний, добавила:
- Если не верите, можем предоставить возможность убедиться на собственной шкуре, раз вам охота почём зря приставать к незнакомым людям.
- Небрежение служителем церкви, выраженное в словах и мыслях - тоже грех, между прочим, - не менее весомо выговорил старец, задержав мысль на обидных репликах мальчика и девочки. - Причём грех этот неизмеримо более тяжкий, чем самопроизвольно совершённое вами убиение этой несчастной, - он следом за Аськой указал на неживую женщину. После чего предложил официальным голосом:
- Покайтесь, чада. Ибо покаяние - это второе крещение, в котором мы омываемся от содеянных грехов, получаем благодать, утерянную после грехопадения, и снова одеваемся в чистые белые одежды. Конь - животное о четырёх ногах, а всё равно когда-никогда спотыкается. Чем же в таком случае уверенным способом оборониться от несчастливого случая, дабы не споткнуться, а если споткнуться, то хотя бы не зря, не без справедливой мстительности по отношению к лукавому, затаившемуся в самом себе? Нет, ничем не могут оборониться стада овец глупосотворённых, кроме обольстительных мыслей, но и они - ложные, изгибисто уводящие в сладости блудолюбия и прочих противоначальных пристрастий, а вместе с тем - прямиком в геенну. И я уже в геенне, и вы в ней, и каждый по отдельности, и многие среди ближних и дальних останутся без покаяния. Потому что благовремение не возникает само собой, к нему надо суметь подвигнуться через душевные труды и посильное страстотерпие в правильном направлении. Грешить легко - трудно каяться, однако после смерти покаянья нет. Живёшь - не оглянешься, помрёшь - не спохватишься, мало кто чувствует, как время истекает и поторапливает, а зря, очень зря. Пути ясны, да очи слепы. Истинно говорю вам: без искреннего покаяния нет и не может быть спасения, а только морок и погибель под натиском химер. Не медлите, не засоряйтесь в помышлениях разными пустяками, а скорее принимайтесь сызнова думать о собственных жизнях и вспоминать проступки и погрешения. Ничто не способно избавить от земных тягостей, лишь покаянное слово отверзает людям небо и вводит в райские врата. Были грешными - становимся святыми...
- Ой нет, дедушка, - перебил его Эдик, сделав нетерпеливое движение головой. - Мы неверующие, так что идите-ка лучше своей дорогой, не тратьте зря время на агитацию.
Мальчик мог бы долго, в мельчайших эпизодах рассказывать свою жизнь, если б его позвала к этому внутренняя потребность. Однако в том-то и дело, что никакой внутренней потребности у него не возникало; да и внешних необходимостей на горизонте не прорисовывалось даже в воображаемых контурах покаянного наклонения, Такое всегда к лучшему, он знал по опыту: чем больше намажешь на себя чёрной краски словесным образом, тем гуще потом оказывается наказание.
- А если, дедуль, вам совсем нечего делать, - с ехидной усмешечкой добавила Аська, - то вы уж тогда лучше над этой вот тётенькой свои молитвы почитайте. Ей нужнее, она как раз только что умерла.
- Над ней не буду, - сказал старец, поглядев на распластанную женщину как на полуистлевшую смрадную ветошь. Затем плюнул покойнице в лицо, уселся на траву рядом с девочкой и пояснил:
- Она отпеванию не подлежит.
- Почему? - удивился Эдик.
- Потому что без молитвы и покаяния преставилась овца, - Амвросий воинственно вздёрнул бороду и сверкнул белками глаз. - Об таких сказано: за бешеной овцой не крылату пастырю бысть.
- Так вы же не крылатый, дедушка, - уточнила Аська.
- Я-то, конечно, не крылатый, твоя правда, но ведь надо мною имеются инстанции повыше, - с этими словами старец уверенным движением воздел правую руку, устремив указательный палец в небо. - В рай за волоса не тянут, инда чья воля, того и ответ. Потому ваша убиенная - даже не сказать овца, а просто нелепое произволение природы. Теперь несчастной дорога в геенну прямее не бывает. Это уже не в моей воле - предоставить ей отпущение грехов и путь ко спасению. Значит, пусть лежит как лежала анафема, не будет ей дадено успокойствования ни на каком свете. А я, чада, в миру вылавливаю живые души ради их вразумления - и объясняю всем, не жалея сил, и раз за разом, как заведённый, втолковываю, что если к покаянию не прибегать, то благодать сочится из души, как из прохудившейся скудели, пока до последней капли не выйдет наружу. Чувствовать себя пустым сосудом никто не желает, но чем заполниться? Нечем, в том-то и дело, только грехом и мразью. Так вот, по мере возможности я и стараюсь препятствовать: вылавливаю души и врачую их страшные язвы покаянием. Ибо лишь покаяние вытаскивает нас из бездны греха, страстей и пороков и вводит в райские врата, где сам вседержитель раскрывает нам объятия и принимает как блудных своих детей, дабы даровать прощение и благодать... Старец Силуан говорил: «Кто кается, в том Дух Святой, и он ещё на земле похож на господа, а кто не кается, тот похож на врага»... А преподобный Нифонт однажды узрел, как ангелы несли на небо душу грешника - и когда они держали путь через мытарства, злые духи кричали: «Отдай её нам, эта душа наша! Нет греха, коего не совершил бы этот человек, он жил в страстях и пороках!» И молвил тогда ангел-хранитель: «Да, страшным грешником был сей человек. Но когда он заболел, то раскаялся пред господом и горячо молился. За это господь простил его». «Как же нам быть? - возопили в отчаянии демоны. - Если он помиловал такую душу, то он рано или поздно весь мир помилует! Выходит, мы вотще трудимся?» И ответствовали ангелы: «Если покается весь мир со смирением, то господь его помилует». И внесли они в райские врата душу покаявшегося грешника...
- Ой, как интересно! - захлопала в ладоши Аська, которой страннообразный старец начал казаться глубинным человеком, недоступным для быстрого понимания. Это не могло не заинтриговать девочку, и она попросила:
- Расскажите ещё что-нибудь такое страшненькое, дедулечка! Про демонов и ангелов!
Эдик, в отличие от своей подружки, сохранил скептическое лицо. Но уточнил на всякий случай:
- Вы их сами-то хоть раз видели своими глазами - демонов и ангелов?
- Увы, чадо, пока не сподобился, - признался расстриженный иерей Амвросий. - Но всё в руках божьих, а я могу только уповать. Всё-таки господь скорее слышит молитвы служителей церкви, они особенно святы перед ним. Вот, например, при совершении святых тайн. Освящая дары хлеба и вина, священник говорит: «...и сотвори убо хлеб сей, честное тело Христа твоего, а еже в чаше сей, честную кровь Христа твоего» - и по слову его молитвы тотчас хлеб претворяется в тело, а вино в кровь Христову. И такую непреложную силу слово имеет единственно в устах церковных служителей. Но уж коли при совершении святых тайн столь могущественна молитва служителей церкви, то нет сомнений, что и в иных случаях, в любое другое время и в другом месте он скорее слышит их молитву...
- Нет, дедушка, нам про молитву неинтересно, - перебил старца Эдик (между тем, он продолжал свои усилия, пытаясь незаметно вытащить топор из черепа покойницы). - Ты нам - как Аська просила - ужастик расскажи. Про потустороннее что-нибудь, сечёшь?
- Что ж, можно и ужастик, - густо пошевелил сивыми бровями иерей Амвросий и, поднявшись на ноги, принялся с раздумчивой внушительностью прохаживаться вдоль берега Карасуна. - Вот был такой случай. Жил один разбойник по имени Варвар - страшный грешник, убил тыщу человек, среди них нескольких священников. Но настал час, когда он осознал свою жизнь и пришёл на исповедь к священнослужителю: во всём покаявшись, испросил себе епитимью во искупление грехов. Священник ответил: «Отныне будешь у меня работать, а жительствовать, есть и спать станешь в хлеву, в однорядь со свиньями»... И когда со службы пошёл священник домой, то Варвар побежал за ним на карачках. «Что это с тобой?» - спросил служитель церкви. А покаявшийся разбойник ответил: «Вы же сказали, чтоб я уподобился скотине»... И так несколько лет обитал в хлеву тать Варвар. Засим ушёл в пустынное место и там - також гулял на четвереньках много годов... Однажды проезжали мимо охотники, узрели в траве зверя и выстрелили. А когда подбежали - обнаружили человеческое подобие, которым был Варвар. Его поховали в сырую землю, а потом открылось, что тело его нетленно и мироточит... Теперь он причислен к лику святых, и многие люди нашли исцеление на его могиле.
- Это что же получается, - удивлённо выкатила свои широко расставленные глаза Аська, - значит, можно всю жизнь спокойно согрешать и ни о чём не беспокоиться - так, да? Значит, можно творить что захочешь - главное, чтоб успеть перед смертью покаяться? Ну и ну-у-у! Вот это вы сказанули!
- В самом деле, слишком уж всё у вас легко и просто, дедушка, - Эдику надоело перетаптываться с ноги на ногу подле покойницы (тем более что топор, который мальчик не переставал дёргать, мёртво сидел в её черепе, будто приваренный газовой сваркой), посему он вновь уселся рядом с Аськой. Склонился к девочке, по-хозяйски приобнял её за талию (она тотчас спрятала лицо у него на плече) и, напустив на себя утомлённо-безразличный вид, изрёк по-взрослому увесисто:
- Прямо как в сказочке для дебилов всё у вас получается, ёлки! Я чё-то не очень верю в такие выкомуры, дедуль!
- Оно, может, и как в сказке, да не совсем, чада. А если по правде сказать, то совсем не как в сказке… Знамо дело, большинство людей умеют только искажать благие замыслы, любое усилие они исхитряются перековырнуть шиворот-навыворот, а выходит, что и ничего не могут. Зато истинно верующий может всё. Он способен превратиться в птицу, а то и в своём собственном облике преодолевать несказанно большие расстояния. Этих расстояний вообще не существует, потому что мы сами их измыслили и держим в своём воображении. Если человек пылает сердцем и по-настоящему живёт духовной жизнью, то его вера побеждает оковы самого крепкого воображения, равно как и всякий больной вымысел от лукавого! Однако повторяю: истинная вера неотделима от покаяния, и без него невозможно идти никуда дальше. Если человек осознал свои грехи и не хочет, не может с ними жить, то ноги сами несут его скорее на исповедь. Лучше всего, конечно, осознать пораньше, ибо чем больше проходит времени после того как тебя уязвил грех, тем бесчувственнее твоя душа становится, и ты исхитряешься, находишь разные способы и возможности обтерпеться и привыкнуть к своей греховной уязвлённости, откладывая в долгий ящик возможность покаяния. Соответственно в твоём сознательном пространстве беспрепетственно рождаются и роятся всё более густыми стаями порочные помыслы, а из них вытекают мерзоугодные слова и деяния без стыда и совести, кои уводят тебя всё дальше от исповедальной стези.
Проговорив последние слова, старец с твёрдым пониманием важности излагаемого вопроса покачал головой. Затем с трубным звуком втянул в себя воздух, прочищая носоглотку; и, огладив бороду обеими руками поочерёдно, терпеливо выворотил взгляд в землю - будто его собеседниками являлись не Эдик и Аська, а их тени, под покровом темноты уже начавшие просачиваться в мир навьих сущностей:
- Покаяться - это разве всем дадено? - пошевелил он пальцами в неопределённом многовыражающем жесте. - Особенно перед смертью? Не-е-ет, агнцы! Грех греху рознь, с иным не успеешь и оком моргнуть, как провалишься в вечное пламя. Не каждому человеку отпускается такое счастие, чтобы успеть позвать и принять господа в душу свою. Вон как нонешней вашей убиенной… - иерей снова громогласно втянул в себя воздух и харкнул в лицо распластанной женщине. Однако на сей раз промахнулся. Тогда, словно желая реабилитироваться перед юной аудиторией, он поднялся с земли, пространно повозился в своей бесформенной одежде, задирая, задирая и задирая её многократно повторявшимся движением... После чего извлёк наружу неординарно длинную половую принадлежность, широко расставил ноги - и принялся мочиться на покойницу, блаженно жмурясь и покряхтывая.
Эдик опустил взгляд. Не по причине излишней стеснительности, а оттого что изнанка чужого организма представляла для него мало интереса. Он стал смотреть на уничтоженную незнакомку. И подумал о том, что все, кто живут и умирают, должны иметь какое-то предназначение. Но в чём же тогда состояло предназначение этой женщины? Неужели в том, чтобы будущий военный мог на ней потренироваться убивать своих вероятных противников? Если так, то он, Эдик Елдоносов, вправе почувствовать себя незаурядным человеком, раз природа позволила ему столь щедро расходовать чужой жизненный материал. Подобное, вероятно, бывает отпущено судьбой лишь исключительно крупным полководцам и прочим - не менее великим - государственным деятелям из невоенных сфер.
Упомянутая мысль наполнила мальчика гордостью и дополнительной надеждой на самодостаточное будущее. Он пошевелил ноздрями и подставил лицо ласковым, хоть и слабосильным дуновениям ветерка. Который казался на вкус - то немного сладковатым, то, наоборот, кисловатым, а то и вовсе горчил, словно муравьиное вино. «Интересно, откуда берётся вкус у ветра, - подумал Эдик. - И почему не бывает безвкусных ветров? Наверное, потому что каждый ветер смолоду хранит вкус того места, где он родился, а к старости приобретает что-то другое, подсказывающее правильное направление к смерти. Метеорологи должны об этом всё знать… А может, мне стать метеорологом? Нет, поздно менять свой выбор, я ведь уже Аське пообещал. Да и убийство тогда получается зряшным, а это неправильно».
…Амвросий покончил с естественной надобностью не ранее чем через минуту. И вновь завозился с одеждой. Попутно скривил взгляд на Аську и Эдика - и счёл возможным пояснить:
- Одни вещества человек помещает внутрь себя, а другие выпускает наружу и этим поспешествует природному кругообращению и общеполезному выравниванию. Персть земная ничем не брезгует, ибо каждый из нас от той персти взят на время и в неё же обратиться предназначен. А ведь кругообращение и выравнивание - сами знаете кто удумал и привёл в действие на радость нашу едино с тяготами жизни и смерти. У него не может быть неправильного. Разве ж я решился бы содеять - даже по малой нужде - что-нибудь ему не угодное? Как бы не так!
Высказав эти практические соображения, старец вновь умолк, уселся на траву и несколько секунд прислушивался к своему внутреннему камертону, чтобы настроиться в правильном направлении. А затем, вернувшись к прежней теме, продолжил нравоучительным тоном:
- Чтобы возникло покаянное чувство, надобно почаще вспоминать о смерти. А то как бывает с некоторыми? Они думают: вот уйду на пенсию, тогда начну в храм ходить, тогда и намолюсь вволю, и покаюсь как следует. А откуда он ведает, что спроворится дожить до пенсии? Сходи на погост, погляди: там лежат не одни старики, но и молодые! Возможно, и тебя отец небесный призовёт к ответу завтра или послезавтра. Но те, у кого в голове мыслями реденько засеяно, стараются лишних вариантов не допускать, надеются на авось. Святитель Иоанн Златоуст сказал: «Не откладывай на завтра, этому завтра никогда нет конца». Не верь миру и диаволу, который нашёптывает: «Погоди, ещё успеешь»... Не медли ни дня, ни часа! Ежели, к примеру, сразу не вытряхнуть говно из ночного горшка, то говно присохнет, и его потом станет трудно отскоблить. Так и душу со временем всё труднее от грехов отскабливать, и она постепенно делается намного хуже горшка с говном… Но у детей незавершённые души, они ещё имеют способность меняться в любую сторону, куда их направят обстоятельства или собственные благие усилия, в этом пока ваше везение, агнцы.
Слова старца Амвросия, несмотря на пламенную неукротимость интонаций и жестов, чересчур медленно продвигали вперёд суть его мыслей, разворачиваясь перед мальчиком и девочкой наподобие заковыристого ребуса. Однако понять его было можно. И Аська с Эдиком старательно слушали непривычные для себя обороты:
- Господь нам говорит: «Ныне обратись ко мне, завтра может быть поздно», но грехи сладки, а люди падки, да ещё диавол на ухо нашёптывает: «Оставь на завтра, ведь ты ещё молод, живи в своё удовольствие - успеешь покаяться». Трудно, ох трудно! Потому надо помнить: промеж тобой и смертью - один шаг, а непокаянность - это как болезнь, только не телесная, а духовная. И её ни в коем разе нельзя запускать, эту пагубу, ибо прискорбно поспешествует она тёмным чаяниям врага рода человеческого и протоптанным шляхом приводит овец заблудших к неминуемому духовному умертвию, в стадо козлищ и нечестивцев непоправимых... Нет, я не утверждаю, что во всём бывает умысел - напротив, часто люди не замечают за собой греха. А заметив, стараются поскорее забыть его, не придавая серьёзного значения содеянному. Однако ответ придётся держать неминуемо - как за сознательные, так и за неосознанные прегрешения, как за памятные, так и за позабытые поступки свои, вот о чём мы не должны забывать… Да, конечно, ошибки бывают во всём, даже в покаянном устремлении человека. Вот вам для примера анекдот, чтобы вы не думали, будто истинные священнослужители чураются обиходного юмора. Приходит девушка в церковь на исповедь. «Рассказывай, грешна ли ты?» - спрашивает духовный служитель. «Знаете, батюшка, я - ****ь...», - говорит юница. «О, это ужасный грех, дочь моя!» - восклицает священник. «Батюшка, вы не дослушали! Я - *****, курю!»...
***
Долго и вдохновенно - видимо, с немалой привычки - проповедовал старец, рисуя бородой в воздухе строгие, прерывисто-остроконечные знаки. Его слова, не особенно нужные Эдику и Аське, тем не менее понемногу просачивались в их извилины. Подобно тому, как вода просачивается сквозь сухую рыхлую почву в ничем не занятые подземные полости.
Не сказать, чтобы мальчик и девочка принимали всё на веру. Однако они были заворожены монотонным повторением непонятного, как если бы над ними без конца произносили парализующую волю магическую формулу. Неудивительно, что пламенный оратор и его юные слушатели не сразу заметили появление нового персонажа... Они спохватились лишь когда до их слуха донеслось деликатное покашливание. То давал о себе знать сухощавый мужичонка средних лет, имевший присадистую фигуру и облачённый в штопаную-перештопанную фланелевую тужурку цветов зимбабвийского флага и высокие краги поверх чего-то, сильно смахивавшего на серые от старости кальсоны. Над этими ветхозаветными гуньками возвышалась вертлявая голова с грубо выструганным, почти прямоугольным загорелым лицом, хранившим уныло-настороженное выражение, а в стороны из-под тужурки торчали два заскорузлых обветренных кулака. В одном из которых незнакомец держал удочку, а в другом - татуированном синим якорем - початую бутылку «Ладожской» водки… Несмотря на удочку, бутылку и все свои утлые одёжки новоявленный пришлец напоминал недавнее животное, невесть каким хитрым способом умудрившееся сбросить шерсть и превратиться в человека.
Эдик и Аська дружно сморщили носы и переглянулись. Лишь теперь - как-то внезапно и оттого вдвойне неприятно - они учуяли доносившийся от мужичонки густой запах застарелого перекисшего пота. Мальчику пришлось даже сделать над собой некоторое усилие, чтобы подавить лёгкий рвотный позыв.
А незнакомец откровенно обрадовался, когда увидел, что его заметили. И, желая придать своему тону максимальное дружелюбие, спросил затрясшимися от старательного напряжения губами:
- Не помешаю честной кумпании?
- А ты крещёный будешь аль как? - вместо ответа осведомился Амвросий бдительным тоном.
- А тобтыть! - с готовностью закивал его нечаянный собеседник. - С детства, как полагается, окрещённый по всем правилам.
- Крестик нательный при тебе имеется аль нет? - вопросил старец со степенной неукоснительностью в голосе.
- Крестик? - удивился рыболов интересу Амвросия. - Да куда он денется - при мне, само собой. Говорю же: крещёный я. А что?
- А ничего. Мало ли что говоришь-то. Иные говорят, да на деле не всё по говоренному выходит. Ты давай-ка покажи свой крестик, чтобы мы зазря не сомневались.
- Странные вы люди, ей-бо… Ну… Вот он… - мужичонка расстегнул две верхние пуговицы замызганной рубашки, обнажив висевший на чёрном гайтане алюминиевый крестик грубой штамповки. - Православного я роду-племени, зачем врать-то мне, ёфель-муфель. А недоверие ваше обидно. Я всё-таки собственную гордость пока ещё в потёмках не утерял.
- Тогда присаживайся, мил человек, - подобревшим тоном позволил священнослужитель, подняв руку в спокойном, почти отеческом жесте. - Насчёт гордости - это правильно. Без гордости человек что тряпка, всяк об него ноги вытрет. За крестик не серчай, нам требовалось убедиться. Как говорится, по привету ответ, по вере почёт… Значит, рыболовством здесь пробавляешься с божьей помощью?
- Ну да, рыболовствую помаленьку.
- А на что ловишь?
- Когда как, - неопределённо повёл плечами пришлый незнакомец. После чего сосредоточенно сдвинул брови, вспоминая; и принялся загибать пальцы:
- Чаще всего ловлю на хлебный мякиш. Или на макуху. Или на червя. Или мяско подтухлое. Не то, бывает, и на пуговку.
- Врёте, наверное? - недоверчиво встрял Эдик. - Вот ещё чепуха какая. Кто это на пуговицу рыбу ловит?
- А я и ловлю, - откликнулся мужичонка. - У меня же всего одна удочка. А вторую, когда хочу, я сооружаю простым способом. Привязую пугвичку на конец лески и чуть выше с помощью резинки укрепляю кусок жмыха. Заместо грузила подбираю маленькую каменючку, а для поплавка - кусочек пробки... Рыбёха чует жрачку, но ей мешает пугва: бьёт по носу. Ну, она же дурная скотина, оттого в сердитом настроении хватает, значит, и выбрасывает пугвицу через жабры - это они часто так с несъедобными вещами делают. И что ты думаешь: не хуже крючка держит рыбёху за жабры - пуговочка-то!
- Чё-то мне слабо верится, - честно призналась Аська, которой было малоинтересно томиться чужими фантазиями и косномысленными рассуждениями. - Думаю, вы специально нас заблуждаете, чтобы потом посмеяться. Не до такой же степени рыба дурная, чтобы на пуговицу лезть и ловиться.
- Как раз очень даже до такой, - мужичонка возмущённо собрал складки на лбу. - Зачем мне тебя заблуждать-то, разве я похож на ветрозвона брехливого? Меня здесь все знают: спроси у любого первовстречного, и он тебе скажет, что я зряшно, без достатошной причинности, молоть языком не стану.
Несколько секунд он скрёб пальцами землю и выщипывал под собой траву, чтобы успокоиться; а затем воскликнул:
- Я тебе, девочка, вот что скажу: на крючок с наживкой подцепляться тоже большегрузного ума не надобно! А она же подцепляется, рыбья душа, проглотка пернастая!
Иерей Амвросий был настроен более благожелательно, чем Аська:
- Ловить на пуговицу - такое, наверное, даже мне было бы интересно.
Сказав это, он одобрительно встряхнул бородой. И бросил взгляд в сторону Карасуна, будто мгновенным прозрением обревизовав рыбье поголовье в толще воды. После чего присовокупил:
- Ничего не скажешь, хитрованная придумка!
- Не я придумал, - признался рыболов, смиренно взглянув на старца красными глазами. - Это старинный способ. Мне батя сказывал, ещё в давнишности, по моему малолетнему возрасту. А его дед-покойник научил.
- А рыба твоя где же? - поинтересовался иерей.
- Та какая, на хрен, рыба, с отакой, как на этом Карасуне, экологией, - безнадёжно махнул рукой мужичонка, устраиваясь рядом с Амвросием. - Веришь, отец, одной водочкой и спасаюся, а то бы совсем тоска, ёфель-муфель... Кстати, ты как - причаститься не желаешь?
- Причаститься - это хорошо, - согласился старец, степенно принимая из рук новоприбывшего «Русскую». - Тем более сказано: кого зазвал, с тем и пестуйся… Тебя звать-то как?
- Юрком.
- Ну, будь здрав, Юрко, ос-споди, помилуй мя.
С этими словами Амвросий бегло перекрестился, поднёс к губам горлышко бутылки и, резко запрокинув голову, сделал несколько протяжных глотков, сопровождавшихся неправдоподобно шумным хлюпаньем. Затем сипло крякнул, выхаркнул наземь ленту тягучей блестящей слизи. И, утирая рукавом умиротворённую слезу, покосился на Аську и Эдика:
- Нет, агнцы, вам употреблять зелье внутренним способом ещё рановато, - сказал он. После чего вернул бутылку Юрку.
- Подумаешь! - задрав подбородок, насмешливым тоном заметила Аська. - Да мы и не хотим хлестать вашу водку. Она противная, горькая. Вот если б у вас была вишнёвая наливка - такая, как приготавливает моя бабушка - тогда другое дело, я б ещё могла согласиться. Наливка сладкая, вкусная, м-м-мням-ням!
- Не-не, наливку лично я не уважаю, - зажмурившись, перекосоротился рыболов. - От наливки толку - ноль, только голова болит и похмелье поганое на следующий день. Если много наупотребляешься, конечно. А если мало - так на хрена ж тогда её вообще употреблять? Никакого смысла не получается. В общем, не напиток, а баловство она, эта наливка.
Поделившись своим категорическим мнением, Юрко сделал аккуратный глоток из бутылки. На несколько секунд с блестящими глазами и распахнутым ртом отрешился для пищеварения. А потом указал тёмным от присохшей наживки пальцем на убиенную:
- А дамочка ваша - насчёт выпимки - как? Употребит? Или ей уже достатошно?
- Достаточнее не бывает, - усмешливо клокотнул бронхами иерей Амвросий и снова сплюнул недалеко перед собой.
- Да-а-а… - печально покачал головой Юрко. - Женщины ныне пошли не те, что раньше. Матери наши вот так, в пьяном образе, под кустами не валялись. А бабки - тем более. Хоть и пивали неслабо, однако же дойтить до дому у них силов завсегда доставало.
- Она не пьяная, - сказал Эдик.
- Она - того, - Аська многозначительно провела рукой себе по горлу. - Готовенькая она. Совсем.
- Готовенькая? - не понял рыболов. - Обкурилася, что ль, конопели? Или обожралась увеселительных таблеток? Ай-я-яй, до чего народ докатился. А ещё женщина называется! Нет, я - хоть и сам выпить люблю, но таких-всяких развлечений, какими современная молодёжь балуется, не одобряю. Да ещё если - женщины… Мерзостно мне такое положение наблюдать! Я, конечно, извиняюсь, ежели кого обидел.
- Не извиняйтесь, дядя, она уже ни на кого обижаться не может, - пренебрежительно хихикнула Аська, склонив голову набок.
- Она дохлая, - пояснил Эдик.
После таких слов мальчика Юрко замер на месте, как будтго его оглоушили ударом из-за угла, применив для этого серьёзное железо или как минимум внушительный дрын из тяжёлого дерева.
- Дохлые не пьют и не курят, - довольная реакцией рыболова, добавила девочка. - Зато и обижаться ни на кого не способные.
- П-почем-м-му-у-у… - простонала вдруг покойница. И, шевельнув кишками, приоткрыла глаза. - Да-а-айте мне... пи-и-ить... И си-и-ига-а-аре-е-ету-у-у…
- Ой! Ни фига себе… - зашептала Аська, прижавшись к Елдоносову. - Кажется, мы её не добили!
- Да я же сам видел, как она умирала, - изумлённо расшеперился Эдик. - А вот, оказывается, не умерла!
- Я н-не ум-м-мерла-а-а… - распахнув сухое отверстие рта, вновь провыла покойница, словно волшебная птица, возродившаяся из пепла и тьмы для насмешки над микроскопической человеческой жизнью. - Н-не х-х-хочу у-у-ум-м-мира-а-ать без сча-а-астья в ду-у-уше!
- Ну и дура! - в сердцах воскликнула Аська.
- Бли-и-ин, - протянул Эдик. - Да как же её надо бить и резать, чтобы окончательно запустить в расход? Я уже прямо и не знаю.
А священнослужитель, наклонившись, с лёгкостью выдернул из головы женщины топор. Затем поинтересовался, оставаясь в склоненной позе и задумчиво отирая о траву лезвие:
- Звать тебя как, дщерь человеческая?
- Надей.
- Что же я, Надежда, не зрю на теле твоём креста православного?
- Отку-у-уда ему быть, если я атеи-и-истка...
При этих словах женщина приняла сидячее положение; она говорила медленно, протяжно, точно слова прилипали к её губам и не желали отрываться от её дыхания:
- До неда-а-авних пор в профсою-у-узном комитете... И роди-и-ители - в городско-о-ой администра-а-ации… Меня тоже… хотели устро-о-оить… да не успели… Но ничего-о-о… я теперь в «Единую Россию» вступлю-у-у… меня ско-о-оро в Москву-у-у обещали забра-а-ать… О-о-о, дай же мне попи-и-ить, ради бо-о-ога-а-а...
- Так тебе богом будет числиться диавол до самого Страшного суда, - проговорил старец разочарованным голосом. - У него и потчуйся, курвица партейная.
- Да не была-а-а я в па-а-артии… - прошелестела женщина, слабо потянувшись рукой в сторону Амвросия, и скукожила лицо так, словно у неё заболели одновременно все извилины в неповреждённых остатках мозга. - Не успела я… По-о-ожа-а-алей, дедушка-а-а…
- Пожалельщиков ты себе среди бесовского стада найдёшь, овца заблудшая, а заодно и пастуха с бичом огненным - вот туда и отправляйся скорейшей дорогой. Не погань нам здесь воздуся, господом сотворённые и благословенные для чистых душ и тварей невинных!
Закончив эту фразу, Амвросий вновь с размаху вонзил лезвие топора в череп недобитой Надежды. Которая тотчас закрыла лицо пыльными ладонями, как бы желая заслониться от ярких лучей отсутствовавшего солнца, и медлительно подрыгала ногами. Потом уронила руки и, не издав ни единого звука, легла на спину.
С печальным удовлетворением священнослужитель несколько раздумчивых мгновений наблюдал, как глаза Надежды стали мутнеть и медленно закрываться, подобно тому как закрывается тяжёлая дверь на разношенной пружине. Затем дунул себе в кулак и с полминуты крепко сжимал частицу своего дыхания, словно отогревая залубеневшую от одиночества птицу. Которую наконец выпустил в невидимый полёт лишь после того как все устали на него смотреть. И с незамедлительной требовательностью протянул руку в сторону рыболова.
Юрко, верно истолковав жест Амвросия, вновь сноровисто вложил бутылку в десницу старца. А сам извлёк из кармана фланелевой тужурки сложенную во много раз газету - развернул её, расстелил на траве (приговаривая: «Не уважаю твёрдую местность. Люблю когда можно помягше присесться. Оно хоть и грязно, да ведь от грязи ещё никто не умер, а чистотой ни одного упокойника с одра не подняли. Но всё же получается деликатнее соприкасаться с почвой через газету, так что у меня давно вошло в привычность») и тяжело плюхнулся сухим задом на печатный орган.
- Снова умерла тётенька, - медленно, как бы выдавливая из себя сомнения, проговорила Аська.
- Ей так будет лучше, - рассудительным голосом заметил Эдик, глядя на женщину с воткнутым в голову топором. - Живым всегда тревожно и чего-нибудь недостаточно для материального удовлетворения. То пить охота, то есть, а то вещей или одежды… да мало ли каких ещё удовольствий… Зато у неё теперь вообще ни в чём потребность не возникнет.
- Она нам должна сказать спасибо за то, что одним махом порешали все её проблемы, - рассудила девочка.
- Может, и сказала бы, - предположил мальчик, - если б успела понять свою пользу.
- Думаешь, она не успела понять? Даже приблизительно?
- По её виду не сказал бы. Разве только в последнюю секунду догадалась.
- Так я и говорю о последней секунде - когда она уже перестала дёргаться по-тупому.
- Бесполезно гадать, Аськ. Этого нам никогда не узнать.
- При любом случае ускоренной смертью окончиться проще, - вставил своё мнение рыболов Юрко. - У некоторых получается иначе: похитрей да поволынистей. Не знает удержу природа по части разных истязательств и скорбей мученических, нда-а-а... Хотя, конечно, неудобствования эти на вернисажах не выставляются, но при достатошном невезении можно напоследок столькими способами наикаться, что будешь готов тыщу раз проклянуть своё существование всеми доступными проклятиями.
Амвросий слушал их с рассеянным видом. Затем будто вскинулся ото сна - приложил к губам горлышко бутылки и, задрав голову, сделал три торопливых глотка. После чего крякнул, блаженно помотал бородой и доверительно сообщил всем присутствующим:
- Человек слаб, а искушений много.
- Совершенно так и есть, - подтвердил рыболов. - Искушений вокруг - море разливанное, не переплыть.
- А всё же надобно стараться переплыть, - сказал иерей. - Аще не переплывёшь, то утопнешь: камнем ко дну отправишься и вся недолга. Потому нет другого выхода.
- Быр-быр-быр! - задиристо передразнила его Аська. - Тыр-тыр-тыр! Пыр-пыр-пыр!
Эдик хохотнул. И продолжил дразнилку:
- Тыр-тыр-пыр! Фыр-фыр-фыр!
Амвросий не выказал никакой реакции на зубоскальство мальчика и девочки - лишь махнул рукой. Потом снова посмотрел на распростёртую Надежду (при этом на его лице коротко отразилось выражение брезгливости); и сделал ещё несколько глотков из бутылки: на сей раз медленных, смакующе-обстоятельных.
Не успел старец как следует продышаться, когда из-за его спины раздались бодрые голоса - такие бывают у молодых станичных трактористов, собирающихся ради спортивного интереса драться стенка на стенку:
- А эт-та кто тут так-кие скучкова-а-алися?
- Ого, да тут целая компания!
- Ишь, толковище устроили в потёмках, не сидится им по домам. И вид у всех, по-моему, борзоватый.
- Н-да, что-то подозрительный сходнячок посреди ночи, мля! Может, это не совсем простые люди? Может, террористы, а?
- Натурально похожи на террористов, ёлы-метёлы. Нашли себе закуту подальше от глаз и прячутся. Дожидаются своего часа, чтобы злоумышлять.
- Вон тот, в чёрном балахоне - вродеб-то на попа смахивает. И глядит на нас, точно шестерых проглотил, а седьмым поперхнулся.
- Что за клоун?
- Цирк уехал, клоуны остались, гы-гы-гы!
- А может, он - шахид переодетый? Эти твари шахидские, мля, кем угодно переодеваются, чтобы нас половчее сбить с толку. А сами потом трамваи под откосы пускают, ёфана жизнь.
- Наверное, надо произвести их досмотр, трищстаршлтенант.
- Отчего ж не произвести, - с готовностью подвигал сверху вниз козырьком фуражки тот, кого назвали старшим лейтенантом. - Сейчас произведём. Где пичужки ни летали, а наших рук не миновали!
Он выставил вперёд лицо, похожее на распаренную в чугунке гречневую кашу, щедро сдобренную тараканьим жиром, заложил руки за спину и, покачиваясь с пятки на носок, грозно приказал:
- А ну, граждане неустановленные личности, хватит на траве яйца выхолаживать! Чего расселись, как глухари по гнёздам? Быстро все на ноги подымаемся и выворачиваем карманы на предмет взрывчатки! Я кому сказал, мать вашу?! Живее пошевеливаемся, живее, пока мы к вам не применили высшую меру физического воздействия!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Мир - это зеркало, и он возвращает каждому его собственное изображение. Нахмурьтесь - и он в свою очередь кисло взглянет на вас, засмейтесь ему и вместе с ним - и он станет вашим весёлым, милым товарищем.
УИЛЬЯМ ТЕККЕРЕЙ «ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ»
Десять лет назад я бы никогда не поверил, что буду пить вино со своим духовником; но я бы тогда тоже ни за что не поверил, что буду убивать людей и меня за это не только не повесят, но наградят орденом, - и всё-таки это случилось.
ЭРИХ МАРИЯ РЕМАРК «ЧЁРНЫЙ ОБЕЛИСК»
Слово «полиция», невысказанно возникшее разом у всех, оказалось ошибочным. Поскольку трое молодых людей в парадных кителях с красными повязками на рукавах оказались воинским патрулём, который пустили бродить по городу в связи с призраком терроризма, приснившимся в очередной раз штабному руководству. Как и полагается патрульным, они старались насильственным образом стеречь покой вверенного их заботе города, но пока не могли подыскать подходящих кандидатов для применения своих усилий, отчего слонялись по улицам просто так и успели изрядно утомиться.
Юрко с вывернутыми для досмотра - да так и не заправленными обратно в брюки - карманами после короткой, но мучительной борьбы с бережливостью собственного характера проявил гостеприимное усердие и предложил военным выпить. Старший лейтенант, претерпев столь же непростые внутренние колебания, сумел удержать в себе чувство долга и с максимально равнодушным видом отказался. Однако патрульным солдатам позволил расслабиться.
- Ладно, раз такое дело, хлопцы, оставайтесь здесь, - махнув рукой, деловито распорядился он. - Можете в меру возможности поколбаситься, хрен с вами. Только чтобы не нажирались до поросячьего писка. А я пошёл домой. Буду… - он умолк на полторы секунды, словно прислушиваясь к тому, что нашёптывали ему всеобъемлющие голоса воинских уставов. А затем, близоруко сощурившись, посмотрел на часы и спланировал:
- Буду в три ноль-ноль. Но глядите мне: чтобы отсюда - ни шагу!
Хлопцы обрадованно встрепенулись и, пошевелив молодыми мускулистыми лицами, откликнулись в два горла:
- Не беспокойтесь, трищстаршлтенант, мы же не первый день замужем! Не подведём, ёмныть!
- Да мы отсюда - ни ногой! Нам тут компания подходящая, так что идите до своей жинки со спокойным сердцем! Отдыхайте и не думайте, всё будет нормалёчек!
- Не перемешивайте воду в ступе, - осадил их старлей. - Знаю я вас, чертей! Ваше дело исполнять что я говорю, и никакого такого разного! Ничего лишнего, что по уставу не положено! Во избежание! И не рассуждайте мне тут!
- А мы и не рассуждаем, - обиженным хором отозвались солдаты.
- Всё будет чинным чином, как положено, - неожиданным подголоском присовокупился к солдатским изъявлениям рыболов Юрко.
В знак уважения он пространно покряхтел с видом непреднамеренного человека, готового поделиться с первым встречным универсальным рецептом исцелениия от внутренних болезней. И добавил для убедительности:
- Мы, мил человек, тоже не на лунном спутнике обученные гражданской правопорядочности. Потому имеем достатошную осознательность - знаем, что почём и где поскольку!
Старлей не стал дослушивать заверения истомившегося без свободы рядового состава и маловнушительного постороннего рыболова. Лишь показал подчинённым обросший рыжими волосами жидкомясый кулак и, перебив ненужные слова, обозначил по-служебному безупустительным голосом своё последнее условие:
- И ничего такого чтобы мне тут! А то знаю я вас! Сидеть в траве и не отсвечивать по городу! Гауптвахты если не хотите!
После этого развернулся на сто восемьдесят градусов и, споро перепрыгивая через слабо выраженные складки местности, убыл в сторону закатившегося солнца.
Эдик Елдоносов смотрел вслед офицеру, растворившемуся среди тёмных внутренностей города. И думал о том, что неизвестно откуда всё берётся. Например, взять тот же самый город. Может, люди вообще никогда не строили его, а он самостоятельно вырос на берегу Карасуна, словно гриб или растение. Правда, тогда получается, что он живой, а люди копошатся между зазорами его организма, перетекают из одного слабого места в другое, точно вредоносные микробы, размножаясь с кем попало, питаясь чем бог пошлёт и стараясь существовать как можно дольше без проблем и забот. А зачем? Да низачем, просто так… И если старший лейтенант - всего лишь один из тысяч малозначительных микробов, то какая разница, остался он со своими солдатами или удалился к чертям собачьим? Да никакая, хоть бы он даже застрелился на месте или с порывом ветра улетел в космическое пространство, дабы затеряться среди межпланетной пыли и прочего мусора…
***
- Чегой-то на военного он не дюже похожий, - помыслил вслух Юрко, озадаченно ощупывая взглядом оставшуюся после старлея пустоту пейзажа. - С виду - чистый недоедок. По мне, дак военная внешность должна обретаться совсем в инаком коленкоре, посурьёзнее евонной.
- А какой должна быть военная внешность? - не замедлил проявить свой живонаправленный интерес Эдик Елдоносов. - Разве она какая-нибудь особенная? Кто сказал, что ей полагается отличаться от обыкновенной?
- А никто не сказал, такое и безо всякого сказу легко понять. И вообще, все нормальные военные не ходят-бродят без толку по городу, а прилагают усилия, тренируются стрелять и готовятся к войне с Америкой. Ведь международное положение сейчас - знаешь, какое?
- Не знаю, - сказал мальчик. - А какое сейчас международное положение?
- Известно какое, хреновое, - безотрадно махнул рукой Юрко. - Всех дураков на свете не сосчитать, вот они и злопыхают, стараются привести Россию в беспорядок. Нет, конечно, и на Руси не все караси - есть, кроме них, ещё ерши да щуки, но всё-таки снаружи форменные акулы на наше добро разевают пасти. Не понимают, дурьи головы, сто убить нас некому, да и снять с нас нечего. С разных сторон подступаются и стараются задушить экономическими санкциями. Мир на волоске держится, того и гляди вся земная округлость превратится в горячую точку. Только такое дитё, как ты, может этого не разуметь… Разве военным допускаемо в такое время бродить бездельно? Да нормальная армия уже давно должна рыть окопы по всем периметрам! Нет, раньше было лучше. Раньше служили как положено, без дураков… Да и внешность, я же говорю, неправильная у этого старшого: не офицерская, не боевая.
Посреди описываемого момента рыболов ненадолго прекратил высказываться. Тихо посвистывая ноздрями, он в нескольких местах своего умственного багажа скоро и безугадливо перетряхнул бледные краски прежней жизни, чтоб увидеть подходящие образы военного смысла в человеке - но, не обнаружив ничего удобоприложимого к себе и другим, продолжил степенно-рассудочым темпом:
- Оно же проще выеденной яишни. Вот за себя скажу: сколь я военных ни видал - у всех были хари здоровущие. Такие, что хоть пни с их помощью выкорчёвывай. Потому как харя - она показывает здоровье человека натуральнее всякого микроскопа. Военному же без здоровья никуда, он должон иметь силу, чтобы сражаться. А у этого офицера лицевая часть не достигает половины требуемого калибра, да и телесные кондиции такие, что муха крылом перешибёт. Нет, не похожий он на убивца вражьих народностей.
- Не знаю, как насчёт народностей, но касательно нашего брата, рядового состава, - так другого похожего кровопийцу ещё днём с огнём поискать, - возмущённо встрял с перпендикулярным мнением один из солдат. И, скривившись, как если бы каждое новое слово кололо ему язык сильнее предыдущих, сделал сопутное пояснение:
- А всё почему? Да потому что погоны имеет повыше званием, чем у нас, куда же денешься. Видел бы ты его в казарме, батя: иной раз как раскомандуется - прямо чертолуп твердоголовый! А что против него сделаешь? Да ничего не сделаешь, потому что - погоны!
- Погоны - это сила, - утвердил рыболов. - Их, поди, не на каждого встречного разрешают напялить.
- Мудак он, - выдохнул другой солдат, сделав отрицательные глаза. - Как говорится, у нас в армии только два чина: дуролом да мудачина… Ладно, ушёл - и слава богу. Нам оставаться без командования будет намного легче: хоть отдохнём малёхо от этой скотинячьей службы.
- И оставайтесь, - задним числом разрешил Юрко. - Места на берегу кажному желающему достанет, ить мы тут и собралися миром, оттого что все как один - люди спокойственные. Говорят: берегись козла спереди, лошади сзади, а лихого человека со всех сторон свету. Дак среди нас беречься некого, мы без лишней возбуждённости время проводим.
- Нам хоть в пень колотить, лишь бы время проводить! - сказал первый солдат.
- А лучше вообще ни шиша не делать, - присовокупил своё мнение его товарищ. - Валяться на травке в хорошей компании.
- В кумпании вреда нет, если граждане одинаковым отдыхом соображают отдыхать, - покивал рыболов. - А без кумпании - оно и жизнь скучнее протекает.
После этого момента не только Юрко, но и все остальные, даже Эдик и Аська, перестали смотреть на солдат как на непредвиденное происшествие, содержащее в себе вероятность угрозы, и приняли их в свой круг.
***
Бойцов звали Чуча и Бардак. Настоящих - данных родителями - имён они сообщать не захотели; отшутились, что запамятовали их по своей грёбаной солдатской жизни. Но никто и не настаивал; старец Амвросий удовлетворился тем, что удостоверился в наличии у обоих воинов православных крестиков: у Бардака свисал с шеи алюминиевый нательный, подвешенный на чёрной нитке, а у Чучи за неимением оного был вытатуирован синей тушью на правом плече жирный могильный крест с подписью у основания: «Смерть пиндосам».
Солдаты быстро прикончили остатки водки. И дружно закурили. После чего, зашвырнув пустую бутылку в тёмные воды Карасуна, стали бурно радоваться своей скоропостижной свободе и вообще всему подряд. Они раскатывались трубным хохотом и автоматными очередями жизнерадостных матюгов, походя зубоскалили над разными понятиями и обнимались, как если бы в определённые моменты ощущали повышение земной гравитации, из чего следовала обоюдная необходимость в опоре на дружеское плечо. Они фонтанировали казарменными афоризмами, гулко хлопали друг друга по спинам и с вдохновенным видом предъявляли миру образцы солдатской поэзии - примерно в таком наклоне:
Служите ребята,
И служба пройдёт.
Дембель не баба,
Он всех подождёт!
Затем Чуча и Бардак принялись выгребать из карманов мелочь, дабы сообразить на новую выпивку. Разумеется, денег им недоставало, и священнослужитель добавил сто восемьдесят рублей, а Юрко извлёк из носка аккуратно скатанную в трубочку пятидесятирублёвую купюру. Все повернули головы в сторону Эдика и Аськи. Но девочка, словно дразня мужское общество, принялась нежно поглаживать себя по по лицу и шее, по плечам и груди, а между этими действиями сказала:
- Ну чего смотрите? Мы ведь ещё школьники, сами подумайте: откуда у нас деньги? Нет их у нас.
- Спрос не грех, отказ не беда, - заморгал рыболов, потирая ладони.
- Отчего же отказ, - возразил Эдик после незаметной стороннему глазу короткой борьбы с разнообразными внутренними желаниями, на которые он мог бы раскошелиться. - У меня, кажется, кое-что должно быть - правда, совсем немного. Я брал деньги в школу на обед, и у меня накопилась сдача за несколько дней. Сейчас посмотрю, сколько там той сдачи получилось.
- Во! Молоток пацан! - Чуча расширился лицом в поощрительной улыбке и (щурясь от дыма зажатой в углу рта сигареты) по-толстовски заложил большие пальцы рук за солдатский ремень. - Сразу видно: честный шибздик! Это правильно: промеж своей компании мужики всегда должны быть по-честному правильными. А уж скалдырничать и деньги заханыривать - вообще последнее дело.
- А я не скалдырничал, - старательным голосом проговорил Эдик. - И не заханыривал.
- Он не заханыривал, - одобрительным эхом откликнулся Бардак, встопорщив густые чёрные брови, преждевозрастно сросшиеся на переносице. - Он правильный чувак, сам признался, что бабло имеет.
- Да какое там бабло, - смутился мальчик. - Я же говорю: совсем немного от обедов осталось, мелочь.
Пошарив в карманах брюк безо всякого результата, он затем похлопал себя по груди - там в ответ легонько звякнуло. Тогда мальчик расстегнул карман сорочки, достал из него горсть металлических рублей и протянул солдатам:
- Вот, держите.
- Хех! - Чуча издал неопределённый возглас, не посчитав нужным расшифровать его смысл. После чего жадно затянулся сигаретой три раза подряд и добавил столь же неопределённое:
- Охал дядя, на чужие деньги глядя!
Он щелчком большого и указательного пальцев ловко отправил окурок в темноту. И принялся выстукивать ногами дробь, точно вспомнил какой-то печальный праздник с обязательными двигательными ритуалами.
- Нда-а-а… - более внятно расстроился Бардак. - Разве ж такое можно назвать деньгами? Нельзя, по-моему. Слёзы одни, а не деньги.
- Это всё, - опустил голову Эдик, продолжая держать монеты в протянутой руке. - Больше нет у меня. Надо же было в школе на что-то пообедать.
- А по мне, - подал неожиданный голос рыболов Юрко, - так и вообще можно бы не обедать, ежели б выпивки имелось вдосталь. Выпивка - она хрен его знает до чего калорийная. Не хуже, чем жратва. А может, и получше.
- Твоим бы мёдом да нас по губам, - съязвил Бардак.
- А? - не понял рыболов
- Ты говоришь о том, что тебе кажется, а не о том, что есть на самом деле, - пояснил Бардак.
- В каком смысле? - снова непонимающе скруглил глаза Юрко.
- В таком, что без еды на одной выпивке можно пожить, конечно, да только не очень продолжительно. Не протянешь долго без закуски, очень скоро отбросишь копыта.
- От чрезмерной закуски ожирение может проистечь, - сказал рыболов. - А от ожирения тоже помирают, ёфель-муфель.
- Бога прогневишь - так он и смерти не даст, - пресёк их спор в зародыше иерей Амвросий. - Его воли не переможешь. Гордым он противится, а смиренным даёт благодать. А что касается закуски - воспарить на небеса легче тому, у кого в животе пусто.
- Ну ладно, на нет и суда нет, а несколько целковых в общей куче тоже не помешают, - с этими словами Чуча перестал выстукивать ногами дробь, аккуратно взял с ладони Эдика потные рубли и передал их Бардаку. Который, приняв деньги, начал было смеяться над детской суммой; однако смех застрял у него в горле, точно непрожёванный кусок мяса, из-за нового мнения, изречённого Амвросием:
- У кого набита мошна, тому трудно отличиться. Господь наделяет таких людей денежкой, а чёрт - дырочкой, и проваливается божья денежка в чёртову дырочку. По деньгам страдать - бесов тешить. Истинно щедр не тот, кто уделяет ближнему излишек от хабарей богатственных, а тот, кто подвигается оторвать последнее от скудных достатков своих кровных.
После этих слов иерей нравоучительным движением воздел к небесам указательный перст:
- В сём, как видите, юнак преуспел более всех нас вместе взятых, за что воздастся ему сторицею и отмеряется высшею мерою.
- Ему много не надо воздавать, - произнесла Аська с логическим расчётом в голосе. - Эдику пистолет бы дали - и достаточно. Потому что он хочет стать военным: такую линию жизни себе наметил.
- Линию жизни начертить себе любой дурак может, - растяжимым голосом проговорил рыболов Юрко и с задумчивым шелестом почесал свой тоскующий по бритве подбородок. - Только вот куда она приведёт и через какие бакалды перескочит по маршруту следования - это большой вопрос.
- Наперёд заглядывать и планировать свою стезю - пустое занятие, ибо высший промысел человеку заранее не изведать, - продолжил его соображение Амвросий. - На тот свет отовсюду одна дорога, да способы-то следования по ней разные. Возносяся, смиришься, а смирясь, вознесёшься - вот что не следует забывать. Для понимающего человека вся жизнь на этом свете - лишь короткая предбанная суета на пороге вечности. Пистолет, говоришь? Да что такое пистолет по сравнению с тем воздаянием, которое ждёт агнца в миру горнем за его душевную щедрость! Тьфу, а не награда этот несчастный пистолет!
Восхищённый собственными словами, старец вскочил на ноги, несколько раз скорой походкой прошагал взад-вперёд вдоль широко рассевшейся по берегу компании и остановился подле обглоданного насекомыми печального куста жасмина. Недолгое время он стоял молча, едва приметно раскачиваясь из стороны в сторону, будто представлял себя не обретающимся на жирном кубанском чернозёме, а плывущим по волнам на утлом судне или находящимся на концерте звёзд московской эстрады, где всем положено если не плясать, встряхиваясь всем телом, то хотя бы совершать что-нибудь возвратно-поступательное. А затем вывернул глаза в сторону Млечного Пути, косо струившегося по угольно-чёрному небесному полотну, и продолжил:
- Запомните: приобретаешь только отдавая. Вот чего многие в миру никак не желают взять в ум, в этом-то и корень большинства бед человечьих. А ведь по-настоящему душа только тогда и обретается свободной, когда человек не делает своей собственностью ни вещей, ни денег. Он может лишь поелику дозволено пользоваться ими, но всё же не они должны владать человекам, а он - ими! Вдумайтесь, агнцы: то, что человек присвоил - оно начинает им владеть, и ему от этого потом никаким способом ни отлаяться, ни отплеваться, ни отчураться невозможно. Разве только отмолиться выйдет проирзволение, да и то делеко не каждому. Сказано: не присваивайте ничего и никого - ни денег, ни вещей, ни детей, ни жён, ни мужей, - идите по жизни земной, едва прикасаясь к ней стопами, не пытаясь пользоваться излишками, тяжким бременем наполняющими душу… Бог не даст - нигде не возьмёшь! «Да, дети явились в мир через меня, - речёт всуе человек, - да, жена пришла ко мне, чтобы мы вместе познали любовь за то краткое время, что отведено смертным в сём утлом мире». Детей своих многие отцы и матери присваивают и потом ходят за ними всю жизнь, равно и дети не могут отойти от родителей. То же - и с разного рода приобретениями и накоплениями: «Это моё», - речёт человек. И оно, это самое «моё», ставит его в зависимость от того, что он приобрёл и накопил, что стало его собственностью. И человек превращается в раба приобретённого и накопленного. И отрывать от себя ему всё тяжелее, ибо оно приросло и отрывается уже только по живому, с кровью, а то и ценой самой жизни человечьей, и то хорошо, ежели не губит душу бессмертную. Но господь нас, сирот, любит, ибо не по грехам нашим милостив и способен напитать душу малым кусом. Возрадуемся же за малолетнего бессребреника и вознесём молитву во славу его, явившего нам пример истинной щедрости!
***
Пока старец Амвросий, растопырив бороду навстречу скрытому городскими строениями горизонту, уверенной частоговоркой проборматывал одному ему понятные подобия не то проповедей, не то гипнотических заклинаний, Бардак пересчитал собранные денежные средства. Потом отдал их Чуче, который, в свою очередь, принялся пересчитывать деньги, время от времени закатывая глаза и шевеля блестящими губами.
После тщательной ревизии наличности последовал яростный спор между всеми участниками складчины по поводу предполагаемого ассортимента напитков (иерей Амвросий, оставив свою тарабарщину, присоединился к спорщикам). В воздухе становилось всё теснее от их разнонаправленных аргументов и употреблявшихся для связки слов полуневпопадных приговорок - примерно в таком духе:
- Чтобы жизнь окончательно наладилась, надо скорее выпить хоть что-нибудь, а после разберёмся!
- В брюхах-то небось караси не заведутся!
- Чарка вина прибавит ума, а деньги что пух: только дунь - и нет их!
- Опричь хлеба святого да вина креплёного всякое брашно приедчиво. А без вина и беседа недлинна!
- Всего вина не перепьёшь. Истина - в вине, а мудрость - в водке!
- На водке ноги жидки, а на вине - совсем другое дело!
- Чего пить, того не миновать, как говорится!
Минут десять Эдик и Аська слушали доводы сторон. А потом это им наскучило, и они принялись целоваться…
Достигнув своего наивысшего накала, словесная баталия собравшейся на берегу Карасуна компании чуть не закончилась дракой, но затем как-то резко выдохлась и пошла на убыль. Вскоре словарный запас спорщиков истощился, доводы исчерпались и эмоции угасли, несмотря на то что ни к какому решению компания так и не пришла.
- Ладно, покупайте что душа пожелает, агнцы, - сказал Амвросий голосом, слегка просевшим от безуспешных попыток свести баланс мнений к водке. - А я уж смирюсь перед любым выбором. Потому что смиренных духом господь спасает.
После этих слов он перекрестил поочерёдно Чучу и Бардака.
- Только не дюже дорогую выпимку берите, чтобы побольше вышло, ёфель-муфель, - с торопливой настырностью добавил Юрко. - А то ж будет обидно, если маловато окажется. Как говорится, было бы хлёбово, а хлебал у нас достатошно.
Бойцы - оба с преувеличенной амплитудой - синхронно кивнули головами. После чего двумя крупнокалиберными пулями умчались в магазин, по-военному размахивая руками и непроизвольно матюгаясь на ходу сложновыговариваемыми оборотами русского языка - хотя последние им быстро наскучили, и они, удаляясь, воплотили свои устремления в беспочвенную строевую песню:
Не послужишь - не узнаешь*
Силу песни строевой,
В ногу с песней так шагаешь -
Дым идёт от мостовой.
Не послужишь - не узнаешь,
Что такое марш-бросок.
Двадцать вёрст не отдыхаешь
Да ещё бежишь часок.
Не послужишь - не узнаешь,
Что такое аппетит.
Миски три борща съедаешь
Да ещё не очень сыт.
Не послужишь - не узнаешь,
Как тебя подружка ждёт.
Если письма получаешь
По две строчки через год.
Не послужишь - не узнаешь,
Кто товарищ верный твой,
С кем на равных разделяешь
Трудность службы боевой.
Не послужишь - не узнаешь,
Чем силён солдатский строй.
Как команды выполняешь:
«Твёрже ногу. Рота стой!»
***
Когда солдаты растворились во мраке, Юрко, глядя им вслед, проговорил одобрительным голосом:
- Два дурака, да у каждого по два кулака.
После этого рыболов шумно прочистил горло, почесал седоватую щетину на подбородке и перевёл взгляд на Эдика и Аську, которые окончательно погрузились в поцелуи и головокружение, ничего не замечая поблизости. С полминуты он молча наблюдал за мальчиком и девочкой. Затем, подтянув под себя ноги, уселся по-турецки. И, положив на колени заскорузлые кулаки, завистливо крякнул:
- Кхекх! Вот же до чего ноне молодёжь-то пошла ранняя.
- Да уж, - согласился иерей Амвросий. - Не умеют унять нетерпение чресел, прости господи. Недозрелый умок что вешний ледок.
- Оно как водится: кто кого нагибает, тот того и имает. Но если подумать, сейчас на свете столько безобразий развелось, что я просто диву даюсь: зачем, почему? Бог допускает разные пакости и непотребности, и злостные штуки - это, выходит, ему для чего-то потребно? Или у него на каждый непорядок просто рук не хватает, чтобы управиться? Может, конец света уже не за горами, оттого и разладились все механизмы, и перепутались концы и начала?
- Не углубляйся в теодицею и эсхатологию, - поморщился Амвросий. - Надобно душою во всё проникать, это вернее любых умственных исхищрений. А ты вон куда загнул - от малолетних блудодеев до вселенских масштабов. Говори да не заговаривайся о чём понятия не имеешь.
- Вот я и говорю о малолетних: всяк по-своему ныне поторапливается ублажиться.
- Всяк по-своему, да никто по-божьему, - со вздохом высказал старец. - Невоздержанная поросль, скоронравная.
- Скоронравная, точно, - Юрко подхватил понравившееся слово. - Настолько скоронравная молодёжь распроклюнулась, что я даже не знаю. Никогда такой молодёжи не было, а теперь, видать, действительно до конца света недалече. Я в ихние годы старшим людям в глаза с подобострастностью засматривал и выслушивал каждое слово со вниманием, а они - всё ребром и жохом, да и нос копылом! Уж где каких радостей приблюсти и разных услаждений настачить - это для нынешних недоростков проще вяленой репы, не то что для нас. Вот лично мне понять трудно, а всё равно никуда не денешься: что есть, то есть и неизвестно ещё как дальше будет и до чего докатится. Да я в этаком недорослом возрасте ещё запускал бумажные кораблики в калюжах, а они - вона какую половую жизню по-за куширями налаживают. Прямо как зарубежные киноартисты. Развлекаются в полный рост, ядрёна мутер!
- Ничего хорошего не усматриваю ни в зарубежных киноартистах, ни в таких развлечениях среди малолетних, - хмуро сообщил своё мнение иерей. - И не совестно им находиться рядом с приличествующими людьми в непотребном образе… Детям вообще не пристало размножаться и других детей плодить внебрачным способом, потому как они и сами ещё не успели дорасти до своего будущего. Неоткуда им набраться достаточной готовности: ни разумом не сягают, ни волей не владают. Нет, я такого одобрить не могу, не душеполезное это занятие.
- Дак и я не одобряю.
После этих слов рыболов снова снова шумно прочистил горло. Затем, не отрывая взгляда от Эдика и Аськи, с полминуты думал о разных направлениях человеческих возможностей. И выдвинул простой житейский резон:
- Хотя они ведь имеют совокупность друг с дружкой не для расплоду, а просто заради телесного удовольствия. - Это, по-моему, совсем другое дело. Удовольствие - оно доступно даже несмышлённой твари, а уж тем более человеку, пусть и не достигшему нормальной величины произрастания.
- Когда люди без благословения хотят иметь промеж собою половое сродство - это ещё не беда, такой грех легко отмаливается, - подумав, отступил с критикой Амвросий. И решил передвинуть акцент в сторону обобщений философского порядка:
- Однако душевные границы легко переходимы, если не иметь достатошной головы на плечах. Суетность жизни всё это, суетность жизни. От неё проистекает слабость, а за слабостью не замедливают явиться и беды, среди которых наиглавнейшая - помутнение разума.
- Полностью согласный, - не стал возражать Юрко, покачав головой в утвердительной плоскости. - В твёрдом уме мало кто удумает похабничать? Никто. Зато с памороками в голове - это запросто. Потому что тогда у человека тормоза хужей срабатывают, верно?
- Верно. Врагу рода человеческого легче растлевать несчастных, которые ослабли разумом.
- Враг рода человеческого? Да он-то здесь при чём?
- А при всём, олух же ты, прости мя, хос-с-споди. Ну сколько можно недопонимать: любые растлительные действия среди людей - только от него. Ибо человек свежерождённый чист нутром и непорочен всем организмом. Сатана же имеет своей задачей подталкивать каждого в неправедную сторону, чтобы в душе у того стало черно, как у негра в жопе. После того уже недалече до непоправимости. Вестимо, душа - не нитка: надорвёшь - не подвяжешь.
Проговорив это, иерей Амвросий энергично подёргал головой, словно желая подтвердить упомянутыми движениями правильность сказанного. После чего, оскалившись, вопросил:
- А знаешь ли ты, как присягают сатанинские сектанты и колдуны своему нечистому хозяину?
- Не, я не в курсе.
- Целуют ему половой хер, вот как!
- Тьфу, гадость! - лицо рыболова исказилось от возмущения, точно ему предложили персональное непотребство. - Про такое даже в сказках не сказывают! Я и представить себе подобное не могу! Тьфу!
- Погоди расходовать слюну, это ещё не полносмысленная сказка, а только присказка. Далее сама-то сатанинская присяга и начинается: откупоривает он этих непотребцев через все отверзости своим громадным окончанием, имеющим, между прочим, глаза человечьи и язык наподобие змеиного. И - если верить старинным книгам, то получают богоотступники волшебное удовольствие. За которое им потом гореть в геенне вековечной… Вот и подумай: стоит ли одно такое удовольствие нескончаемого наказания? У кого помутнение в мозгах - ему бывает трудно на правильной стороне удержаться. А умосодержащий раб божий - тот знает, что овчинка выделки не стоит. Это же очень просто. Главное для человека - не поддаться диавольским чарам, чтобы не впасть в половое сношение с самим нечистым или с его сподручниками-демонами.
- Нет, я всё же не понимаю, как это можно? - озадачился рыболов. - Ну, для баб ещё куда ни шло, про них я понять могу: с голодухи эти курицы способные согрешить хоть с демонами, а хоть и с животными немытыми, ёфель-муфель! Но мужика-то с демоном лечь в постелю разве заставишь?
С этими словами он вытащил из кармана брюк скомканный носовой платок и, взяв за уголок, принялся помахивать им перед своим лицом, отгоняя то ли комаров, то ли невидимую посторонним глазом назойливую нежить.
- А чего же не заставишь - ещё как заставишь, - заверил его старец. - Потому что люди зажрались нынче, зажирели и опошлились. Вот представь себя зажиревшим и опошлившимся… Представил?
- Ну… вродеб-то представил.
- Значит, теперь тебе должно быть понятно, как такому человеку трудно насытиться тем, что находится вокруг него и доступно с нравственной точки зрения. Ему хочется попробовать чего-нибудь ещё более жирного и развесистого. Вкусить дополнительных услаждений, сверх приличествующей нормы. А ведь стоит только уклониться от допустимой рамки - и всё, пиши пропало. Ибо к любой похотной гадости легко пристраститься, а пристрастившийся - он хуже сбесившегося... Или не слышал, как мужики с мужиками балуются содомским грехом?
От неожиданного вопроса Юрко обомлел, точно его огрели дубиной по голове.
- Это которые гомосеки, что ль? - уточнил он, сощурившись.
- Вот-вот, те самые, которые гомосеки. Содомиты, если по-правильному.
- Нет, такого я даже представлять не собираюсь, - отрезал рыболов. - Потому что это противно и оскорбляет моё человеческое самодостоинство.
- Ладно, можешь не представлять, если так, - разрешил Амвросий. - Оно и правильно, от таких представлений лучше поберечься, чем обжечься.
Юрко в сердцах скомкал носовой платок и засунул его в карман брюк. Помолчал недолгое время. А потом высказал осторожную мысль:
- Так не все ж мужики - задо... заду… миты… Гомосеки, в общем. Ладно там - разные танцоры и певцы, кто при олигархах состоит обслуживающим персоналом. Как говорится, над кем стряслось, под тем и сбылось. Но ведь середь населения остались ещё и правильные граждане мужской принадлежности. Кто-то ведь зачинает детей, раз их женщины рожают на белый свет.
- Детей нынче рождается намного меньше против прежних времён, - возразил иерей. - Это как раз оттого, что сейчас слишком малое количество людей имеет тягу к чадотворению. А вот к сношению с нечистой силой склоняются многие.
- Однако не вывелись пока нормальные мужики, - упрямо стоял на своём рыболов. - Навроде меня, например.
- А для нормальных демоны тоже придумали способ: они в женщин перекидываются.
- Типа оборотней?
- Да оборотни по сравнению с ними - сущие котята, от молока непросохшие, агнцы безвинные! Даже меня оторопь берёт, когда вспоминаю про все их способности, прямо тошно становится.
- Да ну?
- Вот тебе и «да ну»! Суккубами называют тех демонов, которые воплощаются в женский образ, чтобы силы из мужских организмов выматывать.
Юрко обескураженно почесал подбородок, и поёжился так, будто на него повеяло затхлым сквозняком из сокрытой во мраке потусторонней трещины.
- Суккубы, нда-а-а… - протянул он. - Словцо-то какое паскудистое, ровно ругательство.
- Каковы исчадия, таково и словцо. Одно другому соответствует.
- Нет, вообще и нормальные бабы - они тоже не всегда блюдутся. Тоже по случаю могут сорваться с привязи и занырнуть в беспорядошные половые приключения. Или это они впадают в суккубство… в суккубичество? Как правильно сказать-то, ёфель-муфель?
- Да никак не правильно. Нормальные - они для того и созданы, чтобы если и впадать, то не туда и не настолько глубоко. Я же говорю тебе: суккубы - это демоны, перелицовывающиеся в женщин. А есть ещё такие, которые принимают обличье мужеского пола, дабы греховодиться с женской половиной - так тех кличут инкубами. Что суккуб, что инкуб - это обман о двух ногах. Не человек, а как бы замаскированная химера, искусственно созданная видимость человеческого существа.
- Умонепредставимое дело, - обескуражено пробормотал Юрко. - Страх-то какой, чистое лихо.
- На всякое лихо страху не напасёшься, - сказал Амвросий. - А вот знать об сих явлениях надобно. Хотя бы ради того, чтобы уметь вовремя от них оборониться. Чтобы не удивляться, как ты сейчас, и не упошляться, как некоторые другие, а делать выводы, имея представление и достоверно отличая ложное от истинного, криволинейное от прямоустремлённого, чистое от безнадёжно замутнённого. Понял, голова садовая?
- Навроде того.
После неуверенно-утвердительного ответа рыболова старец Амвросий сделал несколько холостых глотательных движений; и, приняв назидательный вид, пустился в пространный рассказ, который - если коротко - заключался в следующем.
Одним из наитягчайших явлений одержимости церковь считает соитие демонов с мужчинами и женщинами и нарождение через это особой породы сатанинских существ, уже самым актом появления своего на свет обречённых аду, а во время земной своей жизни успевающих обыкновенно нанести человеческому роду жестокий вред. Инкубы и суккубы в стародавние времена были не менее известны, чем ангелы и святые чудотворцы. Особенно подвержены нападениям развратных демонов монахини и ведьмы. Инкуб иногда появляется как мужчина в самом расцвете сил, иногда же - как сатир. А перед женщиной, которая известна как ведьма, он обычно принимает облик похотливого козла. Эти демоны повсеместно практикуют разные непристойности - скажем, такие, как использование раздвоенного пениса, чтобы одновременно любострастничать двумя органами. Некоторые женщины подчиняются инкубам добровольно, другие вовлекаются в блуд хитростью; а иных инкуб берёт насильным образом.
На процессах де Ланкра, известного следователя по делам ведьм, пенис одного из демонов описывался следующим образом: «Он был обычно извилистым, остроконечным и змееподобным, сделанным иногда наполовину из железа и наполовину из плоти, в другое время - полностью из рога, и обычно расщепленный наподобие языка змеи. Как правило, он одновременно занимался совокуплением и педерастией, причем иногда третий отросток достигал рта любовника»…
Любовное соитие с инкубом доставляет женщине гораздо большее удовольствие, чем с обычным мужчиной. Это происходит по нескольким причинам. Во-первых, из-за того, что злые духи принимают чрезвычайно привлекательный внешний вид. Во-вторых, из-за невиданных размеров их половых органов. Демоны могут даже трясти членом, когда он находится внутри партнёрши. И, в-третьих, демоны притворяются, будто они сильно влюблены в женщин, что для них является тоже неслабой приманкой... Всё вышеприведённое относится и к мужчинам, которые используют демонов, как своих гомосексуальных любовников…
Соитие женщин с демонами нередко сопровождается оплодотворением. Правда, демоны, имея лишь видимость тела, не могут производить семени. Но они воруют семя у мужчин, предающихся рукоблудию, или же из свежих трупов. Иногда демон в образе суккуба, похищая сперму у особенно крепких мужчин, затем, сделавшись инкубом, переносит её в матку женщины, которую хочет оплодотворить. Но роль демона в момент зачатия не чисто передаточная, он заранее отравляет своим нечистым духом будущий зародыш - и делает его одержимым уже в материнском чреве. Испокон веков беременные от демонов женщины рожали множество чудовищ, имевших иногда образ человеческий, а иногда - страхообразных уродов, коих в прежние времена губили без малейшей жалости. Если эти дьявольские ублюдки не были чудовищами, то отличались быстрым физическим и умственным ростом, богатырским здоровьем, талантами и ярыми страстями.
К отпрыскам дьявола причислялись, например, Каин; Аттила - бич божий, предводитель гуннов; Теодорих Великий, король готов; и Мартин Лютер, чьё имя особенно созвучно Люциферу.
…Поначалу мальчик и девочка слушали Амвросия вполуха. А потом и вовсе перестали слушать. И - по-прежнему лёжа на траве - развернулись лицами друг к другу. Аська погрузила губы Эдика в свои и стала пить его дыхание…
***
Она щупала и гладила его, а он - её. Их ладони как бы превратились в чуткие антенны, для которых не осталось ничего недосягаемого.
Аська смотрела на Эдика со смесью доверия и настоятельного призыва к дальнейшим действиям.
От девочки пахло потом, и этот запах сейчас был мальчику приятен.
Их ласки становились всё более откровенными. То Аська перекатывалась верхом на Эдика, то Эдик на Аську. Некому было затушить вспыхнувший в них огонь нового желания; а сами они сбивать его и не думали.
…Между всеми их движениями и чувствами неотступной жижей просачивался голос иерея Амвросия, повествовавшего очередную притчу о том, как по парку шагал священник и вдруг увидел мастурбировавшего в кустах парня. Служитель церкви приблизился к нему и сказал:
- Негодным делом ты занимаешься, мил человек. Разве правильно так растрачивать своё драгоценное семя? Нет, неправильно! Надобно беречь и лелеять его до того момента, когда ты женишься! И поверь мне: супруга будет благодарна тебе за эту мужскую скромность и богоугодную бережливость. Ты меня понял?
- Понял, батюшка!
…Через несколько лет к упомянутому священнослужителю явился тот же парень в повзрослевшем образе и проговорил смиренно:
- Здравствуйте, батюшка, вы меня помните?
- Как не помнить. Ну что, помогли ли мои советы тебе в бугопослушании? Усмирил ли ты грешную плоть для брачного благодеяния?
- О да! Хоть и трудно мне было, однако я сумел сберечь свое семя до женитьбы.
- И что же теперь?
- А теперь долгожданное время пришло. Женюсь я на следующей неделе. Сберёг четыре канистры спермы. Так посоветуйте, что теперь мне делать с этим упасённым от греха семенем?
…Мальчик и девочка целовались и обнимались - быстрее и неистовее с каждой минутой, с каждым переворотом: с Аськи на Эдика… с Эдика на Аську… (и снова - с Аськи на Эдика… с Эдика на Аську… с Мальчик и девочка как будто торопились пересчитать все бугорки и впадинки на телах друг у друга и пупырышки на языках, и ногти на пальцах. Таким манером они умудрились откатиться довольно далеко, а затем снова непроизвольным образом прикатились назад. Наконец, в очередной раз оказавшись сверху, Аська порывистыми движениями стянула со своего партнёра брюки и принялась делать ему минет.
Эдик замер. С трудом сдерживая себя, он старался не шевелиться, дабы продлить наслаждение; и одновременно ощущал, как в душе у него вдруг стало расширяться нечто неотвратимо-горячее, подобное новорожденному кровавому светилу. Это расширение стремительно набирало скорость, угрожая вот-вот выйти за пределы понимания Эдиком самого себя и охватить весь окружающий мир собою (или Эдиком?), поглотить осязаемую реальность от земли до неба, испепелив её в невозможном удовольствии.
Однако оральные старания Аськи продолжались недолгое время. Вскоре, не утерпев, она оседлала своего партнёра - насадилась, как флаг, на деревянно восставшее естество онемевшего от счастья Эдика. И тотчас задёргалась в благотворном ритме: вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. И Эдик стал отвечать её движениям, не в силах далее сохранять неподвижность…
Прошло две-три минуты - и их накрыло полуневменяемым оргазмом, похожим на конец света.
***
Первый конец света сменился вторым.
Второй - третьим.
Третий - четвёртым…
Впрочем, они не считали. А даже если б и считали, то всё равно сбились бы со счёта.
Они катались по траве, издавая стоны и хрипы, вскрики и всхлипыванья, звериное рычание и птичьи присвисты. Стараясь поскорее слиться ы одно целое, они буйно терзали друг дружку, сделавшись похожими на двух воплотившихся духов из дремучих времён. Гибкие, как лианы, руки и ноги Аськи опутывали Эдика, словно она собиралась выдавить из мальчика все соки до последней капли. И он выдавливался, подобно забытому на солнцепёке тюбику с шампунем, - радостно и готовно, с выпученными глазами выдавливался до отказа, извергался в клубившийся вокруг него мрак; но какая-то неведомая сила раз за разом вновь наполняла его счастливой пеной удовольствия.
У Аськи раздувалось сердце от радости женских ощущений, не утративших новизны и при втором соединении с Эдиком - а то, пожалуй, даже сделавшихся ещё ярче, чем попервоначалу. Ей хотелось кричать всему миру соответствовавшие моменту слова, однако девочка сдерживала своё желание, поскольку оно являлось далеко не самым главным в её текущем существовании. Намного важнее казалось теперь покрепче приспособить Эдика к себе, ещё недавно отсутствовавшей в его жизни, отчего в глубине души у неё рождались трепет и неуверенность. Трепет не особенно мешал девочке ощущать свою природу, а вот неуверенность вносила едва различимую фальшивую ноту. Её-то Аська нешуточно опасалась и старалась перебороть. Пусть не сразу, но это ей удалось - тут она непроизвольным образом ещё крепче вцепилась в Эдика; мальчик и девочка перестали перекатываться с места на место, уничтожая остатки травы подле Карасуна, и Аська окончательно забылась, поднявшись над собой на яростных волнах страсти.
Её тело было жароисточающим и влажным, будто она только что вышла из парной бани или как минимум из обильного душа. Эдик скользил по ней, не замечая своего неудобства, и прыгал сверху, не выказывая устали, скользил и прыгал, словно рыба, вытащенная на непривычный берег из речной глубины и сытости, и в отдельные моменты выбивал из своей малолетней подружки короткие стоны и вскрики удовольствия.
Аська в своём сознании была неизвестно на каком небе и взбиралась всё выше и выше, как секретный военный спутник, управляемый хорошо подготовленным командным составом отечественных учёных. Эдик же, в отличие от неё, не умел радоваться основательнее, чем заложено в программу человеческого устройства, оттого он просто впитывал телесное наслаждение, стараясь запомнить и сохранить его внутри себя максимальным образом…
***
Наконец, обессилев, Аська выползла из-под Эдика (ещё секунду назад выгибавшегося на ней и пристанывавшего, и хрипевшего наподобие задыхающегося животного, и распространявшего во все стороны короткие и протяжные звуки удовольствия, а теперь обмякшего с глупой улыбкой, обращённой к тёмной земле). Тяжело дыша, девочка помогла мальчику перевернуться на спину, а затем блаженно повалилась на бок рядом с ним.
- Уморился? - жидким шёпотом произнесла она, и этот вопрос прозвучал более похожим на утверждение. После чего, не дожидаясь ответных звуков с его стороны, погладила Эдика, словно ребёнка, сначала по одному уху, а потом по другому.
- Немножко уморился, но это ничего страшного, - тихо сказал мальчик чувствуя свои уши мягкими от удовольствия, а тело - лёгким и стремящимся к полёту, как надутый чужим благорасположенным дыханием тонкоплёночный шарик на ниточке, которую вот-вот перережут ножницами, чтобы он отправился в свободное воздухоплавание.
Эдик протёр глаза кулаками от щипавшего пота и, желая сохранить для себя не только воспоминание, но и будущие возможности, добавил:
- Таким способом умориться любому только приятно, я хоть по несколько раз на дню согласен!
Аське вдруг захотелось сказать ему слова расслабленнной нежности, какие иногда бывают по телевизору между героями романтических сериалов. Но потом она передумала, поскольку подобных слов не держала в памяти, а складывать их из неподготовленных звуков ей казалось неправильным. Тогда девочка представила, что приятнее всего, наверное, просто положить ладонь Эдику на лицо - и схватить его, присвоить, сжав в кулаке со страшной силой. Однако тут же сообразила, что подобное невозможно между людьми, пока они ещё живые. И отбросила неокрепшее желание преждевременной собственницы.
После этих двух мыслей она повернула к Эдику голову и проговорила с чувствительным туманом в голосе:
- Эдюль, я что-то не могу вспомнить: я, случайно, не кричала?
- И я не помню, - слегка помедлив, сказал мальчик и легонько потрепал её по ноге чуть пониже коленки (нога была горячей, словно её подогревала скрытая от человеческого понимания энергия параллельных пространств). - Аськ, ты не парься. Даже если кричала, наплюй на это. Мы теперь всегда будем делать что хотим, пусть любой смотрит и завидует. Кому какое дело? Кругом одни нули без палочек.
Эдик не боялся подумать о посторонних неправильно. Потому что правильных людей ему в своей жизни вообще встречать не доводилось. Разве только каких-нибудь мимоглядных нераспознанных личностей, думать о которых задним числом не имело смысла.
Аська была очень благодарна Эдику. Поскольку лишь после любовного соединения с ним стала по-настоящему ощущать сокровенную глубину своего женского организма.
В продолжение всего детства Аська догадывалась, что радость жизни не должна миновать её. Просто некоторые явления иногда пребывают в отсрочке, подчас долгой, чтобы как следует накопиться, а затем вывалиться под ноги нужному человеку всей громадой своей целокупной массы. И теперь, кажется, время пришло. «А куда же ему ещё деваться? - равномерно думала девочка. - Время - оно ведь даже не живое, поэтому и катится обычным порядком в правильную сторону. А я - как-никак живой человек, и мне тоже причитается не меньше, чем всем другим людям… Если не оплошаю, то, может, и поболе других-то! А я и не оплошаю. Никогда прежде не плошала, а сейчас - тем более!»
Вообще-то с окружающей действительностью Аська всегда старалась обращаться осторожно, сознавая всю её истинную фантастичность и отсутствие в ней здравого смысла. Но сейчас был не тот случай.
- Как думаешь, - неожиданно для самой себя спросила Аська у Эдика, - между мальчишками и девчонками возможна взаправдашняя дружба?
- В смысле? - не понял тот.
- Я имею в виду простую дружбу, совсем без секса, - уточнила она, с нежной кротостью глядя на мальчика.
- А почему без секса? - удивился он.
- Ну, допустим, ты встречался бы с девчонкой, если она совсем не в твоём вкусе, но человек очень хороший?
- Что за ерунда? Зачем такие вопросы задаёшь?
- Сам ты ерунда. Раз задаю вопрос, значит, мне интересно. Или не хочешь отвечать?
- Отчего же не хочу, просто мне трудно представить дружбу без секса, - выказал колебание Эдик. - И вообще, я тебе не психиатр, чтобы свой мозг по полочкам раскладывать и представлять желания.
- А всё же попробуй представить, - не отставала Аська.
- Нет, если человек хороший, то, я думаю, с ней в любом случае можно трахнуться, с этой девчонкой. Хотя бы один раз, чисто для дружбы.
- Но если - совсем некрасивая?
- И пускай, ничего страшного.
- И даже с полной уродиной смог бы?
- Если человек хороший?
- Да, если хороший.
- Но совсем уродина?
- Совсем-совсем. Допустим, инвалид, без руки или ноги.
- Хм… Не знаю.
- Нет, ты скажи!
- Не могу я так, Аськ. Откуда мне знать, если я не пробовал?
- А хотел бы попробовать?
- Да зачем это мне?
- Ну, чтобы знать.
- Не-а. Не хотел бы.
- Почему?
- Потому что лучше пробовать приятное, чем разную хрень, уродок и инвалидок.
- Всё понятно, Эдик. Что тут ещё скажешь? Ничего не скажешь, спасибо за правду.
- Да что тебе понятно-то?
- А то, что просто так дружить с девчонкой ты не захотел бы.
- Конечно. Зачем просто так дружить, если можно ещё и всё остальное, как полагается. Для своего удовольствия!
Аська надула губы и сделала разочарованные глаза. Но это была одна видимость неудовлетворительной реакции. Которая на самом деле имела противоположный вектор: девочку вполне устраивало ответное мнение Эдика, поскольку ей и самой казалось мало холостой дружбы с Елдоносовым-младшим. Она была довольна.
На волне настроения, заглянув в себя, Аська решила, что согласна сделать Эдика самым почётным персонажем в своей жизни. А в более дальновидной перспективе - и её основным действующим лицом. Девочка ничуть не сомневалась в том, что с помощью ласковых слов и вкрадчивых пальцев сумеет нащупать все скрытые тропки к сердцу наметившегося избранника.
Эдик же, прислушиваясь к своим ощущениям, был далёк от каких-либо задач и решений, касающихся настоящего и будущего. Он старался задержаться умом в недалёком прошлом, где благодаря Аське сумел представить собственное тело с новой стороны, в недоступном прежде измерении. В котором существовать казалось намного содержательнее, чем в надоевшей плоскомерной обыкновенности привычных слов, движений и не совпадающих с миром потребностей. Он чувствовал себя точно похороненный заживо и тотчас вынутый из холода могучей рукой, чтобы родиться сызнова.
Мальчик и девочка ещё некоторое время обменивались отрывочными слабозначительными фразами, не требовавшими от обоих никакого усилия мысли. А потом замолчали и стали от нечего делать слушать старца.
Амвросий рассказывал о том, что разум утекает из мира, а разновсякая дурь, наоборот, просачивается в него сквозь щели неверия и прочие слабые места. И что в скором будущем в сопровождении всех детей дьявола явится в мир и наиболее могущественный из них, Антихрист - и противопоставит своё царство царству бога. И тогда исход Вселенной будет решаться финальной битвой, в которой силы добра и зла встретятся лицом к лицу… Поначалу он, ложный мессия, действуя в союзе с Сатаной, совершит все виды поддельных чудес и пророчеств. Его красота и кажущаяся доброта будут неотразимы для всех, за исключением единиц избранных и истинно верующих. Антихрист соединит в своих руках все сокровища мира и щедрою раздачею уравняет людей в богатстве, результатом чего будет ужасающий разврат и всемирное царство Антихриста. Он зальёт кровью города и царства, разрушит церковь и собственноручно убьёт пророков Еноха и Илию, которые напрасно явятся защищать её. Но когда он объединит все царства и венцы мира и станет единым владыкою Вселенной, настигнет его заслуженная кара: он будет убит или самим Христом, или архангелом Михаилом, и с Антихристом падёт и разрушится могущество дьявола над человеком. Врата бездны будут заперты и запечатаны навсегда. Кончится царство Сатаны и утвердится царство божие, и ему уже не будет конца…
***
Пока старец вёл духоподъёмный рассказ о надвигающихся дьявольских непотребствах, Аська блуждала взглядом по окрестным малопримечательным предметам, а затем стала смотреть на Эдика. Причём такими сосредоточенно-неподвижными глазами, словно тщилась как можно скорее разрешить загадку всего его существа. Мальчик, конечно же, понимал, что никакой загадки о нём природой не придумано. Он вообще не собирался прятать в помыслах ничего экстраординарного и неприступно-закостенелого, а, напротив, планировал усиленным темпом продолжать вытягивать из себя максимально возможную жажду действий, дабы воплотить её в движение - в жизнь и смерть одновременно, если их нельзя понять каждую по раздельности…
Эдик поначалу немного смущался этого непрекращавшегося взгляда девочки; однако потом решил, что женской половине, наверное, свойственно искать в своих партнёрах несуществующие тайные стороны - и перестал его замечать. Правда, мальчику захотелось тоже найти новый смысл в чём-нибудь близком. А поскольку ближе всего в данную минуту была темнота, он стал искать в ней… Что такое темнота? Густая тень, противоположная свету. Все люди - если отстраниться от себя самого - похожи на теневые отображения друг друга; свет обнажает тени, а тьма сливает их воедино; потому тьма наверняка полезнее для человека, чем свет.
Подобное умозрение не показалось Эдику чем-то кардинальным, несущим новый смысл. И он перестал думать в упомянутом направлении, чтобы не скучать на пустом месте.
Между тем Бардак и Чуча в короткое время успели смотаться в магазин. Вернулись они снова под хоровую песню, способствовавшую дружному солдатскому шагу:
Наступает минута прощания*,
Ты глядишь мне тревожно в глаза,
И ловлю я родное дыхание,
А вдали уже дышит гроза.
Дрогнул воздух туманный и синий,
И тревога коснулась висков,
И зовет нас на подвиг Россия,
Веет ветром от шага полков.
Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости-прощай, прости-прощай!
Летят-летят года,
Уходят во мглу поезда,
А в них - солдаты.
И в небе тёмном
Горит солдатская звезда.
А в них - солдаты.
И в небе тёмном
Горит солдатская звезда.
Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости-прощай, прости-прощай…
Лес да степь, да в степи полустанки.
Свет вечерней и новой зари -
Не забудь же прощанье славянки,
Сокровенно в душе повтори!
Нет, не будет душа безучастна -
Справедливости светят огни.
За любовь, за великое братсво
Отдавали мы жизни свои.
Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Не все из нас придут назад.
Летят-летят года,
А песня - ты с нами всегда:
Тебя мы помним,
И в небе тёмном
Горит солдатская звезда.
Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости-прощай, прости-прощай…
***
Бардак и Чуча принесли две бутылки «Анапы» и три бутылки настойки«Стрелецкой».
Юрко означенного момента не дождался: незадолго до солдатской песни он как-то незаметно просунулся носом между двух травянистых кочек, ушёл в тишину и через несколько секунд, окончательно обмякув сознанием, захрапел. Глядя на него, любой недогадливый без труда понял бы, что все строевые звуки мира не способны пробудить этого утомлённого свежим воздухом человека… Амвросий же, присовокупляя к тостам щедрые цитаты из Ветхого и Нового заветов, прикончил вместе с бойцами обе «Стрелецких», после чего отлучился по настоятельной нужде в камыши.
Некоторое время оттуда, куда удалился иерей, доносились бормотание и порывистый шелест. А затем послышался матерный вскрик, и - громкий всплеск, какой бывает при падении в воду тяжёлого предмета.
- Слышь, Чуча, а чё там за шухер в камышах? - срезая штык-ножом пробку с «Анапы», поинтересовался Бардак.
- А хрен его знает, - отозвался его товарищ, сосредоточенно ковыряясь пальцем в ухе. - Наверное, приспел сезон рыбам для продолжения рода заниматься плодотворительством, ёлы-метёлы.
- Дурной ты, рыбы трахаются по-тихому, как червяки или, там, божьи коровки, - насмешливо выставил зубы Бардак. И в свою очередь выдвинул предположение:
- А может, это наш поп там занырнул под какую-нибудь корягу. Они же, попы, говорят, при любой возможности на тот свет поспешают, чтобы перед богом отчитаться за свою работу.
- Ага, не всё то карась, что в воде плещется, хы.
- Нет, я по-серьёзке тебе говорю.
- А если по-серьёзке, то, скорее всего, так и есть: попец в ту сторону уходил, я видел, - Чуча, непроизвольно шевеля кадыком, сосредоточенными глазами наблюдал за манипуляциями Бардака с бутылкой и штык-ножом. - Кроме него, сейчас в камышах вроде бузотёрить некому.
- Значит, это старик Амброзий булькнулся. Как думаешь, утоп? Или всё-таки выплывет?
- От него самого зависит. Как говорится, бог-то бог, но и сам не будь плох: богу молись, а к берегу гребись.
- Запросто мог утопнуть: в такой одёжке, как у него, не особенно поплаваешь. Да и туша ведь у попца не из маломерных - весит небось ого-го сколько, центнера полтора.
- Ну и скатертью дорожка ему, коли так, ёмныть.
- А что? Амброзию, наверное, в кайф приторопиться. Теперь погребёт прямым ходом к богу в рай чумоход многословный, ему же лучше.
- Если для него утопиться всё равно что облупленное яичко схавать - то, может, и лучше.
- Ясный перец, дело для него положительное, раз он торопится в рай без очереди запендюриться. Это примерно как нам с тобой: чем скорее дембель, тем приятнее для организма, гы-гы-гы, - Бардак спрятал штык-нож в ножны и, заострившись лицом, с хлюпающим звуком стянул зубами надрезанную пробку с бутылочного горлышка (при этом он сделался похожим на важную космобровую крысу в парадном обмундировании). После чего степенно отхлебнул вина и передал бутылку Чуче.
Чуча тоже отхлебнул. Затем поёрзал, устраиваясь поудобнее на своём месте, и коротко, по-военному, срыгнул. Зажал бутылку между коленями, вытащил сигарету из мятой пачки, прикурил от неторопливо потрескивавшей спички. Бардак последовал его примеру.
Сделав несколько затяжек, Чуча собрал в морщины кожу на переносице, полуприкрыл глаза и выдавил из себя медленное соображение:
- Дремучий человек.
- Кто - я? - удивился Бардак.
- И ты тоже. Но я вообще-то сейчас про попа говорю. Не проникла в него ещё современная цивилизация.
- Да плевать ему на современную цивилизацию. Он свой мир хорошо чувствует, вот в нём и старается жить.
- Старался-старался, да теперь уж и всё, конец его стараниям. Булькнул с концами в воду.
- К слову, знаешь, зачем моряки набивают себе наколки по всему телу? - внезапно отклонилась в новом направлени мысль Бардака.
- С чего это вдруг тебе наколки пришлись к слову? - удивился Чуча. - Где наш поп и где наколки? Не вижу связи.
- А она есть, связь-то, самая что ни есть прямая. Ведь утопленника рыбы начинают объедать с лица. Как потом опознавать личность, если лицевая часть отсутствует? Ну? Врубился теперь?
- Ага, врубился: по наколкам.
- Вот-вот, по ним только и опознаешь.
- Забавно. Попам-то, наверное, не положено делать наколки. Да и какая на хрен разница, опознают человека после смерти или нет. Для него главное, что всё закончилось: отбарахтался своё - теперь можно и на дне Карасуна полежать, предоставить рыбам и ракам свои пропитательные вещества.
- В поповском понимании на этом ничего не заканчивается, говорю же тебе. Наоборот, положительная сторона только теперь и развернулась для Амброзия в полную ширину: ну, там - райские кущи, волшебные гурии с большими сиськами и разное тому подобное.
- Гурии - они придуманы для мусульманских покойников.
- А наши-то, православные, чем хуже? Нет, наши покойники ничем не хуже. Их тоже должны дожидаться там женские представительницы. Пусть не гурии - может, как-нибудь по-другому они называются. Но обязательно должны дожидаться!
- Хм-м-м… А мне всё-таки немного жалко, если поп отправился на дно.
- Тебе-то какая горесть от его утопления? - экономя мысли между затяжками сигареты, поинтересовался Бардак.
- Да не горесть, конечно, а всё же духовенство - оно обычно в безвредности существует рядом с нормальными людьми. И вообще, священные люди не только в раю нужны, но и на нашей планете от них есть польза.
- Интересно, и какую же ты исхитрился отыскать в них пользу? Говорить не устать, было бы что сказать. А кроме говорильни-то - что они ещё могут?
- Ничего.
- Ну вот. И кому тогда они нужны? Разве у тебя имеется потребность в попах? Лично у меня нет такой потребности.
- И у меня её нет. Но многим людям они нужны для дисциплины. Чтобы окорачивать словесным образом тех, у кого начинают возникать в мозгах разные глупости.
- Если словесным образом окорачивать, то хрен кто послушается. Даже пытаться бесполезно.
- Не скажи. Вспомни-ка нашего особиста. Он в устной форме таких матюгов умеет навернуть - хрен расхлебаешь. У любого поджилки подсекутся.
- Верно. Особист - чувак крутой, он может… Так, выходит, попы на гражданке - это что-то типа наших особистов.
- Типа того получается.
- Вот же холера какая. Кругом одно и то же.
- Так и люди везде одни и те же. Зачем для них придумывать что-то новое?
Бардак открыл было рот - но передумал говорить, а вместо этого передёрнул плечами в знак неприятия идеологической иерархии в любых формах.
Чуча посмотрел на него с превосходством сообразительной личности и сделал ещё глоток «Анапы». После чего решил дать выход накопившемуся внутри организма молодому веселью - и принялся подражать голосам знакомых животных: закукарекал, захрюкал, залаял, заблеял, заухал филином, заорал по-ослиному. Бардак поддержал его на свой манер, строя шутовские рожи, громко клацая зубами, будто привидение, и издавая разные слабопристойные звуки.
Это продолжалось несколько минут, пока бойцы не утомились. Затем они умолкли. И оба как по команде закурили.
- Чем орать по-животному, давайте лучше поиграем в скороговорки, - предложила Аська.
- А как в них играть?
- Ну, кто дольше всех сможет повторять, не запнувшись, например, такое: «Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла» - тот и выиграл, - пояснила девочка.
- Давай попробуем, - присоединился к ней Эдик.
- Несерьёзно, - сказал Чуча.
- Нормальная игра, - возразил ему Бардак. - Давай попробуем.
- Ладно, можно и поиграть, если всем охота, - переменил мнение Чуча. - Тогда я буду первый.
Он набрал полную грудь воздуха и выпалил:
- Цапля чахла, чапля сохла, чапля сдохла!
- Ха-ха-ха, сбился, проиграл! обрадовался Эдик.
И они принялись поочерёдно повторять скороговорки:
Корабли лавировали, лавировали да не вылавировали… Ужа ужалила ужица, ужу с ужицей не ужиться… У пеньков опять пять опят стоят… Шла Саша по шоссе и сосала сушку… Взбиваем сливки, сливаем взбивки… Еле-еле Лена ела, есть из лени не хотела… Макака коалу в какао макала, коала какао лениво лакала… Невелик бицепс у эксгибициониста… Вакул бабу обул, да и Вакула баба обула… От топота копыт пыль по полю летит… Вера Валеру валит из револьвера… Два щенка щека к щеке щиплют щётку в уголке… Втюхали олигарху халабуду на Галапагосах… Наш шахматист вашего шахматиста перешахматит, перевышахматит… Повадился дебил бодибилдингом заниматься… За штуку турки стенку заштукатурят… Вы малину мыли ли? Мыли, но не мылили… Идут бобры в сыры боры, бобры добры, бобры бодры… Зверским визгом взводный взвизгнул… Буйный Бяка бузит, Бяка Буке грозит, Бяка Буке дерзит, Бяка Буку тузит… Сшила Саша Сашке шапку, Сашка шапкой шишку сшиб... Прокурор проколол дыроколом протокол…
Чуча сбивался с правильного выговора быстрее всех. Ненамного отставал от него Эдик. Иногда выигрывал Бардак, но чаще всех - Аська. Когда она предложила очередную скороговорку: «Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет» - Чуча сказал:
- Я знаю её по-другому: «Карл Клару склонил к аморалу, аналу, оралу и кончил в кларнет»!
- Да ну тебя, не хочу глупости говорить, - воспротивилась девочка.
- А мне вообще надоело выламывать язык, - сообщил Эдик. - Играйте сами, я отдохну.
После этого он привлёк к себе Аську и стал с ней целоваться.
Бардака и Чучу уменьшение числа игроков нисколько не расхолодило. И они продолжили соревноваться друг с другом, вспоминая (а может, иногда и выдумывая) всё более неблагопристойные словосочетания:
Плывёт клипер, на клипере шкипер, у шкипера триппер… Невзначай зачали чадо до бракосочетания… Геолог Георгий - герой гей-оргий… Кабы бабу бы да по буграм, кабы бабе бы да по губам… Жук с пожухшей жжёной жопой жутко жужал от ожога… Любвеобильный завлаб лобзал баб за баллы… По прилёте на Таити не таите, тёти, тити, нету повода таить на Таити тётям тить… Флюорографист флюорографистку флюорографировал-флюорографировал, да не выфлюорографировал, пришлось перефлюорографировать.
Последнюю скороговорку Чуча на втором заходе так перековеркал, что все долго смеялись. А потом Бардак похлопал его по плечу и положил конец игре:
- Харэ, а то у меня тоже язык скоро в узел завяжется
Чуча, отдышавшись, глотнул вина. И криво мотнул головой в сторону протяжно целовавшихся Аськи и Эдика:
- Может, дадим малолеткам малёхо «Анапки» вмазать?
- Нет, не стоит, - не согласился Бардак.
- Та ладно, не жмоться на винище, невеликое сокровище. У нас этой бормотухи вон ещё сколько.
- Я и не жмотюсь. Ты чего это меня чмаришь?
- Ничего я тебя не чмарю, просто говорю: дай пацану с девчонкой «Анапки» сёрбнуть, пусть себе побалдеют. Жалко, что ли?
- При чём тут жалко? - проговорил Бардак скользким от мгновенного возмущения голосом. - Ни хрена мне не жалко, но ведь они ж ещё совсем шпендики. Им ещё по летошнему молоку вздрагивается, какая может быть «Анапка» в ихнем возрасте?
- Ха-ха! - задрав лицо к небу, состроил язвительную улыбку Чуча. - Ты себя в соответственном возрасте повспоминай! Разве самому не хотелось?
- Мало ли что хотелось, да мне никто не давал же.
- Потому и ты теперь не хочешь давать? Завидуешь, да? А, между прочим, дети - это тоже будущие люди. Им для организма, может, питательных веществ требуется больше чем нам. Чобы себя вырастить до взрослого состояния.
- Дурной ты, Чуча. Питательные вещества - это совсем другое дело. Алкогольный напиток - он же тебе не мясо или каша, в нём питательности не содержится, одни биологически активные добавки, от них никакого роста, зато на размножение тянет. Но этим шпингалетам размножаться ещё рано, они сами пока что не до конца размноженные.
- Пусть размножаться и нельзя, а выпить малёхо вполне разрешимо. Я бы посмотрел, мне ради забавы любопытно поинтересоваться, как на них градус подействует, положительно или наоборот.
- На подобную забаву несерьёзно переводить напиток, - махнул рукой Бардак с видом человека, опасающегося забыть только что возникшую у него в голове постороннюю мысль, без которой существовать дальше будет грустно. - Разве у тебя денег - миллион в кармане, чтобы тратить? Да и они ещё дети зеленоротые, фактически малышня карапузая, куда им винище-то? Нельзя, мля, нехорошо это, не положено.
- Это кто дети зеленоротые, кто малышня карапузая? - не утерпела наконец Аська и с яростной неохотой оторвалась от Эдика. - Это кому, ты говоришь, ничего не положено?
- Тебе говорю, - утвердительно заблестел зубами Бардак. - Вернее, тебе и твоему подхлюстку.
- Сам ты подхлюсток, - сверкнула глазами девочка, перехватив обидное словцо. - И вообще умом обиженный. Голова с лукошко, а мозгов ни крошки.
- Ага, - присоединился к её мнению Чуча, радостно заблестев зубами. - Голова с куль, а разума - нуль.
- Вот вы тут пересмешничаете, а ничегошеньки про нас не знаете, - сказала Аська. - Сегодня, между прочим, Эдик мне целку разорвал.
- Серьёзно? - изумлённо встрепенулся Чуча.
- Да ты слушай её больше, - скептически заметил Бардак. - Врёт и не поперхнётся. Девки любят тереть по ушам. Иная так насвистит, что не перелезешь. Или так, что и сама себе поверит.
- Точно, - согласился Чуча. - У бабского племени вообще всё наоборот: говорят направо, а глядят налево. Виляют умом.
Бардак подмигнул Аське:
- Вот и у тебя, девочка, - как совралось, так и брякнулось. Если не хочешь, чтобы мы над тобой пересмешничали, то переври получше.
Потом обратился к Чуче:
- Они сейчас как два недозрелых яблока: соку набрались, но он ещё недобродивший, кислый до оскомины, бегает по их жилам со страшной силой, а на хрена это круговращение и как его применить, оба пока ни в зуб ногою не врубаются. Вот и брешут, чтобы не казалось так стыдно перед собой и другими. Готовы пересказать любую небывальщину, которая вспрыгнет им на язык.
- Это ты, солдат, был таким в молодости, а может, и сейчас остаёшься, - съязвила девочка. - Звенишь, как пустой кувшин, о чём не знаешь. А мне-то сочинять незачем, я правду говорю. Хочешь верь, хочешь не верь - начхать на твоё мнение.
Чуча и Бардак воскликнули удивленно-одобрительным хором:
- Ну и дела творятся на белом свете, я просто угораю!
- Вот это да! Значит, ты уже - того?
- Того, того, - с гордостью в голосе подтвердила Аська, не знакомая с предрассудками, потому не собиравшаяся приуменьшать масштабов своего поступка. - И этого, и того, и ещё всякого-разного, от души!
- Молодец, деваха! - хлопнул себя по колену Бардак.
Чуча вслед за ним восхищённо поцокал языком. После чего придвинулся к Аське и внимательно оглядел её, как будто обнаружил перед собой нового человека. Затем деликатно покашлял в кулак и полюбопытствовал:
- И как - нормально?
- Что - нормально? - не поняла она.
- Понравилось это дело?
- Ты что - дурак? - Аська сделала большие глаза и коротко покрутила пальцем у виска. - Разве есть кто-то, кому это могло бы не понравиться?
- Не, ты не поняла, - Чуча, смутившись, моментально покраснел как варёный рак. - Потом, по ходу жизни, оно, конечно, каждому нравится. Но говорят, что девчатам - первоначальный-то раз - больновато бывает… Так? Или нет?
- Не знаю, как там другим, а мне было классно, - гордо заявила Аська. - А в следующий раз, наверное, будет ещё лучше!
- Тогда, может, давай проверим? - нетерпеливо раздувая ноздри, встрял с предложением Бардак. - Насчёт следующего раза?
- Точно, - присоединился к товарищу Чуча. - Предлагаю сообразить это дело на шару. Приколемся, а? Зажжём групповушку?
- Нет, не зажжём, - отвергла предложение служивых девочка, вновь обнимая Эдика Елдоносова. - Можете не мечтать.
- Мечтать не вредно, - возразил Чуча с ухмылкой. - Гляжу, у тебя апломба - хоть мешками грузи. Между прочим, напрасно поддаёшься бабскому самолюбию, ничего в нём хорошего нет.
- А я и не поддаюсь.
- Но ведь кочевряжишься. Значит, поддаёшься.
- Я не кочевряжусь.
- Почему же тогда отказываешься?
- А это моё дело, почему. Отказываюсь, и всё тут. Имею право, понял?
- Да ладно, понял, понял, не ори.
- Ну и всё!
- Ну и ладно, хрен с тобой, стрекозявка.
- Сам ты стрекозёл!
- А по-моему, групповушка - дело хорошее, - встрял Бардак в грозившую затянуться перепалку между Чучей и Аськой. - Я сейчас бы замутил с ба-а-альшим удовольствием.
- Ишь, губы раскатали, - горделиво вздёрнула подбородок девочка. - Вы что, принимаете меня за какую-нибудь дешёвку прилагательную? Вот фиг вам, а не групповушку!
С такими словами она сложила аккуратный кукиш и предупредительно помахала им перед собой, точно это был не кукиш, а заряженный полной обоймой пистолет:
- Только попробуйте подступиться! Сразу пожалеете, что на белый свет народились!
- Та не, мы безо всякого, - Бардак примирительным жестом расставил руки в стороны. - Мы ж хотели по-хорошему, так что ты зря на нас расхохолилась, девчуха.
- Никаких по-хорошему, - возмущённо оскалилась Аська, сдвинув брови и чувствуя себя не ребёнком, а действительной личностью. - Мне Эдюлечки моего хватит, он лучше всех на свете. А ещё он у меня смелый… Вот вы, военные, людей когда-нибудь убивали?
- Нет, не приходилось пока, - признался, потускнев, Бардак. - По мордасам давать или, там, салабонов толпой метелить - этого было сколько угодно. Но чтобы до смерти кого стратить - такого ещё не случалось, врать не буду.
- А Эдик сегодня убил. По-настоящему, как в кино про мушкетёров и кардинала.
- Да ладно тебе, - недоверчиво рассмеялся Чуча. - Кого это он мог убить, ты гонишь! Не надо пускать нам пыль в глаза, мы сами кому хочешь её пустим куда угодно.
- А я говорю, убил, - настаивала Аська.
- Гля, мы, оказывается, рядом с душегубом сегодня находимся, - подмигнул Бардак своему товарищу.
- Не с душегубом, а с человекоубийцей, - ироническим голосом поправил его Чуча. - Это ж совсем различные вещи.
- А в чём различные?
- Был бы здесь поп, он тебе легко объяснил бы. А мне про детальное понимание думать лениво, чтобы складывать объяснения. Думаю, всему препятствует проблема меры, без которой невозможно исчислить все препятствия и закавыки, мешающие человеку жить и благоденствовать, оттого он и подвигается к убийственной плоскости… Или к душегубству.
- Не душегуб он и не человекоубийца, - заступилась за Эдика Аська, сделав серьёзные морщины на лбу.
- Кто же тогда он есть, по-твоему? - не убирая с лица улыбки, поинтересовался Чуча.
- Будущий защитник Родины, вот кто! - ответила девочка с тоном превосходства. - Между прочим, из него получше вас, вместе взятых, получится защитник. Потому что вы ещё никого не убивали, а он уже сейчас начал тренироваться. Полчаса назад топором зарубил вот эту тётеньку, Надеждой её звали.
Оба бойца, как по команде, внимательно придвинулись к распростёртому телу. Чуча, вперившись в покойницу, даже присвистнул с таким видом, будто и сам был готов через секунду пуститься вдогонку за собственным свистом.
- А я думал: нажралась до потери пульса подруга, вот и отрубилась, - сказал Бардак, шмыгнув носом, как это делают недостаточно свободоуверенные дети при внезапном желании самовыразиться в самостоятельном ключе. - А она, оказывается, во-о-он почему шевелиться не хочет, гы-гы-гы!
- Чего ж ей шевелиться, - вставил Елдоносов. - С топором в башке и тебя небось не очень потянуло бы на гулимоны.
- Мёртвые люди - они спокойные, - добавила Аська.
- Ото и жалко, что спокойные, - после многозначительного вздоха сообщил Чуча. - Нам сейчас, наоборот, оч-чень даже подошла бы какая-нибудь до ужаса беспокойная мадама! Подстёга какая-нибудь крутозаперченная!
- Аг-гы-гы! - глуповато реготнув, закивал Бардак. - Ещё как подошла бы! Разов по пять - каждому! Или, может, даже разов по десять могла бы подойти!
- Ну ты и гусь, пацан, - сказал Чуча Эдику Елдоносову. - Ну ты вообще молодец. Только смотри, не задохнись прежде времени от собственной важности.
- Не задохнётся, он крепкий, раз сподобился такое совершить, - предположил Бардак. - У него впереди, наверное, много похожих подвигов будет. Если не посадат в тюрягу.
- А тётка, в общем-то, ничего себе, не успела ещё накрепко залубенеть, - заметил Чуча, ощупывая левую голень Надежды и гривуазно сощурив оба глаза. - Смачная по виду. Как сдобная булочка с маком.
- В самом соку, - согласился Бардак, глядя на покойницу как на цветной фотоснимок эротического содержания. - Подобная пирожку с вишней. Черевце только слегонца прорезанное. Зато всё остальное - ыхма! Всё остальное - что надо!
Он провёл быстрой ладонью поверх туго натянутых трусов женщины; а затем, помедленнее, по её упитанной правой ляжке, до самого колена. И, не убирая оттуда руки, передёрнул бровями:
- Вон, гля, станина какая фигуральная у бабцы... И даже ещё тепловатая. Как живая, ёлы-метёлы!
- Ага, - горестно растворил Чуча голодный рот. - По-моему, вполне достоятельная женщина. Даже завоняться ещё не успела. Только и ущербу, что детишки брюхо ей прохудили. А так - де-е-ебе-е-елая.
- Дебе-е-елая, - протяжно вздохнул Бардак, и по его правой щеке скатилась слеза одинокой мужской неопределённости. - Я люблю таких бабцов - когда стёгна упитанные и за попендопулу приятно подержаться обеими руками! Эх, жаль, что такое добро пропадает, я бы не отказался…
- В принципе, если тётку на пузико перевернуть, то можно и зарядить ей с казённой части по разочку, - перебил Чуча своего товарища, плотоядно облизывая пересохшие губы. - Ну, или, там, по два-три разочка… Может, и вправду, приколоться? А чё, мне будет не в падлу, да и времени у нас ещё мно…
Тут он осёкся, исказившись телом слева направо. Потому что покойница, по лицу которой сонно ползала взад-вперёд безглуздая ночная муха, медленно подняла веки и приняла вид человека, переставшего понимать свою смерть. Мутноглазо уставившись на бойцов, она крупно задрожала грудью и попросила тяжёлым голосом:
- Ма-а-альчи-и-ики-и-и… Да-а-айте мне… Да-а-айте пи-и-и-и-ить...
Чуча встрепенулся - так, словно ему сунули между рёбер заточенную отвёртку в или воткнули нож под лопатку, - и радостно охнул.
Бардак, наоборот, замер, точно охотничья собака, сделавшая стойку на свежеучуянную дичь.
А покойница коротко, но требовательно посучила ногами, зашуршав травой и сухим мусором вперемешку с рассыпчатыми комьями земли. После чего остановилась и повторила с глухой и непререкаемой тоской бесчувствия:
- Пи-и-и-и-ить!
Солдаты - оба разом - встрепенулись и подскочили к женщине. Бардак осторожно приподнял Надежде голову, а Чуча приставил к её губам горлышко бутылки - и воспалённо зачастил:
- Эт-то мы сейчас, эт-то у нас есть. Вот, попей «Анапки»: хоть и бормотушка, да всёж-тки винцо крепенькое! Ничего, красавица, ты пей-пей, всё будет нормалёк, пей, нам не жалко!
Она ещё не перестала двигать кадыком, а Бардак уже одним расторопным движением стянул с неё трусы.
Надежда прекратила пить и, опершись на локти, села. Затем отчего-то решила воздеть вверх руки, плавно покачивая ими, точно собиралась станцевать сидячий танец маленьких лебедей (при этом выставила на общее обозрение свои стыдливо выбритые подмышки); и неторопко огляделась по сторонам полуотрешённым дымчатым взглядом. Но тут кишки, словно растревоженные змеи, полезли у неё из живота в разные стороны. И она принялась собирать свои внутренности; а Чуча галантно заторопился помогать даме. Зато Бардак не обращал на их действия никакого внимания: он протискивал и протискивал руки Надежде между ног, а следом продвигал голову, шумно, по-собачьи, принюхиваясь и дрожа от вожделения. Наконец Чуча не выдержал, оттолкнул рукой голову товарища и рявкнул:
- Ты куда лезешь? Давай завязывай! Или не помнишь, что я первый с ней познакомился? В очередь становись, чмо!
- Кто чмо? - гундосо возмутился Бардак, досадливым движением ладони стряхнув со лба мутные капли пота и невольно отобразив глазами распиравшие его мозг первобытно-животные катаклизмы. - Забыл, с кем говоришь, да? По-о-ознако-о-омился он… А я её заснял, и все дела! Сообрази-ка своей пустой тыквой, что на деда бочку катишь, черпак несчастный! Ишь, какой скорый выискался! Пупырь на ровном месте! Обеспокойся последствиями и помолчи, чучело гороховое!
- Сам помолчи, чучело зачуханное! - огласил Чуча своё мнение по обсуждаемому вопросу, пошевелив лицом таким образом, что его брови угрожающе нависли бы над усами, если б последние имели место в природе. - Здесь тебе не казарма, мать твою! Здесь тебе гражданская жизнь, понял, да?!
- А какая, на фиг, разница?!
- А такая, на фиг!
- Тебе вообще, Чуча, на баб два года глядеть не полагается, раз фотку своей невесты в кармане носишь!
- Какой невесты, вот этой, что ли? - не умеряя слов на повышенных тонах, Чуча скорыми движениями расстегнул две верхних пуговицы своего кителя и вытянул оттуда фотографию белозубо скалившейся красотки. После чего разразился саркастическим смехом:
- Ха-ха-ха! Ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! Ну и дурак же ты! Ха-ха! Ха-ха-ха! Никакая это не невеста! Ха-ха-ха-ха-ха!
- Харэ брехать! - презрительно сморщился Бардак. - Сам говорил, что невеста! И что дожидается тебя из армии! Ещё расхвалялся, как пялил её на балконе! И в подвале! И на чердаке!
- Дак то я не сейчас брешу! То я брехал раньше! Чтоб у всех в части было ко мне завистное чувство! А на самом деле это фотка американской артистки! Я её перефотографировал с открытки!
- Фотка артистки, говоришь?
- Артистки, да!
- И как же тогда её фамилия?
- А бес её знает. Ну, Кира Найтли или Скарлетт Йоп… пансон, кажется… Не помню точно, твоё какое дело!
- А такое моё дело, что забрехался ты вконец, Чуча, вот я и доказал! Даже фамилию не помнишь, стерва такой!
- И совсем не потому не помню, что забрехался! Просто на хера мне её фамилия? Мне харя важнее была - чтоб завидовали такие, как ты, лошары сухостойные! И вообще, с чего это вдруг ты моим моральным обликом озадачился?
- А с того, что ты чужою бабой озаботился не по делу!
- Почему это не по делу?
- Потому что у тебя своя есть, которая на фотке. Вот иди теперь в кушири - и дрочи на эту харю фотографическую, раз она тебе так нравится! А этот бабец мой будет! Реально! И не колышет меня, что ты теперь сказки разные рассказываешь языком своим без костей! Ни грамма не колышет!
- А сейчас заколышет! - лицо Чучи исказил нервный тик. - Ишь, бабцы захотел! Приватизировал ты её, что ли?!
- Да хоть бы и приватизировал! А что?
- А то! Подбери слюни, сопляк!
- Подбери сопли, слюнтяй!
- Ты, в конце концов, слово своё соблюдаешь, как культурный человек, или как?
- Я-то всё соблюдаю, как культурный, а вот ты - настоящее быдло первой категории! Так что кому бы мычать, а тебе лучше помалкивать в тряпочку!
- Да уж хоть мычать, хоть не мычать - всё лучше, чем - наподобие тебя - скулить да тявкать! Как собака перед грозой!
- А ты лучше на себя в зеркало посмотри! Оно тебе покажет без ошибочности, кто из нас больше похож на собаку!
- Да ты и не собака даже, потому что казаться собакой для тебя много чести. Ты - просто мелкий штымп!
- А ты крупный, что ли?
- Да уж покрупнее тебя!
- Крупная куча говна, ха-ха-ха! Нашёл, чем гордиться - молодец, поздравляю!
- Чё, в табло хочешь, да?! Так получишь сейчас! Как врежу - мало не покажется!
- Это ты, я гляжу, хочешь в табло! Ща, смотри мне, Чуча, схлопочешь душевным образом! Допросишься, что я навешаю тебе на уши кренделей!
- Ой-ой-ё-ё-о-ой, прям я сразу испугался! Аж штаны себе перепачкал от испуга! Хочешь, покажу, где перепачкал?
- Ща испугаешься! Так испугаешься, что у тебя дар речи закончится! Я не ты, чтобы разбрасываться пустыми словами на ветер: если сказал своё слово - значит, сделаю, как сказал! Сробеешь тогда не по-детски, чтобы в штаны себе заглядывать!
- Ага, щас прямо до смерти сробею, помечтай! Нет, ты что - болтовню поболтать хочешь или по-серьёзному кулаки на меня сучишь? Слова-а-ами он не разбрасывается на ветер! А чем же ты тогда сейчас занимаешься? По-моему как раз только и делаешь, что разбрасываешься! Но я тебе этот передний ветер не собираюсь поддерживать, мне он и самому скоро будет до чёрта нужен! Так что давай, посучи посильнее своими кулачонками! Нет, ты не менжуйся, посучи-посучи посильнее! Или не получается со страху? Что, Бардак, забздел, я тебя спрашиваю?
- Да чтоб я так бздел, как у тебя мозговая протечка поторапливается против человеческой природы! А она поторапливается со страшной силой, калоша ты кретинская! Дурака сколько ни вари, от него всё дурью пахнет - это не зря про тебя старшина сказал! Потому что из такого, как ты, даже армия не может воспитать нормального мужика с умственным приличием в голове!
- Ты мне фактически это говоришь?
- Да! Фактически!
- Ага, вот так?! А ну, давай тогда! Давай-давай, рискни своей харей, мудошлёпское отродье, и тогда посмотрим, у кого останется приличие в голове и от кого чем запахнет! Побыковать решил, да?! Или накопил до хрена лишнего здоровья?
- Может, и накопил! Может, и до хрена! Сколько есть - всё моё! А ты чё же, сомневаешься, а? Может, жлаешь проверить?
- А если сомневаюсь - что тогда? Если желаю проверить?
- Смелый, да?
- А если и смелый, так чё? - с этими словами Чуча полуприсел, чуть склонив голову набок, выпучив глаза и по-шутовски расставив руки. - Не тебе варежку выворачивать и показывать зубы! Чтобы меня пугать, ёпта!
- Ну хорошо, считай, я тебя услышал, чмо, - набычился Бардак. - Вот ща мы всё выясним и поглядим, кто первый испугается!
- А давай выясним и поглядим! - нетерпеливо затрясся Чуча. - Ну?! Давай-давай! Поглядим, кто кому первее по черепу натрескает! Ишь, разборзелся! Совсем нюх потерял!
- Это ты потерял! - ответно затрясся Бардак. - А я тебе ща его быстро вправлю, чмо!
- От чма и слышу!
- Получишь в ухо - так сразу перестанешь слышать, не беспокойся!
- А я и не беспокоюсь!
- Нет, чмо, я вижу, что беспокоишься!
- Значит, херовато у тебя со зрением! Купи очки, чтобы видеть всё правильно - а не как ты, в кривом свете!
- Что же ты, мать-раздолбать, словами попусту брыскаешься? Ты не брыскайся, а делом докажи!
- Не тужься, а то вылезешь из кожи! Я тоже от тебя ничего, кроме слов, пока не услышал!
Они схватили друг друга за грудки и вот-вот покатились бы по траве в яростной борьбе за долгожданную человеческую самку, если б их категорический пыл не остудил негромкий возглас Надежды, сумевшей наконец сложить свои кишки обратно в живот:
- Ма-а-альчики, если будете дра-а-аться, я вообще никому не дам. Отнесите лучше меня куда-нибудь на скамейку. А то земля сыра-а-ая, спине хо-о-олодно.
Покойница прерывисто подышала, беззвучно дрожа тёмными губами. А затем по-женски успокоила обоих бойцов:
- Не волну-у-уйтесь, каждому по-о-оровну достанется.
Приученные к дисциплине солдаты беспрекословно повиновались. С искажёнными в лирическом угаре лицами они подхватили Надежду на руки и скоропалительным шагом понесли её, игриво хихикавшую, наугад в тёмное пространство. Вскоре оттуда, где они скрылись, стали доноситься недвусмысленные стоны и вздохи, и громкое хрипение, которые неизменно сопутствуют всякому любострастному мероприятию. Эти звуки казались настолько простыми и обыденными, словно с миллионами солдат и убитых женщин каждодневно происходит нечто в подобном роде.
Аська с Эдиком хотели было податься следом за удалившейся троицей, дабы не пропустить интересного и с максимальными подробностями разглядеть, что у них там происходит. Но в последний момент Елдоносов-младший пересилил любопытство и предложил:
- Давай сначала выпьем немного «Анапы». Так нам будет веселее.
- А мне и без вина весело, но выпить можно, - охотно согласилась девочка. - Нам теперь всё можно.
- Ага, - напустив на себя по-взрослому важный вид, сказал мальчик. - Что захотим, то и будем делать, никого не спрашиваясь.
- Ой, Эдюля, как классно жить на свете! Я раньше даже не представляла, что может быть так интересно и весело!
И они стали пить, передавая бутылку из рук в руки.
А потом и не захотели никуда идти.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вот как в лифте - ты разговариваешь в лифте с людьми и ничего особенного не замечаешь, а из-под ног уходит первый этаж, десятый, двадцать первый, и весь город остаётся где-то внизу, и ты кончаешь фразу, которую начал при входе, а между первым словом и последним - пятьдесят два этажа.
ХУЛИО КОРТАСАР «ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ»
Но то, что я вижу, чувствую, обоняю, осязаю, действительно кажется весьма реальным. Если это не «реальность», то что же это?
НИЛ ДОНАЛД УОЛШ «БЕСЕДЫ С БОГОМ»
Сухие от удовольствия жизни, они целовались и пили «Анапу»; и снова целовались, и снова пили сладкое креплёное вино. И лишь отдалённо доносились до их слуха стоны и крики скорострельных солдатских оргазмов, перемешанных с руководящими репликами Надежды.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! - трубно завывал Бардак. - Айя-а-а-а-а-аху-у-у-у-у!
-У-у-у-у-й-й-йё-о-о-о! - раненым животным тоненько верещал Чуча. - Йо-о-о-опти-и-и-и-имля-а-а-а-а! О-о-охо-о-омля-а-а-а-а-а!
- Нет-нет, парень, как тебя там зовут, сюда не надо! - растерзанным голосом стонала Надежда. - Сюда я не хочу! А ты не мешай, ты подожди, дурачок! Вот так, вот сюда, м-м-м-ы-ы-ым-м-м-м…
- Уа-а-а-ао-о-оу-у-у! Надёк, я ща, я ща… Сно-о-ова-а-а-а! Уф-ф-ф-ф… Кайф… Я ща ещё разик, ладно?
- Ладно-ладно, давай… А ты чего стоишь, парень, как там тебя, не помню - давай-ка мне его сюда, в руку. Во-о-от, как мы быстро растём, во-о-от молодец… А теперь вставим - вот сюда, вот сюда давай, ага… О-ох, да не так сильно, глупый! Да не ты! Нет-нет, ты не вынимай!
- Ы-ы-ы-ы-ы… Ы-ы-ы-ы-ы-ы…
- Ё-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о…
- Не так быстро, мальчики, не так быстро, а то я ничего не успею… Ой, а так вот - больно, так не надо! Вот, вот, вот так - вот молодец…
- Ы-ы-ы-ы-ых-х-х, кла-а-асс…
- Да-а-а-а-а-а…
- Нет-нет, не помню, как там тебя - я же сказала: сюда не надо!
- Спокуха, Надёк, всё будет ништяк!
- Ы-ы-ы-ы-ы, ё-о-оп-па-на!
- Кишки, кишки опять полезли! Держи их, Чуча, собирай!
- Да ты сам собирай, не видишь, что ли, я конча-а-а-а-а-а-а-а...
***
- Вот интересно, - хихикнула Аська. - С мёртвой бабой любовью занимаются. Умора!
- А при чём здесь любовь-то? - скривив брови, удивлённым тоном спросил Эдик. Он на несколько секунд поднялся на ноги, чтобы размять затёкшие мышцы - попрыгал на месте, подёргал коленками, а затем снова уселся рядом со своей подружкой. Покачал головой - и, состроив насмешливую гримасу, передразнил девочку:
- «Любо-о-оф-ф-фью занима-а-аются!» - ну ты и сказанула, Аськ! Какая любовь, ёлы-палы, когда они там трахаются, как скаженные - наверное, мало-мало сюда брызги не долетают, ха-ха-ха!
- Ну чего ты к слову придрался, Эдюль, - сконфузилась она. - Ну, пусть не любовью - пусть просто трахаются... Так ведь с мертвячкой же. Да ещё и вдвоём. Прямо как дети малые!
- А тётка не против, - пожал он плечами. - Они ведь с ней не насильно ромашку устраивают. Вот и пусть получают удовольствие. Тебе жалко, что ли?
- Почему жалко? Не жалко. Но даже представить противно - как у тётеньки там кишки наружу вылезают… Бедненькие солдатики. И не брезгуют же!
- А куда им деваться, - мальчик напустил на себя опытный вид. - Солдатам ведь там, у себя в армии, больше некому присунуть, разве только другим солдатам.
- Ну, это всё равно лучше, чем с мёртвячкой, - сказала Аська, брезгливо наморщив щёки.
- Не-е, не лучше, - примерив на себя ситуацию, решил Эдик. - Понимаешь, Аськ, не каждый пацан может на другого пацана возбуждение поиметь. Тем более на солдата.
Девочка озадаченно умолкла. Прежде она не рассматривала данный вопрос под таким углом. Аська привыкла примерять всё на себя. Она не хотела, чтобы мужчины стали главной загадкой и разочарованием её жизни. Потому не планировала для себя никакого многочленства в личной жизни. Однако мужские взаимоотношения её мало заботили, оттого её мысли не направляли даже случайный вектор эту сторону.
Девочка взяла бутылку из рук Елдоносова и, закрыв глаза, сделала несколько маленьких глотков.
Воду и пищу человек обычно превращает в мысли и дела. А вино он чаще всего перерабатывает в фантазии. Аська не собиралась отставать от мальчика, поскольку ей хотелось одинаковых с ним фантазий… Ощущая разливавшееся по телу приятное тепло от выпитой «Анапы», она сфокусировала прищуренный взгляд на переносице Эдика и поинтересовалась вкрадчивым голосом:
- А вот - если б, допустим, меня у тебя не было - мог бы ты… ну, вместе с ними пойти?
- Куда вместе с ними пойти? Мёртвую трахать, что ли?
- Да, мёртвую - мог бы?
- Не знаю, - сомневающимся тоном сказал Эдик. - Я же в армии не был пока. Но всё-таки, думаю, вряд ли.
- Противно, да? - в голосе Аськи зазвучало плохо скрываемое любопытство.
- Не только противно, - протянул он, задумчиво почесав спину правой рукой. - Ещё и глупо как-то.
- И смешно, - добавила она.
- Вот-вот: потом все над тобой реготать будут, если узнают. На фиг такое нужно…
- Это точно. Никому такое не нужно.
- А вообще, если честно, Аськ, то у нас в классе смеются и над девчонками, которые со всеми подряд трахаются.
- А над мальчишками?
- Над какими мальчишками?
- Ну, над теми, кто со всеми подряд трахается.
- Не-е, над мальчишками не смеются. Чего над ними смеяться? Пацаны - это же совсем другое дело, им такое не в западло…
- Какие всё-таки вы, мальчишки, жестокие. Пользуетесь тем, что девочки слабее, и издеваетесь над ними... Над нами…
- Ну, Аськ, над тобой же никто не издевается.
- Я - другое дело. Я сильная. А если б могли, то издевались бы и надо мной. Насмехались бы, разве не так?
- Не так, - не согласился он. - Да ты ж и не трахаешься со всеми подряд.
- А если бы трахалась? - не отставала она. - Скажи честно: ты надо мной насмехался бы вместе с другими мальчишками?
- Н-нет, - соврал он.
- Правда?
- Правда.
- А почему? - девочка, разулыбавшись, кокетливо склонила голову набок. - Потому что я тебе нравлюсь, да?
- Ну… - протянул Эдик, отведя взгляд в сторону и думая о том, как бы половчее уйти от достаточного ответа. - Ты сама посуди, Аськ: на кой ляд мне над тобой издеваться и насмехаться? Мы, вон, только что трахнулись… И после этого что ж я - издеваться стал бы?
- Мало ли что трахнулись, - возразила она. - Многие женятся и трахаются между собой каждую ночь, а днём ругаются и дерутся, как отъявленные. Иногда даже до смерти убивают друг дружку.
- Ну и дураки, - он пожал плечами, скривив губы в знак непонимания таких людей. - Зачем жениться, чтобы потом драться друг с другом? Если уж так охота кого-нибудь помучить, то для этого и чужих прохожих на улице хватает: бери первого встречного и делай с ним что хочешь.
- Нет, первого встречного не получится. Мы ведь сегодня тоже не сразу себе выбрали эту… которую ты - топором.
- Пускай и не сразу. Но всё равно выбрали, так ведь?
- Так.
- Вот я и говорю: глупо издеваться над тем, кто тебе нужен, если взамен проще найти кого-нибудь бесполезного.
- Это верно, - согласилась девочка.
Она немного помолчала, а потом погладила Эдика по плечу:
- Ты - хороший…
Не было необходимости убеждать его в том, в чём он и так отродясь не сомневался. Оттого мальчик лишь для вида скромно пошевелил ноздрями - и, не найдя удовлетворительного количества деликатных слов подтверждения, решил закруглить тему:
- Ну, не знаю. Может, и хороший. Тебе сбоку виднее.
***
Эдик Елдоносов и Аська Кипешова сидели среди шорохов ночи, глядя на лишённую всякого смысла беспросветную воду Карасуна и дальше - туда, где из тьмы на противоположном берегу проступала тесная гуща домов и деревьев. Время казалось им приятно-тягучим, как жевательная резинка.
Мальчик и девочка продолжали редкими глотками пить «Анапу», передавая друг другу бутылку. И он, и она чувствовали неповторимый запах сексуального удовлетворения, исходивший от тела партнёра, однако временно тот перестал будоражить мысли Эдика и Аськи, а лишь доставлял истому и отраду миновавшего удовольствия. Жаркое настроение покинуло обоих - хотя не навсегда и даже вряд ли надолго: мальчику и девочке просто требовался небольшой отдых. Которому они и предавались на свежем воздухе, не обращая на него внимания со всей силой рассеянности, свойственной не только молодым крепким личностям, но и любым живым организмам с незамутнённым болезнями дыханием.
Кроме интимно-приятного - почти родственного - человеческого присутствия, вечер пах пылью, сладким алкоголем, примятой травой, чужими снами и ещё многими не поддававшимися словам вещами, о которых даже думать не стоило пытаться, потому что на это не хватит целой жизни.
С течением времени берег Карасуна превратился в единственную точку на земном шаре, где Эдик и Аська представляли возможность казаться уместными для самих себя.
От выпитого вина в глазах у Елдоносова-младшего всё мягко расплывалось и даже немного двоилось. А Аська беспричинно хихикала с оправдывающимся выражением лица, иногда внезапно взмахивая руками, словно отгоняя кружившее перед её глазами любопытное насекомое. Никогда в жизни ей не было так хорошо и беззаботно, как теперь, в этот волшебный вечер исполнения желаний.
Возможно, завтра днём они будут сидеть здесь точно так же, как сейчас, только обнажёнными, поглощая богатый ультрафиолетом и разными неизвестными науке витаминами свежий воздух; и им будет ещё лучше, чем сегодня. Так думала Аська. От этих мыслей у неё всё внутри замирало и съёживалось; её кожа покрывалась твёрдыми пупырышками, а на глазах у девочки выступала счастливая влага, которую она украдкой вытирала расслабленными кулаками. Краем зрения она удерживала Эдика в поле своего понимания, а сама представляла, как хорошо было бы поселиться вместе с ним в безлюдном краю и растрачивать друг на друга тихие яблочные дни и смородиновые ночи.
В определённый момент мысли девочки и мальчика сблизились почти вплотную. Правда, Эдик думал конкретнее, чем Аська. О том, что ему хотелось бы жить не в своём привычном городе, а где-нибудь в ином месте, более чистом и обширном, можно даже с дождями, снегом и стужей - главное, чтобы надёжные стены защищали его от ветра и чтоб имелась над головой своя собственная крыша, под которой не оказалось бы родителей, а остался только он один, Эдик Елдоносов. Неплохо там и Аську поселить бы ради телесных удовольствий и уборки по дому…
Он рассказал свою мысль девочке - в округлённых относительно её персоны выражениях. Выслушав Эдика, Аська перестала мечтать. И с твёрдым рассудком в голосе предъявила резон, которого мальчик не предвидел:
- Вот ты фантазируешь здесь, как маленький, чтобы жить без родителей, а получается - задарма это. Отца у тебя всё равно уже нет, чего же фантазировать?
- Но мать ведь осталась. Куда от неё деваться?
- А зачем куда-то деваться? Мать тоже не вечно будет коптить воздух возле тебя. Перекинется в свой срок - вот и получишь собственную крышу над головой без проблем.
- Её срок ещё не скоро настанет, - прискорбно вздохнул Эдик. - Она лет двадцать прожить может, а то и тридцать, я столько рядом с ней терпеть не хочу.
- Ну, тогда ты правильно сделал, что выбрал профессию военного: они по всей стране переезжают с места на место, чтобы службу служить, - и везде их не оставляют ночевать на улице, а бесплатно поселяют под какой-нибудь крышей.
- Вообще-то - да, правильно ты вспомнила, - согласился Эдик. - Без жилья военных не должны оставлять. Я никогда не видел, чтобы люди с погонами спали на улице. Если трезвые, конечно. Пьяные-то все валяются - хоть тебе гражданские, а хоть и военные.
- То ж они по своей воле, - сказала Аська. - Их никто не заставляет.
- По своей, само собой, ради удовольствия, - присовокупил Эдик своё мнение к словам девочки.
И, приложившись к горлышку бутылки, сделал подряд три глотка вина. Которое очень быстро помогло ему перестать думать длинные мысли, оставив для текущего пользования лишь короткие, не причинявшие уму ни малейшего напряжения.
***
Мальчик и девочка сидели рядом; их тела ощущали, что, даже находясь здесь, на берегу Карасуна, в кажущейся неподвижности, они всё равно участвуют в общем движении мира. И это вливало в Эдика и Аську подспудную, но непрерывную и полнокровную отраду.
Будущее бушевало за недалёким горизонтом завтрашнего дня, пока незаметное из-за темноты, но живое и притягательное. У Эдика стоял шум в ушах, подобный ритмичным накатам могучего океанского прибоя. Ему хотелось воспринимать упомянутый шум как нечто осмысленное, свежее, одушевлённое; и мальчику казалось, что такая возможность не исключена. Однако сколь ни прилагал он усилий, а всё выливалось в тщету удовлетворённой усталости и в равномерный бег мурашек по позвоночнику.
Тогда он стал от нечего делать смотреть на небо с недосягаемыми звёздами. Если представить каждую звезду конкретным маяком, освещающим путь хотя бы одному летательному кораблю с внеземными жителями на борту, то страшно даже представить, сколько существует совокупного разума в необъятных просторах космоса. А вдруг все эти мыслящие организмы совсем не такие, как надо, вдруг они голодные, злые и загребущие по своей чуждой натуре? Что если, жадными взорами глядя на Землю, они только и ждут благоприятного расположения светил, дабы ринуться густой сворой на обжитую человечеством планету для захвата тучных нив и богатых городов с миллионами квадратных метров дефицитной жилплощади? Раньше, в более малолетнем возрасте, когда Эдик пытался представить себе подобное, его брала оторопь, и на глаза наворачивались беспомощные слёзы. Но время шло, а пришельцы всё никак не прилетали для вторжения. И мальчик, устав ждать ужасов, решил не думать о плохом. В конце концов, быть может, злокозненных внеземных цивилизаций вообще не существует в природе мира; или их не настолько много, насколько Эдику представляется в кошмарных фантазиях - и, соответственно, до перенаселения в космосе дело ещё не дошло. Кроме того, не исключена возможность, что всё временно обойдётся, и Эдик успеет благополучно прожить свою персональную жизнь, прежде чем начнётся нашествие…
Уж теперь-то, после событий миновавшего вечера и текущей ночи, он глядел на звёзды абсолютно спокойно и даже с некоторым удовольствием. Уравновешенно вспоминал свои прежние опасения относительно чужаков из глубины вселенной и фактически не испытывал отрицательных чувств. Жизнь переменилась в одночасье, и мальчик представлял всё настоящее только рядом с собой. А прочее, взятое из головы и кинофильмов, сделалось закономерно отдалённым и предназначенным исключительно для развлечения ума.
…Вскоре проснулся Юрко. Он приподнялся на локте и по-собачьи помотал головой из стороны в сторону, вытряхивая из мозгов остатки тёмных хмельных сновидений. Затем осторожно встал на четвереньки и медленно, точно опасался рассыпать драгоценное содержимое сквозь прорехи своего биополя, принялся шарить в траве растопыренными пальцами, близоруко щурясь и растяжимо бормоча себе под нос сквозь подавляемую зевоту:
- Куды ж, ёхтыть, она подевалась, вот же незадача, ёлки-метёлки... Ну, падлючая хреновина, куды же, а?
Наконец он отыскал утерянную удочку. И лишь после этого, повертев глазами, не обнаружил подле себя никого, кроме Эдика и Аськи. Тогда Юрко обратился к ним скучным голосом слабоумного ребёнка:
- А-а-а… мы, навроде б, выпимку хотели прикупить… Игде ж выпимка-то, а?
- Давно прикупили, - медленно закивала девочка, ощущая себя по-взрослому переполненной миром и благодатью и тоже, подобно рыболову, опасаясь расплескать через край свой внутренний мир. - Уже и выпить успели. Долго ты спал, дяденька, прозевал выпивку.
- Теперь без выпивки обойдёшься, - сказал Эдик. - Человеку и без неё жить возможно.
- Не обойдусь, - упрямо наклонив голову, прошептал рыболов.
- Куда ты денешься, - не сбавляя насмешливого тона, махнул рукой мальчик. - Или пойдёшь топиться в знак протеста?
- Топиться не стану, - на едином выдохе проговорил Юрко и положил руку себе на левую сторону груди, точно проверяя, бьётся ли там, внутри, глубоко уязвлённое сердце. - Но у меня организм без выпимки не привык, помереть запросто может. Как же тогда я без него останусь? Тоже исчезну под землёй.
- Да кому ты там прежде времени нужен, орясина стоеросовая: сатане, что ли? - зашлась преувеличенным смехом Аська.
- Может, и сатане, - насупился рыболов.
- Если бы сатана торопился забрать каждого алконавта к себе под землю, то они в аду уже давным-давно всю смолу выхлебали б из котлов! - не прекращая смеха, проговорила девочка. - Нет, ему план переполнять невыгодно. Так что поживёшь до своего срока.
Но Юрко не пожелал переключать внимание на смерть и будущие адские мучения. Его ум продолжал помнить о спиртном:
- Что - так-таки сами всё и выдудлили? - густо засопел он смутным горлом, и удивление в его глазах задрожало, готовясь умереть и освободить место окончательной обиде.
- Ага, - кивнула Аська.
- Нет, не сами, - поправил Эдик свою подружку. - Вместе с солдатами.
- А чего их нигде вблизях не видать? - вопросительно пошевелил рыболов клочковатыми бровями. - Куды ж солдатики-то наши взапропастились?
- Они пошли - того... дальнейшее удовольствие получать, - сказал мальчик.
- Это как? - с короткой надеждой скруглил губы Юрко. - Снова, что ль, в магазин за выпимкой побёгли, оболтусы?
Эдик и Аська расхохотались - теперь уже оба.
- До чего же вы смешной, дяденька! - утирая выступившие на глазах слёзы, воскликнула девочка. - Всё вам выпивка блазнится! Как будто других удовольствий, кроме неё, на свете не придумано.
- Т-трахаться они п-пошли, пон-нятно? - проговорил мальчик. - Любовью заниматься!
Язык у него стал заплетался, и эта непослушность собственного органа, прежде никогда ему не отказывавшего, очень удивила Эдика.
- Как так - трахаться? - пришибленным тоном переспросил Юрко. - Неужели натуральной любовностью решили позаниматься друг с дружкой? Вот это охренеть, какой кандибобер! Оказуется, наши солдаты - гомосеки! Ить с виду казалися, навродеб-то, порядошными хлопцами! А они - вона как, значит, да?! Промежду собою потраханье устроили, шалапуты, ай-я-яй!
- Да нет, не между собою, - развеяла его изумление Аська. - Они с мертвячкой пошли. Где-то тут рядом, по-за кустами, кувыркаются… А вы разве не слышите, как они стонут и матюгами друг дружку на радостях покрывают?
- Та слышу, - утвердительно клюнул носом Юрко. - Только я не понял сразу, что это за звуки такие, и кто там кого булгачит…
- Вот эти звуки как раз наши солдаты с тётенькой и производят, - сказала девочка. - Хорошо им там, я думаю.
- Ну, дык… понятное дело, - пробормотал рыболов с таким лицом, будто хотел вспомнить что-то любопытное, но никак не мог собрать силы для достатошного напряжения мыслительного вещества. - Ежели согласие промеж них получилось, то как не быть довольными, ёфель-муфель.
- Она не хотела умирать без счастья в душе, - пояснил Эдик. - А теперь, наверное, сможет.
- Ну да, - сказала Аська. - Натрахается как следует - и кончится, счастливая.
- Это что же получается: солдаты, стало быть, сполняют её последнее желание? - раздумчиво-укороченным голосом уточнил Юрко.
- Ага, - улыбнулся мальчик навстречу его прямолинейным словам. - Стало быть, исполняют.
- Типа того, - согласилась девочка.
- Та и ладно, пусть сполняют, раз такое дело. Жизнь есть жизнь, в ней промеж делом и смерть иногда должна случаться, никуда от энтого не подеваешься, а уж любовное пристрастие и подавно не бог весть какая диковина. Хотя с недоубивством очень неожиданно получилось, не слыхал я прежде об таких заковыринах. Видать, эта женщина жила недостатошной жизнью, без старания, вот и умерла вполсилы.
Проговорив свои негромкие соображения, рыболов пожевал сухими потрескавшимися губами, хмуро переваривая движения своего внутреннего мира. И выстонал из глубины души:
- Эхма, лучше б я мухой на свет народился. Мухи - животинки неприхотящие, они даже говно способные пожирать. А в говне тоже алкогольный градус остаётся после человека.
Склонив лицо набок, он несколько минут прислушивался к звукам не прекращавшегося поблизости группового любовного соединения. И молча дышал, раздувая жёлтые от никотина ноздри с густо торчавшими из них сивыми волосами, да изредка озабоченно пощёлкивал языком. А потом осуждающе покачал головой и помыслил вслух:
- Нет, всё же, хоть вы меня без ножа на куски пораскурочьте, а невразумительна мне отакая любовь многочленистая. Чистая холера, а не любовь... А потом будут плодиться, как самозрелые поганки. Вот от таких безразборников и порождаются на свет разные маньяки-убивцы! Хоть я и есть по своей половой принадлежности человек терпимый, но всякоразного извращенства взять в ум не способный. На одну бабу должен единственный мужик приходиться, так нас с дитинства приучали, и это правильно. По ходу жизнедействовательности, конечно, парами можно перетасовываться, но не так же, как они: втроём сразу хоровод устраивать… Мне такое стеснительно, я бы, наверное, не спроворился.
- А им и без вашего участия не очень-то скучно, - заметила Аська, ехидно сморщив носик. - Чего зря пугаетесь? Вас туда никто не звал, между прочим.
- А хоть бы и позвали - я б всё одно не пошёл, ёфель-муфель, - с видом собственного достоинства выставил зубы Юрко. - Больно надо! Ещё заразу какую-нибудь намотаешь себе на конец! Она ж и продырявленная топором, эта баба - прохудившаяся, значит. Кому такая может глянуться? Разве только солдатской голодовне. Та и вообще - прохудившиеся люди мне подозрительные, потому как в них ни совесть, ни чистоплотность не удерживаются. А мы, люди по-старому воспитанные, к чистоплотности и каким-никаким чувствам в уме приспособленные Не так, как нынешняя молодёжь! Лезут под кажную встречную юбку, хуже скотин животных, а потом на концы себе заграничных бактериёв наматывают, от которых ещё и лекарств не придумано, ёпта! Кому такое ндравится - и ладно, а мне такое брезгливо. Мне надо, чтоб интересно было с бабой, а не просто так, здрасьте-до свиданья!
- А солдатам сейчас с тётенькой, по-моему, очень даже интересно, - выговорила Аська многозначительным голосом. - Правда, Эдюлик?
- Ага, - кивнул Эдик. - Очень интересно и увлекательно.
- Да разве ж это увлекательно? - не успокаивался рыболов. - Ну чего тут увлекательного-то, ёхтыть? Вот я вам сейчас расскажу, как у меня с женой первоначальное знакомство получилось - вот это было интересно! Вот это было увлекательно!
- А ну, давайте, - заинтересовалась девочка, - расскажите.
- Случилось это в середине семидесятых годов, - Юрко закатил глаза, перетряхивая пыльные факты своей памяти. - Тогда у всех советских граждан мужского полу считалось модным надевать на себя подтяжки. Ну, и джинсы носили - конечно, пошитые самопальным способом, импортных-то у нас ещё и в глаза не видывали… Вот, значит, джинсы на подтяжки причепляешь - и ходишь, форсишь: подтяжки этак-то залихватски оттянешь иной раз, да как хлопнешь себя ими по груди, чтоб всем девчатам на улице было слышно! Гордость страшенная!.. Короче, дело случилося летом, в самую что ни есть жарынь. Ехал я в отаких подтяжках с работы - как обычно, в трамвае давка такая была, что народ последние газы друг из дружки выдавливал… И припёрло меня толпой тютелька в тютельку к спине одной дивчины симпатишноватой: она вся сдобненькая такая, с попкой, точно булка разрезная, в сарафанчике тоненюхоньком - в общем, усраться можно, какая красотища. И я, значит, стою, ненарочным образом прижатый до неё своей передней частью, - чистый онанизм, ёлки-метёлки! А дивчина, одну остановку спокойно проехамши, удумала вдруг талончик проездной купить. Для этого ей надо было достать из сумочки кошелёк - а сумочка, висевшая на длинном ремешке, как на грех оказалась зажата промежду мною и дивчиною… Вот она, не оглядываясь, выворачивает в трамвайном неудобстве свою руку назад, расстёгивает сумочку и всовует пальцы… мимо сумочки! Да аккурат мне в джинсы, которые без ремня свободно телепаются на подтяжках! Думаете, энто всё? Не-е-ет, не всё… Дивчина-то сразу ничего не поняла - и начала шурудить туды-сюды у меня в джинсах, стараясь разобраться: что это за ерундень такая, тёплая и разбухшая, в её сумочке, ёлки-метёлки! А я уже почти готовый был к выстрелу; да и молодой же - мне удерживаться долго было никак не возможно… Ну, и обтрухал я энтой дивчине руку ажно по самый локоть… Она, правда, молодец, ор подымать не стала. А только говорит мне тихо: «Ты, фулиган извращённый, воспользовался моей беззащитностью - и теперь я, как порядошная девушка, не могу советским людям на глаза показываться. Поэтому ты должон загладить свою провинность и на мне жениться. А не женишься - пойду прямо сейчас снимать экспертизу и подавать в суд, пока у меня вещественное доказательство на руке не обсохло. Получишь статью за попытку снасилования»…
- Круто она вас поймала! - не удержался от возгласа Эдик. - И что - пошла подавать в суд?
- Глупый, - фыркнула Аська с видом кошки, свысока глядящей на человеческие слабости. - Зачем ей валандаться по судам, он ведь на ней оженился.
- Ну почему же глупый, - возразил мальчик. - Он же мог не сразу жениться. Мог и поупираться, подождать, пока она в пойдёт - в экспертизу, там, и по судам.
- Та с чего мне было упираться-то? - удивлённо задёргал кадыком рыболов. - Оно ить как: стронешь жизнь с горы, и дальше она сама катится, да так, что и захочешь остановить потом, а не получается, покамест она сама не уткнётся в нужное место… Всё одно когда-то надо было ячейку общества создавать, ядрёна мутер. А дивчина - я же сказал: симпатишная. Нет, не сейчас, конечно, а - тогда была, по молодым своим годочкам… Ну, в общем, пошли мы с ней тут же в ЗАГС и подали заявление. Ей, невесте моей, тоже пора уже было отдаваться взамуж, под самый край подпирало. Потому как - энто я немного погодя узнал - важкая она оказалась, на четвёртом месяце беременного сроку, во как!
- А-а-а, - протянул Эдик. - Тогда понятно, почему она так торопилась. Искала отца своему ребёнку.
- Та какого там отца, - махнул рукой Юрко. - Пацанёнка, который у неё народился, мы в детдом спровоторили, на хер мне этот приплод неизвестно скудова ветром надутый! Для чего мне кормить-одевать его, с какой радости, когда и самому кормиться-одеваться - большой вопрос! Через раз концы с концами удаётся стягивать!
Закончив подводить черту под своей моральной платформой, рыболов умолк. Несколько мгновений он вглядывался не то в обманные тени, блуждавшие на противоположном берегу Карасуна, не то в собственное ускользавшее из памяти прошлое. Затем высказал текущую жизненную позицию:
- А я довольный, что вскорости за тем временем развёлся. И двух лет мы с ней не проскандалили, с курвицей энтой симпатишной, да и обратное заявление в ЗАГС отнесли. Потому как сил на совместное существование у обоих уже не осталось. И слава богу, без супружеского отягощения у меня жизнь пошла сообразительнее. Ведь что такое баба? Думаете, это простая дыра, в которую можно взапускать своих живчиков, чтобы стравить излишнее давление? Не-е-ет, это только попервоначалу так кажется! А потом дыра-то отверзается всё ширше и ширше - и рано или поздно засасывает тебя с головою. Вот тогда ты и начинаешь захлинаться среди темноты и семейственных проблем! Чистая ловушка! Так что сегодня моё мнение простое: если, допустим, женщин вообще взять и упразднить как класс, то станет только лучше. Человеку и без них достатошно удовольствий, верно же?
- Не-а, - с опытным видом мотнул головой Эдик. - От женщин - самое главное удовольствие. А без них что же остаётся?
- Да хоть бы рыбалка! Я уже не говорю об алкогольном разнообразии мирового устройства! Разве этого мало?
- Маловато для полного счастья, - не поддаваясь колебанию, уверенно проговорил мальчик.
- Это ты так говоришь, потому что больно молодой ещё… Ох, глядите, мальцы: истратите свои телесные органы на любовные усилия, чем тогда жить станете?
- Нам рано ещё думать о таком, - вклинилась со своим мнением Аська, обидевшись на рыболова за его огульное отрицании женского пола. - Это вам надо помаленьку готовиться на тот свет, а мы много времени в запасе имеем.
- Каждому попервоначалу так кажется, что у него времени достатошно, - со вздохом заметил Юрко. - А на самом деле у всех по итогу образуется недостача. Потому как время - это не беспроцентная льгота, а скрытый обман. Понимаешь?
- Не, я не понимаю, - сказала Аська.
- И я не понимаю, - присоединился к ней Эдик.
- Поймёте ещё, - грустно пошевелил ногами рыболов. - Когда по ходу годов навостритесь оглядываться в обратную сторону - сразу понятие в уме проснётся, что ни одному человеку невозможно искоренить все причины и следствия, а любые усилия ведут только к убыли, ни к чему больше. Это покамест вы ещё не научились глядеть в обратную сторону, но ничего, дело наживное.
- А если мы не научимся глядеть в обратную сторону? - спросил мальчик без особенного интереса, просто чтобы дослушать рассуждения собеседника до конца ради вежливой видимости. - Вы, наверное, много лет пили водку, чтобы не бояться возраста. А мы, допустим, если отличаемся от вас и не хотим научаться ничему такому?
- Никуда не денетесь, рано или поздно все научаются, - скривился лицом Юрко, передумав углублять разговор в интимные подробности собственного далёкого и близкого прошлого.
- Ну и ладно, - сурово отрезала Аська. - Вот когда научимся глядеть в обратное время, тогда станем печалиться и всё такое. А сейчас хватит нам мозги полоскать своей престарелой нудятиной. Неохота нам думать о грустном.
- Хмы-ых-х, неохота… - затихающее пробормотал рыболов, глядя вниз, словно его слова могли пробудить любопытство у тщетно пытавшихся пошевелиться под землёй травяных корнёй. - А половой жизнью заниматься досрочным образом им, значит, интересно, отакие-то нонче понятия, нда-а-а... Ладно, чего ж тут скажешь: занимайтеся, нихто ить вам не запрещает…
Тут Юрко, ловко схлопнув в тёмном воздухе ладони, убил прямо у себя перед глазами наглого комара; и - словно от этого удара - снова вспомнил об истощении запасов выпивки. Тотчас в его мозгу открылся шлюз для новых недовольных мыслей - и Юрко принялся беспрепятственно выпускать их в окружающую атмосферу:
- Вот ведь как это непростительно, что жизнь проходит и не останавливается в своих приятных местах! Ну что бы ей стоило погодить хоть чуток, обождать, покамест человек не удовольствуется наслаждением? Дак нет же, не хочет годить, не желает останавливаться. Ну, казалось бы: выпил ты сто грамм - дак и ходил бы с этого дела пьяным целую неделю! Или хотя бы дня два - чем плохо? А то залудишь стакан - и смысл с того плёвый: через час уже как будто ни в одном глазу у тебя ничего не бывало! Нет, несправедливая жизнь, неправильно она сверху устроенная! Я жить такою жизнью не согласный!
…Минуты через три-четыре, утомившись сокрушаться, Юрко оборвал свои никому не интересные слова. Перевёл дух, зябко поёжившись, и пробормотал:
- Костерок бы разжечь.
- Ага, - поддакнула Аська.
- А на костре было бы классно сготовить шашлык, - мечтательно зажмурился Эдик.
- Это да, - согласилась девочка, почесав коленку. - Только где же мясо-то взять?
- А мясо и не обязательно, - заметил мальчик. - Вот мы с пацанами один раз соскочили с уроков, наловили лягушек, потом с них шкуры ободрали и закоптили над костром. Ничё так было, с пивасиком, прикольно. На вкус - как будто курятину хаваешь.
Аська, склонив голову набок, немного подумала, а потом сказала:
- Нет, лягушек мне не очень хочется. Даже, правду говоря, абсолютно ни капельки не хочется. Да и как их сейчас, по темноте, наловишь? Морока.
- По темноте, конечно, не наловишь, - кивнул мальчик.
- Ну, тогда и костёр нечего разводить, - она медленным движением притянула к себе руку Эдика и принялась ласково водить пальцем по его потной ладони.
- Почему же, - возразил он, - я люблю на огонь смотреть.
- Все любят, - рассудительно выговорила Аська. - Но огонь издалека видно, могут люди собраться. Ещё вдруг заявятся какие-нибудь бомжи или хулиганы.
- А в чём проблема? - удивлённо пошевелил ногами Эдик. - Разве трудно нам хулиганов или бомжей спровадить на тот свет? Какие в том могут быть проблемы?
- Да никаких особенных проблем. Но ты же сам говорил, что сегодня больше одного человека убивать не хочешь, - напомнила девочка.
- Хы-ы-ы… - сделал хитрое лицо мальчик. - Так ведь ночь уже. «Сегодня» закончилось. Началось «завтра».
- А-а-а, - понимающе кивнула Аська. - Тоже верно.
Тут, воспользовавшись паузой, Юрко напомнил о своём существовании соображением философского свойства:
- Ладно, мальцы, достатошно про убивства прогнозы фантазировать. Костёр к смертоносным делам не имеет никакого отношения, он совсем для других смыслов предназначенный.
- Для каких? - спросила Аська.
- Для положительных, для каких же ещё. Ведь на светлом фоне человеку развернуться душой всегда проще, чем на тёмном. А огонь - он в первую очередь способствует светлому фону. Отсюда, из светлоты костровой, положительные смыслы и прорезаются, понятно? А вы начинаете тут разные фантазии про убивства… Лучше скажите, есть у кого из вас спички?
- Не-а, - мотнул головой Эдик.
- Некурящие мы, дядя, - добавила Аська, пренебрежительно передёрнув плечами.
Снова все помолчали: мальчик и девочка - безучастно, а рыболов - расстроенно. Затем Юрко вернулся навязчивой мыслью к факту истощения запасов спиртного. С громким звуком почесав затылок, он обвёл Эдика и Аську расфокусированным взглядом - так, словно перед ним сидели не живокровные существа близкой природы, а глумливая пара никому не нужных загробных сущностей - и проговорил вязким очужелым голосом, в котором гасли искорки надежды:
- Да-а-а… Ну вы и горазды бухло пожирать, даром что ребятишки. Иэ-э-эхма-а-аблять, молодёжь подрастает… Что, совсем ни капли винчишка не осталось?
Сопровождая вопросительную часть своих слов, рыболов склонился к Эдику и Аське. При этом из его давно забытого зубной щёткой рта шибануло затхлым подвалом, прелым тряпьём и дохлыми крысами. Эдик и Аська гадливо задрожали ноздрями и отстранились подальше от нестерпимой атмосферы.
- Да вот - осталось вино, совсем немножечко, - признался Эдик, вытянув из-за Аськиной спины заблаговременно припрятенную бутылку, в которой ещё плескалось грамм пятьдесят «Анапы».
Мальчик чувствовал, что у него кружится голова. И, как ни странно, это ощущение было приятным.
Юрко - в два бережных глотка - допил вино. И, отложив в сторону бутылку, секунд десять раскачивался на месте с благодарно закрытыми глазами, сделавшись похожим на медитирующего даосского монаха. А затем, испугавшись внутренней темноты, открыл глаза и уставился в полные непонятных бликов воды Карасуна. Несколько раз печально вздохнул. И, всхлипывая, прокряхтел скудным голосом:
- Нда-а-а-а-ахль… Уплыли мои годы как вешние воды - не догонишь, чтобы воротить. Хреновато здесь стало жить, нет прежней радости для глазных органов. Вот это, если по правде поглядеть, - он сделал рукой пренебрежительный жест вращательного характера, как бы желая одним махом обмазать окрестности отрицательной краской, - разве всё это на нормальную местность похоже хоть каким-нибудь боком? Нет, ни шиша не похоже, ёмбль. А раньше у нас тута сплошная прелесть была, а не жизнь. В камышах лебеди плавали. Бе-е-елые… Скоро память намозолю, всё перезабуду. Но покамест ещё помно лебедей. Они крас-сивые, сцукапля! Мы - пацанами - их из самопалов стреляли и на костре жарили. Закусь - под вино «Лучистое» и разное плодово-выгодное - во-о-о, лучшей не бывает!
С этими словами Юрко весомо поднял вверх большой палец правой руки и надолго вперился в него неподвижным взглядом, словно там, на тёмном ободке ногтя, сконцентрировались милые картинки прошлого. А потом запел - сначала тихо, но быстро набирая звук и разухабистую дворовую удаль:
А бе-е-елый ле-е-ебедь на пруду-у-у
Справляет ма-а-а-а-алую нужду-у-у,
На то-о-о-о-о-о-ом пруду-у-у,
Хде я-а-а-а всех ва-а-ас ду-ду, ду-ду-у-у-у-уш-ш-ш… ду-ду-у-у-упс-с-с… ду-ду-у-у-у-ухр-р-р…
Допеть рыболов не сумел: как ни старался перейти к следующему куплету, а из горла вырывались только шипящие гласные и хрипящие согласные. В конце концов он отступил перед тщетой собственного организма - и, зажмурив глаза в попытке справится с головокружением, снова рухнул ничком на траву, напоследок издав горлом короткий безадресный посвист наподобие птичьего и размотылив руки и ноги в разные стороны. После чего немедленно забылся железобетонным сном слабого к алкоголю человека.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В жизни все совершают поступки, которые имеют самые неожиданные последствия - иногда так аукнется, что и помыслить-то было нельзя.
ЧАРЛЬЗ МАКЛИН «ДОМОЙ ДО ТЕМНОТЫ»
Как бы ты ни был искусен и достоин, тебе не достичь лучшей жизни, пока ты её, во-первых, - не представишь и, во-вторых, - не позволишь её себе.
РИЧАРД БАХ «КАРМАННЫЙ СПРАВОЧНИК МЕССИИ»
Недолгое время Эдик и Аська смотрели на мирно посапывавшего рыбака. Потом, переглянувшись, рассмеялись с выражением превосходства на лицах.
- Надо же, как он быстро сознание потерял, - высказала своё умозрительное удивление Аська, - глотнул грамм пятьдесят - и уже готовенький.
- Ага, - согласился Эдик. - Быстровато скапустился рыбачок. Слабак, да?
- Слабак.
- Не то, что мы. А ещё взрослый называется!
- Ну, среди взрослых встречается достаточно разных субчиков.
- Субчиков - это да, хватает. И мазуриков.
- Рыбачок-дурачок, - слабосильным от избытка остаточного удовольствия голосом срифмовала девочка.
- Дурачок-синячок, - продолжил рифму мальчик.
- Синячок-мудачок, - нараспев продекламировала Аська, не желая уступать Эдику в умении рифмовать.
- Мудачок-говнючок, - не отступал он.
- А может, ему плохо? - внезапно предположила она; впрочем, без особенной тревоги в голосе.
- Наоборот, ему хорошо! - снова рассмеялся Эдик. - Рыбачок затащился, как слоняра, что же тут плохого?
- Между прочим, я слышала: если слишком много выпить, то можно отравиться до смерти, как от настоящего яда.
- Ха, смерть от удовольствия - это, по-моему, прикольно. Никаких тебе мучений, никакой боли: раз - и готово!
- Что-то не вижу я удовольствия на лице рыбачка. Наоборот, глядя на него, можно содрогнуться от жалости.
- Меня лично его вид не содрогает, - пожал плечами мальчик. - А тебя?
- И меня - ни капельки, - сказала девочка. - Но мы-то отличаемся от всех остальных, ты же знаешь.
- Да всем остальным тоже привычно смотреть на бухариков. Не бог весть какое диво - мертвецкий забулдыга.
- Вообще-то да. Наш народ видит такое на каждом шагу.
- Покойнику на улице - и то не очень дивятся.
Юрко, между тем, лежал с потемневшим лицом и тихонько похрапывал. И даже время от времени резко подёргивал ногами - словно кто-то невидимый, притаившийся в траве, подкусывал ему слабозащищённые участки тела.
- А на покойника рыбачок не очень похож, - оскалилась Аська.
- Обожди малость, - высказал соображение Эдик. - Сейчас сон как следует его рассиропит - он и станет окончательно похожим.
Мальчик и девочка ещё несколько минут молча наблюдали за рыболовом. Но тот спал всё отстранённее, каждые несколько секунд меняя выражения на своём лице, словно ему непрестанно вспоминались давно забытые людьми и просроченные ходом истории необычайно мудрые вещи, которые бодрствующему человеку полагается забывать - то ли из-за инстинкта самосохранения, то ли по причине слабоёмкости современного мозга, а может быть, из-за того и другого сразу. Во всяком случае, храп Юрка становился постепенно осмысленнее и приятнее для сторонних ушей, как бы предполагая в себе новое, не распознанное прежде средство соприкосновения, взаимораспознавания и, возможно, даже неясного пока удовлетворения.
Однако положительному впечатлению всё сильнее мешал запах.
Аська некоторое время брезгливо шевелила ноздрями, после чего недовольно сдвинула брови:
- Что-то мочой от него духанит, от нашего рыбачка. Кажется, под себя припустил. Фу, блёвань.
- Крепко отрубился, - сказал Эдик, не желая долго вдаваться в безразличный для себя пустяк.
Хотя в голове у него нисколько не прояснилось, но язык перестал заплетаться. Махнув рукой в сторону уплывшего в нирвану рыболова, мальчик объяснил:
- Алкашу ведь совсем немного надо. Мне мама говорила, что с пьяндалыгами всегда так: чем больший он алкаш, тем меньше ему требуется выпить, чтобы забалдеть.
- Вот видишь, как нехорошо быть алкоголиком, - неожиданно взрослым тоном проговорила Аська. - А мы с тобой вино пьём.
- Пьём, ну и что же?
- Наверное, неправильно это.
- Почему?
- Потому что тоже, как этот дурик, можем спиться. Алкоголиками станем, и люди будут показывать на нас пальцами.
- Так от одного раза ведь не сопьёмся.
- Наверное, каждый вначале так думает - что не сопьётся. А потом все спиваются!
- Не-е, Ась, я спиваться не собираюсь, на фиг мне это нужно. У алкашей не жизнь, а сплошные неприятности.
- И ещё они такие смешные.
- Да и неприятности у них тоже смешные… Вот, ты помнишь, как дядя Коля из моего дома - он во втором подъезде жил - из окна навернулся?
- Нет, не помню.
- Года три назад это случилось. Смешно было.
- Расскажи.
- Ладно… Жил, значит, дядь Коля на пятом этаже. Ну, и пил крепко. Однажды стал он просить у жены своей, тёть Маши, денег на бутылку. Она, конечно, в ответ посылает его на хрен. А он не отстаёт, ему выпить страсть как охота - вот он ей и заявляет: «Если ты сейчас не дашь мне на опохмел, то я из окна выпрыгну». Ну, надоело тёть Маше его нытьё, она и говорит: «Да ты мне осточертел хуже горькой редьки, скорее бы уже подох, сявка несчастный! Вот и прыгай себе в окно, я тогда хоть вздохнуть смогу свободно»… Само собой, она сказала это не всерьёз, а просто чтоб он отвязался. А дядя Коля взял и прыгнул! Во двор сразу народ отовсюду сбежался: крики, слёзы, «скорую» вызвали… Но оказалось, что дядь Коля удачно угодил на верхушку дерева - и уже оттуда, ломая ветки, хряпнулся на землю. Ободрался весь, но больше никаких повреждений у него не оказалось. Так что, когда приехала «скорая», он сидел на асфальте и матюгался, целый и невредимый, только слегка офигевший… Ну, врачи поудивлялись тому, как повезло дядь Коле, а потом засадили ему успокоительный укол и уехали. А он пошёл домой - и давай снова приставать к тёть Маше, чтоб она выделила ему на опохмел. «Видела, дура, - говорит, - я пустых слов на ветер не выбрасываю: если пообещал, что выпрыгну - значит, выпрыгну. Быстро гони на бутылку, пока я снова из окна не вылететь не сподобился!» А она ему в ответ: «Да хоть сто раз вылетай всё равно ни копья не получишь, придурок!» Ну, он и сиганул по-новой. Только на этот раз мимо дерева получилось, прямо на асфальт. Разбился всмятку.
- Ха, я тоже похожее видела, только не в твоём доме, а в девятиэтажке, которая возле стадиона, - сказала девочка. - Недавно гуляла по улице и что-то приустала, решила посидеть на лавочке перед этим домом. А там, на третьем этаже - музыка, шум, веселье: свадьба, короче… Вдруг веселье оборвалось, послышалась ругань, звуки драки, зазвенела разбитая посуда, завизжали женщины... В общем, как поняла я по воплям из открытых окон, один дядечка стырил со стола бутылку водки и хотел её с собой унести. За это его начали бить, а потом вытащили на балкон, взяли за руки и за ноги - и, раскачав, как мешок, бросили вниз. Он, бедненький, перекувыркнулся в воздухе и брякнулся на газон: лежит, не шевелится… А наверху снова заиграла музыка, начались танцы, крики «горько» - ну, как обычно на свадьбе… Прошло несколько минут, и дядечка, которого бросили с балкона, встал, отряхнулся, зашёл в подъезд и стал подниматься наверх по лестнице. Потом - я в открытое окно подъезда видела - позвонил в дверь той квартиры, где свадьбу гуляли. Ему открыли и радостно заорали: «Кузьмич! Ни фига себе, где ты бродишь?! А ну, давай к столу!» А из квартиры - крики: «Штрафную ему наливай! Пусть штрафную пьёт!» В общем, повезло дядечке, что не разбился…
- Ага, он на следующий день, наверное, и помнить забыл, что его скидывали с балкона! - рассмеялся Эдик.
- Наверное. А ведь мог и насмерть убиться. И это - всего лишь из-за какой-то бутылки.
- Ну, он хоть не сам убился бы: его чужие люди с балкона сбросили. А вот дядь Коля - тот точно дурак, он ведь по собственному желанию из окна выкинулся, чтобы тёть Машу напугать. Выкидыш, блин!
- Обычно так и поканчивают с собой: не потому что жить не хотят, а просто чтобы кого-нибудь попугать.
- Не скажи, Аськ, некоторые по правде хотят подохнуть. Вот батя мой, например, покончил с собой по собственному желанию - так в записке и написал.
- Он записку оставил? Ты мне об этом не рассказывал.
- А чего рассказывать? Обычная записка: «Лучше я сегодня повешусь, чем буду жить среди вашего общества, суки. Идите все на хер». Это он на клочке бумаги накарябал, да и в карман его сунул перед тем как подвеситься. Придурок.
- Это он глупо поступил, конечно. Я не о записке, а о том, что повесился.
- Глупо, само собой. Думаешь, я его жалею? Да ни капельки!
- Ну, это тебе виднее. Жалеть никто и не заставляет… А вообще, я думаю, у всех самоубийц малость с головой не в порядке.
- Так ото ж… Ха, а недавно я видел, как на трамвайной остановке одна тётка под трамвай бросилась. Уж не знаю, почему. Наверное, от сладкой жизни... Правда, непонятно, чем ей лучше сделалось: насмерть убиться у тётки не получилось, зато ногу ей на рельсах оттяпало подчистую. Будет теперь, дура, на костылях по улицам култыхать... Одноногая-то жизнь - вообще не мёд.
- Нда-а-а… Вот я не понимаю: как это люди даже убиться нормально не умеют? Это ж легко! Например, шприц с воздухом в вену, и - вау!.. А если хочешь вскрыть вены, чтобы тебя потом не могли спасти - надо резать вдоль, а не поперёк. Потому что поперек - просто пустишь кровь, но вся она не вытечет, будет больно, да и можно повредить сухожилия… И вешаться на дверной ручке - как Танька из седьмого «Б» - глупо. Надо подвешиваться так, чтобы ноги не доставали до пола, иначе опомнишься и решишь не сдыхать…
- Да нормальный человек никогда такой хренотенью заниматься не станет! - воскликнул Эдик. - Это правильно ты сказала: у них у всех с головами что-то не в порядке, дурдом по таким кадрам плачет… Я понимаю самоубийство только в одном случае: если ты военный и попал в окружение - тогда можешь застрелиться, чтобы не сдаться в плен врагу и не выдать военную тайну… А если ты простой шизик и решил себя угробить - пожалуйста, скатертью дорожка: одним психом меньше станет!
- Может, и не все самоубийцы - психи, но что дураки - это точно, - проговорила Аська полным воспоминаний голосом. - Им кажется, что убить себя - самый легкий путь решения всех проблем.
- По мне, так лучше уж тогда кого-нибудь другого убить, чтобы решить свои проблемы.
- Ну и правильно. Знаешь, Эдик, вот тебе своего отца не жалко, а я лично вообще никого из таких людей чё-то не жалею. Ведь недаром говорят, что руки на себя накладывают только слабаки… Между прочим, бабушка рассказывала, что раньше самоубийц не хоронили на общем кладбище, а закапывали за его оградой. И правильно. Нефиг им рядом с нормальными покойниками лежать.
- Да после смерти уже всё равно, где гнить, за оградой или внутри, - вздохнул он. - Червяки-то везде одинаково жрать хотят…
- Пусть после смерти и всё равно, - возразила она, - зато живые посмотрят-посмотрят, что к таким покойникам нет никакого уважения - и, может, расхотят глупостями заниматься.
- Не расхотят, Аськ. Это же дураки, им хочется, чтобы жизнь была похожа на то, что показывают в телевизоре, вот они и устраивают кино для своих друзей и родственников.
- Это верно, - немного подумав, согласилась девочка. - Я знаю столько случаев, когда вот такие идиоты припугивают окружающих самоубийством, зная, что на самом деле никогда не решатся по-настоящему на себя руки наложить. Просто у некоторых случайно получается убиться, как у этого твоего алкаша дяди Коли. А вообще - я считаю: если человек много трындит всем о самоубийстве, то он совсем и не хочет его совершать... Если уж засобирался на тот свет по-серьезному, то сделает всё молчком. И правильно: хочешь подохнуть - умирай, но никому не говори, этим ты лишь хочешь до кого-то достучаться и обратить на себя внимание! Вот у меня в классе была девчонка, Ирка Покатилова, она встречалась с Лёхой Вяткиным, а потом Лёха её бросил - так Ирка стала ему угрожать, что повесится, если он не станет с ней снова встречаться. Лёха ей не поверил и стал крутить любовь с Оксаной Шматюгаевой. Тогда Ирка взяла и повесилась у него в подъезде на своём шарфе… Я думаю, она мечтала, что Лёха её обнаружит и успеет вынуть из петли. А он не успел. Да и как он мог успеть? Он ведь не знал ничего… А Лёха, между прочим, уже и Оксану бросил - теперь с Веркой Сопельняк встречается. По нему сейчас все девчонки в классе с ума сходят. Думают: раз из-за Лёхи человек покончил с собой - значит, он офигенный пацан.
Аська рассказывала с увлечением; слова вспархивали и одно за другим улетали в темноту, теряя невидимые твёрдые знаки. Это едва уловимой обидой царапнуло сознание Эдика. Оттого он спросил:
- И ты тоже?
- Что - я тоже?
- С ума сходишь по нему?
- По кому? По Лёхе Вяткину, что ль?
- Ну да, по Лёхе этому самому, о котором ты рассказывала. Нравится он тебе, да?
- Глупый. Мне нравишься ты.
- Правда?
- Ну знаешь, Эдик, я сейчас на тебя обижусь.
- Да ерунда, Аськ, не обижайся, я пошутил. А этот ваш Лёха хоть успел трахнуть Ирку?
- Кажется, нет.
- Ну и дурак. Когда она стала ему угрожать, что повесится, надо было сказать: «Давай хоть шпокнемся перед смертью: тебе всё равно, а мне приятно». Авось ей понравилось бы и вешаться перехотелось.
- Все вы, мальчишки, только об одном и думаете! - с притворной обидой сказала Аська и, шлёпнув Эдика по руке, прилепилась к нему таким взглядом, будто её ожидало близкое сладострастное удовольствие незнакомых извращённых действий.
- Ну и что тут такого, - улыбнулся он. - Девчонки только делают вид, что об этом не думают, а на самом деле ещё как думают!
- Может, и думают, но не столько, сколько мальчишки.
- Столько-столько!
- А вот и нет!
- Да ладно, неохота мне с тобой спорить, - примирительно сказал Эдик. - А насчёт самоубийств, так у нас тоже случай был… Жил в доме напротив один пацан - Петька Шишкин, на год старше меня. Он любил подкалывать всех разными шуточками... Однажды собрались ребята у него дома смотреть по видику порнушку. А он вдруг и говорит с улыбочкой: «Пойду в соседнюю комнату - повешусь»... Ему, конечно, никто не поверил - думали, что это очередной подкол… Минут через десять пацаны заходят в комнату, а он - действительно повесился... Вот такая фигня.
- А почему он повесился-то?
- Не знаю.
- И никто не знает?
- Не-а. Вроде - без какой-то там особенной причины. Когда пацаны к нему пришли - шутил всё время, улыбался, весёлый был.
- Ну, это совсем глупо. Идиот он. Или, может, крыша съехала у твоего Петьки.
- Да никакой он не мой. Просто иногда вместе во дворе играли… А что повесился - это, конечно, дурак. Жить всё-таки интереснее, чем мёртвым в гробу гнить. Я считаю: если сейчас у тебя есть выбор - жить или умирать, то после смерти такого выбора не будет... и ничего не будет, только темнота и тишина... Так чего же раньше времени умирать-то?
- Ну, ты загнул: ничего не будет, - покачала головой девочка. - А душа как же? Куда она денется? Нет, что-нибудь да будет.
- Может, будет, а может, и нет, - не стал спорить мальчик. - Этого никто не знает.
Тут, словно подытоживая неясность поднятого вопроса, вдруг резко пробудился рыболов Юрко - и, вскинув голову, спросил сам себя провокационным голосом:
- А?! Где я и что?!
- Успокойся, дядя, ты пока ещё на этом свете, а не в преисподней, - пренебрежительно проговорил Эдик. - Хотя рожа у тебя, конечно, помятая. Словно черти на ней горох молотили.
- Как постлался, так и выспался, - добавила Аська.
- Да-а-а, как постлался, так и выспался, - враз угаснув, глухим эхом отозвался рыболов.
После чего добавил на пределе слышимости:
- Да хрен с вами. Нихто тут не сможет разобраться без бутылки.
И снова утратил интерес к действительности своего внутреннего мира - оставил её в покое, приласкавшись щекой к жидким пучкам травы на сухой утоптанной почве.
- Чисто мертвяк, - сказал Эдик, глядя на рыболова, пристывшего к земной плоскости с равнодушно закрытыми глазами.
- Ага, - присовокупила Аська. - Человек божий, обшитый кожей, ума палата, только крыша худовата… Его сейчас хоть могилу закапывай, он и то возражать не станет.
По ходу её слов Елдоносов-младший попробовал представить собственное материальное выражение после смерти: как он лежит в гробу, придавленном к чреву планеты двухметровым слоем чернозёма, и медленно разлагается, а по его телу ползают бурые черви. Эдик часто пытался это представить, но результат всякий раз получался малоудовлетворительный. Так и теперь - картинка перед его умственным зрением обрисовалась неотчётливая: ему увиделся какой-то безликий мальчик смутной комплекции, в котором он не признал себя… Тогда Эдик решил направить сознание в более простую сторону и вернулся к разговору с Аськой.
***
Мальчик и девочка беседовали обстоятельно и разнотемно, скучая приятной скукой бездействия. Эдик обнимал её за талию одной рукой, а другой поглаживал маленькие, едва наметившиеся груди с приятно топырившимися остроугольными сосками, держа в уме параллельное разговору соображение о том, что теперь он по праву может считать Аську своим достоянием и гордиться собой с мужской точки зрения.
Время шло неторопливым темпом, но вместе с этим неравномерно и загогулисто. Постепенно прошлое смешалось с настоящим - так, что стало трудно отличить одно от другого.
Присосавшаяся ко взглядам Эдика и Аськи темнота неприметно вытягивала из обоих мелкие и незаконченные умопостроения, оставляя пригодными для пользования только крепкие, уверенные мысли. Которых, впрочем, с лихвой хватало мальчику и девочке.
Потом они оба узрели, что к ним приближаются две пары прищуренных от свежего переутомления глаз. Это возвращались из темноты размягчённые половым удовольствием Чуча и Бардак, обмениваясь между собой свежими воспоминаниями:
- Ох и достопамятная баба. Прямо огонь с перцем!
- Дурень, это ты с перцем, а она-то - с перечницей. Сколь запхаешь в неё содержимости - столько и обратно выпурхнется. Если, конечно, не постараешься от души, чтоб она оставалась от тебя без ума и заботилась лишь о том, чтобы не разорваться на мелкие кусочки из-за любовного перевосхищения.
- Да-а-а, нехилая перечница. Что ни говори, а из меня эта Надежда насквозь весь сок высосала.
- Не высосала, а выдавила, гы-гы-гы!
- Та и ладно, как ни скажи. Мало кто такому подобен, как она, верно ж?
- А то!
- Пусть всё катится своим чередом, а мы имеем право в кои-то веки прилечь с бабой ради заслуженного отдыха, верно ж?
- А то!
Чуча и Бардак обменивались впечатлениями в шутейном ключе, но их реплики повисали в воздухе, не разряжая обстановки. Всем, кого они недавно покинули, было любопытно узнать, что сталось с недобитой покойницей. Эдик и Аська крутили головами, оглядываясь по сторонам, - наконец, когда солдаты подошли поближе, девочка посмотрела изучающим взором сначала на одного, потом на другого, точно хотела уяснить для себя, произошли ли в Чуче и Бардаке какие-нибудь изменения после общения с покойницей. И полюбопытствовала:
- А где тётенька Надя?
- Да у неё там всё по скамейке расползлось: кишки и... остальное разное… - с весёлой виноватостью осклабился Бардак. - Так что она, сдаётся мне, не станет особенно сюда торопиться.
С этими словами он поднял руку, показав зажатый в ней топор:
- Вот, вишь ты, Чуча ей так вдул, что аж из башки железяка ваша выскочила! Короче, ну её, эту шалаву... Разве что ещё летёха захочет попользоваться.
- Да нет, у летёхи дома жена есть, - возразил Чуча, обирая репьи со своего кителя. - Он же к ней пошёл: небось как раз прямиком за тем самым делом. Удовлетворится без нас по семейному обстоятельству.
- Жена - это одно, а посторонняя баба всё равно интереснее, - возразил его товарищ, бросив топор наземь.
- А тебе откуда знать? Ты же неженатый.
- Так это закон жизни, Чуча. Вот ты, когда женатым сделаешься, разве только своей собственной женой будешь пользоваться?
- Не знаю… Вряд ли.
- То-то же.
С этими словами Бардак уселся на маломерную кочку и положил топор рядом с собой. Поелозил задом, устраиваясь поудобнее. И принялся энергичными движениями обоих рук встрёпывать волосы у себя на голове, вытряхивая их них соломинки и обрывки травы.
Чуча же, отойдя в сторону на полтора шага, перегнулся пополам - и его стошнило чем-то, похожим на мелко нарубленный сальтисон, перемешанный с плохо прожёванными кусками помидора. Затем он протяжно крякнул, утёрся рукавом парадного кителя и, вернувшись в компанию, уселся радом с Бардаком на плоское место.
- А я, может, и жениться лет до тридцати не буду, - отдышавшись, заявил Чуча. - На хрен это надо - бракосочетаться? Чтобы жена тебя пилила за то, что с друзьями водку пьёшь и ходишь куда хочешь - ну, там, на футбол или ещё в какие места... Не-е-ет, я молодость свою хочу свободно отгулеванить. Оттопыриться по полной - как минимум ещё лет десять! Или даже двадцать! Чтобы потом не обидно оказалось вспоминать на старости годов!
- Правильно, - согласился Бардак с умиротворённым урчанием в голосе, будто рождая звук не горлом, а своим опустошённым мужским нутром. - Девок надо побольше перепробовать. Вникнуть в качество: они же все разные. А с женой начнётся: не ходи туда, не ходи сюда. Да ещё станет ныть, чтобы деньги зарабатывал до седьмого пота. У меня матушка всё время пахана пилит за то, что он зарабатывает неудовлетворительно. Я себе такой рабской доли пожелать не хочу.
- Да и у меня дома та же байда между предками: полная жопа и скукотень, - нахмурился Чуча от семейного воспоминания. - Грызутся без конца за деньги, пеньки престарелые, смотреть противно.
- А с девками никаких денег не надо. Удобство! Купил пузырь - и всех делов, ёптыть.
- Если когда-нибудь жениться, то надо на богатой, - сказал Чуча. - У богатых сытость во всех направлениях, а сыта душа не берёт барыша. Вот я - допустим, благосостоятельную биксу встретивши - соглашусь завязаться с ней брачными узами, без базара. Даже если она будет старше меня.
- На богатой - это конечно, - с готовным видом разделил его мнение Бардак. - На богатой и я женюсь с удовольствием, о чём разговор.
- Ни на какой не надо жениться: ни на богатой, ни на бедной, - снова пробудившись, пожелал высказать свои решительные возражения рыболов Юрко промолчавшимся за время сна тёмным грудным голосом. - Зачем лишним штампом свой паспорт марать? Чтобы всегда иметь под рукой привычного человека? Дак привыкнуть и к собаке можно, а что толку, какое в том доброкачество? Собака издохнет, а ты останешься. Но она, собака-то, хоть имеет послушное притяжение к хозяину. А женщина только видимость покорства показывает, пока хочет тебя приобресть в супружескую собственность. Дальше всё одно пути нет, у неё по-своему мысль работает касаемо семейного устройства. Невозможно уравновесить мужской и женский фактор в одном флаконе - хоть вы тресните на тыщу половинок, а всё одно никак невозможно! Это моё определённое соображение.
- Да ну тебя, батя, с твоей бобыльей философией, - пренебрежительно махнул рукой Бардак. И энергично схаркнул перед собой на траву, выразив таким образом молодую насмешку над жизненными выводами устаревшего рыболова. После чего сделал непререкаемое лицо и коротко сформулировал собственную точку зрения:
- Проще надо быть с женским полом, без лишних заморочек. Захотел - женился, перехотел - развёлся. Хоть десять раз туда и обратно. Подумаешь, проблема.
- А без женского пола тоже не проблема, - определил Юрко с упрямством бывалого возраста. - Вполне удобоваримо, ёфель-муфель.
- Мужчине без женщины оставаться неправильно, - подала голос Аська. И присоединила к энергичному несогласию Бардака новый аргумент:
- Для любви каждому нужна пара.
- Кому как, а лично мне не нужна, - не пожелал отступиться от своей точки зрения рыболов. - Любовь - это как война, а я человек мирный, боевых действий не уважаю ни под каким соусом.
- А может, ты просто боягуз? - с попытался подкузьмить его Бардак. - Лаком котяра до рыбки, да в воду лезть стремаешься?
- Может, и боягуз, если представлять вещи в этаком смысле, - покосился Юрко на солдата философским взглядом. - Поживёшь с моё, сам поймёшь, что совокупляемость организмов - дело нехитрое, ан не всё вкруг неё вертится. Сожительство промеж людьми совсем не обязательно должно быть любовное, с телесными соприкосновениями.
- Не понял, - озадачился Бардак. - Какое же оно ещё может быть?
- Да хотя бы исключительно товарищеское, когда люди просто уважают друг друга и занимаются одним общим делом, - разъяснил рыболов.
Бойцы, переглянувшись, рассмеялись в два дружных голоса, громко и безапелляционно, отчего уши у них на головах затряслись, словно четыре безмолвных наблюдателя, обеспокоенные внезапным разбродом и шатанием в солдатском мозговом веществе.
- Знаем мы это общее дело, нагляделись в казарме дальше некуда, - наконец пренебрежительно выдавил из себя Чуча общее мнение. - Надоело нам такое хуже пареной редьки. Нет, что ни говори, женщина - вещь незаменимая.
- Дурные вы, хоть и состоите в солдатском звании, - оскорблённо выставил челюсть Юрко. - Лишнее слово не надо говорить, если не имеете достатошного понимания. Я же вам, стоеросам, не про гомосекс толкую, а про нормальное взаимство интересов.
- Сам ты дурной, - не принял Бардак слов рыболова. - Лучшего интереса, чем в женское нутро понырять без акваланга, я представить не могу. Хотя и на старости лет женатое положение человеку полезно. Не то скончаешься в одиночестве, и по тебе даже погоревать будет некому. Нехорошо, когда по скончавшемуся не горюют… Какое тебе ещё взаимство надо? Эх, зря дети бабцу подпортили. Была бы неповреждённая - я б её оставил себе на потом для обстоятельного пользования. Чтоб отдохнуть, а после - снова… уж оторваться на полную ивановскую!
- Она ещё, между прочим, не особенно и старая, бабца эта, - дополнил соображения своего товарища Чуча, сосредоточенно вычищая обкусанной спичкой из-под ногтей застарелую грязь казармы, размягчённую групповой смесью свежих любовных жидкостей. - Могла б, и вправду, сгодиться для более долговременного пользования: сначала - нам, а потом - ещё кому-нибудь после нас. Но теперь ничего не попишешь: скоро, наверное, от неё начнёт тухлятиной разить за три километра. Основательно мальки распороли ей живот. Как будто им больше делать нечего.
- А если и нечего, что же тогда? - сказал Бардак. - Баб без пользы расходовать - это всё равно непорядочный поступок. Пусть бы тогда вообще без дела сидели по домам, чем такое вытворять, ёптыть!
- Не скажи, - заступился Юрко за Эдика и Аську. - Человек без деятельности не может. Иначе для чего у него руки-ноги вырастают? А ещё мозговая часть? Она тоже не просто так заключается в голове. Потому каждый ищет развлечение соответственно своему мысленному устройству: один спозаранья берёт удочку и шагает на рыбалку, а другой, вон, с топором по-за тёмными углами людей выкарауливает - чтобы, значит, поторапливать их на тот свет.
- На рыбалку - это твоя личная забота, - рассудил здравым голосом Чуча. - Но женскую половину сокращать в числе - неправильно. Ведь жизнь так устроена, что мужику для получения удовольствия необходимо посредство женского пола - факт? Фактический факт! А если каждый возьмётся за топор или за нож, то скоро баб на всех нас не станет хватать. Кому оно надо?
- Да-а-а уж, зря мальки испортили бабцу, - повторно вернулся к своему сожалению Бардак. - Эх, дети, что с них спросишь, сплошной сквозняк вместо ума.
- Они хоть и малые возрастом, но уже вполне окончательные люди - такие же, как мы, между прочим, - не согласился Чуча. - Потому что умеют делать всё то же самое, что и мы с тобой умеем и делаем.
- Даже больше, чем мы, - хмыкнул Бардак. - Девчуха, вон, - преждевременная женщина. А пацанчик - вообще орёл. Замарьяжил малолетку, хотя и сам-то недалеко от неё ушёл, шлыхвост зелёный.
После этих слов он по-дружески взъерошил Эдику волосы и провозгласил ободряющий девиз:
- Не робей, воробей, держись орлом!
- Он и не робеет, - не преминула отозваться Аська.
- Вот именно, - присоединился к её мнению мальчик. - С чего бы мне робеть, когда всё хорошо и спокойно.
- Вообще-то я не осуждаю, нормально вы начали половую деятельность, теперь будете довольны, - полувнятно проговорил Чуча, с сосредоточенным видом обгрызая ногти на правой руке. - А то - разве может быть доволен жизнью человек, пусть и недовыросший до законного возраста, если старшие постоянно давят ему на совесть? Если поучают или насмешничают и наступают на пятки его желаниям? Разве правильно это? Нет, неправильно. Между прочим, хер у каждого пацана старше, чем сам этот пацан, как минимум в два раза. Или даже в четыре раза, точно не скажу.
- Да ну? - удивился Бардак.
- Верно тебе говорю, - утвердил Чуча; и принялся обгрызать ногти на левой руке. - Неравнозначно всё устроено в человеке.
- Откуда знаешь? - не отставал Бардак.
- Та все это знают, смешно даже объяснять. Спроси у любого, кто понимает медицину, он тебе то же самое подтвердит с научной точки.
- Ну хорошо, пускай твоя правда, и хер на самом деле старше, - не стал спорить из-за отвлечённого пустяка Бардак. - И что с того?
- Как это - что с того? - посочувствовал Чуча неразворотливому уму товарища. - Разве не ясно?
- Не ясно. Хер же рождается вместе с пацаном - так?
- Так.
- Почему тогда он старше, если растут они вместе? Когда один другого успевает обогнать?
- Этого не знаю, - честно развёл руками Чуча. - Я же тебе не какой-нибудь учёный сексодармолог, чтобы с ходу на любые вопросы вынимать ответы из карманов. Может, это только видимость, что они растут вместе, а на самом деле каждый живёт в своём времени.
- В параллельном, что ли? Как в кино?
- Наверное, в параллельном. В общем, это закон природы: хер взрослеет быстрейшим темпом, чем руки, ноги, голова и всё остальное.
- А-а-а, да-да, теперь я врубился, - просветлённо ощерился Бардак; но потом снова свёл брови в одну густую линию:
- Только всё равно непонятно: если хер и взрослеет раньше, то не может же он пойти отрываться по бабам отдельно от своего хозяина, верно?
- Верно. Значит, и хозяину можно идти следом за хером, чего им разнобойствовать из-за возраста. Вот наши малолетки и… того! И пускай хоть десять раз подряд это сделают, пока их родители неизвестно где ушами хлопают - нам-то что? А ничего нам, никакого вреда, даже прикольно наблюдать такой случай.
- Ладно, пусть делают что хотят, нам их закидоны и вправду без разницы. Сегодня встретились - завтра разбежимся.
- Всех искривлений жизни всё равно не выправить до конца календаря, - философски обобщил Чуча, сохраняя в себе ровное настроение.
- Так ото ж, не выправить, - искажённым эхом продолжил его мысль Бардак. - Но если не стремиться к этому, то зачем вообще человеку дана способность умышлять какие-либо движения - хоть свои, а хоть и чужие? Нет, я не пойму, наверное, никогда.
- А если не поймёшь, то и не надо. Разве тебе интересно что-нибудь выправлять?
- Да ни фига не интересно, лениво мне. Это я ради любопытства такую фигню подумал, а не для действия. Пусть уж как есть, так и будет.
- Я только одно понимаю: мы плоть и кровь окружающей жизни, - проговорил Чуча, кивая головой и словно прислушиваясь к самому себе. - Всосали её с молоком матери, эту жизнь. Какое было молоко - такие и мы получились. Теперь пусть она нас всасывает, с-сука.
- Пусть всасывает, да.
Сказав эти слова, Бардак вдруг, словно подстреленная птица, раскинул руки в стороны и с хрустом потянулся всем телом назад. Отчего, будто под сладкой пыткой, из его нутра вырвалось протяжное, по звуку почти невменяемое:
- Ё-о моё-о-о, на-а-астроение-то всё равно-о-о хо-о-оро-о-ошее! Про-о-осто а-а-ап-пупеть, ка-а-ако-о-ое здо-о-оровски хо-о-оро-о-ошучее!
- Ага, клёвая житуха у нас сегодня, - поддакнул Чуча (тоже блаженно потянувшись, однако скромнее, чем Бардак - просто как человек после обычного сна). - Давно я так не оттягивался. Сказка!
- А давай споём, - на волне неожиданного душевного порыва внёс предложение Бардак.
- А давай! - откликнулся Чуча. И, не откладывая свою готовность в долгий ящик, затянул:
«Я ухожу, - сказал мальчишка ей сквозь грусть. -
Ты только жди, я обязательно вернусь!»
И он ушёл, не встретив первую весну,
Домой пришел в солдатском цинковом гробу.
Рыдает мать, и словно тень, стоит отец,
Для них он был, для них он был ещё юнец.
А сколько их, не сделав в жизни первый шаг,
Домой пришли в солдатских цинковых гробах!
Тут он остановился. И, поглядев с недоумением на своего товарища, спросил:
- Ты чё не поёшь-то? Или слов не помнишь?
- Помню, - Бардак сложил кислую мину на лице. - Но мне эта песня не подходит, тоскливая она. Сейчас у меня настроение для неё неподходящее. Давай повеселее что-нибудь.
- Ну-у-у… давай тогда дембельскую, - сказал Чуча.
- Во, дембельская - это нормально, - одобрил Бардак.
И Чуча, набрав в лёгкие воздуха, вновь запел:
Уезжают в родные края
Дембеля, дембеля, дембеля!
И куда ни взгляни,
В эти майские дни
Всюду пьяные ходят они!
Бардак, слегка замешкавшись, подтянул с середины куплета. И далее они пели хоть и немного вразнобой, но уже хоровым образом:
До свиданья, родной капэпэ!
Не сидеть больше мне на губе!
До свиданья, кусок,
Службы кончился срок,
До вокзала теперь марш-бросок!
На вокзале девчонка в слезах
Тихо шепчет: «Останься, солдат!»
Но ответил солдат:
«Пусть на ваших плечах
Будут руки лежать салажат!»
- А я тоже знаю эту песню, - шепнул Эдик Аське. - У нас во дворе старшие пацаны её часто под гитару зафигачивали.
- Чего же тогда не поёшь вместе с солдатами? - спросила девочка.
- Да я вообще не люблю петь. И не все слова помню. Вот сейчас послушаю - может, сумею лучше уложить в памяти. Пригодится на будущее
- Понятно, ты же военным станешь. Ну, тогда слушай - наверняка пригодится.
А бойцы, между тем, безостановочно продолжали воплощать в песенные звуки заветные картинки своей мечты:
Мчится поезд быстрей и быстрей,
Он увозит домой дембелей!
Ничего не щадя,
Всё пропьют до рубля
Дембеля, дембеля, дембеля!
Вот и город, до боли родной,
Нас встречает своей красотой,
Здесь два года назад
Провожала нас мать -
Желторотых ещё салажат!
Открываю знакомую дверь,
Человек я гражданский теперь!
Буду пить и гулять,
Буду девок трепать
И о службе своей вспоминать!
Уезжают в родные края
Дембеля, дембеля, дембеля!
И куда ни взгляни,
В эти майские дни
Всюду пьяные ходят они!
- Эхма, как душевно замастырили, чертяки! - оживился давнишним воспоминанием рыболов Юрко. - Я ить, между прочим, тоже в сапогах своё отходил-отмаршировал! Да-а-а, молодость - оно с любого боку хорошее время. Хотя, конечно, с мыслями наперекосяк и чувствами врастопырку, но это ничего, это сообразно возрасту. В армии-то сразу казалось трудновато, зато теперь задним числом приятно свою службу сознавать, ёшкин хвост!
И он, закончив на том своё восхищение, немедленно, без перехода, заголосил по-бабьи неожиданнм голосом:
Мне с моею физией
Ничего не надо:
Танкова дивизия -
Как родная хата!
Я сижу, гляжу на небо,
Мне снаряды вместо хлеба!
Нет другой провизии
В танковой дивизии!
- Гы-гы-гы, - отозвался раскатистым реготом Бардак. - А ты, батя, оказывается, дуромаха ещё тот! Ну и пургу завёл, прямо массовик-партейник!
- Чмурдофень какую-то нам тут на уши вешаешь, батя, - оскорбился Бардак. - На кой нам сдалась твоя танковая дивизия? Мы к тебе тут не с танковых войск заявились, понял?
- Зато я - как есть с танковых! - откашлявшись после напряжённого пения, с гордым видом произнёс оправдание рыболов. - Не одну тонну черники и морошки стальными траками в землю повдавливал! И на учениях благодарность имел! На северах - это, вам скажу, не сахар прослужить! Не-е-ет, совсем не сахар, хлопцы! Не то, что здесь, в южной тепличности!
Посчитав эти слова достаточными, Юрко снова запрокинул голову и загорлал:
У меня огромный танк.
У него есть дуло!
Я его набью навозом,
Чтобы не продуло!
- Тпр-р-ру-у-у! - решительно замахал на рыболова руками Бардак. - Остынь, лапоть болотный! А то ща остудим! Завязывай нам своей танковой бодягой уши конопатить! Если хочешь петь - так ты пой, как нормальный человек, что-нибудь общевойсковое! Что-нибудь, общеприятное для каждого!
Юрко, поняв угрозу, послушно запнулся. И, закатив глаза, стал напрягаться воспоминанием указанного репертуара. Однако Чуча опередил его своим голосом:
Нас не поят и не кормят,
Строевой шагать велят!
Мама, мама дорогая!
Забери меня назад!
Против такого у Бардака возражений не имелось (или он просто устал возражать почём зря). Напротив, он вольно раздвинул только что бывшие насупленными брови и, распахнув рот, присоединился к своему товарищу - хотя вспоминал лишь отдельные слова и только мешал внятности звуков:
Нам девчонки только снятся,
Мы забыли про девчат!
Нам ученья вместо танцев,
Вместо бабы - автомат!
Жизнь армейская не сахар -
Не с девчонками гулять!
От подъема до отбоя
Нам в строю маршировать!
Между песнями и наконец установившимся безоблачным общим весельем Аська склонилась к Эдику:
- Хочу в туалет, - проговорила она деликатным голосом ему на ухо. - Идём со мной: я за кустиком присяду, а ты постоишь рядышом.
- Зачем это?
- Что значит - зачем? Разве ты не знаешь, зачем в туалет ходят?
- Не-е, ходить в туалет - это понятно. Только на фига мне стоять рядышком? Что, сама не управишься?
- Управлюсь, конечно, но с тобой спокойнее. Посторожишь, чтобы никто на меня не набрёл, пока я ссать буду.
- А-а-а, ну ладно, идём, раз тебе надо.
***
Они зашли за ближайшие кусты.
Позади мальчика и девочки продолжало раздаваться дружное - только теперь трёхголосое, потому что рыболов Юрко присоединился к разгулявшимся бойцам в их вокальном усердии:
Ты, Наташка, не гордись
И не строй фасоны!
На гражданке что за жизнь
Без нашей обороны?!
На столе стоит стакан,
А в стакане - муха.
Офигенно тяжела
Солдатская житуха!
Мне сказал сержант: «Копай!»
Вот я и копаю!
Мне моя не пишет баба,
Почему - не знаю!
Люди, имеющие тонкий музыкальный слух, намного реже склоняются настроением к исполнению песен, чем люди, обделённые способностями в данном отношении. Эдику и Аське не могло не прийти в голову упомянутое соображение, ибо Чуче, Бардаку и примкнувшему к ним рыболову, вне всяких сомнений, медведь крепко оттоптал уши. Однако голосила троица усердно - видимо, каждый старался услышать себя сквозь совокупный шум, - оттого слова народных куплетов глубоко впечатывались в податливый воздух и долго висели, цепляясь друг за дружку, прежде чем раствориться в памяти атмосферы.
Впрочем, мальчик и девочка не забыли о назначенной к исполнению немудрящей надобности, ради которой они отделились от общей компании. Аська машинально огляделась по сторонам, точно поблизости могли появиться случайные посторонники. Потом задрала платье и, спустив на колени белые трусики, присела на корточки. Вскоре до слуха Эдика донеслось мелодичное журчание.
- А ты меня не стесняешься? - с посторонним любопытством, точно лаборант над клеткой с кроликом, осведомился он.
- Скажешь тоже, - ответила девочка. - А трахаться? По-творему выходит, что трахаться я должна была тем более застесняться, да?
- Нет, ну это совсем другое дело.
- Почему же другое? И ни капельки не другое! По-моему, если с кем-то состыковывашься телом, то уже с этим человеком можно ни к чему не иметь стыда … А ты - вот так, у меня на глазах, - постыдился бы, да?
Закончив свою насущную нужду, она поднялась на ноги. И, потянув вверх по бёдрам белые трусики, повторила:
- Неужто постыдился бы?
- Ну-у-у… - смутился Эдик. - В общем-то… нет…
После секундной запинки он кашлянул для вида и, сделав над собой небольшое усилие, сказал:
- Ты знаешь, я, в самом деле, тоже отолью. Чтобы потом снова сюда не ходить.
- Давай-давай. А я погляжу, мне интересно. Никогда не видела, как мальчишки это делают.
Он принялся расстёгивать брюки.
Заинтересованно наблюдая за его - замедленными от стеснительности - действиями, Аська подумала, что, вероятно, Эдик будет нравиться ей каким угодно: весёлым и грустным, добрым и злым, озабоченным своими безотлагательными нуждами и вальяжно расслабленным ленивыми удовольствиями телесного характера. Даже отсутствующим он ей, наверное, может продолжать нравиться - правда, с тяжёлыми нотами печали в памяти, но об этом лучше не думать. И - ожидая обещанной демонстрации мальчишечьего отличия - решила с безапелляционной определённостью юности: «Надо научить его радоваться самому себе, а то он не умеет. Потому что некому было научить. Ничего, я же умею - и его приспособность как-нибудь расширю. А потом он и мне станет радоваться, когда с самим собой пообвыкнется…»
А с той стороны, где мальчик и девочка оставили свою прежнюю компанию, продолжали доноситься нестройные голоса Чучи, Бардака и Юрка:
Служба в армии - херня
Два веселых года!
Не узнаете меня -
Новая порода!
Что поделаешь с любовью,
От неё не спится,
Потому - глаза закрою,
Снова баба снится!
Эдик, расстегнув брюки, извлёк на свежий воздух свою натруженную мужскую плоть. И рассмеялся.
- Ты чего? - спросила Аська.
- Да вспомнил, как мы с мамой соседке в жопу тросик воткнули, когда она ссала.
- Что-что воткнули?
- Тросик... Ну, стальной тросик, спиралькой закрученный - такими канализацию прочищают, знаешь?
- А-а, канализацию… Понятно… И что - прямо в жопу воткнули?
- Прямее не бывает.
- И как же она далась-то? - с нарастающим интересом спросила девочка.
- А мы неожиданно. Она и сообразить толком ничего не успела, как мы - хопа! - и воткнули… Ну, потом, конечно, сообразила, да было уже поздно.
- За что ж это вы с нею так?
- Та ни за что, нечаянно получилось… Месяца два назад забился у нас унитаз. Стали мы его чистить, а тросик никак не хотел проходить. Мы долго ковырялись, и тут он поддался, пролез чуть дальше. Ну, и мы на радостях со всей дури ка-а-ак пиханём его. И вдруг слышим из-за стены жуткий вопль, словно там режут кого… Оказалось, это тёть Валя, соседка наша, как раз уселась а своём туалете поссать - и в это время тросик наш со страшной силой ввинтился ей между булок! Бли-и-ин, вот я ржал! А тёть Валя потом целый месяц ходила враскоряку. Грозилась подать на маму в суд.
- Не подала?
- Не, пока не подала. Только горло дерёт, ругается.
- Ну, если сразу не подала, то теперь, наверное, уже и не подаст, - с видом знатока предположила Аська.
- Я тоже так думаю, - согласился Эдик напряжённым голосом, старательно орошая кусты щедрой, расходившейся веером по сторонам и даже слегка закручивавшейся в воздухе струёй.
Он наблюдал за тем, как намокшие листья, изменяя цвет, наполнялись тьмой человеческого естества - может быть, ненадолго, а может быть, навсегда. И краем уха слушал продолжавшие доноситься с берега Карасуна звуки военного веселья:
Как из армии вернусь -
бочку водки жахну!
А потом до баб дорвусь
сразу сотню трахну!
Письма я тебе писал,
Ты не отвечаешь!
Вот со службы ворочусь -
У меня узнаешь!
На холме засохла ёлка,
В ёлке червоточина -
Рядовыми в карауле
Бедная продрочена!
Солдатские песни улетали в сторону Карасуна, плыли над водой, постепенно замедляясь, и где-то там, в непроглядности, выворачивались наизнанку, чтобы вернуться отголосками насмешливой абракадабры:
Анечордорп яандеб
Елуарак в имыводяр -
Аничотовреч еклё в,
Аклё алхосаз емлох ан!
Слушая нормальные звуки вперемешку с изнаночными, Аська восхищённо наблюдала за исходившей из Эдика струёй, которая никак не хотела заканчиваться. И - почти автоматическим образом - извлекла из своей памяти новое сведение, на самом деле являвшееся для неё давно забытым, но теперь возвращённым к жизни фактом семейного прошлого:
- А мой дедушка один раз мужика обоссал, - сказала девочка.
- Натурально?
- Ну а как же ещё. Понарошку разве такое возможно совершить?
- Погоди, Аськ, о каком дедушке ты говоришь? Не сочиняй, у тебя же нет никакого дедушки.
- Сейчас нет, он умер ещё до моего рождения. Но бабушка о нём много рассказывала… Дедушка тогда был ещё молодой, они с бабушкой недавно поженились, и он работал на заводе. Однажды после получки все работяги пошли в пивную: долго сидели, пива напились от пуза, а потом разбрелись по домам. Вот, значит, шёл дедушка по улице, а пиво стало наружу проситься, прям спасу нет! Но улица многолюдная, и - ни общественного туалета нигде, ни даже маломальски укромного уголка, в котором можно было бы нужду справить. Тут смотрит он: стоит возле забора грузовичок. Ну, дед и решает, что лучшего места не найти. Протискивается между грузовичком и забором - и начинает свое мокрое дело. И вдруг у него из-под ног кто-то начинает горлать, как скаженный, и матюгами бросаться… А потом выкарабкивается из-под машины с ног до головы обоссанный водитель - который, оказывается, этот самый грузовичок ремонтировал - и лезет к деду драться.
- Гы-гы-гы-гы-гы! - зареготал Эдик, застёгивая ширинку. - Прикольно! Представляю, как мужик охренел: опустили по полной программе! И чем кончилось? Кто кого отбуцкал?
- Дед говорил, что он. Но бабушка не уверена, что он сказал правду, потому что когда дед вернулся, всё его лицо было как сплошной синяк…
***
Песни в народном отображении иссякли.
Выйдя из-за кустов, Эдик и Аська вернулись на своё прежнее место, уселись метрах в трёх от весело гоготавших солдат. Чуча и Бардак разом оборвали смех и оборотили к ним свои тёмные лица.
- «Анапы» не осталось? - с вялой надеждой поинтересовался Чуча.
Мальчик и девочка отрицательно покачали головами.
- Жалко, - сказал Бардак голосом, напоминавшим шелест бумажного мусора, влекомого по дороге тягучим ветром.
- Нда-а-а, - не тратя мыслей на многословное разочарование, протянул Чуча. - Жалкова-а-ато…
- Ну что же тут поделаешь, ёпта, - вяло добавил Бардак, не желая присовокупить к разговору никакой информации, а просто потому что ему было больше нечего сказать.
- Ничего не поделаешь… - таким же бесполезным тоном продолжил солидарный с солдатами рыболов. - Так оно в жизни обычно и бывает: если где-то что-то есть, то оно будто само собою прибавляется, а если, наоборот, ничего нет, то всё на голом месте остаётся и прибавиться неоткуда, хоть тресни.
Бардак и Чуча посмотрели на него как на пустое место. И не стали продолжать эту цепочку малосодержательных сотрясений воздуха. Лишь напыжились, точно проглотили каждый по неудачной рыбьей кости.
Тут Юрко вспомнил, что давно хотел разжечь костёр, дабы видом пляшущего пламени улучшить настроение себе и другим. В отличие от него у солдат имелись спички. Бардак и Чуча одобрили предложение рыболова - и, набрав за несколько минут изрядную кучу хвороста, развели огонь. В тёмный воздух полезли длиннопалые всплески пламени, с нетерпеливой жадностью ощупывавшие ночь и подбрасывавшие вверх редкие искры. Которые отражались в глазах подтянувшихся к огню людей и гасли в них, точно были не в силах справиться с неожиданной внутричеловеческой влагой.
Все смотрели в костёр и молчали. То один, то другой подкармливал его сухими ветками, щепками, травяными пучками и кусками древесной коры. А набиравшие силу молодые силы горения благодарно вытрескивали короткомерные слова, скрытые от человеческого понимания, но не имевшие сомнений и прозрачные для поспешавших радостно сгореть щепок, сухой травы и веток. Которые, будто со специальным старанием мельтеша броскими флагами, огненно семафорили людям о неизвестном и, в сушности, никому не нужном, но ярком и увлекательном.
Эдик вспомнил недавние слова рыболова о благоприятном воздействии огня на человеческое уморасположение и решил настроиться на светлый фон жизни. Ему потребовалось не более минуты, чтобы, глядя на пляшущие языки пламени, прийти к выводу, что он родился в неправильную историческую эпоху и в неподобающем общественном ранге. Доведись ему появиться на свет лет триста-четыреста назад, причём не простым смертным, а князем или графом, или бароном, или ещё каким-нибудь наследным титулярием - сидел бы он сейчас не возле костра под открытым небом, а в собственном дворце или замке, перед жарко растопленным камином: лениво помешивал бы кочергой постреливающие искрами поленья, прислушиваясь к завыванию ветра за окнами (или к стуку дождевых капель по стёклам, или ещё к чему-нибудь - стороннему, ненавязчивому), и предавался бы философским размышлениям. Или, может, сочинял бы стихи от нечего делать. Впрочем, стихи - это чересчур, лучше кликнуть слугу, чтобы тот рассказывал ему анекдоты. А если наскучит слушать анекдоты, можно пойти в гарем: да-да, неплохо бы иметь гарем, трёх или четырёх жён в полном своём распоряжении, и чтобы старшей среди них была Аська или такая, как она, бойкая и неунывающая, и решительная, и на всё согласная… Хотя нет, гаремов у князей и графов не имелось: многожёнство - это на Востоке. Ну и что же, ведь Эдик мог бы родиться и на древнем Востоке - ханом, например, или падишахом. А может быть, шейхом. Тогда ему не возбранялось бы пользоваться несколькими женщинами - хоть всеми одновременно, а хоть поврозь, назначив для встречи с каждой конкретный день недели. Красота! Впрочем, если б он появился на свет не столь далеко в прошлом, но хотя бы лет пятьдесят-шестьдесят назад - это тоже могло обернуться вполне благоприятно. Например, в должности председателя колхоза или какого-нибудь партийного секретаря Эдик имел бы не меньший набор материальных благ, чем имели князья и бароны, и ханы, и падишахи (а что касается интимного обустройства жизни, то он пользовался бы не гаремом, а всей женской частью своей партийной - а заодно и комсомольской - организации).
…Бог весть сколько продлилась бы возникшая вокруг костра пауза, однако в скором времени с берега донёсся беспокойный плеск воды, а затем - приближавшиеся чавкающие шаги. Наконец перед компанией сидевших у огня людей предстал облепленный лохматыми водорослями старец Амвросий.
Его очертания расплывались в пляске световых пятен и темноты, и всем одновременно вдруг показалось, что перед ними не живой человек, а не успевший окончательно материализоваться призрак, который можно с лёгкостью проткнуть пальцами, стоит лишь решительно выставить руку ему навстречу. Впрочем, никто не стал протягивать рук для проверки своих нечаянных ощущений: мало ли что способно причудиться в такой обстановке - если выяснять каждую умственную загогулину, то никаких усилий не напасёшься.
- Гля, поп вернулся, - прошептал Чуча.
- Чё-то теперь не больно он похож на прежнего попа, - засомневался Бардак.
- Пс-с-сть, - неопределённо присвистнул Юрко. - Хотя, как говорится, в лесу и медведь - архимандрит. Сейчас послушаем, что и откуда: наверное, он как-нибудь объяснится.
Несколько минут иерей Амвросий яростно шевелил беззвучными губами, точно никак не мог завершить давно начатый спор с потайными жителями ночного непроглядья. После этого воздел персты к неотзывчивому небу, где теперь из-за внезапно набежавших туч не было видно даже луны, и торжественно провозгласил:
- Возрадуйтесь, агнцы, счастию своему, о коем пока не ведаете! Возликуйте, ибо явлены мне чудо и знак божий!
- Какой знак? - в один голос спросили Эдик и Аська.
- А вот какой! - хитро вывернул старец кукиш им в ответ. - Разве могу я таинство новейшее выдать не очистившейся пастве? Свинячий хрен вам под сметаной, искусители! Сначала в грехах мне покайтесь да отпущение удостойтесь получить! Всю правду доложите да без лукавства, поелику лукавый человек хуже беса! Осознайте и прочувствуйте ущербность своих понятий и всего вытекающего из них существования! А после этого я подумаю! Может, не каждый ещё в полной мере заслуживает отпущения-то! Может, ему ещё дополнительные испытания надобны! Я, вон, осклизнулся и практически утоп среди нравственных колебаний, прежде чем благое просветление вышло! Но заслужил, как оказывается! Умудрил меня господь и в последний момент начертал на воде спасующий знак ихтис*, дабы я продолжал оставаться ловцом человеков! И вы давайте заслуживайте, агнцы! Не забывайте: между небесной высью и адовой глубью - огромное расстояние, и мы обретаемся аккурат посерёдке! Так куда подеваться нам, грешным, не разорваться же пополам, верно? Всяк человек годится, да не на всякое употребление! Значит, хочешь не хочешь, каждому надобно поскорее определиться с наиглавным курсом своей жизни - определиться, пока не стало поздно и обидно! Кайтесь без промедления! На колени, быстро! На колени, гадючьи отростки!
Вид священнослужителя - в изорванной до исподнего одежде, с горящими буйным огнём глазами - казался настолько внушительным и небезопасным, что никто не стал перечить. Под его испепеляющим взглядом Аська изумлённо присвистнула, а Эдик впервые в жизни почувствовал, что ему хочется перекреститься. Все, вплоть до проснувшегося от шума Юрка, покорно исполнили команду старца и встали на колени. Правда, Аська успела шепнуть Эдику:
- Ну и везёт же нам на неожиданности.
- Ага, - хихикнув, он сделал юмористическое лицо. - Можно сказать, везёт как утопленникам.
- Я здесь, под сучком, на всякий случай припрятала твой ножик, - сообщила она, ещё сильнее приглушив звук. - Может, чиканём деда по горлу, чтобы не загонял нам эти свои мульки? Избавимся от ловца человеков, а?
- Нет, не надо, - так же тихо ответил Эдик. - Дедуган - вон какой здоровенный, прямо глыба. Да ещё бешеный. Ну его к чёрту.
- Ты что - боишься?
Мальчик не увидел под словами Аськи основательной почвы, однако не обиделся на её несправедливый вопрос.
- Не боюсь, - проговорил он в ответ. - Просто надо свои силы видеть в правильном размере, а не преувеличивать, чтобы не вышло случайной ошибки.
- Да ладно, не опасайся зряшно, мы для надёжности у солдатиков помощи попросим, - прошуршала Аська ему в ухо. - Ребята, вроде бы, хорошие, не откажутся подсобить. Если все разом навалимся, то никуда он от нас не денется.
- Та ну, чё-то неохота мне попа резать, - с упорным отрицанием мотнул головой Эдик и в очередной раз подбросил в костёр сухую ветку, чтобы добавить самочувствия огню и самому взбодриться вместе с ним. - Пусть лучше этот тараруй бородатый рассказывает свои сказки. Давай посмотрим, что он дальше замастырит, интересно ведь...
Во-первых, ему, в самом деле, хотелось послушать, что станет дальше рассказывать старец Амвросий. А во-вторых, его постепенно охватывало новое, прежде незнакомое, властное чувство единения с совершенно посторонними людьми, от которого просто захватывало дух... К тому же ничего страшного в предписанной процедуре покаяния он не усматривал. Напротив, у Эдика даже возникло ощущение, будто все краски, которые - мазок за мазком - незримой кистью судьба набрасывала на полотно его жизни, теперь вдруг почти завершённо ложатся одна к одной… и остаётся только дождаться яркого дневного света для того чтобы охватить внимательным взглядом цельную и неповторимую картину конечного существа вещей.
Впрочем, это странное ощущение, едва появившись, тотчас исчезло.
- Между прочим, ты слышал, чего он от нас хочет? - спросила Аська.
- Может, и слышал, но как-то это проскочило мимо. Наверное, не обратил внимания. А чего он хочет?
- Чтобы мы покаялись, - напомнила девочка.
- Ну и ладно, - пожал плечами Эдик. - Я никогда в жизни не каялся. Надо же когда-нибудь попробовать. Вдруг тогда, и в самом деле, жить станет легче.
- В каком смысле? На душе, что ли, полегчает?
- Ага.
- А каяться - это как: вслух или про себя?
- Вслух, наверное.
- А не западло?
- Нет, Аськ, западло - это если ты перед полицейскими каешься. А Амвросий - он же не полицейский, он - поп. Перед попами в церквях все дают свои расклады, как есть у них дела по жизни. Значит, я думаю, не западло.
- Ну хорошо, давай попробуем, раз ты так считаешь.
С этими словами Аська от нечего делать взяла валявшуюся рядом сухую палку и принялась ворошить в костре тихо потрескивавшие сучья. Которые отзывались на каждое прикосновение палки вялыми фонтанчиками новых искр, похожих на близкие отражения рождённых в темноте звёзд, комет и метеоров; они словно удивлялись чужому вмешательству в своё единоличное, никого не касавшееся горение, оттого быстро вспыхивали, но ещё скорее угасали и возвращались в безответную незамутнённость ровного жара.
Сидя рядом с Аськой, Эдик не отрывал взгляда от близкого пламени. Костёр чудился ему если не живым, то как минимум полуживым существом, изголодавшимся в неволе своего материального существования. И мальчик вникал в него, как мог бы вникать в самого себя, если б умел хоть ненадолго выпрыгнуть за пределы собственной телесной оболочки, а затем вернуться обратно.
Аська же не выдумывала лишних фантазий. Просто смотреть на огонь в успокоительной незаполненности ночного пространства ей казалось приятным и самодостаточным. Почти как заниматься любовью с Эдиком Елдоносовым или пить терпко-сладковатую «Анапу», от которой становится тепло в груди, а в голове слышится шум моря, которого девочка никогда не видела, разве только по телевизору.
Время от времени она подавалась вперёд и обмакивала лицо в дым костра, вдыхая стерилизованный, очищенный ото всякого зла воздух.
Если бы рядом не оставалось никого, кроме Эдика, то, наверное, ничего больше и не требовалось Аське для приблизительного счастья. Однако действия окружающего мира не останавливались на месте и текли своим ходом дальше…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Собственная душа кажется нам такой сложной, как мозаика в детском калейдоскопе, там так много разных цветных стёклышек, то один причудливый рисунок сложится, то другой. В нашей душе всё так же перемешано, и каждое движение нашей личной души так необычайно многогранно - желания, мотивы наших поступков, тени, нюансы... то мы так чувствуем, то вдруг иначе, то ещё что-нибудь вмешалось и переменило всё… Ну, а чужая душа кажется нам небольшой такой полочкой, где аккуратной стопкой уложены несколько побудительных мотивов - мотива два-три, не больше… К тому же ведь это мы бываем неверно поняты, а вот чужие побуждения, они же нам совершенно ясны… Но иногда вдруг всё-таки случается мгновенное понимание - как озарение. Потом снова туман, но, может быть, это и неплохо - не всё про всех знать.
ЕЛЕНА КОЛИНА «ДНЕВНИК ИЗМЕНЫ»
Пусть всё идет своим порядком
Иль беспорядком - все равно!
ПЁТР ВЯЗЕМСКИЙ «МОИ ЖЕЛАНИЯ»
Первым каялся Юрко, из-за взвинченного настроения слабовнятно выговаривая слова, точно его рот был переполнен слюной. Выяснилось, что в его жизни, кроме разнообразного мелкого воровства и алкоголизма, имели место козоложство - в детстве, когда маленький Юрко жил в станице и подглядел за отчимом, который с пьяных глаз делал то же самое (и не только с козой, но со всей, без исключения, домашней скотиной, вплоть до уток), а также не миновал чистосердечного признания и факт поджога районного отделения полиции, которое Юрко совершил, проигравшись в карты на желание, - в результате насмерть угорели три запертых в «обезьяннике» проститутки...
Правда, в последние годы он почти никого не обижал, кроме жены, которая ежедневно страдала из-за его пристрастия к алкогольной продукции отечественного производства. Поначалу она пыталась бороться с пороком силовыми методами: каждый вечер встречала Юрка в дверях квартиры с большой чугунной сковородой в руках - и, если чуяла запах спиртного, - охаживала его засаленным чугуном со всей своей женской силой. Долго сносил Юрко регулярные синяки и шишки, но потом не вытерпел: однажды утром, улучив момент, когда его Маруся ушла за покупками в супермаркет, он взял ножовку по металлу и ровненько распилил сковороду пополам. После этого соединил половинки «Суперклеем», тщательно замазал свежий стык чёрной нитрокраской - и, когда убедился, что краска высохла, удалился в пивную. Вечером же, когда он воротился домой, по обыкновению пьяный, благоверная привычно врезала ему по кумполу сковородой, которая… с унылым грюком развалилась на две половинки! Юрко, прикинувшись потерявшим сознание, закрыл глаза и упал на пол. «Убила!» - всплеснула руками Маруся и по-настоящему лишилась чувств, рухнув на мужа всем центнером своего пожилого сала и сломав ему руку и два ребра… Затем были «скорая помощь», больница и торжественное обещание раскаявшейся супруги впредь никогда-никогда не бить его ничем тяжёлым...
Случались и некрупные обиды, которых, положа руку на сердце, Юрко не мог понять. Например, в прошлом году, когда Маруся поехала на дачу окучивать топинамбур, Юрко воспользовался освободившейся квартирой для культурного распития портвейна с отставником Гаврилычем из четвёртого подъезда. На закуску они решили пожарить единственный чахлый кабачок, завалявшийся на балконе. Что и исполнили. Но вскоре кабачок был съеден, а портвейна ещё оставалось полторы бутылки. Тогда, проявив смекалку и находчивость, Юрко с Гаврилычем повыдёргивали из трёх горшков, стоявших на подоконнике, елдастые кактусы, которые Маруся выращивала несколько лет, - очистили их от колючек, пожарили и употребили вместе с портвейном… Правда, когда Маруся вернулась с дачи, был страшный скандал, Юрко даже обиделся: подумаешь, какая-то неодушевлённая растительность, а выходит, она ей дороже родного мужа.
А вообще ездить с женой на дачу он любит. У них там имеется небольшой деревянный домик, в котором Юрко с супругой в разгар огородного сезона живут неделями на подножном корме. Тайком от Маруси он готовит бражку в трёхлитровых банках, пряча их на чердаке. Чердачный люк настолько узок, что супруга, с её внушительными габаритами, пролезть туда не способна - в итоге Юрко на протяжении всего дачного сезона пребывает в состоянии блаженной невесомости… Недавно, в знойный летний полдень, успев несколько раз отведать своего «секретного» напитка, Юрко сидел за обеденным столом и благодушно клевал носом над миской с окрошкой, а жена, прекрасно понимая причину его осоловелого состояния, возмущалась с набитым ртом: «Сил моих с тобой больше никаких нет! Горбатого могила исправит! Опять наклюкался! Полено бесчувственное! Сидишь, в тарелку уставил зенки свои бесстыжие! Противно на твою харю довольную смотреть! Где ты только отраву эту свою проклятую находишь?! И за что мне бог послал такое сокровище?! Хоть бы он тебя когда-нибудь наказал, пьяница проклятущий!»
При этих её словах Юрко вынырнул из полудрёмы и, ехидно усмехнувшись, заявил: «А вот хрен он меня накажет, Маруся. Потому как бог - он существо мужского пола, и промеж нас существует мужская солидарность… Если что в жизни происходит - значит, на то есть божья воля. Какой отсюда получается вывод? А такой: всё, что я пью - это он мне посылает. Конкретно. Будет ему угодно - так и ещё пошлёт, поняла?»
Едва он договорил, как у них над головами что-то бабахнуло (Юрко, конечно, сообразил, что это лопнула одна из банок с бражкой, а Маруся ничего не поняла); и вскоре с потолка тоненькой струйкой что-то потекло. Юрко подставил под струйку пустую кружку – и когда та наполнилась, поднёс её к носу онемевшей супруги: «Гля, Марусь: бражка! Ну, что я тебе говорил? бог меня любит, раз наливает, когда я пожелаю!»
И - чтобы подкол выглядел убедительнее - осенил себя крестным знамением. После чего в несколько глотков осушил кружку и вновь подставил её под струйку с потолка…
На его супругу описанный случай произвёл столь неизгладимое впечатление, что она - до сих пор атеистка - истово уверовала. С тех пор ни одной службы в храме не пропускает…
На этом Амвросий прервал излияния Юрка:
- Всё, хватит, сын мой. Вижу, грешен ты премного, но - поелику наставил жёнку на путь веры истинной - все прегрешения свои, вольные и невольные, искупил поступком сим богоугодным…
Далее иерей велел каяться Аське.
Вообще девочка ни в прошлом, ни в будущем не представляла себя обнажённой сердцем перед другими людьми, но единственный настоящий момент выбрала для того чтобы сделать исключение. Она рассказала о годах жизни в сундуке, когда мечтала съесть родную мать, и о дальнейшей страсти к рукопашному воспитанию окружающего народонаселения, каковое имело гораздо более ровные конечности, чем сама Аська. Присутствовали в её признании и мастурбация, и подкладывание бабушке в суп тараканов и дохлых мышей, и тому подобные мелочи, простительные для каждого ребёнка…
После длительной отсидки в сундуке девочка долгое время боялась темноты. Однажды бабушка решила сводить Аську в кино. Как обычно, перед началом сеанса в зале погас свет. И тут кинотеатр содрогнулся от нечеловеческого вопля, вырвавшегося, казалось, из глубин самого ада:
- Лю-у-уди-и-и, это пи-и-издец! Ни хера не ви-и-идно!
Это орала Аська, в ужасе раздавая всем окружающим яростные оплеухи, как если б её обступали бесы… В результате нескольких граждан, так и не успевших стать кинозрителями, вынесли из зала на носилках, а саму Аську поставили на полицейский учёт по делам несовершеннолетних.
А когда бабушка повела девочку в аквапарк, Аська была в хорошем настроении и решила над бабушкой подшутить. Она поднялась на водную горку, спуск с которой был сделан в виде трубы с льющейся по ней водой, а бабушка стала внизу с растопыренными руками - изготовилась ловить внучку. Следом за Аськой поднимался толстый дядечка весом центнера в полтора - девочка к нему и обратилась, хихикая:
- Дядь, вы - если следом за мной поедете, - то можете догнать меня в трубе и раздавить, так что лучше давайте я пропущу вас вперёд.
Он не заподозрил подвоха: послушавшись Аську, прыгнул в трубу и помчался ногами вперёд, быстро набирая скорость… А внизу невольного камикадзе ждала ничего не подозревавшая бабушка в позе распятого Иисуса Христа. Результат столкновения - три сломанных ребра у бабушки и вывих ступни у дядечки.
Вообразив, что внучка одержима злыми демонами, бабушка решила изгнать их плакун-травой. В Иванов день, на утренней зорьке, она взяла Аську за руку и повела её за город. Там они долго рыскали по какому-то пустырю - и, обнаружив искомую траву на стыке пустыря и заваленной бытовым мусором лесополосы, бабушка принялась выкапывать корень плакуна, заставляя девочку повторять следом за собой магическое заклинание: «Плакун, плакун! Плакал ты долго и много, будь ты страшен злым бесам, полубесам, старым ведьмам киевским; а не дадут тебе позорища, утопи их в слезах; а убегут от твоего позорища, замкни их в ямы преисподние...». Потом из выкопанного корня плакун-травы бабушка вырезала крест и заставила Аську носить его, не снимая, на шее, считая, что таким образом можно смирить нечистых духов, уничтожить чары неведомых колдунов и ведьм, а заодно спасти от дьявольских искушений и недугов... Носить корявый крест было неудобно, высохший корень царапался и вонял, отчего Аська злилась на бабушку. Эту злость она испытывала и прошлым летом, когда её вместе с классом отправляли в трудовой лагерь… Дети прощались со своими родителями перед автобусом, на котором им предстояло ехать. Завуч подошла к насупленной Аське и сказала:
- Миленькая, что ж ты такая хмурая, поцелуйся с бабушкой на прощанье.
Аська скривилась:
- Я что, лесбиянка - целоваться с этой старой дурой?
Дети покатились от хохота, и минут пять учителя не могли их унять, как ни старались… С тех пор никто Аськину бабушку не называл по имени-отчеству: к ней накрепко приросло прозвище Старая Лесбиянка.
Много рассказывала Аська и про разные свои школьные проказы… Интересным показался Эдику эпизод о том, как Аська отомстила Валентине Гаязовне, молоденькой учительнице рисования, за то, что эта идиотка постоянно придиралась к ней и не хотела ставить тройку за первую четверть прошлого года… Тогда в школе как раз забилась канализация, и несколько дней, пока шёл ремонт, преподаватели и ученики были вынуждены ходить в старый деревянный сортир, каким-то чудом сохранившийся с незапамятных времён на школьном дворе. Сортир стоял подле кирпичного сарая, служившего складом макулатуры и - по причине выломанной двери - являвшегося наиболее популярным местом потери невинности всех местных старшеклассниц… Хорошо изучившая привычки Валентины Гаязовны, на большой перемене Аська, сопровождаемая группкой охочих до чужого позора одноклассников и одноклассниц, притаилась за углом сарая… После десятиминутного ожидания все увидели появившуюся на пороге расфуфыренную училку. Конфузливо оглядевшись по сторонам, та скорым шагом направилась к сортиру и скрылась за его скрипучей дверью. «Щас увидите, чё я сделаю с этой сучкой!» - сказала Аська замершим от предвкушения пацанам и девчонкам. Она подкралась к задней стенке сортира, отодвинула люк выгребной ямы, которым пользовались ассенизаторы для откачки фекалий - и, перекатив по земле загодя приготовленный здоровенный обломок бетона, столкнула его в зловонную бездну…
Аська успела отскочить. А Валентина Гаязовна, конечно же, не успела. Соприкоснувшись с рухнувшей в люк бетонной глыбой, дерьмо издало громогласный всхлип, и стены ветхого туалетного заведения вздрогнули… А изнутри спустя секунду раздался пронзительный женский вопль, в котором смешались ужас и омерзение. Затем на несколько минут воцарилась гробовая тишина. После чего из сортира показалась училка, с головы до ног забрызганная коричневой гадостью. И - под дружный хохот и улюлюканье благодарных зрителей - пулей припустила прочь со школьного двора… Вскоре ей пришлось уволиться из школы, потому что иначе, как Вониной Говнязовной, её никто из учеников не называл.
А недавно Аська позвонила на популярный радиоканал, где крутили музыку по заявкам слушателей. Она передала в прямой эфир приветы девчонкам и мальчишкам из своего класса, всем школьным учителям, а также своей бабушке. И закончила фразой:
- Ещё я хочу сказать, - тут её голос зазвенел торжественными нотами, - что ваша радиостанция - самая ****утая на свете!
В тот же день она позвонила и на телевидение. Местная телекомпания транслировала какое-то дамское ток-шоу. Две кругломордые журналистки имитировали оживлённое общение с залом, время от времени принимая звонки от телезрителей. Тут в студию пробился радостный Аськин голос:
- Алё! Вы чё там из себя строите, старые ****и? На *** кому нужна ваша тупая передача?!
Девочка хотела ещё многое сказать этим выпендрёжным кубанским коровам, но её отключили. Тем не менее она была довольна, ибо ещё долго выпученные глаза и вытянутые рожи тёток выказывали беспомощное возмущение и конец света на отдельно взятом телеканале.
Аська каялась долго и интересно. Если б нашёлся человек, у которого достало бы терпения последовательно изложить на бумаге все её разнокалиберные прегрешения и проступки, то наверняка получился бы увлекательный роман. А в конце девочка призналась, что кое-что приврала и хотела для убедительности насочинять ещё с три короба невероятных историй, но передумала, поскольку устала и оскудела фантазией.
***
После того как Аська закончила исповедь, иерей Амвросий отпустил ей грехи и повелительно указал перстом на Эдика Елдоносова:
- Теперь тебе покаянное слово держать.
Немного растерявшись, Эдик закусил губу и обвёл взглядом обращённые к нему лица. Все приготовились внимательно его слушать, потому давать обратный ход было поздно. Тогда он представил, что это очень похоже на игру, когда мальчишки и девчонки, собравшись у костра, по очереди рассказывают друг другу страшные истории. Или не страшные, а ещё какие-нибудь - запрещённо-неприличные, извращённые, захватывающе-мерзостные... Он осторожно прокащлялся, чтобы внезапно не перехватило горло. Затем сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, точно готовясь нырнуть с трамплина в воду; и начал покаяние с таких слов:
- Я придаю себе намного больше значения, чем всем остальным. Не знаю - может, это нормально для каждого человека. А может, плохо, но я всё равно не могу ничего с собой поделать…
***
Нет, совсем не трудным это оказалось - признаваться в отрицательных поступках, которыми не принято выхваляться перед посторонними людьми. Вся штука в правильной точке зрения на самого себя и на всё остальное. Стоит лишь её принять - и дальше становится начхать на пустячные колебания сомнительной природы. Понятное дело. Ведь, в сущности, любая человеческая деятельность помимо желаемой конкретной пользы несёт в себе и предполагаемый вред, иногда несомненно-зримый, но подчас и не сразу заметный. Тогда, в конце концов, нет беды и в незамедлительной неприятности, коей ты способен обернуться по ту или иную сторону общемирового зеркала… В свете упомянутых соображений Эдик скоро забыл о своём первоначальном смущении и, постепенно войдя в раж, очень многое о себе поведал.
Он извлёк для покаяния даже проступки далёкого детства, кои смутно, точно в сумерках, теплились в памяти. Вспомнил, например, как летом гостил на хуторе у тогда ещё живой бабушки. Они сидели на веранде вдвоём и пили чай с клубничным вареньем. Вскоре на стол, учуяв сладенькое, стали заползать муравьи: сначала один, потом - второй, третий, четвёртый, пятый… Маленькому Эдику это надоело, и он, дождавшись очередного мураша, раздавил его пальцем. Бабушка легонько шлёпнула его по руке и принялась усовещивать: «Эдичка, что ты делаешь? Этого муравья, наверное, дома детишки ждут, а ты взял и убил его! Вот представь: сейчас сидят его малютки, смотрят в окошко и говорят: «Где же наш папа? Почему его так долго нет? Когда он домой вернётся?» И не знают, бедные, что папа уже не вернётся»… А Эдик продолжил бабушкину жалостливую тираду, размазывая по столу ещё одного муравья: «И мама не вернётся!»
А в пять лет ему подарили котёнка. Спустя несколько дней Эдик подошёл к матери и с гордостью первооткрывателя в голосе объявил: «Ма, оказывается, у нашего Мурзика есть специальные мяукальные шарики!» После чего радостно сдавил котёнку яички - и тот заверещал, как резаный…
Отец у Эдика, если верить рассказам матери, был очень ревнив и хронически подозревал её в измене, из-за чего время от времени не стеснялся приложить к ней руку… В один воскресный день мать купила целое ведро раков. Отец сидел в кухне и завтракал, а Эдик рядом наблюдал, как раки копошатся в тазу с водой - и вскоре воскликнул: «Мам, а раки шевелят рогами, прямо как наш папа!» Мальчик хотел сказать: «…как наш папа - усами» - но от восторга проглотил последнее слово. Как бы то ни было, Елдоносов-старший не стал вдаваться в подробности. Одного напоминания о рогах для него было достаточно - и, отодвинув тарелку с недоеденной яичницей, он поднялся из-за стола и задал крепкую взбучку матери Эдрика.
А в первом классе, когда всем детям делали прививки и очередь дошла до Эдика - он стал орать, брыкаться и вырываться из рук медсестры, посылая её на три весёлых буквы. Хитрая медработница возьми и поинтересуйся: «Интересно, куда это ты меня посылаешь, мальчик? Я такого места не знаю, ты уж мне объясни, пожалуйста». Эдик, немного растерявшись, пожал плечами: «Да я, по правде, и сам не знаю. Когда папа туда маму посылает, то она в ответ посылает его туда же - и никто никуда не идет»... Учителя посмеялись над мальчиком, но всё же вызвали его отца в школу. После этого Елдоносов-старший крепко отлупил Эдика ремнём.
А во втором классе на одной из переменок Эдик с мальчишками гулял в школьном дворе, когда к нему подошёл новенький, недавно переведённый к нему в класс, Отарик Загогулия и спросил: «Слушай, я не пойму: Эдик - это ласковое имя, а полное как - Эдиот, да?» За это Эдик ударил Отарика камнем по лбу. Было много крови, Отарику потом накладывали швы на рану, а классная руководительница вызвала в школу Елдоносова-старшего… Ох, и отлупил же потом Эдика отец!
Елдоносов-младший не собирался становиться человеком, для которого трудности - самоцель. Напротив, ему хотелось жить хорошо и спокойно. Однако держать себя поперёк собственного характера не получалось. Оттого его отца регулярно вызывали в школу, и мальчику всё чаще приходилось отведывать родительского ремня. За это он вскоре возненавидел отца. В чём теперь не преминул признаться старцу.
Рассказал Эдик иерею Амвросию и о том, как вместе со старшими мальчишками сажал на кол изловленных во дворе кошек; и о том, как распаковывал презервативы из отцовской тумбочки - подсыпал в них перец, а затем запаковывал и возвращал на место; и даже о том, как в третьем классе влюбился в учительницу Екатерину Николаевну - и, чтобы та обратила на него внимание, однажды на уроке попросился в туалет, а сам насрал на газету и написал говном на стене: «Катя, я тебя люблю»...
Рассказал он и о том, как в шестом классе сидел с пацанами в гостях у Геши Жаботрахова и решил разыграть кого-нибудь из одноклассниц. Набрал номер Ленки Подмышкиной - на другом конце провода трубку взял Ленкин батя: «Слушаю». - «Здравствуйте, - сказал Эдик максимально возможным басом. - Я - атэц Отара Загагулия и хачу сказат вам, что нэхарашо ведёт сэбя ваша дочь»… «А что такое?» - встревожился Ленкин батя. «Да, панымаешь, дарагой, вчера прышол я с работы и нашол у сэбя в квартыре трусы тваей дочки, сэгодня - снова нашол её трусы, уже в машыне, вах! Ты там получше за нэй сматры, а то как бы она маего Отарика ничем нэ заразила!» На другом конце трубки раздается вопль раненого зверя: «Ле-е-енка-а-а-а-а, па-а-адлюка-а-а, а ну иди сюда-а-а-а-а-а-а!» И Эдик удовлетворённо повесил трубку… А Ленка Подмышкина потом три дна в школу не ходила, а когда явилась, то на её лице ещё не успели зажить синяки.
Но случай с Ленкой закончился ещё более-менее благополучно. А в прошлом году Эдик двух старушек, может, и до смерти довёл - во всяком случае как минимум до инфаркта… Началось всё с невинной военно-патриотической игры в летнем лагере. Ребят разделили на две команды. И, когда одной из команд удавалось взять в плен «языка» из команды-соперницы, то они инсценировали его повешение. Пленного заставляли взобраться на высокий пенёк, после чего крепко привязывали его к ветке дерева, пропустив верёвку у него подмышками, а на шею «языку» для правдоподобия набрасывали бутафорскую петлю… И случилось Эдику попасть в плен. Когда мальчик уже стоял на пеньке, обвязанный верёвками, он увидел, что на лесную поляну, где происходило упомянутое представление, вышли две бабки с грибными лукошками в руках. Эдик возьми и подожми ноги - и заболтался на верёвке; при этом захрипел, вывалив язык, забился в «конвульсиях»… Пацаны дружно заржали. При этом одна бабка сразу рухнула, как подкошенная, а другая, отбросив в сторону лукошко с грибами, заорала: «Сатани-и-исты! Пама-ги-и-ите-е-е!» - и припустила наутёк со спринтерской скоростью… Пацаны, довольные произведённым эффектом, по-быстрому отвязали Эдика и тоже ретировались от греха подальше…
Слова покаянных историй вытекали из Елдоносова без труда, как бы сами собой. Он дышал чистым и животворным воздухом правды, которым далеко не каждый способен дышать без крепкой воспитательной подготовки; а его мысли струились параллельной чередой, почти не соприкасаясь со словесным потоком. Он думал о том, что покаяние похоже на игру, которая на самом деле вряд ли поможет ему отдалить или хотя бы облегчить собственную смерть, ведь для смерти не нужно ни дверей, ни окон: она всюду войдёт, куда ей требуется, без звонка и стука - просочится сквозь любые препятствия и заберёт назначенную в расход душу; а окружающие могут и не заметить ничего, разве только поёжатся от ледяного сквозняка, которым повеет на них мимолётом. И всё же Эдику хотелось продолжать и продолжать каяться, чтобы раскрыться для ещё большей благотворности, чем он понимал прежде, и для безграничных радостных пространств, достигнуть которых можно лишь после беспощадного раздевания собственной души.
А ещё он думал о том, что если на том свете человек должен искупать свои прошлые грехи, то тогда, вероятно, ему придётся каким-то образом повстречаться с возрождёнными стадами потусторонних свиней, коров и овец, которых он съел при жизни. И со стаями пущенных под нож кур, уток, индюков и гусей. А уж о человеческих абортах даже страшно подумать - может, они, жертвы аборта, на том свете станут избавляться от своих родителей разными лютыми способами, уничтожать их неуничтожимо, мучительно и нескончаемо. Такая картина жизни после смерти представилась мальчику чересчур мрачной и неправильной. Человек должен иметь возможность просунуться сквозь склизкую тесноту перемешанных друг с другом страхов и надежд, - решил он, - а иначе никакого интереса не было бы ни в жизни, ни в смерти. Значит, надо стараться выращивать в себе бойцовские качества, внутреннее зрение и удобопонятную веру.
Для немедленной ревизии своих возможностей в упомянутом направлении Эдик попытался представить - хотя бы в образе простейшей пунктирной схемы - собственный ум. В котором увидел две стороны: одна стремилась как можно прочнее погрузиться в прошлое, а другая, наоборот, не хотела оставаться на месте и тужилась как можно скорее двигаться по направлению к будущему. Соответственно, одна являлась тем, что смотрит, а другая - тем, на что смотрят, желая видеть своё отражение. Эдику хотелось найти то, что может остаться в нём, если убрать эти две стороны ума, нечто неизменное, глядящее на мир через его глаза и слушающее через его уши. Нечто, сознающее не только всё вокруг, но и его самого, Эдика Елдоносова. Однако ему удалось угадать сквозь пляску безостановочно повторявшихся бликов только смутную гладь - наподобие водяной. В которой отражались исключительно его быстротекущие желания и сиюмоментные действия. В конце концов, туго запутавшись в клубке неявственных предпосылок и полуобязательных следствий, мальчик решил оставить бесплодные усилия и думать о чём-нибудь более простом…
Мысли Эдика по-прежнему не мешали словам, и он продолжал каяться. Рассказал отцу Амвросию о том, как в этом году чуть не до смерти напугал мальчика-младшеклассника… Стоял в школьном коридоре, общался с приятелем из параллельного класса, и тут какой-то малой заходит в туалет… Зашёл - и справляет лёгкую нужду. И вдруг Эдик как забежит в туалет да как заорёт во всё горло! Малой, бедняга, так перепугался, что аж обмочился себе на штаны, а когда второпях застёгивал ширинку, то «молнией» намертво прищемил свой будущий детородный орган. Расстёгивать «молнию» его увезли в больницу, а Эдику удалось улизнуть непойманным. Он потом долго смеялся.
А с недавнего времени у Елдоносова появилось новое регулярное развлечение. Под его балконом, посреди пешеходной дорожки, прямо из асфальта торчит металлический швеллер, назначение которого неизвестно… Однажды стоял Эдик на балконе и, увидев шагавшего по дорожке мужчину, крикнул ему: «Эй, дядя!» - как раз в тот момент, пешеход приближался к швеллеру. Мужчина, как мальчик и ожидал, задрал голову вверх, чтоб увидеть, кто это его зовёт - и на полном ходу врезался своей балдой в швеллер! Эдик присел на балконе, корчась от смеха… С тех пор он стал часами дежурить на балконе, подкарауливая случайных прохожих. Как только кто-нибудь - мужчина или женщина, не важно - проходит у него под балконом - мальчик тут как тут: «Эй, дядя!» - орёт (или «Эй, тётя!»)… И всё, дело сделано: недотёпа, задрав вверх свои гляделки, с офигенным динь-доном врезается в швеллер… А Эдику весело, он сидит на балконе, спрятавшись от покалеченного прохожего, и хохочет, и хохочет, и хохочет-хохочет-хохочет беззвучным хохотом…
Картинки воспоминаний крутились перед глазами, сменяя друг друга; они были многочисленными и разноизворотными, однако по сравнению с настоящей жизнью - всё равно какими-то блеклыми, точно успели покрыться мимолётной пылью и нечаянно вылиняли за время своей короткой невостребованности. Эдик рассказывал и рассказывал, не утаивая от священнослужителя ни одного умопонятного движения, ни единой злотворной изгибины, пока не устал вспоминать... Но потом к нему пришло нечто вроде второго дыхания - и он снова рассказывал и рассказывал; и не было видно конца его исповеди. Разумеется, в свете описываемых событий нет удивительного в том, что Эдик Елдоносов не ставил перед собой умозрительной финишной ленточки хотя бы в туманной дали усталого промысла, не рисовал даже сослагательного стоп-крана про всякий случай, без которого рано или поздно всё равно не обойтись. Мальчик не собирался ни на что претендовать своим прямоточным повествованием, не хотел ничего просить и ни от чего открещиваться-оправдываться, любые слова и звуки для него позабыли о своих кривосочинённых образах, возвратившись к одним первоначальным ощущениям простодушных смыслов…
Наконец Амвросий прервал его:
- Достаточно, отрок. Чтобы всю жизни пересказать, ещё одна жизнь человеку потребна, а нам господь не отпустил столь великого времени в земном нашем бытии. За рвение и добросовестие твоё легко и бессомнительно отпускаю всё, в чём оступился ты по недомыслию. Остынь и успокойся, аминь.
***
После Эдика покаянно стряхивал с себя тени прошлого Чуча, а следом за Чучей - Бардак. Детство у обоих оказалось на удивление малоинтересным (Чуча на спор со сверстниками поедал жуков и бабочек, а Бардак после уроков физкультуры подсматривал, как переодеваются одноклассницы - о подобных шалостях может рассказать кто угодно); зато в период армейской службы у каждого образовалось немало грехов, связанных с разнообразными половыми извращениями, умышленной порчей государственного имущества и прочими неуставными отношениями с окружающей действительностью.
Вообще-то в армию Чуча идти не хотел, поэтому когда получил повестку в военкомат, он решил сломать себе руку. Для осуществления задуманного требовался помощник. Без долгих колебаний Чуча купил литровую бутылку водки и - пока его мать находилась на работе - позвал в гости своего одноклассника Гешу Бычкова, который тоже получил призывную повестку, но, в отличие от Чучи, не только мечтал о солдатских погонах, а ещё и собирался после службы остаться в армии контрактником… Геша после второго стакана согласился помочь товарищу. Осуществлять членовредительство решили следующим образом: Чуча в туалете положит руку на унитаз, а Геша спрыгнет на неё с верхней ступеньки двухметровой стремянки. Сказано - сделано: одноклассники выпили ещё по сто грамм и приняли исходную позицию… Геша прыгнул… А Чуча внезапно замандражировал - и убрал конечность… В результате Геша Бычков получил не только переломы обеих ног, но и напоролся задом на острый осколок разбившегося унитаза. «Скорая» увезла его в больницу, где он перенёс несколько операций - и впоследствии, получив инвалидность, был освобождён от воинской обязанности.
Зато Чучу, остриженного под «ноль» и пьяного в дым, через несколько дней поезд уже вёз к месту службы…
Ехали долго. Сопровождали призывников майор и четверо сержантов. Правда, майор сразу завеялся в вагон-ресторан и до самого конца поездки если и выходил оттуда, то лишь по редкой нужде. А сержанты всю дорогу пьянствовали. Поскольку для выпивки нужны денежные средства, то с будущих воинов в пути неоднократно собиралась мзда - якобы на постельное бельё; эти регулярные деньги поднимали градус сержантского состава и прибавляли пустых бутылок под их столиком… А чтобы приучить молодую поросль к порядку, сержанты с ходу организовали призывникам трудовой процесс: те непрестанно мыли в вагоне полы, окна, стены и чуть ли не вылизывали гальюн. Невозможно описать благодарность дебелых поездных проводниц за ту чистоту, которую будущие солдаты навели повсюду благодаря «педагогическим» стараниям сержантского состава. Подобного санитарного состояния вагон, вероятно, не знал с момента своего создания. Один из призывников, перемывая туалет в пятый или шестой раз, наконец взмолился: «Я больше не могу… Может, вам что-нибудь нужно, товарищ сержант?» Ответ последовал незамедлительно: «Мне нужно пива купить, да денег не хватает»... Так как мелочи у призывника не было, сержант милостиво согласился принять тысячерублёвую купюру, пообещав принести сдачу. Надо ли говорить, что сдачи не оказалось… Найти дополнительные причины для поборов было нетрудно: например, «на кофе майору» за пятнадцать минут сержанты насшибали восемнадцать тысяч рублей… На собранные средства они с военной оперативностью заказали отдельное купе, куда восторженные официантки весь вечер носили им водку и коньяк. Впрочем, о законах рынка не забывали ни на минуту. Так, организовывая выпивку для молодняка, сержанты продавали тем пиво и водку втридорога, имея постоянную прибыль для продолжения банкета… По ночам, когда заканчивалась закуска, сержанты устраивали свежевылупившимся защитникам Отечества подъёмы по «тревоге» - и разбуженные призывники накрывали обильный стол из прихваченных из дому припасов.
Попутно сержанты неплохо приоделись: каждый из сопровождающих снимал с призывника понравившуюся ему вещь, аргументируя тем, что в месте назначения у того по-любому всё отберут. Случались и курьёзы. К примеру, изрядно подвыпивший сержант, приняв встретившегося в тамбуре простого гражданского пассажира за своего подопечного, начал приставать к тому, убеждая отдать ему свою куртку. Бедный дядька долго не мог понять доводов шатающегося воина: «Отдай, ведь приедешь - всё равно с тебя все шмотки «деды» снимут!» Слава богу, появились сослуживцы вымогателя и заорали: «Дурень, погляди, к кому ты прицепился! Это же не призывник - ему, наверное, уже четвёртый десяток пошёл!»
В результате сержантского расточительства у призывников быстро закончились деньги, а затем и съестные припасы. Чтобы заглушить голод, Чуча много курил, но потом иссякли и сигареты… В унылом настроении лежал он на верхней полке и смотрел в окошко, когда поезд подошёл к перрону неведомой станции. И тут увидел Чуча бабку, шагавшую с ведром яблок мимо вагона, выкрикивая:
- Ка-а-аму яблочки? Ха-а-арошие яблочки, вку-у-усныя, сла-а-аденькия!
У него аж скулы свело, до того захотелось фруктов:
- Давай их сюда, бабуль! Беру твои яблоки!
Бабка протянула ему ведро, но из рук не выпустила:
- А ты деньги мне дай, милок!
- Не бзди, бабуся, солдат старушку не обидит, - чувствуя голодные спазмы в животе, заверил Чуча. - Мой друган уже кошелёк из сумаря достаёт…
А сам, высунувшись из вагонного окна, ухватил ведро за ручку и потянул к себе.
Тут железнодорожный состав тихо тронулся с места.
Бабка, не выпуская ведро, пошла следом за вагоном, приговаривая:
- Солдатик, брось ведёрочко! Нехорошо бабушку наёбывать!
- Да никто тебя не наёбывает, бабушка! - успокаивал её Чуча. - Дай ведро, а я тебе деньги щас в окно подам!
- Не подашь, родимай! - кричала бабка, быстро разгоняясь вслед за вагоном. - Наёбываешь старуху, грех тебе! Отдай ведёрочко!
- Не отдам. Ты лучше отцепись, бабуль, а то сейчас упадёшь!
- Нет, солдатик, это ты отцепись, тогда я и не упаду! Я не для того яблочки растила, чтоб тебе задарма отдать!
Поезд продолжал набирать скорость, но бабка не отставала… Увлечённый перепалкой, захлёбывающийся слюной Чуча не заметил приближавшийся коммерческий ларёк. И незадачливая торговка яблоками тоже не заметила.., потому с разбегу налетела на него - и под звон разбитого стекла исчезла в недрах торговой точки… А Чуча вместе с другими призывниками вскоре обожрался натощак отвратительных кислых яблок, отчего два следующих дня страдал жутким поносом…
В части, куда он попал служить, было скучно, и тамошние грехи не отличались разнообразием, сводясь к заурядному рукоприкладству и иным поползновениям на свободу личности. Интересно было лишь те в редкие дни, когда он попадал в наряд по узлу связи, где присутствовал женский контингент в образе телефонисток… Сортир подле узла связи был типично военного типа: многоместный кирпичный сарай, разделённый на мужскую и женскую половины. И однажды, когда в наряд среди других бойцов заступил Чуча, а дежурным был толстый капитан по фамилии Махарбеков - этот самый капитан пошёл справить обычную человеческую надобность и обронил в сортирное очко ремень вместе с кобурой и пистолетом. Лезть в дерьмо для вызволения табельного оружия ему не хотелось, да и комплекция не позволила бы капитану протиснуться в очко. Потому выполнять данную задачу он направил Чучу, надев на того противогаз и общевойсковой защитный комплект, способный предохранить даже от боевых отравляющих веществ, не говоря уже о малоагрессивных человеческих испражнениях. Деваться некуда: спустился Чуча под настил сортира и приступил к поискам. Долго ли, коротко ли - а не заметил он, как в потёмках переместился на женскую половину: внизу-то перегородки не было… И вдруг ощутил, что на его противогаз сверху полилась обильная струя тёплой жидкости. Задрав голову и узрев прямо над собой пышную женскую задницу, Чуча не придумал ничего лучшего, как взять и похлопать неведомую телефонистку по одной их её округлостей. Бедная женщина, заорав от неожиданности, вскочила на ноги и заглянула в очко. Трудно представить, какой ужас она испытала, завидев странное резиновое существо, немигающе уставившееся на неё снизу огромными стеклянными глазами… Во всяком случае, битых полчаса потом её не могли успокоить всем узлом связи: телефонистка орала благим матом, дралась и кусалась, сообщая своим коллегам в нецензурной форме о нашествии на Землю враждебного племени инопланетян-говноедов - с большим трудом удалось бригаде, вызванной из «дурочки», надеть на неё смирительную рубашку и увезти для лечения в соответствующее заведение… Что касается пистолета, то его найти так и не удалось. Пришлось капитану Махарбекову раскошелиться на коньяк для полковника, чтобы тот списал оружие как утраченное в бою с неустановленными террористами.
Это происшествие помнил уже и Бардак, поскольку о нём много говорили в части, и Чуче даже пришлось отсидеть два дня на гауптвахте.
А недавно к ним приезжал проверяющий генерал из штаба округа. К его визиту постарались приготовиться как следует: офицеры купили несколько ящиков спиртного, а бойцам поручили экстренным образом возвести на территории части деревянную баньку. На ударную стройку отрядили десятерых бойцов, в число которых попали и Чуча с Бардаком. Банька была построена за двое суток непрерывной работы, благо на хоздворе имелся большой запас украденных с лесопилки пиломатериалов - вот только доски были разной толщины, ну да не беда… Короче говоря, когда прикатил генерал на служебном «Мерседесе», встретили его чин по чину: стол ломился от яств, среди которых высились батареи запотевших бутылок с водкой и коньяком… А вечером повели изрядно повеселевшего проверяющего в парную. Взобрался генерал на полок, жалобно заскрипевший под его неслабым военным весом - и сидит, парится, расслабленно пивко попивает да травит байки о своём героическом прошлом собравшимся вокруг подобострастным майорам и полковникам... Хорошо ему… На свою беду, проверяющий не заметил, что когда он взгромоздился на полок, то одна из досок, которая была значительно тоньше других (это Бардак с Чучей приколотили первую, какая под руку попалась) сильно прогнулась под его весом - и в образовавшуюся щель незаметно провалилась его крупнокалиберная штабная мошонка. И вот, когда он, потянувшись за новой бутылкой пива, попытался слегка привстать - доска, избавившись от нагрузки, распрямилась… и крепко-накрепко прищемила яички проверяющего!
Вряд ли иерихонская труба издавала более громкие звуки, чем генерал в продолжение всего того времени, пока искали прапорщика-каптёра, чтобы тот открыл каптёрку, в которой потом искали пилу, чтобы ею перепилить злополучные доски… Когда мошонка проверяющего оказалась на свободе, он тотчас умолк. И уплыл в нирвану… Насилу потом откачали бедолагу.
По слухам, сразу после выписки из госпиталя генерала отправили на пенсию.
***
Бардак, каявшийся после Чучи, говорил взахлёб, полуразборчиво и подобострастно. При этом он раскачивался на месте, выпучив глаза и выпятив губы - как если бы он прилагал усилия для максимального роста своего внутреннего давления, дабы в назначенный момент начать пускать кровавые пузыри. Аська смотрела на него как на клоуна, кривя тонкогубый рот в брезгливой усмешке. Эдик же хмурился, напрягая слух, и не всегда различал сюжетные перегибы и загогулины в судьбе клокотавшего признаниями бойца, отчего многое приходилось додумывать самому.
После Бардака опять каялся Чуча, выковырявший из прошлого новые мелкие прегрешения, упущенные при первом покаянии, но теперь вдруг показавшиеся ему значительными, не терпящими отлагательства в длинный ящик.
Затем и Бардак обнаружил халатно рассованные по укромным уголкам своего мозгового вещества эпизоды, потребовавшие незамедлительного покаяния. И вновь сменил Чучу на повествовательном поприще, вспоминая разные слабосуществительные моменты и дополнения. Например, о том, что они ежевечерне всем взводом вафлили в умывальнике сверхсрочного сержанта Штырькина (изначально Бардак даже не думал об этом рассказывать, поскольку сержант Штырькин сам хотел и управшивал, получая от солдат непринуждённое удовольствие - стало быть, упомянутые действия казалось закономерным исключить из греховной категории, оставив их за скобками своей очищенной совести)…
Кончилось тем, что Бардак и Чуча стали каяться вместе, на повышенных тонах. Многое в их признательных сожалениях было параллельным по смыслу - например, обоих бойцов преследовали извращённые сны, неестественные мысли и навязчивое желание воровать у товарищей из тумбочек мелкие бытовые предметы. Рассказывая, они перебивали друг друга, пихались локтями и не скатывались в драку лишь благодаря строгим окрикам иерея Амвросия.
Старательно вникая в долгие покаянные истории бойцов, Эдик положил голову Аське на ноги - туда, где было помягче, выше колен. Песок усталости сыпался мальчику в глаза, и ночь тысячами ласковых щупалец проникала в его обмякшее тело.
Вообще-то слушать, подсматривать и вспоминать чужих людей ему всегда казалось интереснее, чем однообразно проживать собственные дни и ночи; вдобавок это ещё и безопаснее, чем самостоятельно обретаться среди неудобств и каверз реальной жизни. Правда, посторонние люди не могли заполнить мысли Эдика без остатка, разве только на очень короткое время; а потом он снова возвращался сознанием к персональной линии существования, которую тоже надо продолжать в непростых условиях, когда ничто не известно наперёд и приходится самому придумывать каждый следующий шаг и каждое новое движение - от этого иногда на душе у него становилось дождливо и ветрено.
Впрочем, сейчас был иной случай. Вместо того чтобы возвратиться в здравую память, мальчик, наоборот, с каждой минутой отдалялся от первоначальной точки своей личности.
Мысли в голове у Эдика Елдоносова шевелились неуклюжими полупрозрачными червяками, норовили переплестись и запутаться, слепиться в бесформенный снулый комок, срастись концами и началами ради бездумного спокойствия и близкородственной темноты. Трудно было с этим бороться, однако и поддаться умственной слабости Эдик считал неправильным, несвоевременным и не соответствующим обстоятельствам. Хотя всё равно поддавался, будто медленно увязал в бездонной болотной гуще.
Чуча и Бардак рассказывали и рассказывали. Многие истории из прошлого двух солдат были забавными. Еазалось, они не истощатся во веки веков, до самого окончания света. А на Эдика наваливалась всё более крепкая дремота. Какое-то время ему было трудно различить, находится ли он по-прежнему в пространстве яви или уже влился ленивой медузой в прозрачное русло сна… Слова каявшихся, изредка перемежаемые уточняющими репликами иерея, кружились и сталкивались над Елдоносовым, постепенно разваливаясь на куски, перемешиваясь и превращаясь в невыразимую абракадабру. Они казались ни к чему, эти перемешанные куски слов, но их было много; они хаотически дёргались и носились по воздуху невесомыми атмосферныи частицами, подобными измолотому в пыль солнечному свету, однако быстро остывали и гасли на ветру времени.
И вскоре от них ничего не осталось.
Ничего, кроме потаённо-бесплотного дыхания стремительно всасывавшейся в душу пустоты - ласковой и невероятной. Нечеловеческой и нездешней.
Многое отдал бы Эдик Елдоносов за то, чтобы его никогда не покидало это блаженное постоянство всезаполняющей пустоты, это ощущение неизменности и покоя. Он словно плавал - нет, теперь не в болотной гуще, а совсем наоборот, в уютном водоёме, наполненном тёплой и прозрачной до хрустальности водой. Он почти парил в невесомости, но в то же время нисколько не удивился, когда эта воображаемая вода материализовалась - и так приятно касалась его тела, полностью обволакивала его; кайф был сумасшедший! Нечто похожее он испытал лишь однажды, в потерянном детстве, когда ещё был жив отец, и они всей семьёй ездили на море. Эдик купался вечером в набегавших волнах, и температура воды не отличалась от температуры воздуха… Родители звали его на берег, а он всё не хотел выходить, и его выволокли со скандалом, надавав подзатыльников… Это казалось столь прекрасным, что мальчику захотелось умереть именно так: в воде, под ласковый лепет ничего от него не требующего прибоя...
И сейчас ему тоже захотелось умереть; и он умер - и попал в длинный туннель, в конце которого был свет. Яркий такой, манящий. Эдик пошёл навстречу свету - он шагал и шагал по туннелю, а свет всё не приближался… Неожиданно от стены отделилась фигура: трудноразличимый в сумраке человек приблизился к мальчику и зашагал рядом… Он шёл и молчал, и как будто чего-то ждал. Эдик почти наверняка знал, что этот человек - его отец, однако боялся взглянуть в лицо пришельцу из непонятного… И тут у мальчика появилась мысль: отец ждёт, чтобы он попросил прощения. Правда, Эдик не знал - за что… А потом отец вдруг взял его за руку и потянул куда-то в сторону - и мальчик послушно направился за ним, перебирая невесомыми ногами, как сомнамбула… Отец открыл железную дверь, и они очутились в подземном переходе. Там их ждала мать - такая, какой она была давным-давно: молодая, красивая и весёлая.
Они - теперь уже втроём - поднялись по ступенькам подземного перехода и пошли по улице, которая привела их в парк…
Сначала в слабоподвижных мыслях Эдика возникло чувство некоторой странности происходящего. Но затем оно покинуло мальчика, и развитие сонного сюжета стало казаться ему продолжением естественного хода событий, которые никогда в жизни особенной нормальностью не отличались.
Отец, мать и Эдик, держась за руки, гуляли по парку. Вокруг было много народу, все катались на каруселях и веселились… Неожиданно к семейству Елдоносовых подошли трое в военной форме и сказали: «Мы вас задержим ненадолго, этого требуют интересы национальной безопасности». Тут из-за спин военных появилась очень красивая девочка лет двенадцати, сопровождаемая двумя телохранителями. Девочка всё время обращала свой взор к небу, и Эдик тоже посмотрел вверх: в прозрачно-голубом небе кружила большая белая птица. Когда Елдоносов-младший её увидел, он вскрикнул от страха: у птицы была человеческая голова. Девочка же указала на Эдика, и военные вывели его из быстро собравшейся вокруг него толпы. Держа под руки, его привели к летней эстраде, перед которой люди - наверное, несколько тысяч человек - стояли на коленях и молились. Девочка поднялась на эстраду, села в позу лотоса и тоже принялась молится, взглядом пригласив Эдика присоединиться к ней... Эдик сел рядом с ней в позу лотоса, но молиться он не умел, поэтому просто напустил на себя молитвенный вид. После окончания долгих молитв девочка сказал ему: «Ты - светлое существо. Заглянув в твои глаза, я увидела будущее твоей страны и всего мира, но я должна знать именно твоё мнение - что ты обо всём этом думаешь…» Эдик напрягся и ответил что-то типа: «Если мою страну и ждут тяжёлые времена, то это всего лишь переход в блаженное пространство…» Закончив самому себе непонятную фразу, он посмотрел вокруг и понял, почему здесь присутствует такая многочисленная охрана: оказывается, его слушала вся российская элита - от президента до самого мелкого чиновника из тех, кто хоть разок мелькнул по телевизору… Люди были взволнованы и растроганы, толпа разразилась бурными овациями, а Эдик, воспользовавшись всеобщей эйфорией, тихонько нырнул в самую гущу народа и, выбравшись из этого сумасшедшего столпотворения, бросился прочь из парка.
…Сон клубился в мозгу Эдика, путешествовал по его кровеносным сосудам, проникая в мышцы и заставляя едва приметно подёргиваться руки и ноги.
Он лежал - головой на тёплых Аськиных ляжках, словно на приятной кожаной подушке с подогревом, а всем остальным телом ровно вытянулся среди клочков пыльной травы, точно временно подарив себя, беспамятного, мягкой уютной постели, - и одновременно с этим долго бежал-бежал-бежал в параллельном мире, не зная усталости, мчался по улицам, наугад сворачивал то налево, то направо; и наконец добрался до собственного дома. Поднявшись по лестнице, мальчик открыл дверь своей квартиры и заперся изнутри на оба замка.
Дома он решил поесть. Сглатывая нетерпеливую слюну ожидания, заглянул холодильник. Но в нём было пусто, лишь в морозилке лежали три замороженных котёнка и обглоданный до блеска собачий череп. Тогда Эдик взял одного котёнка и сунул его в микроволновку размораживаться… Тут открылась дверь ванной комнаты, и оттуда вышла незнакомая девочка в коротком халатике. Она была ещё красивее, чем та, которая молилась в парке на летней эстраде. «Эдик, я тебе набрала хвойную ванну, идём купаться», - сказала она, и он покорно последовал за ней. Сняв халатик, под которым совсем ничего не было, девочка раздела Эдика - и, заставив его лечь в тёплую, покрытую ароматной пеной воду, забралась туда следом за ним. Они лежали друг против друга, «валетом», и Эдик снова ощутил себя словно парящим в невесомости - как тогда, много лет назад, на море… Девочка взяла его за ступню, и Эдик решил, что она сейчас станет делать ему массаж. А она принялась ему обгрызать ногти на ногах - и при этом задёргалась, как при оргазме, застонала от удовольствия, яростно захлюпала ртом, пуская пенистую слюну. Ему стало жутко, и он почувствовал, что от этой жути у него на спине вдруг начали стремительно расти волосы…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Бессмыслица даёт чувство освобождения, потому что нет никакого резона в том, чтобы всюду был смысл, это же тиранство, потому что есть столько явлений, в которых не видно никакого смысла.
ЭРЛЕНД ЛУ «ЛУЧШАЯ СТРАНА В МИРЕ»
Совершенно лишь то, что ты придумываешь для себя.
ЧАК ПАЛАНИК «УДУШЬЕ»
Досмотреть страшный сон Елдоносову не удалось. Последним, что он запомнил, была музыка. Мрачно-жёсткая и неповоротливая, она возникла невесть откуда и принялась расти вместе с волосами на спине Эдика, разбухла и возвысилась над мальчиком до такой степени, что даже во сне он попытался было удивиться - впрочем, безуспешно. А потом призраки звуков растянулись, забыли себя и убежали в тишину. Которая, к сожалению, оказалась недолгой…
***
Он пробудился от настойчиво колотивших в его барабанные перепонки человеческих выкриков разной степени громкости и настроения.
Разлепив глаза, Эдик поднял голову с Аськиных колен.
Всё перед ним рябило, кособочилось и плыло, не сдвигаясь с места. Вокруг густо пахло кровью и вином - так, что дурманисто щекотало в ноздрях и терпко перехватывало горло.
Некоторое время мальчик не мог взять в толк, где он находится - в реальной жизни или в кошмарной завязке очередного нежелательного сновидения. Но потом сделал усилие над собой и сообразил: запахи - не понарошку. Равно как и ночной холодок, которым тянуло от земли, а также колотьё в ногах, причинявшееся ему сухими травяными остьями.
Находиться за границами сна казалось спокойнее, чем внутри него; но ощущения окончательной понятности мира не возникало. В эти минуты Эдик ничуть не удивился бы, если б ему сообщили о том, что, пока он спал, на берег Карасуна спустились внеземные гуманоиды в невиданных летательных аппаратах, и теперь иерей Амвросий рукопашным образом изгоняет из пришельцев нечистую силу.
Однако никаких гуманоидов в поле зрения мальчика не возникало. Зато в двух метрах от себя Эдик увидел затихающе вздрагивавшего на смятой траве старшего лейтенанта, из головы которого торчал крепко воткнутый топор, такой знакомый и всё ещё продолжавший таить в себе скрытое действие. Смерть выхватывала маловнятные слова у старлея прямо из горла, а он лишь беззвучно разевал рот и скалился с выпученными глазами, словно не желавшая расставаться с оторванным хвостом ископаемая ящерица.
Всё, происходившее здесь, было несомненной явью, но какой-то кривой, извращённой, не похожей на прежнюю явь.
Мгновения вспыхивали и гасли, не успевая давать достаточного света для отправлявшейся в последний путь души старшего лейтенанта, и этому легко мог посочувствовать любой из находившихся рядом. Правда, никто не сочувствовал. Каждый нашёл себе иное персональное дело. Запыхавшийся Чуча стоял подле своего поверженного командира, широко расставив ноги - и, сдвинув в одну линию густые брови, сосредоточенно вытирал листьями лопуха кровь со своих ладоней. А Бардак, склонившись над старлеем, торопливо шарил у того по карманам и тихо приговаривал:
- Деньги на том свете ни к чему, там вообще не бывает материального интереса. Их надо здесь хорошим людям тратить, которые пока живые.
Эдик спросил у Аськи:
- Что тут случилось-то? Если конкретно? Ты хоть видела?
- Видела. Офицерик каяться не хотел, - объяснила девочка. - И ещё собирался увести с собой солдатиков. Приказы им разные кричал и матерился.
- А они что, не могли послать его на хрен?
- Так ведь и посылали несколько раз. Но он не отставал. Орал как скаженный и грозился штрафным батальоном. Совсем нюх потерял. Подумаешь, пуриц какой - всего-то старший лейтенант, а уже ва-а-ажный, прям дальше некуда! Люди отдыхают себе спокойно, никого не трогают, а он, блин, такую гомозню устраивает, что того и гляди полиция прискачет. Кому это надо? Никому не надо! Ну, Чуча его и приткнул, чтобы не шумел, каз-зёл.
- А-а-а, тогда ясно, - степенным тоном протянул Эдик.
Он уже понимал то, что прежде лишь смутно предощущал: смерть, как и безумие, может открыться лишь пытливому и бесстрашному человеку, терпеливо всматривающемуся во тьму людского болота. Её, обладающую фоpмой и временем, можно только почувствовать, но увидеть и коснуться; однако её нельзя удержать, пока сам не станешь ею, пока не вольёшься в этот манящий поток… Так, может быть, старлею сейчас следовало позавидовать?
Подумав об этом, Эдик усмехнулся. Потёр кулаками глаза, удаляя из них остатки туманистой сонной плевы; и с четверть минуты в молчании шевелил воздух любознательно распахнутыми ноздрями. А затем сказал Аське:
- Правильно сделал Чуча. Он ведь военный. А военных обижать нельзя, это тебе не кошку за хвост дёргать.
- Так старлей хоть и дурной, но ведь тоже военный, - рассмеялась девочка. - А солдатики на его военность не поглядели - шмякнули как цуцика.
- Вот именно что дурной он, - весомым голосом подчеркнул мальчик. - На фига своих обижать, если ты в одной армии с ними состоишь? Это же почти как братья, правильно?
- Ну да, наверное, как братья, - согласилась Аська. - И вообще, чужих людей вокруг всегда полно: если руки чешутся обидеть кого-нибудь, то без проблем - выбирай любого. А своих-то зачем доставать? Глупо.
- Конечно. Любому понятно, что глупо.
- Ну вот, а этому было непонятно. За то Чуча ему башку и растворожил. Будет теперь лежать неосознанным трупом, пока не найдутся добрые люди, которые зароют его в землю.
- Неосознанным трупом? Ты, верно, хотела сказать: неопознанным.
- Ничего подобного. Опознанным он окажется или неопознанным, после того как мы отсюда уйдём, - дело случая. А вот неосознанным - это совершенно точно. Потому что покойники осознанием не отличаются.
В описываемый момент старший лейтенант зашёлся последними холодными вибрациями смертостремительного отчаяния, с холостой надсадой захрипел невесть кому адресованные слабоупотребимые неформальные выражения - и, шумно испустив газы, окончательно затих. Его глаза тотчас сделались смирными, забыв любые направления, в которых можно глядеть офицерскому составу, и стали похожими на два разбитых яйца с едва наметившимися цыплячьими зародышами в серёдке каждого.
Глядя на кончившегося старлея, Эдик подумал о том, как всё-таки неправильно устроен человек, раз над ним позволено учинять бесчисленное множество столь же нетрудных, сколь и разнообразных насильственных умыслов. Вот камню, воздуху или воде, например, нельзя сделать больно - как ни старайся, хоть в лепёшку расшибись, а любое усилие окажется напрасным против неживого материала, рождённого на века для спокойного существования в самом себе. Зато человеческой единице при желании запросто можно сделать не только больно, но и страшно, и обидно, и грустно, и досадно… да мало ли что ещё! Уже из одного этого ясно, что человек неправильно устроен, он - случайная игра природы или даже её ошибочное извращение… Интересно, задумывался ли о такой очевидной вещи кто-нибудь прежде него, Эдика Елдоносова?
- Эх, солдатики: молодые-горячие, а всё одно туповатые, - неожиданно пошевелившись, направил до сих пор молчавший Юрко в сторону Чучи свои досадливые слова, отчего-то подразумевая бойца во множественном лице. - Не надо было его слишком быстро порешать. Неужто трудно дотумкаться подрезать старшого лейтенанта малым темпом, чтобы кровянка из него не спеша вытекала? Офицерик бы тогда, может, обтерпелся и подольше исходил соками - а нам смотреть было б интересно.
- Точно, - не смог удержать внутри себя реплику Эдик. - Я давно хочу увидеть, как жизнь отправляется из тела наружу!
- Ты ить только что глядел, как он кончался, - озадаченно указал Юрко рукой на старшего лейтенанта.
И после кратковременной паузы, по-верблюжьи склонив голову, поинтересовался:
- И как? Удивительность какую-нибудь удалось ухватить глазом?
- Не-а, из него ничего отчётливого не вышло, - подёргал плечами мальчик. - Наверное, действительно надо было помедленнее ему приканчиваться. А так быстро - неправильно, незаметно. Я смотрел, но не увидел.
- Говно одно вылезло, - брезгливо пошевелив ноздрями, добавила Аська. - А душа, наверное, за рёбра зацепилась. Может, попробовать встряхнуть его как следует?
- Нет, как следует не получится, - расстроился Эдик. - Он же наверняка тяжеловесный стал, как все покойники. Мне раньше рассказывали, но я сомневался, а теперь точно знаю: любой человек во время своего окончания набирает вес. Сегодняшняя тётка, которую мы убили, вон какой тушей оказалась: мы её вдвоём с трудом до Карасуна доволокли. И с моим отцом получилось то же самое: он после того как вздёрнулся, стал намного тяжелее - мы вместе с матерью едва смогли его в гробу повернуть, когда надо было поправить разрезанный на спине пиджак.
- Странно, - непонятливо нахмурилась Аська. - Если душа от тела отделяется, то организм, наоборот, должен получить облегчение веса! Имеет же душевное вещество в себе хоть какую-то тяжесть или нет, я не понимаю?
- А может, у него отрицательный вес, ёфель-муфель, - проявил неожиданное познание Юрко.
- Не надо выдумывать глупостей, - сухим голосом осадил его Эдик. - Отрицательного веса не бывает.
- Может, не бывает, - не стал спорить рыболов, - а, может, и бывает.
- Нет, не бывает! - решительно встала на сторону мальчика Аська. - Это человек может оказаться отрицательным, а душа - всегда положительная.
- Ладно, - сказал Юрко сочувствующим тоном, как говорят с маленькими детьми. - А как же тогда с воздушными шарами: надуешь их газом - летят… а выпустишь - падают?
- Мнэ-э-э… Не зна-а-аю… - растерянно растабарила губы девочка и посмотрела на Эдика, ожидая от него поддержки. Однако тот ничем помочь Аське не мог.
Они с минуту помолчали, озадаченные неудобопонятной темой. Которую - всем стало ясно - текущий разговор исчерпал до возможного уровня; а что с ней делать дальше, никто не представлял.
- Ладно, что уж там, - сказал наконец рыболов. - Так уж мир устроен: живётся - поётся, а умирается - дрягается. Всёравношное дело, чья сегодня очередь: как говорится, лес по дереву не тужит.
- Вот-вот, - утвердительно подхватил Бардак. - Наш старлей был то ещё дерево, ха-ха-ха!
Он утёр с губ остатки смеха и вплёл в обсуждение вопроса завершающую струю:
- А нам всё одно: что дерево, что бревно. Про старлея нашего вернее будет сказать: жил собакой, околел псом.
Затем Чуча, до сих пор молчаливой тенью маячивший над отошедшим в иной мир старшим лейтенантом, вдруг напомнил о себе. Он встрепенулся, словно сбрасывая с себя ледяной морок, шагнул к старцу Амвросию - и, сделав скудное лицо, выговорил покаянным голосом:
- Прости, отец Амвросий, по нечаянности я старлея грохнул, чтоб мне провалиться на этом месте. Не сдержался, каюсь.
- В твоём деянии греха не усматриваю, - успокоил бойца священнослужитель. - Каждый живёт, поколе господь грехи его терпит. Тем более командир твой был не лучше животного, а у животных душа отсутствует.
- Это правильно, - подхватил незнакомый мухортый дедок, сидевший чуть поодаль. - На свете поразвелось столько зверья гадостного, которому нет места среди порядочных личностей. Давно пора начать отделять нормальных и недоковерканных людей от корявых и хламных. Хотя поспешание мало какому действию способно упомоществиться, однако во всём есть мера и предел. Даже самый слабонужный внутренний орган, поражённый раковой клеточностью, со временем без укоснения истачивает организм человека до последнего корня, если не отсечь его без страхов и упрёков.
- Это ещё кто такой? - тихо поинтересовался Эдик у Аськи.
- Пенсионер Машкин, - ответила девочка. - Ходил тут, бутылки собирал, вот и приблудился, пока ты здесь дрых. Он смешной.
Выглядел Машкин, в самом деле, несуразно и даже в некотором роде недоброкачественно. Унылое лицо пенсионера смахивало на взопревшую грушу-переросток с нелепой гуглей носа посерёдке и червивыми дырами глаз по бокам. На нём были надеты: ярко-жёлтая рубашка с непомерным воротником, расшитым зелёными арабесками непонятой народности, не по-размеру куцая, явно с чужого плеча, коричневая жилетка с хипповато-залихватским значком «Участнику XIX межрайонной конференции распространителей биологически активных добавок нового поколения», и дополняли весь этот ансамбль мешковатые джинсы, вытертые до совершенно белёсого состояния - правда, с огромной синей заплатой в паху. Туфли, по всей видимости, были Машкину тесноваты, поскольку сейчас они стояли рядом с пенсионером - и освобождённые мозолистые пальцы его ног непрестанно шевелились, подобно обрубленным щупальцам умирающего морского спрута.
- И вправду, смешной какой-то чухан, - прошептал Эдик, оглядев с ног до головы новоприблудившегося.
- …Я, например, пока трудился в сельском хозяйстве, больше половины начальства был готов порешить своими руками, - между тем продолжал пенсионер Машкин, сложив брови домиком и настойчиво вздрагивая щеками. - Потому что махровые вредители они, а не начальство. Ну посудите сами, господа-товарищи, в нашем районе десятки тысяч гектаров занимают озимые хлеба, и ежегодно их нужно обрабатывать, поскольку фитосанитарное состояние полей критическое: озимые одолевают и тля, и пьявица, и черепашка, и ржавчина! Наземным способом ничего не сделаешь, ведь в мае, как правило, выпадает по две-три нормы дождей, так что надежда только на авиаобработку. Однако с распределением самолётов - сплошная, понимаешь, диверсия, других слов и подобрать не могу! Мы, вишь ли, бьём телеграммы в краевой департамент, а оттуда - никакой реакции на наши сигналы бедствия! В районе должно работать минимум пять-шесть самолётов, но по факту хорошо, если действовал один, да потом и совсем ни одного не стало! Разве это не бесхозяйственность, спрашиваю я вас, со стороны департамента сельского хозяйства? Не то слово бесхозяйственность, а просто форменное разгильдяйство, если не сказать ****ство, прошу прощения за выражение!
- Ничего, когда придёт их черёд получать воздаяние, господь во всём разберётся, - успокоил Машкина Амвросий (впрочем, не глядя на пенсионера, а воздев очи горе, будто стараясь удержаться на волне одному ему доступных подсказок из вышних сфер). - Бог правду видит, да не скоро её кажет, потому наберись терпения. И не рассказывай нам тут про фитосанитарность и авиаобработку, не старайся глядеться слишком умным, как некоторые хитрованы, слабо соответствующие действительности. Много ума - много греха, а с дурня меньше взыскивается. Будь проще, мил человек. Главное, что ты провёл жизнь в трудах праведных, тем пока и утешься. Ибо сказано у Экклезиаста: «Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуются кости во чреве беременной, так не можешь знать дело бога, который делает всё. Утром сей семя твоё, и вечером не давай отдыха руке твоей, потому что не знаешь, то или другое будет удачнее, или то и другое равно хорошо будет».
От иерея исходило чувство уверенности. Однако слова старца были подёрнуты частичным туманом для мальчика.
- Это он про онанизм, что ли? - тихим и слегка хрипловатым спросонья голосом поинтересовался Эдик у Аськи.
- Почему - про онанизм?
- Так ведь, Аськ, ты разве не слышала: руке отдыха не давать, говорит, чтобы семя своё сеять - как это ещё можно понять? Я других ручных способов не знаю, кроме онанизма.
- А-а-а… Ну да, наверное, - согласилась девочка. И через секунду, не сдержавшись, прыснула со смеху. Но тут же бросила взгляд на иерея и деликатно прикрыла рот ладошкой.
- Во даёт старикан! - улыбнулся Эдик следом за ней. И поглядел на Амвросия с иронией:
- Забавник наш поп, оказывается.
- Заба-а-авник, - тихо пропела она как бы сквозь романтическую зевоту. - Черто-о-овский заба-а-авник.
А пенсионер Машкин с грустью повздыхал и полохматил пальцами щёки. А потом вновь заговорил, всё повышая и повышая голос, будто вокруг него собралось общество слабослышащих:
- Сеял я, как проклятый, ё-моё, сеял с утра до вечера! И собирал урожаи - ого-го какие! Как сейчас помню: ещё затемно проведём с мужиками регулировку механизмов - и направляем в загонку комбайны и жатки. Иные - допустим, после дождичка - ещё только гадают: сырая масса или нет, а я уже укладываю хлеба в валки. Тут надо тонко чувствовать состояние хлебного поля, это не каждому механизатору под силу!
После этих слов Машкин закрыл лицо руками. Он продолжал что-то говорить, однако между плотно сжатыми пальцами протискивались лишь отдельные звуки, утратившие взаимное сцепление, да ещё настолько искривлённые, что никому не было интересно к ним прислушиваться.
Казалось, на этом пенсионер Машкин истощился, и его излияния приблизились к благополучному финалу, но не тут-то было. Он вдруг гордо взбрыкнул ногами, точно желая лягнуть сгущавшееся вокруг него незримое зло, потом резко встал, выпрямившись во весь рост, и с независимым видом заложил руки в карманы. Постояв так несколько секунд, затем вновь уселся на траву. И продолжил свою тираду гораздо более внятно, с видом человека, желающего напомнить миру о собственом существовании, но не знающего, как это сделать максимально безопасным для себя способом:
- В обычное время года я - на тракторе, а в горячую страдную пору - на комбайне. Это вам не шутка! Между прочим, большой механизаторский опыт позволял мне умело маневрировать техникой, даже уже давно списанной! И видавший виды «Колос» я в рабочем состоянии добросовестно поддерживал, и восстановил навесную жатку марки ЖВН-6... Да что там говорить, разве даром я сколько лет подряд считался правофланговым? Нет, это не просто так! Это вам даже представить, наверное, непонятно, каково бывает, коли ветром пшеничку-то с такою силою перекрутит, словно на поле бесы жукали друг дружку! Приходилось опускать жатку, формировать валок на низком срезе! А это нежелательное действие, поскольку на невысокой стерне валки плохо продуваются воздухом и медленно сохнут после дождя. Однако тут уж, как говорится, надобно из двух зол выбирать меньшее... Ну, как бы то ни было, а в иной день я умудрялся укладывать пшеничку аж на сорока гектарах - вдвойне против нормы, вона! Сколько лет возглавлял соревнование на свале хлебов, вот вам крест! И какая благодарность мне от государства? Никакой!
В речи Машкина явственно отображалась глубоко прорезанная в его душе кровоточина, а во всём его облике угадывалось кардинально накипевшее, но забитое лишениями и опасливой скромностью внутреннее сопротивление. Однако никто не собирался понимать сельскохозяйственные факты, явившиеся причиной этих противоречий с сопутствующими моральными повреждениями.
- Гневаться - дело человечье, а злопомнить - искус диавольский, - прервал иерей Амвросий поток красноречия пенсионера, выказывая в тоне не слишком старательно сдерживаемые нотки нетерпения. И четырьмя перстами, согнутыми наподобие птичьего клюва, внушительно постучал Машкина по гулкому темени:
- Темна вода во облацех воздушных, потому не пеняй на вышний промысел и не жди скорой отдачи. Старайся не обостряться. Сковырни бельмо со своей души, чтоб она упромыслилась наконец узреть путь истинный. Мне твоя горечь понятна, однако проистекает она от гордыни. Ибо, вновь обратясь к Экклезиасту, могу напомнить речённое просветлёнными устами соломоновыми: «Все труды человека - для рта его, а душа его не насыщается». И ещё сказано: «Праведного и нечестивого будет судить бог, потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там». Оттого можешь не волноваться в преддверии. Люди - это твари большей частью неблагосердные, стропотные и фанаберистые, но им тесно и страшно, вот они и метушатся, и выкомуривают в слепом самоустремлении, однако ты не уподобляйся. Живи воздержно или, по крайней мере, в рамках приличности, без словоблудной колебательности. Душа - всему мера. Помни: чем глубже опустишься в суетную яму многословия, тем станешь теплохладнее, и трудно тебе будет выбраться из той ямы. Так что уйми гордыню и обтерпись, набравшись смирения. Тогда, может, удостоишься благодати.
- Понял, дед? - с неподдельным энтузиазмом поддакнул Бардак. - А ты разнылся, точно чайник-первогодок, прямо стыдно смотреть. Хрен тебе, а не благодать с таким поведением. Да не пучь глаза, а слушай сюда, что тебе говорят! Терплячки и смирения тебе не хватает, зато гордыни целый вагон накопился, вот и возбухаешь не по делу. Доюрый пёс на ветер не лает, а ты лаешь и нам всем нервы истрёпываешь почём зря!
Пенсионер Машкин с тихостью во взоре развёл руками:
- Ну извините, что ж.
- В таких случаях не извиняются, а стараются сделать правильные выводы, - продолжил свою линию Бардак. - Мало ли что тебе мнится от недовольства, не всё должно происходить по твоему желанию. Если ничего не понимаешь, то лучше сиди и не высовывайся - утихни да помалкивай в тряпочку. Умствовать и вспоминать прошлое здесь до хрена охотников, на каждого свободных ушей не напасёшься. А ты загружаешь нас своими гектарами пшенички и валками на низком срезе. Нехорошо так, не положено!
- Бог терпел и нам велел, - не остался в стороне от общей морали Чуча, замедлив голос, точно растягивал невидимую тугую резинку в ожидании момента, когда она в самопроизвольном порыве глухой материи вырвется на волю и врежет по лицу пенсионеру Машкину. - Не надо нам подсудобливать никаких понятий, мы уж как-нибудь своими собственными понятиями обойдёмся. Продохни от безапелляционного существования, лапоть сельскохозяйственный! Раз сказал тебе батюшка набираться терпения - значит, сиди молчком тут, мля, и набирайся, нах, без вариантов!
- Они все теперь - согласники и сознательники, - склонившись к уху Эдика, прошептала Аська.
- Да я уже сколько лет набираюсь терпения-то этого самого, - с робко приглушаемой настойчивостью всхлипнул Машкин, на несколько мгновений закрыв глаза редкими ресницами, будто желая срочно вспомнить ушедший свет всех своих мучительно прожитых дней. - Но обидно мне, поймите, люди дорогие! Разве же знал я, перебираючись до сына в город, что придётся на старости лет единственно собиранием бутылок содержать восемь ртов потомства, если считать вместе с внуками? Нет, не знал! Сначала перестройку устроили, мать их, потом - капитализм этот гадский! А пенсию какую мне дали? Не пенсия, а так - тьфу! Да и супруге моей - ещё меньшую! Можно сказать, такой пенсией просто в душу Клавдии моей насрали! А она, между прочим, тоже была работницей не из последних. Помню, однажды её даже на районном отчётно-выборном комсомольском слёте большинством голосов выбрали делегатом на краевую конференцию! Назвали одной из лучших молодых доярок в районе таким способом! А труд доярки, я вам признаюсь по-честному, - не такое простое дело, как со стороны кажется: секретов и тонкостей в нём не меньше, чем у самых ответственных и сложных профессий. Но у Клавки-то упорства в работе хватало, ей всегда было всё по хрену. И когда секретарь колхозного комитета комсомола Федька Красношишкин сообщил, что она стала победителем в молодёжном соревновании доярок, надоив по три тысячи шестьсот девяносто литров молока от каждой коровы - это была такая радость, такая радость… - пенсионер Машкин разрыдался. - И что в том году ферма выполнила годовой план сдачи молока государству за одиннадцать с половиной месяцев, есть большая доля её труда - о-о-о, львиная доля её труда! Нет, а чего же? Мы ведь оба с ней честные труженики, а не какие-нибудь тунеядцы или фальшивые монетчики, разве это так трудно углядеть невооружёнными глазами? Нет уж, мне скрывать нечего, но ведь после трудозатратных усилий полагается возникнуть хоть какому-нибудь результату, без него никак нельзя, неправильно это и несправедливо! Ведь не только нынешним богатеям и жуликам, но и тем, у кого ничего нет, должно быть хоть что-нибудь предоставлено! А если сказать по совести, то как раз тем, у кого ничего нет, в первую очередь и должно быть предоставлено! А они теперь ей - не пенсию, а насмешку одну, Клавушке моей, пидарасы проклятые… пропитаться не хватает… я уже молчу о лекарствах, которые остаются в полной недоступности...
- Короче, Склифосовский, заткни уже наконец свою пасть! - не утерпев, оборвал его Бардак неправдоподобным от возмущения фальцетом. И, растопырив средний и указательный пальцы правой руки в лицо пенсионеру, словно собирался выбить ему глаза немедленным образом, провозгласил:
- Чё-то я никак не врублюсь: ты идиот или просто балабол трёхнутый? Если хочешь нас прослезить, то можешь даже не мечтать! Навидались за время службы говорунов да слезильщиков! Или ты не слышал, как священный человек приказал смирить гордыню? Уши заклало, да?! Так я это, ща быстро тебе слуховые отверстия попрочищаю! Как хлобыстну ногой по роже - враз перестанешь разевать пасть и повернёшь в нормальную сторону своё соображение о правилах хорошего тона!
- Совесть гражданскую вспомни, - въедчиво присовокупил Чуча. - А то слишком ты какой-то неудобообщаемый. Погляди на себя, человек, лишённый значения, прежде чем голос подавать. Честное слово, лучше б у тебя зубы смёрзлись, пока они ещё имеются в наличии. Не то довысказываешься - ведь и вправду надаём по хрюкальнику.
- Нет-нет-нет, не надо по роже! - шарахнулся Машкин, поняв, что противоречить солдатам не только бесполезно, но и опасно для своего будущего здоровья. - Если вы хотите меня опровергать, то я и не спорю, пусть останется по-вашему! Разве ж я когда шёл супротив коллектива?! Да что вы, люди дорогие, никогда сроду, ни в коем разочке!
После этого пенсионер, от страха и огорчения выдрав из земли пучок травы, смял его в кулаке. Одновременно он заплакал громкими нездоровыми слезами, словно слабонервный артист на сцене, засмеялся полупризрачным смехом неудовлетворённой старости - и, стараясь сохранить в себе последнюю крупицу самообладания, вытолкнул из содрогавшегося горла остаточные заверения в своей покорности:
- Я всёха-ха-ха! Понял-ха-ха-ха! Молчу, молчу-у-убльха-ха-ха-бльха-ха-ха…
- В твоём уме не всё нормально, дед, - коротко продумав, сообщил ему Чуча. - Каша-мамалыга какая-то, а не мысли, тысяча чертей тебе за шиворот и холера в душу.
С этими словами он проникновенно склонился к Бардаку - и, нежно обняв товарища за талию, предложил сомневающимся голосом:
- Всё-таки не желает успокаиваться падальное рыло. Про всякого старого дуралея ума не напасёшься. Я думаю, пора ему башку отвинчивать, да?
- Самое время, - кивнул Бардак.
- Не-не, молчу-молчу! - зазвенел пенсионер рассыпающимся от незаслуженного ужаса голосом. Затем, полуобморочно закатив глаза, плотно сдвинул побелевшие губы и задавил в себе остатки звуков.
- Ну гляди, хоть слово ещё вякни, мудило, - Бардак выворотил в недоверчивой улыбке тёмные от никотина дёсны. - Хоть одно только словечко!
- Не-не-не, молчу-молчу-молчу! - быстро повторил Машкин сквозь застывшие слёзы. И, снова сдвинув губы, дополнительно закрыл себе рот морщинистой ладонью. Пенсионер явно опасался, что какие-то непослушные звукосочетания могут ещё выскочить из непроизвольных глубин его организма - оттого принял максимально покорный вид. Казалось, если б ему сейчас повелели прыгнуть в Карасун и завыть оттуда, изображая лох-несское чудовище или - неважно - собаку Бакервилей, то он с готовностью, если не с наслаждением, подчинился бы этому повелению.
- Вот и молчи, нах, - пригрозил ему Чуча смягчившимся тоном. После чего опустился наземь, достал из внутреннего кармана кителя пачку «Примы», а из неё - слегка смятую сигарету; и, щуря красноватые, словно после долгой бессонницы глаза, принялся прикуривать от зажигалки.
Бардак уселся рядом со своим товарищем. Достал из кармана спичечный коробок, потарахтел им, с внимательным видом склонив голову набок, будто пытался на слух определить без погрешности, сколько у него осталось спичек; затем - пробормотав себе под нос нечто малоразборчивое типа: «Вот же, мля, жизнь, сплошные клоуны, мля, кругом, а на гражданке, мля, ещё круче, чем в этой грёбаной армейке, мля, но хера ж поделать-то, ни хера не поделаешь, мля, одни клоуны командуют другими клоунами, третьи клоуны им пилюлей вставляют, а четвёртые, мля, над ними всеми стебутся, вот такой цирк, мля, а чё поделаешь, братуха, ничего не поделаешь, мля…» - достал спичку из коробка, обгрыз её с одного конца и, заострив таким образом, принялся с неторопливой задумчивостью выковыривать этой импровизированной зубочисткой остатки слабокалорийного солдатского ужина из своей обширной ротовой полости.
А Эдика и Аську разобрал беспричинный смех. Точнее, причиной являлось всё, что они видели вокруг. Их смешил Чуча, пускавший струйки сизого дыма носом и ртом одновременно, смешил Бардак, самозабвенно ревизовавший зазоры между тёмными от никотина зубами обслюнявленной спичкой, смешил вновь клевавший носом рыболов Юрко, смешил испуганно скособочившийся над своей невидимой тенью пенсионер Машкин, смешили чахлые кусты с никлой из-за толстого слоя пыли листвой, смешили кривобокие деревья с ревматически раскоряченными узловатыми ветвями, смешило сумеречное небо с редкими звёздами, смешили далёкие бледные окна с мелькавшими в них угловатыми человекообразными тенями… Мальчик и девочка могли бы смеяться долго, очень долго - возможно, до тех самых пор, пока оба по очереди не умерли бы от изнеможения. Однако тут всем напомнил о своём присутствии иерей Амвросий:
- Хватит реготать, агнцы, пора воротиться к теме, на которой меня прервал убиенный нечестивый воитель, - басовито прокашлявшись, провозгласил он. - То есть, к сектантам и прочей раскольной богомерзости...
- К сатанистам! - радостно захлопав в ладоши, вставила Аська. - Как они на кладбищах трахаются и поедают некрещёных младенцев!
- Нет, о масонах и прочих люциферитах я только для порядка упомянул. Ибо сатанисты - не самое страшное зло. Гораздо хуже лживые пророки с их заблудшей паствой, кои принимают христианскую личину: иеговисты, мормоны, «белые братья» разные...
- Батюшка обещал повести нас в город, - склонившись к уху Эдика, возбуждённо зашептала Аська. - Будем сектантов и отступников разных отлавливать и прямо на месте устраивать им кирдык.
- Серьёзно? - удивился он. - А когда пойдём? Сегодня, что ли?
- Ну да.
- А нас с тобой тоже возьмут?
- А как же. Мы ведь уже не дети. Да ещё и тётеньку такую здоровенную завалили. Никто и слова против нас не сказал, так что это само собой разумеется, что нас возьмут.
- Прикольно. А как мы узнаем, где отступники, а где - нет? У них же на рожах не написано.
- Ну, это уже нас не касается. Раз батюшка взялся командовать, то пусть он и указывает на кого надо.
Эдику стало интересно. Картинки близких приключений, хотя и казались пока зыбкими, но приятно раздражали воображение и манили. Правда, блаженная сонная лень всё ещё продолжала разливаться по его телу, и мальчику по большому счёту не хотелось ни ходить, ни сидеть, ни даже лежать. Но поскольку лежать было легче всего, то он продолжал пребывать в горизонтальном положении, а разговоры о предстоящей охоте на туманных врагов и крамольников воспринимал скорее фигурально, чем как план действий на ближайшую перспективу. Во всяком случае, понимая, что жизнь каждый день и каждый час предъявляет человеку не только безостановочную игру своих элементов, но и многозначительные условные знаки, Эдик напоминал себе о том, что должен неустанно распознавать эти знаки - и разгадывать, что они подсказывают, куда зовут, что сулят и чем угрожают… Старец Амвросий звал в непонятное, сотканное из знаков жизни и смерти - и мальчик прислушивался, и вдумывался, и пытался распознавать… Впрочем, долго размышлять о сложном и быстротекущем ничуть не легче, чем о простом и вечном, поэтому вскоре мысль Эдика направилась в новую сторону:
- Слышь, Аськ, а Амвросий не говорил, какое чудо видел, когда в камыши ходил?
- Говорил... Чудо было такое, что он свалился в воду и нечаянно утонул... Ну, короче, там, в Карасуне, увидел русалок, а вместе с ними - толпу младенцев. Он сказал, что русалки воруют из могильных ям души детей, которые умерли некрещёными. И вот эти дети всей толпой окружили Амвросия под водой и стали просить, чтоб он окрестил их - спас, значит, несчастные души младенчиков. А ему-то что, не жалко, вот он и сказал по-быстрому над каждым что-то типа: «Крещаю тебя во имя Отца и Сына, и Святаго Духа!» Тогда перед попом нарисовался в воде секретный рыбий знак Иисуса Христа, и было ему - не то голосом, не то мыслительным способом - внушение, чтобы он продолжал оставаться ловцом человеческих душ и раскидывал свой невод пошире… А души младенцев полетели на небо, и заодно выдернули на берег Амвросия. Только предупредили его, что мир скоро погибнет, если не начать срочную войну с бесами и разной нечистью, и это утопление было специальным сигналом Амвросию, что он теперь не живой человек, а посланец бога, на котором лежит важное задание… Вот.
- Ни хрена себе. А может, пургу гонит поп?
- Для чего ему пургу гнать? На фига батюшке головная боль-то с этой войной, если ему не дали задание надёжные силы свыше?
- Не знаю. Мало ли у кого какой интерес может быть, чтобы гнать пургу. Или, может, он просто сумасшедший?
- А ты слышал - когда он в камыши ходил, как в воду что-то хлюпнулось?
- Это точно, я слышал: капитально хлюпнулось.
- Вот видишь.
- Ну и дела-а-а… - покачав головой, протянул Эдик. - Значит, Амвросий теперь утопленник, так выходит?
- Ага. Воскресший или наподобие того.
- Надо же. А я, по правде, раньше ни в чертей, ни в зомби не верил. Тем более в бога. Правда, когда совсем маленьким был, немного сомневался: ну, например, в Карлсона хотелось верить и в хоббитов разных, потому что про них в книжках было написано и по телевизору показывали. А потом, когда узнал, что в сказках тоже артисты замаскированные играют, то и в них верить перестал.
- А я не то чтобы в бога - но всё же верила, что есть какие-то силы… В инопланетян - как в «Тёмных небесах» и «Секретных материалах» - верила... И ещё мне всегда казалось, что после смерти человек не исчезает насовсем. Ну, хотя бы переселяется в другое тело или - не знаю - летает, там, в виде электричества. Короче, отец Амвросий сейчас нам объяснил: вся эта фантастика - говно сплошное. Не лучше сказок для детей - ну, про Карлсона и хоббитов твоих. Надо срочно сойти с пути прогресса и разных там высоких технологий, потому что на самом деле мир устроен проще и разумней. Души у нас с тобой, Эдюлечка, взаправду есть. И я, между прочим, это сейчас очень хорошо чувствую. А ты - чувствуешь?
- М-м-м… - Эдик с видом сосредоточенного внимания склонил голову набок. - Как будто, в самом деле, чё-то такое есть немного, да...
- Нет, серьёзно, прислушайся к себе, постарайся как следует. Ты должен почувствовать.
- Да я же говорю: чувствую, да.
- Вот видишь! - обрадовалась Аська. - Мы с тобой теперь - избранные. Здорово, да?
- Не знаю... Для чего избранные-то?
- Для войны против врагов всего прогрессивного человечества, вот для чего! - горячо провозгласила девочка, с искренним усилием стараясь придать себе духовный вид.
- А кого прогрессивными считать полагается?
- Православных, кого ж ещё.
- Так, вроде бы, никакой войны не объявляли.
- Ты всё проспал, Эдюля: старец Амвросий только что объявил… Вот ты хотел стать военным, правильно?
- Правильно. Хотел.
Сказав это, мальчик неожиданно для себя понял, что убийства сегодняшней случайной женщины ему недостаточно. Ведь, по сути, что такое убийство всего лишь одного человека? Капля в море всех прочих событий, коих ежедневно происходит неисчислимое множество. Кому интересно простое - можно сказать, совершенно пустяковое - убийство в свете такого потока? Никому… Нет, надо не размениваться на мелочёвку, а одним махом чем-нибудь изумить мир. Правда, чем конкретно изумить - этого представить вот так, с ходу, у него не получалось. Наверняка не совсем пока ясное предприятие, намеченное отцом Амвросием, поможет ему стронуть данную перспективу с мёртвой точки.
- Ну и всё! - словно отвечая на его мысли, утвердительно воскликнула Аська. - Сегодня станешь по-настоящему военным! Разве плохо?
- Нет, не плохо, только я не понимаю: это что же - и в школу завтра идти не надо?
- Какая, на фиг, школа, если мы теперь вообще святыми будем считаться, и за нас в церквях все попы станут молиться. Знай себе только убивай, кого в нечистой силе заподозришь.
Данная новость чрезвычайно обрадовала Эдика. Не любил он ходить в школу. Мало того что там пацаны без конца дрались, пугали друг друга заточками и регулярно выбрасывали из окон кирпичи, стараясь попасть кому-нибудь по голове; так ещё и директор, козёл, каждый день врывался в туалет - и любого, кого ему удавалось застукать за курением, заставлял жрать окурки. Да и физкультурник Ибрагим Данилович был хорош: он надевал боксёрские перчатки и лупил каждого, кто не мог сдать полагающиеся по программе нормативы. А играя с учениками в футбол, Ибрагим Данилович настолько азартно расталкивал всех своей каменной задницей, что несколько раз дело заканчивалось переломами, а уж синяки и выбитые зубы казались явлением ординарным... Короче говоря, не ходить в школу Елдоносов был согласен.
- А полиция как же? - всё-таки решил он уточнить для верности. - За убийства нас в тюрягу не посадят?
Аська ласково усмехнулась. И развеяла его сомнения:
- Дурачок. Ведь с нами бог - кто же нас посадить может против его воли?
И девочку захлестнула волна необъяснимого умиления и нежности к Эдику, рядом с которым ей никогда не будет скучно и грустно; рядом с которым ей не будет холодно, наверное, даже в самый сильный мороз.
- Вот хорошо! - наполнился внутренним ликованием Эдик. - Если полиции не бояться, то жить можно - ого-го как замечательно! Это же просто сказочная жизнь у нас с тобой настанет, Аськ!
И тут он осёкся, поймав на себе взгляд...
Странный. Его нельзя было назвать пристальным, да и вообще поддающимся какому-либо определению. Глаза, уставившиеся на Елдоносова из темноты пустыря, как бы текли и расплывались смутными отблесками, ничего не выражая. Подобно кислому вечернему туману, наполовину состоящему из бензиновой гари, а наполовину - из внутренних выделений разнообразных приборов и организмов... И только колючие точки зрачков никуда не плыли, а - наоборот, казалось, были намертво приколоты к пространству, раз и навсегда превращённому в ночь.
Ни с кем было невозможно спутать эту женщину, приковавшуюся к нему непрошеным взглядом.
Надежда, которую Эдик не далее как несколько часов тому назад старался ухандокать топором, теперь сидела на корточках поодаль, вдоль и поперёк захватанная жадными солдатскими пальцами, - и, выпучиваясь крупным обвисшим лицом из мрака, загадочно пялилась на Елдоносова. При этом она дрожала мелкой равномерной дрожью, словно остатки загустевшей крови изнутри заставляли зябнуть её полувскрытое тело и просились на свежий воздух, к рассеянному теплу далёких звёзд и ко всему, что видно и слышно в наружном мире… А ещё Надежда безостановочно совершала руками непонятные движения, словно сучила для злокозненного колдовства нездешнюю нить из легкоструйной пряжи лунного света, прозрачных шорохов камыша и пряно-прохладной отдушки прибрежных водорослей.
Но главное - покойница смотрела неотступными точками своих зрачков, будто собиралась пробуравить плоть Эдика, ввинтиться в неё и ползти, ползти, ползти незаметным паразитом по всем его жизненным органам, отыскивая среди них самый укромный и тёплый закуток, чтобы остаться там постоянным подселенцем, без разрешения и законной регистрации.
От неожиданности ощущений Эдик чуть на заледенел в лившемся с высоты лунном свете.
Мальчика всегда смущали взгляды. Особенно женские.
Вообще он изнанкой сознания догадывался, что пристальный взгляд всегда означает желание внушить человеку что-либо немаловажное... Даже кошки пялятся друг на друга только в двух случаях: во-первых, желая подраться, а во-вторых, предлагая заняться природной случкой для размножения. Вероятно, человеческое поведение в данном разрезе вполне позволяло уложить себя на одну доску с кошачьими повадками. Так казалось Эдику. Лишь одно было непонятно: чего хотела от него сидевшая на корточках Надежда? Драки или секса? Впрочем, ни первое, ни второе не рождало в нём решительного возбуждения. Скорее наоборот. Даже с воспоминанием о недобитой покойнице Эдик не хотел иметь дела, не говоря уже о чём-нибудь ином, более конкретном и близко соприкосновенном.
Между тем, старец Амвросий возвышался над всеми, напоминая своей фигурой то ли древнезаветный кенотаф*, то ли изготовившегося к полёту идола забытого культа древних людей. Он не слушал посторонних реплик и продолжал обосновывать теоретическую часть намеченного карательного мероприятия, время от времени ради внушительного эффекта сжимая кулаки и потрясая ими перед тяжеловесной темнотой неба - словно считал её общедоступно-безапелляционным аргументом, способным прибавить существительной неопровержимости его словам:
- В лихую годину, когда наша держава стоит на пороге голода, массовой безработицы и полного обнищания населения, - говорил он быстро, точно слова обжигали ему язык, - в дни, когда люди потеряли уверенность в завтрашнем дне и лишены элементарных условий для нормальной жизни, их беспросветными трудностями пользуются хитрые злокозненные силы, глубоко законспирированные прислужники врага рода человеческого, облачающиеся в священные одежды и глаголящие якобы от имени создателя нашего! Они многажды опаснее всех кришнаитов, иудеев, буддистов и магометан вместе взятых, ибо для этих чужеродных лжепастырей само слово священного писания - камуфляж, коварное средство, призванное затуманивать глаза людские и оболванивать их души. Ересиархи уже заманили тьму сынов человеческих в свои секты, они пролезли на телевидение, основали свои газеты и типографии, заполонили Россию, всё более и более растлевая её духовно и тем самым скрытно приближая всех, по недоумию угодивших в их сети, к геенне огненной! Они - суть те же волхвы и двоеверы, против которых остерегали наших пращуров митрополиты Иоанн, Фотий и Даниил, а также Кирилл Туровский и прочие православные иерархи! Это о них предупреждали «Кормчая Книга», «Стоглав» и «Домострой»! Но не внемлют люди, поддаются искусам! Ищут опору в быту своём даже у неграмотных чаровников-кудесников и ворожей-шептуний, у ведунов и гадалок, у целителей-экстрасенсов и астрологов нечестивых! А кто не ищет опоры у них и не глядит внимательным оком вокруг себя - он нисколько не лучше. Ибо если каждый скажет себе: «Меня не касаются никакие безобразия, мне хочется жить спокойно, ни во что не вмешиваясь и не утруждаясь лишними заботами», - то в мире никогда не будет порядка! И ничего вообще не будет, кроме диавольской мари!
- Слышь, Эдюлечка, а чего эта прошмандовка недобитая так на тебя уставилась? - тихо спросила Аська, указав движением головы в сторону Надежды. - Чего она сверкает своими бесстыжими зенками, прямо так и сверлит, точно сожрать тебя собирается без масла и хлеба?
- Откуда я знаю, - пожал плечами Елдоносов, метнув из-под полуопущенных век ещё один быстрый взгляд на женщину. - Может, она держит в уме, что мы теперь должны попросить у неё прощения.
- Что-о-о? Прощения?
- Ну, если не прощения, то хотя бы извинения, - высказал Эдик тихую предположительную мысль, сам недостаточно веря её соответствию непритворному факту взгляда Надежды.
- Ага, ещё чего не хватало, - посерела от несогласия Аська. - Делать мне нечего, кроме как извиняться перед разными непонятными. Сейчас я сделаю ей извинения! Такие извинения, что замучается кровью харкать!
Сказав это, она приставила ко лбу ладонь козырьком, как будто желая защитить глаза от лучей отсутствовавшего солнца, и стала ответно смотреть на покойницу тяжёлым взглядом. Однако та не обращала ни малейшего внимания на девочку. Похоже, убитую Надежду интересовала исключительно персона Эдика, и никто более.
Мальчику не хотелось лишнего шума, потому он проговорил успокаивающим голосом:
- Да не заводи себя: может, я ошибся, и она не хочет от нас извинений. Что-то не вижу я в ней никакого горя.
Потом, улыбнувшись, он приобнял свою малолетнюю подружку за плечи и тоном игривой подначки выставил новое предположение:
- Может, тётка просто на меня запала чисто по-женски, потому и смотрит? А?
- Как это - запала? - девочка, встрепенувшись, сбросила с себя его руку.
- Да вот так, обыкновенно, - закатив глаза, Эдик постарался напустить на себя задумчиво-мечтательный вид, будто обращался не к Аське, а к своим - притаённым от чужих глаз - надеждам и желаниям. - Я ж, как-никак, не урод. Сначала ты на меня запала. А теперь, вот, и покойница наша. Ничего особенного в этом не вижу, дело житейское.
- Нет, я не поняла: как это - запала? - в Аськином горле принялись распухать обида и возмущение. - Она же только что с солдатами трахалась. Тебе разве не противно такое вспоминать?
- Ну, сначала с солдатами трахалась, а теперь они ей надоели, и тётка на меня глаз положила. Мало ли: может, ей двух солдат оказалось мало. Женщины бывают разные. Значит, тётка ненасытная попалась, голодная в смысле мужчин. Я тут противного ничего не чувствую, у меня, вон, мамашка с кем только ни трахалась, а я с ней всё равно продолжаю жить в одной квартире, куда ж от неё деваться.
- Чё-то я не поняла: может, и тебе, Эдюля, меня мало оказалось? - Аська, отвернувшись от покойницы, ожгла мальчика укоризненным взглядом, в котором начинало темнеть ожидание близкой душевной непогоды. - Может, ты на неё тоже запал, на тётеньку нашу? Ну-ка, признавайся: запал, да?
- Ты, Аськ, ерунду разную не выдумывай, - Эдик протянул руку и снисходительно похлопал её по щеке. - Нет, ну только посмотри на неё: разве кому-нибудь может понравиться такая уродина - грязнючая, с брюхом нараспашку, со всеми этими кишками?
- Но Чуче с Бардаком сгодилась же.
- Вот именно: сгодилась. За третий сорт, да и то - потому что солдаты с голодухи дорвались до этого дела.
- И что же, тебе она - честно - не нравится?
- Не нравится.
- Значит, ты на неё не запал?
- Не-а, не запал.
- Ни капельки?
- Да ни капелюшечки!
Эдик почти не лукавил. И тем не менее… Казалось бы, он уже добился от убитой Надежды всего, чего хотел, однако в женщине оставалось ещё нечто привлекательное для него. Он только не понимал, что именно. Ведь человек может оглядываться на кого угодно, но не на самого себя. Правда, ничего соблазнительного он в покойнице не видел; это был интерес какого-то иного рода… И всё же получалось, что подозрения Аськи - пусть лишь отчасти - имели под собой реальную почву.
А девочка, словно чувствуя это, никак не желала униматься. Склонив голову набок и вперившись в ухо Эдика продолжительным взглядом, она облизнулась с угрожающим видом:
- Каждый хочет, чтоб его хотели.
- Почему?
- Потому что это приятно для тела и удовлетворительно для сознания.
- И ты тоже хочешь, чтобы тебя хотели? - ехидно перекосоротился Эдик. - Все подряд?
- Конечно, - простодушно округлила глаза Аська. - Но мне, как женщине, на всех подряд наплевать. То есть, они-то пускай хотят и облизываются на расстоянии, я ведь не собираюсь давать им к себе прикасаться. А всё же главное, чтобы ты меня хотел, Эдюля… как сегодня… чтобы я тебе нравилась… Разве это плохо?
- Да нет, совсем не плохо, - смутился мальчик.
- Ты же теперь - мой парень, так? - в её голосе прозвучали требовательные нотки.
- Ну… Вроде б… так… - смущённо пробормотал он.
- Точно?
- Точно.
- Отчего у тебя голос такой неуверенный?
- Ну… я же говорю: твой, твой! Чего ты, Аськ, прицепилась, достала меня уже совсем.
- А почему тогда она на тебя пялится?
- Да не знаю я! - рассердился Эдик. - Вот пристала, блин, как будто я в чём-то виноват! Если тебе так интересно, чего она пятился - сама пойди и спроси, зануда.
- Ни фига себе заезды! - Аська, сбросив его руку со своего плеча, решительно поднялась на ноги и упёрла в бока маленькие девчачьи кулачки:
- Думаешь, не пойду? Ха-ха-ха, вот и ошибаешься, Эдюлечка! Очень даже пойду! И спрошу всё, что надо!
- Да ладно, перестань, - примирительным тоном сказал он и, схватив Аську за ногу, силой усадил её на прежнее место (девочка при этом чуть не упала). - Успокойся, пускай делает что хочет.
Помедлив секунду, Эдик снова приобнял свою подружку за плечи и, раздражённо улыбнувшись, добавил:
- Тоже мне, большое дело. Подумаешь, смотрит. Разве от меня убудет? не надо придираться. Может, она без задней мысли.
Эти слова мальчика ни в малейшей степени не поколебали решимость Аськи:
- А мне по фиг, с какой она мыслью - с задней, там, или с передней! - не унималась она. - Я быстро с ней разберусь. А то - ишь, вылупилась, морда наглая, и ни грамма стыда из себя выдавить не может. Да ещё и глазки строит! Оборзела вконец! Сейчас она у меня получит…
- Брось, Аська, она уже своё получила.
- Значит, мало получила. Сейчас ещё получит!
- Не, ну ты чё? Нашла, с кем отношения выяснять. Мы ж её уже убили.
- Значит, мало убили!
- По-моему, вполне достаточно.
- А тебе уже и жалко её стало, да?
- Да никого мне не жалко, не придумывай.
- А почему тогда удерживаешь меня?
- Ну… Просто так. Чтобы ты глупостями не занималась.
- А я говорю: тебе её жалко стало! Потому и заступаешься! Или уже понравилась тебе эта уродка? Ну-ка, признавайся: понравилась? Только честно говори: возбуждает упокойница, да?
- Ничего подобного, вовсе она мне не понравилась. И не возбуждает меня эта тётка ни грамма, чего это ты напридумывала...
- Значит, напридумывала, да?
- Ну да, я же сказал.
- Не возбуждает ни грамма?
- Да ни граммулечки. Просто ты - мастерица делать из мухи слона, каких свет не видывал.
- Вот и нечего тогда меня держать. А ну, пусти! Сейчас я вынесу ей своё мнение - и пусть только попробует сказать против! Пора уже упустить её из виду окончательно!
С этими словами девочка, решительно оттолкнув Эдика, вновь поднялась на ноги. Быстро отыскала в траве кухонный нож с разноцветной наборной рукояткой. Затем склонилась к мальчику, с торопливой ухмылкой погладила его по колену и, распрямившись с обманчиво-расслабленной кошачьей грацией, шагнула прочь. Эдик хотел было снова удержать Аську за лодыжку, но не спроворился, и его вялые пальцы схватили пустоту. А девочка, слегка подбрасывая нож на ладони и старательно виляя своим - ещё недостаточно взрослым - задом, скорой поступью направилась к покойнице.
Аська не сомневалась, что любая здравоумная женщина способна с первого взгляда признать неподражаемость Эдика. Оттого заранее была готова ревновать его ко всем подряд. И теперь в её уме зародилось желание подыскать надёжное место, куда бы оказалось возможным навсегда спрятать мальчика от нескромных глаз представительниц слабого пола. Задача виделась ей чрезвычайно сложной. Разве только засунуть его в старый материн сундук… Однако сидеть в тёмном сундуке Эдику наверняка станет скучно и обидно. Привычка к тесноте и отсутствию света вырабатывается у человека очень медленно, это девочка хорошо понимала на своём собственном примере.
Решение данного вопроса Аська рассудила отложить на потом.
А сейчас в ней ворочалось неотступное, подобное сыплющимся с неба невидимым радиоактивным частицам чувство подкрадывавшейся измены. Или чего-то похожего, только более гадостного и всепроникающего. Конечно же, она знала: ощущения могут и обманывать. Девочка ни в чём не была уверена, тем более что за последние несколько часов она успела привыкнуть к непомерным возможностям параллельного мира своих фантазий. Однако Аська решила не рисковать и, послушавшись своих внутренних голосов, добить опостылевшую недорезанную тётку с нахальными глазами. Подвести последнюю черту. Ведь любое дело надо доводить до конца.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
- Где Господь Бог?
- Где-то там, наверху. Кричит, что любит нас. Удивлён, что мы не слышим.
РИЧАРД МАТЕСОН «КУДА ПРИВОДЯТ МЕЧТЫ»
Ответ - никогда не ответ. На самом деле интересна тайна. Если ищешь тайну вместо ответа, искать будешь вечно. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь нашёл ответ - всякий думает, что ответ нашёл, и перестаёт думать. Но смысл в том, чтобы искать тайну, пробуждать тайну, возделывать сад, где странные травы и тайны цветут. Тайна гораздо нужнее ответа.
КЕН КИЗИ «ПОРОЮ НЕСТЕРПИМО ХОЧЕТСЯ…»
Надежда, увидев приближавшуюся к ней Аську, встала на четвереньки (причём кишки снова, точно живые, выпучились из её живота, зашевелились и принялись разновеликими переплетениями вываливаться на траву - а женщина быстрыми пугливыми движениями запихивала их обратно). Выражение Аськиного лица не предвещало ничего хорошего. И Надежда, издав тонкий мышиный писк, бросилась наутёк, с удивительной быстротой перебирая всеми четырьмя конечностями и не прекращая при этом подхватывать выпадавший по ходу движения кишечник.
Девочка произвела ей вдогонку хищный клокочущий звук - нечто наподобие: «Глыхблыхмлых!». И припустила следом за Надеждой быстрым последовательным шагом, широко расставляя ноги, перепрыгивая через трухлявые пни, решительными зигзагами огибая кусты и гулко сшибая со своего пути тёмные древесные огрызки давнего происхождения.
Аську переполняла теплота жизни и смерти, она хотела быть счастливой и никакого стыда в этом не чувствовала. Соответственно, устранение предполагаемых препятствий на пути к счастью представлялось ей делом не только естественным, но и максимально насущным.
Через несколько мгновений беглянка и преследовательница растворились в неизвестности где-то за трамвайной линией, среди шорохов, редких отдалённых голосов и других ночных звуков, настолько слитных и ненавязчивых, что в обыкновенном состоянии слабой душевной напряжённости мало кто из горожан их замечает…
***
Некоторое время Эдик Елдоносов ждал, что Аська вот-вот вернётся из глубины ночной темноты. Но вскоре ему надоело вглядываться в неясное пространство. Он прилёг на траву, обратившись лицом к звёздному небу; и, заложив руки за голову, стал внимательно втягивать в себя окружающую атмосферу безо всякого наружного смысла. Вечерняя пыль уже успела частично осесть наземь, и её запах чувствовался слабее прежнего. Тем не менее воздух казался густым и сытным, словно им можно было не только дышать, но и наполнять желудок для пищеварительных целей.
Сначала Эдик по инерции ещё вспоминал Аську и недобитую Надежду. А затем их образы, потеряв свои очертания, неторопливо отодвинулись в сумеречные закоулки сознания. И мальчик сам не заметил, как ему стало думаться о женщинах вообще… Странный всё-таки они народ. В чём-то хуже, а в чём-то, возможно, и лучше мужчин; но - другие, это точно. Живут словно в своём каком-то, совсем постороннем мире. Придумывают себе разные глупости. Вон, как Аська сейчас: стоило её слегка подначить, а она сразу и завелась, дурочка, побежала выяснять отношения… Нет, всё же они глупые, женщины. Детей зачем-то хотят рожать, прямо как животные… Интересно, кем лучше быть - животным или человеком? И чем животные от людей отличаются? Наверное, тем, что человек переживает из-за всякой ерунды, думает о жизни и смерти, а животные ни о чём не переживают - просто живут себе, как получается, и даже знать ничего не хотят ни о жизни, ни о смерти, ни о чём вообще. Наверное, для них и время идёт по-другому, ведь они существуют с пониманием лишь одного текущего момента. А человек ещё и прошлое вспоминает, и о будущем размышлять пытается, хотя это бессмысленно… Кроме того, говорят, у животных нет души. Потому они и в бога не верят. А люди - пусть и не все, но верят… Конечно, трудно сказать, есть ли от веры в бога какая-нибудь польза или нет, но с ней жить легче. Ведь если веришь, то можно надеяться, что после смерти что-нибудь ещё будет, кроме гнилого мяса и червей под тёмной землёй.
Так мысленно рассуждал, лёжа на траве и заложив руки за голову, Эдик Елдоносов. Люди в равной мере любят размяшлять как о совершенно непостижимом, так и о вещах, которые сами собой понятны и не требуют пустопорожних движений ума...
В детстве Эдику очень хотелось верить в бога. Но мешали вопросы. Их было слишком много - нелепых детских вопросов, на которые не существовало ответов...
Если бог есть на свете, то почему он не желает подтвердить своё существование каким-нибудь доступным способом? Почему он не явится к людям - так, чтобы его смогли, например, сфотографировать? Тогда фотку бога поместили бы в газетах и журналах, и людям Земли сразу стало бы ясно: да, он есть на самом деле! И все споры о вероятности-невероятности его существования прекратились бы в тот же день!
Каким образом он один умудряется видеть всё одновременно? И зачем надо просить бога о чём-либо, если он и так всё обо всех знает? И если он на самом деле такой добрый и бескорыстный, как о нём говорят попы, то на кой ляд ему сдались разные молитвы и славословия?
Зачем в церквях продают свечи? Какая от этого польза всевышнему существу, если ему не требуются деньги для жизни?
И зачем он устраивает на планете плохую погоду, ураганы, град, наводнения и разные стихийные бедствия? Почему он не посылает вместо дождя с неба - ну, допустим, газировку, мороженое или весёлую музыку?
Почему бог не додумался разрешить людям отмечать день рождения не один раз в году, а хотя бы раз в месяц, чтобы можно было почаще есть пирожные, торты и шоколадные конфеты?
И почему он не устроил так, чтобы вместо разных там тупых рыбок в аквариумах можно было бы разводить, допустим, маленьких русалок? Это же намного прикольнее, ведь русалками можно не только любоваться - с ними ещё можно было бы разговаривать и даже играть в какие-нибудь игры! А кто захочет - мог бы с ними трахаться! И вообще, почему лесные звери раньше разговаривали, как пишут во всех сказках, а теперь не умеют? Ведь даже в Библии Змей спокойно беседовал с Евой… И на каком языке болтают друг с другом человеческие души на том свете, если здесь, в этой жизни, существует так много народов и разных языков: их что - переучивают после смерти? Обучают какому-то новому, единоообразному для всех языку?
Если душа человека бесплотна, то как бог умудряется отличать женские души от мужских? И вообще, почему людям дозволено жениться и выходить замуж, если они все - братья и сестры? И как бы они сейчас жили, если б Адам и Ева не нарушили запрет о яблоках?
Смеётся ли бог хоть иногда? Плачет ли? Бывает ли счастлив? А как ему удалось стать всемогущим? И для чего он сотворил Землю и людей? И отчего человек устроен так несовершенно? Почему, например, у тигра есть острые клыки, у птиц - крылья, а у человека - нет? И для чего человек должен обязательно спать каждую ночь? Ведь это очень глупо: во сне совсем ничего не видишь и ничего не чувствуешь, а жизнь тем временем проходит!
Если бог придумал создать людей по своему подобию, то отчего тогда некоторые из них рождаются глупыми и уродливыми, зато другие - умными, сильными и красивыми? И - если, в самом деле, человек создан по его подобию, - то как же быть с инопланетянами? И вообще, запланирован ли конец света у инопланетян? Или он предусмотрен исключительно для людей планеты Земля?
А что было на свете до того, когда ещё мира не было? Ведь что-то же должно было существовать? Хотя бы пустота? И - если она была, то сколько занимала места?
Понятно, что Христос старался страдать ради людей, однако ради какой цели вынуждены страдать люди? Или богу просто не под силу устроить так, чтобы у людей не было болезней и разных несчастных случаев? И зачем он изобрёл для людей нужду? Разве счастье от рождения положено не каждому человеку, а только избранным? Почему бог не хочет отправить в рай всех сразу? И если вдруг все люди окажутся в раю - хватит ли там места сразу всем?
И зачем, интересно, бог позволяет, чтобы происходили войны? Или когда на Земле начинается стрельба - там, наверху, она не слышна? Почему он не сделает так, чтобы враз сломалось или заржавело всё оружие на планете? Или чтобы оно просто расплавилось и испарилось без следа? А может люди - это просто игрушки бога, и всевышнему забавно смотреть сверху, как они расстреливают друг друга, подобно мультяшным солдатикам в компьютерных играх?
Лениво перебирая в памяти все эти вопросы, Эдик размышлял о важных и зыбких вещах - о многих смыслах, существующих вокруг, пока не проявленных для его персональных чувств, однако иногда смутно угадываемых умственным способом… Устав от прежней позы, он повернулся набок и положил голову на сгиб локтя. А в душу ему, не переставая, вливался голос старца Амвросия. Который звучал столь убедительно, столь неукротимо и непритворно, что ему было просто невозможно не верить:
- ...Имея перед собой всеискупительный образ Христа, многие в своей немощи духовной не желают следовать ему. Сыны человеческие слабы и несовершенны, они легко поддаются магии, астрологии и прочим ересям тайноведцев-шарлатанов, не имеющих ни единого аргумента в своё оправдание... Откройте нынешние газеты - и в каждой увидите рекламу ясновидцев, целителей и магов! И гороскопы! А по телевидению на каждом канале сейчас непременно дают астрологические прогнозы! Сверьте несколько разных прогнозов - и все будут отличаться один от другого, как небо и земля, и ни один не сбудется!.. А кто наши правители - посмотрите внимательно… нет, лучше почитайте их медицинские книжки. Среди них редко удастся отыскать физически и душевно здоровых. Однако вместо того чтобы заключать в узилища разных психически незрелых и слабоумных представителей интеллигенции, возжелавших неправедной мирской славы, толпа, подобно неразумному стаду, потворствует им, возносит на пьедесталы и сотворяет себе из них кумиров. Возросшие и воспитанные при советской власти, в условиях сатанинского атеизма и тоталитарного рабства, люди ищут нового рабства - и светского, и духовного, в равной степени, - поскольку не мыслят свою жизнь без поводыря... И поводыри находятся - как среди скрытых масонов и прочих, подобных им, служителей Бафомета, сулящих освобождение от норм разума и морали, так и среди понаехавших с гнилого Запада псевдохристианских ересиархов, прикрывающихся учением господа нашего присносущего, а на деле служащих лишь развращению, усугублению дисгармонии человеческих душ и поспешествующих богопротивной бесовщине и демонизму. О вторых ещё святой апостол Павел рёк в своём послании к Титу: «Для чистых всё чисто; а для осквернённых и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их, и совесть. Они говорят, что знают бога; а делами отрекаются, будучи гнусны и непокорны, и неспособны ни к какому доброму делу»... Горе этим лжепастырям и горе заблудшим овцам, благоговейно внемлющим слову мормонов, иеговистов и всяческих лютеранских сектантов...
***
Ночной воздух был свеж и чист. Дышать таким - одно удовольствие.
Эдик лежал на жидкорослой сорной траве, смотрел в тёмное небо, представляя на нём разные рисунки из протянутых между звёздами линий, и машинально пересчитывал языком свои зубы во рту. Он всем телом вбирал в себя живительную прохладу земли и травы; и, как ни странно, одежда абсолютно не мешала данному процессу. Мир плыл, растекался и кружился под ним и над ним, словно собирался превратить своё содержимое в сплошную туманистую карусель. Мальчик ощущал, как его организм, позабыв о прочих своих незначительных функциях, сливался с миром - и тоже плыл, растекался и кружится, переполняясь священными вибрациями раз и навсегда предопределённого космического устройства. Это было сродни чувству, какое испытывает человек, слуха которого мимолётно коснулся обрывок неведомой чудной мелодии - когда жалко, что не удалось дослушать до конца, и даже создаётся впечатление, будто совсем не сложно самому её досочинить, довести до логического закругления… если бы только знать ноты.
Правда, нот Эдик Елдоносов не знал, да и не хотел узнавать. Однако чувство собственной важности в нём быстро пускало корни. И тогда он подобрал более точное сравнение, представив себя разведчиком, который проглотил нечто важное - типа капсулы с секретной информацией - для того чтобы вынести её из тыла врага. Капсулу нужно переправить к своим любой ценой, важность информации очень велика. Из этого автоматически вытекает и важность персоны самого носителя разведывательных сведений - ведь если он осознает собственную важность и позаботится о сохранении себя, то сумеет доставить капсулу куда требуется; а если отнесётся к себе наплевательски - загубит и дело государственной важности, и собственную персону безо всякого смысла… Пусть он не разведчик и не глотал никакой капсулы с ценной информацией, но чувство собственной важности в нём росло и укреплялось. Эдик догадывался, что такое не может возникнуть на пустом месте; сейчас он был сродни сосуду, который долгое время пустовал - и вот настало время ему наполниться горючей жидкостью, способной устроить большой пожар…
Впрочем, образы, рождавшиеся в его мозгу, были беззвучными и нисколько не мешали работе слуховых органов. Прикрыв глаза, Эдик Елдоносов не шевелился и - подобно сухому песку - впитывал каждое слово старца Амвросия:
- …На самом деле, если кто-то многоречиво увлекает вас за собой, то прежде всего надо смотреть в душу говорящего. Очень часто те, кто зовут избавить мир от зла, сами обладают сверхмощным и труднооборимым злом. Зато те, кто призывают вас полюбить самих себя и покаянно принять себя, настоящих, со всеми своими грехами - они только и понимают вас, чад неразумных! Любое деяние человечье должно начинаться из осмысленного понятия, а иначе конец ему грозит плачевный! Знаете, на что похожи разговоры об избавлении от зла? Это как если бы вы все взобрались на высокий горный перевал, и вдруг на том перевале вас застала пурга, и всех завалило снегом - и тогда среди возникшей паники один заорал бы: «Мы все умрём!» - и другие заголосили бы вслед за ним: «Мы все умрём! Нас уже ничто не спасёт!»… И вот нашёлся бы, в сущности, добрый и неглупый человек, который сказал бы: «Успокойтесь, нам сейчас нужно собраться и избавиться от истерики, чтобы перейти через перевал - и тогда мы все спасёмся». И тут опять истерическая толпа возопила бы: «Нам нужно избавиться от истерики, чтобы спастись! Нам от истерики нужно избавиться! Ты, сука! Ты ещё не избавился от истерики?! Мочите суку! Он ещё не избавился от истерики!» И вот толпа занялась бы поиском и покаранием тех, кто не избавился от истерики. Пусть сказано это было не для того, чтобы начались избиения и неразбериха, а чтобы без потерь перейти через перевал, но проблемы всё же возникли бы. И даже если б кто-нибудь полусознательный взял на вооружение животный хохот, как Хулиан дель Касаль*, дабы ценой своей жизни перевести всех на смехотворный уровень, он бы определённо оказался далёк от успеха… Но лишь немногие, сильные духом, сумели б объединиться, дабы наказать всех без разбору - вот они и сумели бы по-настоящему подавить истерику и повести всех к спасению! Да и как же иначе? Нельзя иначе, никак нельзя! Нет, ну вы только подумайте! Оглянитесь окрест и протрите глаза! Ведь по всему миру бушует и перекатывает, а вы сидите сиднями и знать ничего не желаете! Прекращайте узко мыслить, расширяйтесь сознанием! От вас всё зависит, только от вас, истинно говорю!
Эдик Елдоносов слушал иерея Амвросия, и его душа смутно трепетала от предвкушения счастья и надвигавшейся великой миссии… Уж он-то сумеет наказывать всех без разбору под руководством опытного старца! Уж он-то не оплошает и подавит любую истерику - пусть таковая только начнётся где-нибудь поблизости!
А старец Амвросий всё ближе подбирался к вопросам конкретным и жизненным:
- ... Времена бывают разные, но редко такие, как сейчас, судьбоносные, поэтому на наши плечи легла большая ответственность. Вот так же было и четыре тысячи лет тому назад, когда человечество вошло в эпоху Овна, и настало время пророков и патриархов. Эпоха Овна принесла людям осознание Господа как Отца и Законодателя. А чуть более двух тысяч лет тому назад настала эпоха Рыб. Она принесла осознание Господа как Сына и явила людям пришествие Иисуса Христа в качестве Сына. Сегодня же мы все перешагиваем в новую эру. О-о-о, это великоважная эра Водолея, её осенит всеобщее осознание Святого Духа! Мы должны приготовить не только свои души, но и свой разум к тому, чтоб они обратились к свету и стали обителью Святого Духа - так же, как в предыдущие две эпохи людям была явлена возможность стать вместилищем и воплощением законов Отца и Сына… Да-да, скоро минует трудное время, когда Иисус воплотился на Земле, ставши аватаром эпохи Рыб. До-о-олго Иисус в этой роли нёс тяжесть человеческих грехов, ограждая нас от последствий всех наших недальновидных и бездумных проступков - целую эпоху! Он взял на себя и нёс грехи мира, чтобы мы могли возрасти духовно и самостоятельно понести по жизни своё бремя. Нам не следует забывать, что его милосердие никоим образом не освобождает нас от выплаты долга, ибо эта выплата лишь отсрочена. Нам было дадено более двух тысяч лет, чтобы расплатиться, и теперь срок истекает! Сегодня человечество обязано взять на себя ответственность и дать отпор тёмным силам, мешающим искуплению грехов. Это нелёгкая задача, ибо слабые духом становятся лёгкою добычей бесов и тем самым предуготовляются умножить собой число нечестивого воинства. Наша ближайшая тактическая цель - выявление таковых и поелику возможное их истребление посредством молитвы и крестного знамения, а кто не поддастся - тех огнём и... прочими подручными средствами. Имеется множество признаков, по которым можно выявлять одержимых демонами, потому перечислю наиболее простые из них. Например, можно считать одержимым того человека, которого подвергают утоплению, а он не идёт ко дну даже с привязанным к ногам грузом. Или тех, кому наносят удары ножом, топором или ещё каким острым предметом, а у них не происходит долженствующего быть кровотечения. Также одержимыми нечистой силой, без сомнения, считаются те, кто при дознании могут посредством колдовства исторгать рвотою различные предметы - от гвоздей и ножниц до автотранспорта и самых современных систем вооружения...
***
Думы Эдика Елдоносова лениво струились в разные стороны, подобно квёлым осенним червякам, сонно расползающимся по тёмным укрывищам под порывами холодного ветра. Голос иерея Амвросия звучал и звучал, точно целебная музыка ветра; всё шло своим чередом, не предвещая никаких неожиданностей, кроме тех, которые можно самому себе пожелать, и это упрочивало спокойное расположение духа.
Неприметно для себя Эдиик снова начал задрёмывать. Смутные потоки мудрёных фраз струились вокруг него, витали по верхам и пластались понизу, почти не затрагивая сознания. Зато в воображении всплывали манящие тени и контуры, отблески и звуки. Подобные разбросанным в памяти обрывкам давних сновидений, они мало-помалу притягивались друг к другу и обещали в скором времени сложиться в нечто целое. Мальчику было интересно увидеть, как сцепятся воедино осколки этого разностороннего калейдоскопа. Так зачастую люди - проснувшись или, наоборот, засыпая - непроизвольно пытаются вспомнить свои прежние сны. И сами того не понимают, что вспоминают нечто совсем иное.
Эдик уже был готов отдать себя на произвол ночной пустоты и кружения видений - и, вероятно, в ближайшие мгновения липкая, как сгущённое молоко, дремота превратилась бы в крепкий здоровый сон утомлённого приятными эмоциями молодого организма, если б не внезапный толчок в бок.
Открыв глаза, он увидел Аську.
Призрак сна тотчас потерялся в тумане забытого времени, уступив место девочке. Которая, наоборот, стремительно выпучилась из неясности пространства и воцарилась в текущей реальности.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Лучше было бы, если бы всякое прегрешение влекло за собой верное и скорое наказание. В каре - очищение. Не «Прости нам грехи наши», а «Покарай нас за беззакония наши» - вот такой должна быть молитва человека справедливейшему Богу.
ОСКАР УАЙЛЬД «ПОРТРЕТ ДОРИАНА ГРЕЯ»
Не надо бояться. То, чего вы боитесь, уже пришло.
ТЭФФИ «НОСТАЛЬГИЯ»
Девочка только что подошла и теперь, усевшись на траву рядом с Эдиком, жаждала незамедлительного внимания. Её дыхание прерывистыми толчками выбрызгивалось из лёгких наружу и, нигде не задерживаясь, превращалось в горячие звуки утомлённого движением организма:
- Фу-у-ух! Хэх-х-х!
- Ну что? - вяло разлепив губы, поинтересовался мальчик. - Догнала тётку?
- А то как же, - проговорила Аська скорым темпом, всё ещё взбудораженная, с яростно посверкивавшими глазами и разболтанными в кистях руками, как это бывает у музыкантов, которые играют на ударных инструментах.
К слову, руки у неё оказались в крови, Эдик только теперь заметил это. В нём шевельнулось любопытство:
- Ну ладно, догнала, а дальше-то что? Аннулировала тётку?
- Аннулировала, наверное.
- А почему - наверное?
- Потому что - по правде - я с ней теперь ни в чём не могу иметь настоящей уверенности.
- Но всё-таки. Что там промеж вами было-то?
- Да я попинала её малость, а потом перевернула на спину и покромсала ей брюхо на куски. Для верности ещё и башку этой дуре проломила каменюкой. А не будет больше гляделки вытаращивать на тебя! Одна я стану смотреть.
Она остановилась на последнем слове и несколько секунд думала дальше. Затем сказала извиняющимся тоном:
- Недоумение вышло между нами.
- Недоразумение, - поправил Эдик.
- И недоразумение тоже.
После этих слов Аська чмокнула его в щёку. А он повращал глазами и скривил губы в знак одобрения её поцелуя.
- Я вот что себе представляю, Эдик, - сказала девочка с многозначительной улыбкой. - Даже если когда-нибудь тебя лишат всего, чего можно, то я стану последним твоим остатком, и мы сохранимся вместе. Правда ведь?
- Правда-правда, - кивнул мальчик, которому в описываемый момент не особенно хотелось задумываться о пустых деталях чужих мечтаний.
Хоть и привык он к присутствию недобитой Надежды поблизости, однако жалеть её в голову не приходило. В сущности, Эдик ведь своими собственными руками определил ей направление в сторону мёртвых предметов. И уж тем более для него не имело значения, каким способом исчезнет эта кратковременная женщина… Любому человеку рано или поздно предстоит раствориться в темноте. Удержаться среди живой природы - даже при максимальных стараниях - возможно лишь ненамного дольше прочих себе подобных; а остановиться здесь навечно ещё ни одно существо не спроворилось. Когда-нибудь не только пожирающие друг друга животные, но и последние представители мыслящего человечества сопреют в земле вперемешку с палой листвой и сухими травами; не останется от них ничего существительного, никакого следа. Так что из того? Не огорчаться же заранее сразу за всё будущее, которое ещё невесть когда и неведомо для кого прояснится! Каждый человек несёт свой мир в себе; и невозможно найти на планете ни одного выдающегося представителя, чей мир смог бы вместить в себя все остальные миры. Только соприкоснуться, да и то лишь с малой их частью, ненадолго - вот пределы, обозначенные природой для людей. Потому глупо пытаться удержать в мыслях сожаления, равно как и память о разных встречных-поперечных. Тем более глупо думать о смыслах, связанных с ними, проскольку они ушли и уже никогда не вернутся. Пока есть ближайший смысл завтрашнего дня, можно жить и для него. Быть может, даже пересиливать себя, если понадобится, и продолжаться до самой смерти. А потом явятся другие гуманоиды, людей их проблемы волновать не способны, и слава богу. Возможно, человечество для того и возникло, чтобы как следует подготовить почву новым существам: им будет твёрже ходить по улежавшемуся праху предыдущего мира, не опасаясь провалиться. Зато они могут оказаться крепче устроены и научатся вечному существованию себе на радость.
…Удовлетворённая видимым равнодушием Эдика к Надежде, Аська с минуту тщательно вытирала руки о траву. Затем, убедившись, что на её ладонях и пальцах не осталось чужой крови, склонилась к уху мальчика:
- Что Амвросий рассказывает новенького?
- Учит, как среди людей легче вылавливать этих... в которых бес вселился.
- Ух ты, интересно, - девочка улеглась на бок, прижалась животом к бедру Эдика. - И как же их отличать - от нормальных-то?
- Ну, чего я тебе буду сейчас... Всё равно расскажу хуже, чем старик. Ты лучше его послушай - он всё нормально растолковывает.
- А-а-а… может, придумаем занятие поинтереснее? - игриво протянула она. И, встав на колени, недвусмысленно подалась бёдрами вперёд. После чего слегка отвела их назад - и вновь подалась вперёд...
- Брось, Аськ, не балуйся, - окоротил её Эдик. - Дай послушать.
- А я и не балуюсь вовсе.
- Балуешься.
- Да брось, Эдюль, разве я тебе мешаю?
- Мешаешь.
- Ну ла-а-адно, ну чего-о-о ты, - обиженным тоном протянула она. - Так ты мне не ответил: может, всё-таки, мы - по-быстренькому - ну… ещё разок?
- Как? - сделал удивлённые глаза Эдик. - Ты снова хочешь?
- Хочу.
- Трахаться?
- Ну не землю же копать.
- Но ты же целкой была. Разве тебе не будет больно?
- Не волнуйся, не будет.
- Что, и в первый раз не было? Ха! Вот не думал! Так, значит, ты правду солдатам сказала, что - не больно? А я думал, Аськ, это ты специально им соврала, чтобы похвастаться.
- Та зачем мне хвастаться? Ну да, сначала было чуть-чуть больновато, но недолго. Зато потом сразу та-а-ак приятно стало!
- Странно. Мне пацаны рассказывали, что в первый раз девчонки всегда орут. А ты говоришь, что не больно. Почему это?
- Я без понятия, Эдюлик, - она сделала нетерпеливый жест. - Да какая тебе разница? Говорю же: давай ещё разочек перепихнёмся.
Эдик Елдоносов был совсем не против того, чтобы его любили чаще простого общечеловеческого понимания. Да и никто на его месте не имел бы чувства отрицания в данном направлении; разве что некоторые лопухи могли, проявив стеснение и неуверенность, попытаться скрыть это от самих себя. Однако сейчас мальчик, коротко взвесив все «за» и «против», ответил Аське:
- Нет, не надо.
- Почему? - удивлённо раскрылила брови девочка.
- Неудобно, люди кругом.
- Да мы по-быстренькому!
- Я же говорю, Аськ: люди кругом. Ты что, не понимаешь? Тут уж - хоть по-быстренькому, хоть по-медленному - разницы никакой.
- Дурачок, этим твоим людям сейчас всё фиолетово, - махнула рукой девочка. - Они, наверное, и не заметят ничего: все ведь батюшку слушают.
- Не-е-е, я всё равно так не могу, - в отрицательном смысле покрутил головой Эдик. И твёрдым тоном объявил своё предпочтение:
- Мне в облом, когда люди рядом шаблаются. Я люблю, чтоб уединение было для таких дел. Иначе - никакого удовольствия.
- Ну, тогда давай отойдём в сторонку, чтобы никто не видел, - предложила она.
- Да подожди немного, Аськ, ещё успеем перепихнуться. Ты лучше послушай, что старик рассказывает, а то пропустим самое наиглавное - потом обидно будет.
- Ладно… - пересилив себя, она сделала покорные глаза. - Как скажешь, Эдюля.
Аська не хотела, чтобы он почувствовал себя игрушкой в руках младшей по возрасту девчонки. Эдик лишь должен был понять всю деликатную силу её желаний, распустившихся, словно невыразимый букет красочных цветов, из одного-единственного неприметного бутона. А уж претворять желания в действие можно когда угодно: и через день, и через два, и через неделю. И, хотя её тянуло к Эдику с такой силой, с какой, наверное, целиком железного человека может тянуть к магниту, или пришельца со скудной планеты - к прекрасной и тучной Земле, Аська побоялась оттолкнуть мальчика чрезмерным напором своих сиюмоментных потребностей. Потому решила на время отступиться и дать ему передохнуть. Тем более что подходящих слов для уговоров у неё всё равно не осталось.
Стараясь пересунуть мысли об удовольствии на самую дальнюю полку сознания, Аська снова уселась на траву и со вздохом положила голову Эдику на грудь. Немного повозилась, поелозила телом, устраиваясь поудобнее, и затихла.
- ...Человечество давно нуждается в отборе, - продолжал наставлять иерей Амвросий, - поелику непомерно расплодилось Каиново отродье. У невинно убиенного Авеля ведь потомства не случилось - так что на Земле живут ныне только потомки Каина и Сифа. И, увы, гены Каина настоятельно проявляются во многих из нас. По вероучению палладистов-люциферитов, Ева вообще прижила Каина от Антихриста, сокрыв сей прелюбодейский факт от Адама. К слову, у них Всемирный Потоп объясняется тем, что Всевышний, разгневавшись, замыслил извести под водой порченое Каиново семя - однако супруга Хама, Ноева сына, уже носила в утробе своей плод, зачатый от одного из Каиновых потомков...
- Прикинь, страсти какие! - восторженно прошелестела Аська на ухо Эдику.
- А что, они ведь тоже были живые люди, - рассудительно заметил Елдоносов. - Им, как и нам с тобой, хотелось разных удовольствий, верно ж?
- Конечно, - согласилась она. - Секс для человека - самое главное удовольствие. Как же им могло не хотеться? Наверняка хотелось! Иначе как бы они размножались?
- Ну, мы с тобой занимаемся этим не для того чтобы размножиться, а просто ради удовольствия.
- Так и все этим занимаются ради удовольствия. А потом ведь размножаются всё равно...
- Не знаю, кто там размножается, мне по хрен. Не нужны мне дети и никогда не будут нужны, я их вообще терпеть не могу!
- Чего ты кипятишься, Эдик, я ведь ничего такого и не имела в виду… Я и сама детей не люблю. Все эти пелёнки, коляски, подгузнички... А как подрастут - жуют сопли, кидаются песком, орут, канючат, чтобы им дали то-то и то-то: хочу, хочу… Фу, гадость!
- Вот именно: гадость… И зачем люди детей заводят, я вообще не понимаю.
- Говорят, инстинкт.
- Да ну на фиг, какой там может быть инстинкт! Вот кошка ловит мышь, потому что инстинкт такой у неё. Зато не все кошки едят пойманных мышей. Но всё равно ловят… А детей заводить - нет такого инстинкта, брехня это. Люди рожают для собственной пользы: думают, что дети будут их в старости на горшок сажать, кормить-поить и всё такое… Уроды.
- Да уж, это точно: уроды! Вот так нарожают, чтоб позабавится, а человек всю жизнь потом мучается.
…А старец, похоже, близился к кульминационной точке своего монолога, поскольку он резко возвысил тон - и его голос пуще прежнего загудел, раскатившись торжественными нотами над Карасуном и окрестностями:
- ...Но что бы там ни было в прошлом, а вышний суд всё рассудит, когда придёт положенное время, и оно уже не за горами! Потому, приближая предуготованное, я - осенённый божественным знамением - возвещаю вам, избранным для претворения Его воли: слушайте и внемлите! Это слово господне, назначенное искоренить погрязших во грехе и тумане неведения! И пойдёте вы по городу, и станете повторять повсюду сие, уже сказанное единожды во четвёртой главе книги пророка Осии! Ибо суд у господа с жителями сей земли, поелику нет ни истины, ни милосердия, ни богопознания на земле! Лучше всего вообще не задумываться ведомым и направляемым! На свете ещё тьма неизученного, ответов на многие вопросы не угадаешь, и знать их в доскональном объёме никому не дадено! Клятва и обман, и убийство, и воровство, и прелюбодейство крайне распространились, и кровопролитие следует за кровопролитием благодаря тем, кто много задумывается, вместо того чтобы повиноваться побуждениям, ниспосланным свыше! За то восплачет земля сия, и изнемогут все, живущие на ней, со зверями полевыми и птицами небесными, даже и рыбы морские погибнут! Но никто не спорь, никто не обличай другого, и твой народ - как спорящие со священником! И ты падёшь днём, и пророк падёт с тобою ночью, и истреблю матерь твою!
- Клёво! - не сдержал одобрения Эдик, прислушиваясь к недалёким раскатам грома в голосе иерея Амвросия. - Я бы свою мамашку тоже не пожалел ради такого дела.
- Ради какого дела? - отозвалась Аська.
- А ради такого, чтобы всем прикольно стало… и этот… ну, в общем, высший суд чтобы над ней устроить.
- Хм… А я бы свою и просто так истребила, - сказала девочка медленно, будто пробуя каждое слово на вкус.- Паскуда она была, на фига таким жить? Только воздух портить… Жаль, что сдохла она - я б её и десять раз грохнула большим с удовольствием. Хоть топором, хоть ножом, а хоть и камнем.
- А голыми руками - слабо?
- Не слабо, просто зачем эта возня. Всё же лучше каким-нибудь орудием.
- Ладно, мать - это я понимаю, - кивнул мальчик. - А вот интересно: бабушку ты как - смогла бы?
- Убить?
- Ага.
- Прямо сейчас или попозже?
- А хоть бы и сейчас. Ну, или примерно в ближайшее время - зачем же попозже!
Аська поразмыслила несколько секунд, а потом ответила:
- Нет, бабушку пока не стала бы. Она меня кормит, одевает. Ни к чему мне её раньше времени на тот свет выпроваживать, смысла никакого.
По большому счёту девочке хотелось бы родиться в другом мире, правильном и светлом. А в этом, затемнённом и неправильном, можно было никого не жалеть. Тем более что многие люди уже давно утомились считать свой возраст, и существовать дальше им малоинтересно. Оттого каждая здравоумная личность имеет право на убийство и поддержание круговорота, чтобы жизнь регулярно уходила в землю, а затем снова высовывалась из неё в виде свежих растений. Впрочем, сейчас думать о грустном ей не хотелось, поэтому она отогнала мысли о родственниках и, теснее прижавшись к Эдику, стала щекотать губами его лицо. Но мальчик не ответил на её ласковый порыв. Он сосредоточенно смотрел в темноту. Тогда и Аська следом за ним, отстранившись, повернула лицо и замерла с параллельным взглядом в пространство, словно превратилась в окаменевшее от тяжёлого колдовства женское существо из доисторическо эпохи… Впереди простиралась необъятная долгота ночи, которой, казалось, могло хватить на то, чтобы поломать и по-хорошему перестроить не только отдельно взятый город с его недостаточным биополем, но и весь мир…
…Внезапно Амвросий прервал свои пламенные словоизлияния и застыл с отстранёнными глазами, словно позабыл, кто он такой и где находится его сознание в текущий момент существования вселенной. Это продолжалось всего несколько секунд, но их вполне хватило для того чтобы вся собравшаяся вокруг костра компания вновь сосредоточила на нём своё напряжённое внимание. Затем пригашенное лицо старца вернулось к живому выражению; и он рявкнул громче громкого - так, что, казалось, земная мякоть до самых вулканических глубин всколыхнулась от ужаса:
- И что бы ни деялось вами на предстоящем пути - помните о главном! Создатель некогда стал человеком в назидание нам всем, но теперь настаёт время, когда человечество должно наконец созреть для правильного понимания и промыслить в себе свою божественную сущность! Господь тогда воздовольствуется нами и сможет приобщиться не только ко всем бедам, но равно и к радостям своих созданий! Потому без страха и сомнений устремимся вперёд и совершим всё, что остаётся ещё нам совершить!
Проговорив последние слова, старец перевёл дыхание. И, смахнув пот со лба тыльной стороной ладони, издал параллельно движению руки несколько неудобопонятных звуков, похожих на задушенные рыдания. После чего не замедлил сменить тон на коротко-деловитый:
- В общем, хватит сотрясать воздуся, агнцы. В колонну по два стано-о-овись!
Присутствующие начали нерешительно подниматься на ноги и медленно, нехотя разбиваться по парам. Лишь измученные армейскими переверзиями Бардак и Чуча настороженно заворчали - и тотчас Бардак выразил вслух их сдвоенное сомнение:
- Задрочили нас в роте строевой ходьбой и командами разными. Навидались уже радостей этих по самое не могу, ёлы-палы. Ради чего тогда было присягу нарушать и летёхе башку курочить? Чтобы опять получить строевое хождение?
- Разве нельзя просто так - допустим, рассыпавшись цепью, шмонать город? - не удержался от вопроса и Бардак. - Может, цепью даже лучше, а?
- Не лучше, - ответил иерей с целеустремлённым блеском в глазах, и жирная улыбка набухла на его лице подобием многообещающего нарыва. - Слишком хитры диавольские козни бывают, чтоб мы позволили себе ослаблять бдительность. Стоит кому-то из нас отстать от своих спутников, как он тотчас будет погублен, потому как злокозненные бесы не преминут воспринять на себя обличье его спутников - и станут кликать-увлекать его в другую сторону. Оттого обманутый неминуемо отклонится от маршрута и, заблудившись, забредёт в гиблое место: не успеет и оглянуться, как у него уж будет чёрт в подкладке, сатана в заплатке. Потому положись на промысел божий, воитель, и не ропщи всуе.
Он умолк, не то переводя дыхание, не то прислушиваясь к внутренним голосам иных миров. Посмотрел плывущим взглядом сначала на небо, потом в тёмную воду Карасуна, потом на чахлый сиреневый куст, а после этого - поочерёдно - в зыбкие лица Чучи и Бардака, Эдика и Аськи, рыболова Юрка и пенсионера Машкина. И, сдвинув брови, строго повторил свою команду:
- В колонну по два стано-о-овись!
Пока строились, рыболов Юрко успел ради техники безопасности помочиться на едва теплившиеся угли прошлого костра.
- Хорошо всё-таки быть мужиком, - сообщил он. - Вот женская порода, например, в огонь посцыкать не сможет.
- Почему не сможет? - озадачился Эдик. - Подумаешь, проблема.
- Конечно, не хухры-мухры: форменная проблема, - без сомнения в лице усмехнулся Юрко. - Ведь баба, даже если и спроворится совершить огнетушение, - всё одно жопу себе обпекёт. Не то, кроме жопы, и другие какие места понежнее…
***
В равномерном темпе шевеля ногами, они покинули примыкавшую к Карасуну скудную природу. И устрашающим строевым шагом вышли из-за магазинов и коммерческих ларьков прямо на трамвайную остановку. Накопившийся в их членах энтузиазм требовал немедленного выхода в конкретные действия по обустройству хотя бы малого участка отдельно взятой российской глубинки.
- Я понимаю, что греха вокруг много, да и то - как же ему не быть? - вполголоса делился рыболов Юрко соображениями как бы с самим собой. - Однако ночь - неудобоваримое время, народу на улице шаром покати. Может, кого-никого и найдём, но вряд ли. Вот было бы хорошо, если б, завидев грех, люди сразу принимались кричать от возмущения - мы бы сразу услышали и поняли, куда идти.
- Нет, это нехорошо, если бы сразу кричали, - не удержался от возражения Бардак.
- Почему нехорошо? - спросил Юрко, сбившись с ровного шага (отчего иерей Амвросий тотчас дал ему лёгкого пинка под зад, присовокупив строгим голосом: «Давай-давай, шагай веселее! А то плетёшься, будто раскаявшийся грешник с крестом на спинеп!»).
- Потому что сумасшедший ор поднялся бы по всему миру, невозможно было б его перенести, - ответил рыболову Бардак.
- Это верно, - поддержала его Аська. - Ор стоял бы над планетой день и ночь, не давая никому ни спать спокойно, ни другие дела совершать.
- Ничего, обойдёмся и без крикунов, - сказал Чуча. - Кого-нибудь всё равно найдём, чтобы приложить к нему руки.
- Обязательно найдём, - утвердил его мнение иерей Амвросий. - Наведём порядок.
- Это хорошо, порядок нужен между людьми, да и вообще в каждой области без него никуда не придёшь и долго не попляшешь, - не преминул высказаться пенсионер Машкин. - Это как в сельском хозяйстве: без прополки сорняков невозможно сохранить полезные культуры. А тем более в крупном охвате - как без порядка? Известно, никак! Если дашь волю осоту на всём белом свете - тогда нигде не станут расти ни морковь, ни капуста...
- Не нашим умом, а божьим судом, - весомым голосом перебил Амвросий словоохотливого пенсионера, дабы тот не расплылся мыслями дальше терпения окружающих. - Человек гадает, а бог совершает. Одними разговорами ничего не достигнешь, надобно становиться в активную позицию, чтобы противиться трагическому развитию событий.
- Так-то оно так, - снова подал голос рыболов Юрко. - Но иногда у событий такая вероятность, что никуда не денешься.
- Значит, недоброкачественным вероятностям тоже станем противиться с божьей помощью, - непоколебимо заявил старец. - Главное - верить, ибо вера способна передвигать горы, не то что людей. А и люди к нам потянутся, аки агнцы к своему стаду. Мы не ведаем, сколько потребно праведников, чтобы спасти мир, потому будем приветствовать всякого входящего в наши ряды. И всяк возрадуется, глаголя: «Хоть сзади, да в том же стаде!»
Всем не терпелось вывести лишние шлаки из человеческой породы, а потом двигать рычаги новой жизни, пока ещё непонятной, но уже манившей и призывавшей. Ни один из них не жалел о прежнем своём насиженном месте подле Карасуна, поскольку никакое место на земном шаре не заслуживает сожаления, если впереди ожидают богатые события и встречи с приятными неожиданностями. Каждый заранее мечтал и наслаждался грядущим порядком, который они наведут повсюду, где только возможно представить с помощью коллективного людского разума.
Порой из строя раздавались опережавшие неорганизованное время голоса:
- Скорей бы уж завтра наступило!
- Когда б оно ни наступило, всё равно нас никакой силой не остановить. Мы отряхнули сомнения и страхи со своих подошв! Даром что кругом потёмки!
- Тьма способствует ожиданию, а нам ждать некогда! Мы любое ожидание перечеркнём в зародыше и устроим светлое завтра!
- Устроим, ёфель-муфель! Прямо в сейчасный момент и устроим!
- Правда - в нашей решимости! И в порешимости всех остальных!
Под такие возгласы они двигались в решительную неопределённость.
Но скоро словесные выражения закончились.
Зато начался город и новые люди.
***
Стояла малосвойственная для городской сумятливой действительности тихая пора, какая случается иногда лишь в мыслях человека, старательного в духовную сторону - оттого вдвойне величественными казались решительные удары их подошв об асфальтовое покрытие тротуара. Окружающая жизнь чувствовалась намного слабее, чем при свете дня; однако никакая темнота не могла её аннулировать до полной потери всякого числа и выражения. На трамвайной остановке уже собрались ранние пассажиры, дожидавшиеся первого трамвая.
Четверых, не имевших нательных крестов и не скрывавших своего закостенелого богонепонимания, убили сразу (Чуча ревностно орудовал топором, Аська - ножом, остальные - кулаками и обломками подобранных по ходу движения кирпичей). Зато пятый - моложавый дядька, намеревавшийся ехать на дачу с остро наточенной тяпкой и порожним пластмассовым ведром, - оказал сопротивление настолько же решительное, насколько и безнадёжное. Он долго отбивался и брыкался, плюясь и богохульствуя, выбил пенсионеру Машкину два зуба и с размаху выковырнул Чуче из орбиты правое глазное яблоко. В конце концов его скрутили, как сумасшедшую Жанну Д’Арк. И слегка оклемавшийся Чуча, утирая сопли и ощупывая бесформенные хляби в районе своей осиротевшей глазницы, взревел просветлённым голосом, от которого затрепетали, стряхивая с себя пыль, все окрестные кусты и травы:
- Святой старец! Гадом буду, если не отрублю ему хотя бы одну руку! Одною рукой никаких узлов уже не завяжешь и тем более гадостей не натворишь! А лучше не одну, а обе - к чертям собачьим! Дозволь отчекрыжить эти его грёбаные руки! Благослови на доброе дело, мать твою наизнанку, покамест я себя ещё могу сдерживать хоть в малой степени!
Лицо солдата налилось готовой закипеть кровью и сотрясалось в нервном тике. А в его скачущем взгляде было столько яростного обещания, что казалось, у него изо рта вот-вот вырвется сноп ослепительного пламени.
- Руби, - без промедления благословил Амвросий с прокурорскими нотками в голосе. - Ибо сказано в девятой главе святого благовествования от Марка: «...Если соблазняет тебя рука твоя, отсеки её: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасаемый».
- И ноги, падла, ноги тоже отрублю огарку ядовитому! - прохрипел Чуча, по-бычьи наклонив голову и бешено вращая уцелевшим глазным яблоком, которое с каждой секундой всё более заплывало близким к блаженству смертоносным дурманом. После чего, не дожидаясь ответа, с короткими придыханиями приступил к намеченому.
- И ноги можешь рубить, - с неугасающей готовностью согласился иерей. - Бо не вотще сказано в той же девятой главе откровения от Марка: «...И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки её: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в геенну, в огонь неугасаемый»…
- Руби не глядя! - подпрыгивая от нетерпения, присоединился к старцу Бардак. - Смело херачь копыта этому шакалу козломордому! Ишь как вертится, вертун вертлявый! Не нра-а-авится! А пусть знает, что по делам и награда! Бешеной собаке хвост рубят по уши! Гля, какой он непрочный! Не переношу непрочных людей! Разбери его на части! Каждая часть по отдельности будет прочнее!
- А глаза - глаза-то как он мне выковырял, сучара падлючая! - сквозь восторженную булькотню в горле сыпал словами Чуча, в котором сила жизни теперь держалась крепче прежнего и противилась неестественному изъятию зрительного фактора. - Пусть не двух, пусть только одного глаза успел меня лишить, но - ты же видел - нацеливался на оба! Могу я выковырять и ему, твоё, бля, святейшество, зенки его поганые?!
- Можешь, конечно, а чего же не мочь-то! - опередил старца Бардак, захлёбываясь кровавым восторгом. - Всё правильно делаешь, братан, валяй-рубай что попало! Семь бед - один ответ! Давай продолжай действовать!
- Истинно так, можешь действовать соразмерно всему, что душа тебе подсказывает, - Амвросий с поощрительным значением воздел персты на уровне своего лица. - Ибо на сей счёт також с благой однозначностью вразумляет Марк: «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную»!
- Да куда ж этот дачник теперь сможет войти, ёфель-муфель, - не выдержал молчавший до сих пор Юрко, - когда он, гля, и дышит-то уже с трудом через раз: вона как наш боец его на куски пошматовал, ёфель-муфель!
- На любую кончину существует промысел божий, - сурово глянув на рыболова, заметил в ответ старец будто смонтированным из металла командирским тоном. - Не смерти надобно бояться, а грехов! Нам не дано знать верховные планы, а тем более переступать через них. Смириться этому человеку полагается, вот солдатики ему и оказывают душеполезное воспомоществование. Смирение поборает гордыню, аки Давид Голиафа. Гордым бог противится, а смиренным даёт благодать.
- Пральна! - одобрил последние слова Бардак, обнажив зубы в хищном оскале. - Нам не дано знать верховные планы! Нам дано только действовать! Не слушай посторонних, Чуча, слушай нас с Амброзием! Руби, брателло, чтобы он смирился уж окончательно! До основания расчленяй!
После этого он перестал выражать мысли вслух, но продолжал сердиться, сопя и фыркая от избытка чувств. А из расплывчатого пространства за спиной Бардака раздались незамедлительные голоса:
- Расчехляй! Фугани его со всех сторон, чтобы мало не показалось!
- Дело верное! Отыграйся от души, солдат!
- Выпусти из непослушника лишней кровяны литру-другую! Да чего там стесняться: можешь и всю выпускать!
Казавшийся всего пять минут назад бодрым и перспективным для жизни, теперь несчастный гражданин уже не мечтал доехать до своей дачи, а только бессмысленно похлюпывал и пульсировал, истекая на асфальт прощальными жидкостями никому не нужного организма. Он продолжал цепляться за самого себя, отчаянные силы ещё волновали, стискивали, заставляли биться его сердце и не желали прекращаться.
- Опасается на тот свет отправляться, - умудрённым голосом истолковал его движения Эдик Елдоносов. - Ничего, скоро он забудет о страхе. Живые ещё боятся умереть, а покойникам это без особого различия: что жизнь, что смерть - лишь бы поменьше трогали руками и разных других беспокойств не причиняли. Когда у меня отец умер - я видел: ему было всё равно.
Между тем вокруг окровавленного человеческого обрубка стали собираться мимохожие люди.
- Интересно, почему смерть всегда изображают с косой? - зачарованно глядя на порубленного, проговорил один посторонний мужик с дряблым лицом. - Вон она какая простая: любому инструменту доступна. А её всегда только с косой малюют… Не с топором, не с пилой, не с вилами, не с кухонным ножиком или с газовым баллоном и разводным ключом… Ну почему - именно с косой? Непонятно.
- Топором много не накосишь: подумаешь, всего несколько человек, - отозвался другой мужик из постепенно сгущавшейся народной массы. - А косой в самый раз: люди - они ведь, почитай, как мурава.
К разговору подключались всё новые и новые голоса:
- А почему именно как мурава? Может, они - люди - как свечи, которые постепенно сгорают сами или гаснут по каким-либо причинам? Так, может, лучше смерть изображать с колпачком для гашения свечей?
- Можно и в виде свечей изображать, конечно. Но шаблаться везде с колпачком для смерти несподручно. Косой проще: ж-ж-жах! - и нет свечей! В итоге смерть - косарь... Или косец...
- Или косяк, бга-га-га!
- Сказанул тоже: косяк.
- Н-да, это как в анекдоте: к людям смерть приходит в белом балахоне и с косой, а к мухам - в семейных трусах и с газетой.
- Гы-гы-ы-ы!
- И ничего смешного тут нет. Лично я её боюсь просто ужас до какой степени.
- Смерти?
- Ага.
- А в чем смысл её бояться? Ведь человек рано или поздно всё равно с ней сталкивается.
- Её все боятся. Даже те, кто думают, что не боятся. А я вот ещё чего боюсь: вдруг моя душа не отлетит, зацепится за что-нибудь, и я останусь в сознании, буду всё понимать и ощущать, пока меня станут закапывать. Кошмар!
- Ну, от летаргии никто не застрахован. Может, заснёшь, а друзья-родственники тут как тут: хвать тебя - и давай закапывать, пока не успел проснуться! Научись храпеть - тогда, может, и не закопают.
- Не-е-е, мужики, херню вы какую-то городите. Смерть может быть наказанием, а может быть и избавлением. Возможно, смерть - это конец, но возможно, это только начало жизни. Не знаю, как к ней стоит относиться, я в разное время отношусь к ней по-разному.
- Буддистам легче, для них смерти вообще не существует. Перерождайся, пока не достигнешь нирваны, и все дела.
- Ага, у них Буддой может стать каждый.
- Сладкие сказочки для ленивых жителей южных стран. А в России жизнь не такая, у нас она горькая. Потому и все мы тут, наверное, горьковатые на вкус.
- Ничего, пока горького проклинают, сладкого со всеми потрохами проглатывают.
- Интересно играет с нами судьба: одни безумно любят жизнь, но умирают ради кого-то. Другие мечтают о смерти, но продолжают ради кого-то жить... Но зачем боятся того, чего всё равно невозможно избежать?
- Где страх, там и бог.
- А я не боюсь. Хотя считаю при этом, что торопить смерть всё равно не стоит. Да и умереть можно по-разному. Можно склеить ласты в постели, во сне, приняв снотворное, а можно и быть закопанным заживо - к тому же ещё с паяльником в заднице... Это уже как повезёт... Человека жалко не тогда, когда он умер от старости, а тогда, когда он по нелепым обстоятельствам жизни лишился. Да и вообще, люди боятся не столько самой смерти, сколько неизвестности: что-то там будет после неё…
- И впрямь, нет смысла бояться смерти, да только крепко сидит внутри этот страх. Но страх не перед своей смертью, а перед смертью близких, друзей. Мы слишком привязаны к ним. А чужих-то людей почти и не жалко.
- Это неправильно, что не жалко. Чужих тоже надо жалеть.
- А я - хоть чужих и жалею, но себя всё равно жальче.
- Да всех жалеть глупо, и себя в том числе.
- Жалеть-то, возможно, и глупо, но страх смерти - это животный инстинкт. Так что никуда не денемся: боялись и будем бояться. До самой смерти. Хотя и смысла нет никакого.
- Смысл бояться в том, что жизнь дана, и её надо прожить, - раздался вдруг женский голос. Это была только что протолкавшаяся к трупу молодая полная дама на высоких шпильках; в правой руке она держала початую банку джин-тоника - и, периодически прихлёбывая из неё, продолжала:
- Страх смерти древнее рода человеческого. Но - действительно, человек имеет гораздо большие страхи, чем смертельный, и иногда пытается уйти туда, где - ему кажется - никто его не достанет: в смерть. как будто он единственное живое существо, на это способное. Не знаю, хорошо это или плохо. Вот я три раза с собой покончить пыталась, и ничего. Не очень-то и страшно было при самом процессе повешения и подрезания вен. А вот потом, когда меня из петли вынули, и в другие разы - когда вены зашивали - честно скажу: жутковато стало. Как представила себя в гробу, с распухшей рожей… Бр-р-р!
- А я топиться пробовала, когда узнала, что муж с моей подругою трахается, - густым, как кисель, голосом сказала разлапистая тётка медвежеватого вида. - Только не получилось: он, муж-то, меня из пруда вытащил, да и по морде надавал - ох, кре-е-епко! Ну, после я и сама топиться передумала. Решила: если он меня похоронит, а потом на подруге женится - какой мне в том кайф? Не-е-ет уж, пусть этот охламон до самой старости со мною мучается!
- Не бойтеся, женщины: ежели попадёте в рай, то будет вам тамочки сплошной кайф, - вмешался отец Амвросий, пристально глядя на последнюю говорившую. - Токмо не торопитесь с собой поканчивать, ежели в ад угораздиться не желаете, грешный это способ. Её, райскую-то будущность, надо ещё заслужить. Вы меня держитесь, я вам, милые, верную дорогу покажу.
Затем он возвысил голос, обращаясь ко всем, собравшимся на остановке; и его слова, будто остробокие камни, посыпались на чувствительные струны в душах окружающих:
- Запомните, дети мои: мы - избранные! Те, кто отрицают это, - они распяли Христа. Если отрицают себя как избранного - значит, распяли Христа в себе. Если отрицают других как избранных - значит, распяли Христа в других. Обычно второе делают те, кто сначала сделал первое. Что значит - распять Христа? Это значит - убить живое, что еще есть в дитяти, и чего обычно не остается к зрелому возрасту. Это значит - убить мечты и оставить вместо них сказки, в которые не верят ни сами, и не позволяют верить другим. Подвиг Христа в том, что он смог сохранить себя до тридцати трёх лет. Преступление мира в том, что он не дал дожить Христу до большего возраста. Я хочу, чтобы каждый задумался, до какого возраста он дал дожить Христу в себе? Для того чтобы сделать дело, каждый должен начать действовать! Каждый должен почувствовать себя избранным - именно в этот момент и в этом месте, - и тогда его душа наполнится радостью и весельем!
Тут, словно желая продемонстрировать, какое именно веселье ожидает избранных, старец расхохотался - столь раскатисто и густо, что сквозь этот хохот вскоре не стало видно его лица.
И все окончательно поверили его неправдоподобному хохоту, поскольку более крепкого аргумента было не сыскать для верного убеждения людей, не сознающих до конца разницы между настоящей правдой любого вымысла и переменчивыми снами кажущегося мира.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В конце концов, неважно, куда ты идёшь и зачем. Важно, что есть что-то, заставляющее тебя делать следующий шаг.
ЛУИС РИВЕРА «МАТАДОР ПОНЕВОЛЕ»
Когда звонкою, призывною трубой - кукованье. Когда чётки горлицы вздохи. Когда непонятно мягко и удалённо звенят колокольчики стад. В хвойном бору рождается звон. Хранят звон камни и скалы. В озёра звон погружается. Звенит всё нечеловеческое. Другого не слышно.
Тогда думайте о людях.
Будет так, как должно быть.
Крушение народов. Разрушение городов. Мы думали, это удел истории. Но видим, что ничто не ушло из жизни. Не ушёл и зверь человеческий.
Уйдёт наша раса. Ей на смену возникнет новая. Может быть, уже зарождаются элементы нового народа. Или она придёт извне? Неожиданной, неугаданной. Когда в ночи светильники затемнятся.
НИКОЛАЙ РЕРИХ «ЕДИНСТВО»
Они уже собирались строиться и идти дальше, когда заметили забившегося под забор мужика в жирно испятнанном грязью костюме. Вздёрнув его на ноги, иерей Амвросий легко разодрал одежды на груди у перепуганного насмерть незнакомца - и узрел отсвечивавший желтизной нательный крестик:
- Ты православный, что ли?
- Аг-га, - заикаясь, кивнул мужик, оторвав от асфальта слабопонятливый взгляд, чтобы охватить им хотя бы приблизительные черты общей действительности. Глаза у него были маленькие, налитые кровью, какие чаще всего случаются у поэтов и художников от напрасной работы ума.
- Это хорошо, что православный, - смягчил старец черты лица. - А чего ж тогда от добрых людей прячешься?
- Н-не з-знаю… По привычке как-то получилось.
- Крест-то на тебе - никак золотой?
- Нет, рандолиевый, - честно признался обмочившийся от ужаса незнакомец. - А ещё мы в цеху медные и латунные клепаем на продажу.
- Подделкой, значит, занимаешься?
- Нет, я людей не обманываю. Продаю по-человечески, как рандолий, за золото не выдаю. Единственное - из заводского металла изготавливаю, вот и вся утайка. Жить ведь как-то надо.
- Ладно, - чуть поразмыслив, заключил Амвросий. И распорядился, поглаживая бороду:
- Покайся в грехах своих да живи с миром. Только давай по-шустрому, а то у нас времени мало.
- В грехах… - незнакомец несколько секунд поколебался. - А как - в устной форме каяться или на бумаге требуется изложить?
- Дурень, где я тебе возьму бумагу. Ты ведь не к прокурору с повинной пришёл, верно?
- Верно.
- Так и кайся в устной форме.
- Что ж, раз надо, значит, надо. Понимаете, батюшка, в цеху у меня - я старшим мастером там - литейщик Пеньков получил позавчера задание на отливку детали 8ПВ153-216. И - вот незадача! - обнаружил он недостаток металла, завезённого на смену. Ну, короче, он обратился к мастеру Песдрякову с требованием обеспечить его материалом для работы. А тот не принял необходимых мер...
- Эй, ты что мне рассказываешь? - удивлённо вытаращился на мужика старец. - Глупость какую-то вместо покаяния!
- Как это - глупость? Вы же в грехах мне распорядились признаваться, дедушка, верно?
- В них самых. А что же ты позавчерашний день излагаешь? Мне твоё производство без интереса.
- Как это без интереса? Почему это без интереса, если как раз на производстве грех-то и получился, ёмныть?!
- Ладно, пусть по недавности один грех и случился на производственном основании. Но ты давай по порядку, без хитростей! Про всю жизнь рассказывай, а не только про ближние свои погрешения - не знаю уж, чего там промеж тобой и этим неблагопроизносимым, как его… ****ря… Писдрю… Пистерь…
- Песдряковым, - подсказал мужик. - Это у одного из мастеров такая фамилия в цеху нашем. А я - старшим мастером над ними всеми, мать их!
- Вот и не финти с этим самым Пистерьковым, - строго заметил старец. - Ты отсчёт греховностей не от него веди, а от рождения своего, с первоначальной отметки! Вот когда упомнишь все потайные провинности и помыслы недостойные с самого детства - тогда покаяние тебе и зачтётся.
- А в детстве не было у меня ничего такого.
- Ой ли? Врёшь и не краснеешь, грешно это.
- Так чего ж краснеть-то мне, батюшка? Вот чтоб я сдох, ни одного грешочка не упомню. Потому как не было их, нечего и вспоминать!
- Ну, хоть по-малому перед родителями ложь допускал - в недорослой поре-то?
- Вы что, упаси бог! Да меня отчим и так каждый день ремнём лупцевал, а если б я врать осмелился - наверное, вообще убил бы до смерти!
- А двойки получал?
- Круглым отличником являлся. С золотой медалью школу окончил, мамой клянусь.
- А рукоблудие? А содомский грех или другие какие каверзы и переверзости в укромное время, недоступное стороннему оку?
- Ни-ни!
- Ну, тогда хоть помыслы развратные? Неужто ребятёнком в женскую баню подглядывать ни разу не ходил? За компанию с другими огольцами?
- Такое меня не интересует. Хоть в одиночку, а хоть и за компанию.
- Грешно врать.
- Да не вру я. Импотенция у меня сызмальства.
- Ну и ну-у-у… - одобрительно потряс бородой Амвросий. - Да ты, выходит, к святости кристаллической приближаешься. Это хорошо, нам такие люди очень даже нужны. Ладно - давай выкладывай, что там у тебя стряслось на производстве.
- Полное чепэ, дедушка. Одно за одно зацепилось так по-глупому... Когда литейщика Пенькова не обеспечили необходимым материалом для работы, он самостоятельно решил использовать принесённую им с улицы чушку силумина: опустил в печь её, непросушенную и неразрезанную - ну, и в результате произошёл выброс металла. А литейщик Пеньков, как назло, ещё и без очков был - вот и получил термический ожог глаз...
- Что-то я никак не уразумею: ты-то здесь при чём, сын мой?
- Да как же! Меры по усилению охраны труда своевременно не принимались, так?
- Гм-м-м...
- Порядок в хранении цветных металлов соблюдался слабо, так?
- Да, может, оно и так, однако ж...
- Нет, вы послушайте! Условия для сушки металла перед плавкой не создавались, верно ведь? А вопрос механизированной доставки расплавленного металла к раздаточным печам - он ведь давно назрел, а всё же не рассматривался своевременно, разве не правильно я говорю, а?!
- Нет, сын мой, ты погоди, не морочь мне голову своими премудростями. Скажи коротко: ты-то здесь каким боком грешен?
- Да как вы не понимаете! Этот несчастный случай произошёл в результате грубых нарушений технологии! А также в результате цепочки нарушений правил по технике безопасности - как со стороны самого пострадавшего, так и со стороны ИТР и администрации цеха! А я - старший мастер, ясно вам или нет?!
- И что же?
- А то! Теперь моё персональное дело будут рассматривать! На сегодня назначили!
- А-а-а, вон оно как. Ну, ты не тушуйся, - с этими словами иерей перекрестил мужика. - Отпускаю твой грех. Как тебя по батюшке-то?
- Иваныч... То есть, Сергей Иваныч Тузиков, старший мастер девятого цеха.
- Становись в строй, Серёжа. Если будешь и дальше зряшно бередиться, точно облёванный Сатанаилом, то ни к чему хорошему это не приведёт. А персональные дела теперь мы сами станем рассматривать от имени господа. Не скор бог, да меток, и ныне он нам указует, понял?
- Не совсем.
- Что же тебе на этот раз непонятно?
- Направление затрудняюсь конкретно представить. Ну, в смысле: куда пойдём-то?
- Мы пойдём через все страхуинные страхи земли, сын мой, и будем вершить то, что предначертано свыше. Мы должны это делать, ибо час пробил! Иначе врата мрака отворятся, и прах, из которого вышли все живые, перестанет быть прахом и обернётся огнедышащей тьмой! Бежать от скверны можно хоть на край света, всё равно не убежишь! Бороться надобно! Все, кто обычно ходят путём добра, сегодня должны пойти путём зла, дабы наконец искоренить его!
***
Ночь застыла, подобно остановившемуся на развилке зверьих троп тёмному животному, не решающемуся выбрать свой дальнейший маршрут для новых смертоносных прыжков и пропитания. Однако люди, словно готовые родиться детёныши, шевелились в её утробе и толкались ногами в нужном направлении.
Они шагали вдоль трамвайной линии по улице Горького, сея крики и погибель под неумолчные напутствия старца Амвросия:
- Излей на них гнев твой, и пламя гнева твоего пусть настигнет их. Преследуй гневом и истреби их из поднебесья твоего, господи!
С такими речениями из пророчества Иеремии старец указывал толпе очередные объекты для расправы. А также встречных кандидатов на удаление из общества правильных жителей мира.
Кандидаты вели себя по-разному. Одни неистово завывали и пытались оказывать посильне сопротивление; другие, наоборот, шептали сумасшедшие от страха слова и с закрытыми глазами падали умирать; а третьи без лишних разговоров пускались наутёк, царапались на стены, деревья и фонарные столбы, откуда их, конечно, легко доставали. Конец всем был одинаковый за исключением убежавших, кои в своём редком числе только подтверждали общую правильность остальных действий и закономерность текущего момента.
Неожиданно повезло одному хромоногому цыгану пожилого вида. У которого отобрали огромный перочинный нож, в связи с чем поначалу вознамерились упомянутым холодным орудием снять с него скальп. И, конечно, сняли бы, если б пенсионер Машкин не предложил:
- Давайте лучше сделаем из него козла отпущения, чтобы одним махом охватить широкую цыганскую массу.
- Касаемо козла не совсем понятно, - раздался из толпы полупьяный от ажитации мужской голос. - И каким способом здесь широко возникнет цыганская масса?
- Прямо здесь-то она никак не возникнет, зато этот козёл вполне способный показать нам дорогу в свой табор, - пояснил Машкин. - В старые времена при каждой скотобойне содержали дрессированного козла, который водил других козлов на убой, или ты не знал? А-а-а, не знал, ну так вот я тебе и рассказываю. За то его называли козлом отпущения, что после забоя всех остальных животин его-то самого нетронутым отпускали жить дальше. Не насовсем, конечно, отпускали, а до следующего раза, когда надо было новую козлиную партию отвести под нож. Таким манером они и доживали до старости, козлы отпущения… Вот и наш цыган пускай доживает сколь хочет, если отведёт нас к месту сосредоточенности основной цыганской массы. Правильно я говорю или как?
Люди поддержали предложение пенсионера:
- Правильно, пускай цыган покажет нам дорогу в свой табор!
- Устроим там правёж по справедливости! Всему ихнему племени! Чтоб забыли, как воровать и клянчить деньги на базаре!
- Пускай цыган отведёт, а за это мы его потом отпустим! Как козла скотобойного!
- Скальп только сымем - и пусть катится на все четыре стороны, аха-ха-ха!
Однако всеобщее настроение остудил иерей Амвросий:
- Ни в какой табор мы не пойдём. И цыгана этого оставьте в покое. Когда Иисуса распинали на Голгофе, обретавшиеся рядом дети табора своровали гвоздь у исполнителей приговора Синедриона, потому злодеям пришлось прибить к кресту ноги сына божьего одним гвоздём. За это господь, расположившишись к ромалам тёплым чувством, дозволил им вольно гулять по всему свету и на веки вечные попустил им воровство, попрошайство и другие грехи малые… Выходит, нехорошо нам трогать убогих, нет на то вышнего произволения.
Делать нечего, прогнали цыгана прочь - с тычками под бока, солёными прибаутками и весёлым улюлюканьем. Так ему посчастливилось остаться в сохранном образе, даже при нетронутом скальпе. Разве только одежду на нём изрядно оборвали. Но подобная ерунда здоровью не вредит, потому улепётывал он свободным маршрутом быстрее ветра, невзирая на свою хромоту и давно миновавшую молодость.
***
Ряды прозелитов непрестанно пополнялись за счёт достойных. И достойные зорко шагали мимо затаившихся домов и зиявших гнилыми дырами тёмных подворотен. При первой же возможности каждый торопился подтвердить своё рвение, обагряя руки кровью недостойных.
Недостойные плакали предсмертными слезами и хохотали последним хохотом. А Эдик и Аська вместе с другими своими новыми товарищами из толпы, затаив дух, наблюдали, как безымянные жизни, прежде спёртые в мягкой тесноте человеческих тел, сначала в бесполезных судорогах упорствовали, не желая собственного изъятия, а затем облегчённо выпрастывались из плена и вместе с внутренними жидкостями погибающих организмов устремлялись в общедоступную, ни от кого не отгороженную окружающую среду, к свободе и неясной пока, но несомненной и близкой радости.
А старец Амвросий утешал рыдавших от страха и боли, изувеченных и агонизировавших, заодно стараясь направить самотёк народной инициативы в теоретически обоснованное русло близившегося нового дня:
- Святитель Иоанн Златоуст глаголил, что грех налагает на нас такое пятно, которое нельзя смыть тысячью источниками, но только покаянными слезами. И господь ждёт часа, когда человек возненавидит свои грехи, взлелеет в душе отвращение ко греху, из которого родятся покаянное чувство и сокрушение сердечное. Плачь, ибо слёзы о грехах у ангелов на особом счету. Известно, что слёзы человека очищают глаза, убивают микробы, вымывают грязь. Если бы не было слёз, мир бы наполнился слепыми. В жизни духовной та же связь: не будет слёз покаяния, очищающих душу - и душа ослепнет!
Говоря это, старец самозабвенно стриг пальцами воздух и размахивал руками, словно вырезал огненные слова и швырял ими в сердца людские от всей щедрости своих упований.
***
Взбудораженная толпа катилась сквозь судороги темноты в раскрытую настежь ночь. Шуршали по асфальту шаги множества ног: ширк-шурк, ширк-шурк, ширк-шурк… И асфальт качался у них под ногами, как палуба блуждающего океанского корабля в неспокойную погоду.
Этим людям хотелось любить свой город до самой смерти, но каждый, в глубине души ощущая его недостаточность, не знал, как исправить существовавшее положение вещей - а теперь все встретились друг с другом и поверили в живоначальную стихию коллектива, способную железной рукой выкорчевать любые загогулины и чрезмерности, дабы заполнить образовавшиеся пустые места собственным смыслом. Потому их движение было уверенным и дышало силой близкой перспективы, выражавшей себя через нетерпение действий.
У всех было ощущение, что уже должно начаться утро. Правда, оно всё не начиналось, как будто эта ночь, подобно заколдованному лабиринту, имела много входов, но ни единого выхода. Тем не менее заранее верить в то, что впереди не будет ничего лучше, чем уже есть, никто не собирался. Они знали, что всего возможно достичь, надо только не останавливаться - и шагали по улице.
Над ними склонялись немые стены и слепые окна домов.
Их окутывала остаточная тьма прошлого мира, сквозь которую далеко не каждый отважится идти без дрожи в поджилках.
А из подворотен им вослед завывали собаки тоскливыми подголосками смертной пустоты, поскольку в силу своей животной природы не понимали смысла событий.
***
Под яростные клики они дружными усилиями вламывались в магазины и офисы, размахивая изъятыми где придётся подсобными предметами. Там они хватали всё, что помещалось в руки, и разбрасывали, ломали, разбивали, топтали, разве только продовольственные товары употребляли по их непосредственному назначению, а также распихивали по карманам или хотя бы надкусывали, надпивали и рассыпали себе и другим под ноги, смеясь и пританцовывая от победного восторга. Эдик Елдоносов, правда, никакого имущества не забирал с собой, поскольку в пути имущество - бесполезная обуза. Однако на всякий случай вместе с другими единомышленниками уничтожал старательно и без сожаления любую собственность, попадавшуюся ему на глаза внутри помещений.
А старец Амвросий осенял всякое новое действо крестными знамениями, вознося над бушевавшей праведным рвением человеческой рекой свой громовой глас:
- Ежели не сохранит господь града, то не сохранят его ни стража, ни ограда! Иисус рёк: удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие! Освободим же несчастных от груза богатства, тянущего их в геенну! Имущество и все блага мирские - это понос Сатаны!
Затем - посредством пинков и суровых окриков - старец вновь выстраивал распалённую запахом крови паству в колонну (которая всё росла и росла, и вскоре не стало видно ей конца - хвост колонны терялся где-то в узкой кишке улицы Горького); и, дав сигнал к движению, затягивал псалмы Давида:
- Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей; но в законе господа воля его, и о законе его размышляет он день и ночь! И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время своё, и лист которого не вянет, и во всём, что он ни делает, успеет! Не так - нечестивые; но они - как прах, возметаемый ветром!
И далее в подобном духе.
Шагая в толпе, Эдик Елдоносов и Аська Кипешова слушали старца Амвросия и ощущали необыкновенный подъём. Многое переменилось в их сознании. С Аськой такое происходило не в первый раз. После того как девочку выпустили из сундука, вся жизнь стала казаться ей игрой - пусть жестокой, но захватывающей, гораздо более интересной, чем безглуздые компьютерные стрелялки для толстожопых маменькиных сынков. Правда, она сознавала, что никогда до конца не узнает правил этой игры, что прядставлялось ей не то чтобы страшным, но всё же весьма обидным. Однако теперь девочка поняла: жизнь - не игра; она много увлекательнее, страшнее и приятнее. И самое главное, что участвовать в этой неигре можно вместе с Эдюлечкой Елдоносовым, сулившим массу неизъяснимых наслаждений и придававшим смысл всему, что на первый взгляд, казалось бы, не имело материального смысла. Аська не умела заботиться и не любила подстраиваться, но ради Эдика была готова сделать единственное исключение из природы своего естества…
А Эдику никогда прежде не было так любопытно находиться среди посторонних людей, как теперь, когда он - не понял, но почувствовал, не умея, впрочем, выразить это словами, что нет ничего более тонкого, сложноперепутанного и непрочного, чем незримые связи и взаимопритягательные отклонения между человеческими частичками. Отсюда, из кажущегося центра притяжения - сквозь бесконечное мельтешение разнонаправленных частичек, сквозь толщу связей и взаимодействий, - мироустройство виделось ему совсем не таким, каким мнилось прежде. Следовало поскорее приноровиться к новой реальности, которая, к слову, представлялась мальчику намного крепче и увлекательнее умерших миражей детского возраста. Эдик чувствовал себя так, будто до сих пор жил в пустыне, населённой ядовитыми скорпионами с неспокойными характерами, а сегодня вдруг выяснилось, что всё это был морок, бесплотное наваждение, которое внезапно развеялось, и взору мальчика открылся дивный сад, населённый… хрен его знает до чего прекрасными прекрасностями и удивительными удовольствиями - настоящими, взрослыми, пофигуинными!
Мальчик и девочка верили: они достойны того, чтобы войти в легенду. Стряхнув с себя прах минувших поколений, они станут возжигателями священного пламени для дезинфекции старого мира; они обратят в пепел многие множества несообразностей, которые им не по вкусу, а потом смогут жить самопроизвольно и независимо, без оков человеческой иерархии, без заимствования чужого опыта, без подражания общепринятому образу действий во всех отношениях. Небо опустится к их ногам, и в народе станут слагать о них песни.
Это наполняло ликованием их молодые сердца.
***
- Вот это клёво мы отрываемся! - восторженно шепнула Аська на ухо Эдику. - Такая жизнь мне нравится!
- Ты уже говорила это, - добродушно проговорил Эдик, улыбнувшись сквозь комариное мельтешение собственных мыслей.
- Когда?
- А когда мы тётку уработали.
- Правильно, - кивнула она. - Но сейчас мне жизнь ещё больше нравится. Раз в десять. Или даже в сто! А тебе?
- И мне тоже, - охотно ответил он. - Как же такое может не понравиться: делай что хочешь, и полицаев-милицаев бояться не надо!
- Это они пускай нас теперь боятся.
- Так и боятся же! - улыбка Эдика стала шире прежнего. - Наверняка! Ведь ни одного пока что на улице не встретили: разбежались, падлы, попрятались! Забились по тёмным углам! Потому что понимают: мы сейчас их всех запросто поубиваем, если захотим, и ничего нам за это не будет.
Пройдя ещё несколько шагов, он добавил:
- Эх, прямо руки чешутся! Ну хоть бы одна полицейская харя попалась по пути - вот было бы классно! Мы б этой харе показали, где раки зимуют!
- Правильно! - чутко шумнул издали сутулый парень призывного возраста. - Первым делом блюстителей надо отлавливать, падла! И давить их, как бешеных крыс!
- Нет, мальчики, это вы зря так говорите, - обернулась шагавшая впереди худосочная тётка в прозрачном плаще с капюшоном и с прискорбным от прожитых лет лицом. - Полицейские - они тоже нужны. Без блюстителей порядочности я вообще не представляю, как бы мы жили. Столько сейчас преступников, наркоманов, пьяниц разных - так они хоть полиции боятся. А иначе бы на хулиганов вообще никакой управы не было. Я по себе знаю. У меня соседи - алкоголизмом страдающие. Так когда они особенно шумно разговляются и буянствуют - я к участковому бегу. Он им постоянно втык устраивает. А один раз даже законопатил соседа на пятнадцать суток, уж как я радовалась! Как была благодарна участковому! В общем, только его старанием эти алкаши ещё дом наш не спалили и не покалечили никого - он их хоть в каких-то рамках придерживает… За что же мне на всех полицейских без разбору нападать? Не-е-ет, на них ещё хоть иногда надежда бывает, пускай живут!
- А я не согласен! - протестующе рубанул ладонью воздух невзрачный вислощёкий дядька, шагавший слева от Эдика. - На полицию можно надеяться только в самых простейших вопросах. Ну патрулируют улицы, ну кое-как шугают хулиганов, это да. Но если возникает вопрос посложнее, на них надежды никакой. Вот когда у моего друга угнали машину - так в полиции сразу сказали, что её вряд ли отыщут, поскольку машины сейчас чаще всего разбирают на запчасти… А потом этого друга кто-то отвёл к преступному авторитету - и тот меньше, чем за неделю пропажу отыскал. Разумеется, не бесплатно. Так что надеяться на полицию глупо, ни черта они не могут и не хотят делать!
- Почему же это не могут, почему не хотят? - несогласным голосом заявила шагавшая позади сутулого дядьки дородная молодуха с обмотанной вокруг головы жидкой косой грязно-русого цвета и с лицом человека, ни разу в жизни не поцелованного противоположным полом. - Лично мне много раз приходилось сталкиваться, причём в положительном ракурсе… Я воспитательницей работаю, так у нас на территории детского сада часто малолетки собираются: выпивают, анашу курят - вот их полиция регулярно гоняет. А если б не полицейские, то наш дворик уже давно бы в настоящий притон превратился.
Тут Эдик не утерпел:
- Да уж, коне-е-ечно! Малолеток гонять - много ума не надо! К примеру, вечером пацанов перестрять на улице да карманы у них обшмонать - это всегда пожалуйста, тут полицейские смелость имеют! У меня один раз отобрали перочинный ножик. А перочинные ножи не запрещено носить, разве не так? Ещё я знаю пацана - его эти скоты вечером остановили, когда он с дискотеки возвращался немного поддатый - и по почкам надавали, он потом еле домой приполз. А что им сделаешь? Ничего! Зато в моём доме, на первом этаже, одного мужика обворовали - фиг воров нашли полицаи ваши. Никому такая полиция не нужна, лучше бы казаки город охраняли.
- А казаки зачем? - удивилась Аська. - Никого не надо. Мы сами себе казаки и казачки. И самостоятельным способом сегодня на улицах наведём порядок.
- Наведём, - кивнул Эдик. - Такой наведём порядок, просто усраться можно, ха-ха-ха!
Тотчас откликнулось несколько одобрительных голосов:
- Ещё как наведём, ха-ха-ха!
- Всех паршивых овец выгоним из стада вон, хы-хы-хы!
- А если кто в воспитательных целях получит по одной щеке - пусть подставляет другую, чтобы не отхватывать дважды по одному и тому же месту, аха-ха-ха-хах-х-х!
- Все грехи выдернем с корнем! Без тени сожаления, как поганые сорняки хо-хо-хо-хо-хо!
- Общество доспело до нужной кондиции, и теперь никому не под силу остановить его прозрение, ха-ха-ха-ха-ха!
- И пусть кто-нибудь только осмелится встать на нашем пути, кхе-кхе-кхе! Пусть попробует перестрять нам магистральный вектор, ха-ха-ха-ха-ха-а-а-а!
Внезапное веселье распространялось в толпе со скоростью звука.
А Эдик, склонившись к Аськиному уху, добавил:
- Вообще-то, по правде говоря, я не только полицейских, но и всех своих учителей поубивал бы. Под одну гребёнку! Даже представить себе эдакое - и то уже приятно.
Впрочем, Эдик теперь без труда и душевных угрызений сумел бы убить кого угодно, он в этом ничуть не сомневался. И вообще, ему казалось совсем не страшным, что человек, вырастая из жизни, должен рано или поздно слиться со смертью, встроиться в обратную сторону всех смыслов, в самостоятельность покоя и неучастия, которые в итоге смогут заменить собой все ныне кажущиеся важными смыслы. Зато естественная смерть человека представлялась ему неправильной, ненормальной, глупой.
- Учителям я тоже с удовольствием руки-ноги поотрывала бы, - смеясь, воскликнула Аська, игриво ткнув Эдика маленьким острым кулачком под рёбра. - И училок тоже! Хотя, конечно, и мы в школе над ними поиздевались порядочно. Ни все-таки маловато им за все наши мучения! Ох, малова-а-ато!
- Да над ними сколько ни издевайся - всё мало будет! - с готовностью отозвался мальчик. - Потому что скоты они. Вот было в третьем классе: Митька Курочкин нашел в школьном коридоре червонец. Отдал его учительнице, и потом обнаружился хозяин денег. Классручка говорит перед всем классом: вот, мол, смотрите, как должны поступать честные мальчики! А вот если б Елдоносов нашёл, то обязательно украл бы. После таких её слов я весь урок проплакал. Сука эта классручка!
- А мы от своей классной прячем журнал, а когда она его находит и хочет ставить двойки за поведение, тырим у неё со стола ручки, потом даём ручку с исчезающими чернилами: она ставит «два» - и на следующий день двоек как не бывало! Однажды мальчишки пришли к ней домой и подарили горшок с саженцами конопли. Сказали, что это пальмочка такая, и что за ней надо ухаживать очень тщательно. Потом, через месяц, она приносила горшок в школу и хвасталась, как хорошо у неё растёт «пальма». А когда прошло ещё немного времени, она пожаловалась, что «пальма» засохла… Вот дура!
- Фигасе! А если б училку загребли в полицию? Хрен потом докажешь, что это добрые ученики подсуетились… А у нас учитель по физике всегда одевается в строгие дорогие костюмчики и ведёт себя так ва-а-ажно, будто он профессор какой-нибудь. Ну, я недавно нарисовал мелом гадкую рожу на его стуле. В начале урока - как всегда, не глядя вниз, - он сел на этот стул в своём чёрном костюме. Пока сидел - народ давился от смеха. А когда встал, развернулся спиной и поднял руку чтобы писать на доске - мы все от ржачки попадали под парты!
- А у нас временно был препод по литературе, - подложили мы как-то раз ему кнопки на стул, а он сел - и ни фига! Потом, уже когда нашёл кнопки, он сказал: «А у меня штаны шерстяные, толстые, ничего сквозь них не чувствую»... А на географию один пацан ужа притащил - и спрятал себе за пазуху. Географичка подходит к нему, а в это время ужу надоело под рубашкой сидеть, и он вылез между пуговиц. Училка чуть в обморок не грохнулась. Пока она за завучем бегала, этого ужика было решено перепрятать, причём в мой рукав, поскольку мальчиков точно должны были обыскать, а из девочек не боялась змей только я. Никогда не забуду выражения лица географички, когда - после обыска мальчишек завуч заявила ей при всём классе, что пить надо меньше, а то ещё не то померещиться может! Короче, училка эта только две четверти в нашей школе продержалась, допекли мы её…
***
Мальчик и девочка шагали по улице. Они не чувствовали ни грамма усталости, и настроение у них было приподнятое. Им хотелось забыть всё, что было с ними до сего момента - они жаждали нового мира и новой памяти для этого мира. И объективная людская масса, двигавшаяся с ними плечом к плечу, ощущала то же самое.
- Сейчас пройдём город по центру - наверное, крест-накрест для верности, - вылетел из толпы звонкий от воодушевления мужской голос. - А потом надо обшагать его и по периметру, чтобы всюду вышла равномерная прополка! Чтобы на каждой улице стало чисто и одинаково в моральном плане!
В поддержку этого предложения зазвучало с разных сторон:
- Верно! Корчевать скверность, так всю единым махом!
- Ни малейшего очага мракобесия нельзя оставлять! А то снова расползутся вокруг нас, как метастазы! Зорко глядите по сторонам, братья и сёстры!
- Каковы грехи, такова и расправа!
- А если со спеху прищучим кого-нибудь нечаянного - не беда: ради благой же цели! Дело допускаемое!
- Людей в городе много, их сколь ни кромсай - всё одно не изведёшь подчистую! Даже растение, чтобы потучнее выросло, надо прореживать! Время пройдёт - новые люди народятся, лучше прежних!
- Главное - всех полицаев порешить, падла! Пусть не пьют народную кровь волки позорные! Давил бы и давил бы! Ненавижу!
Всеми владело великое чувство причастности, которое способно сдвигать с места горы и заставлять расступаться морские воды.
Внезапно волосы и одежду шагавших взъерошил заметавшийся между стенами домов ветер. Впрочем, он дул недолго и, погасив звёзды, скоро ослаб; а потом, словно притомившись от пустого перемещения воздуха, и вовсе остановился на месте, уступив место дождю. Сначала это была густая, но мелкая водяная морось, словно просеиваемая исполинской рукой сквозь спрятанный в небе гигантский дуршлаг. Однако через несколько минут она стала укрупняться и тяжелеть, на лету срастаясь в холодные струи, и вскоре перешла в настоящий обложной ливень, вознамерившийся, казалось, смыть весь мир в городскую канализацию.
- Дождь - это хорошо, - подала голос одна старушка из толпы. - Как раз вовремя, чтоб огород полить…
- Ага, заодно и собачье говно смоет с газонов, - отозвался грузный мужчина, запыхавшийся от быстрой ходьбы. - А то выгуливают своих мордоворотов откормленных где ни попадя, а те только и знают, что срут, просто шагу нельзя ступить, чтобы в гадости ихние не вляпаться. И куда только полиция смотрит, штрафовать таких хозяев надо, чтобы за своей собачнёй говно убирали!
- Тут убирай не убирай, а говна всё равно меньше не станет, - высказала свою мысль непререкаемым тоном высокая сутулая тётка средних лет, с большой бесформенной грудью и размазанными глазами, какие бывают у подержанных кукол китайского производства. - Потому что не только собакам, но и людям срать меньше надо - и в прямом, и в переносном смысле. А то мамаша кормит дитёнка мороженым, а после - шмяк на асфальт обертку. Но попробуйте сделать замечание - ещё и матом обложит, чего доброго... Или краля с хахалем едет в иномарке, чистит банан, потом - хлобысть шкуркой в открытое окно... На светофоре - красный свет, опять иномарочка подкатывает. Дверка открывается: о порожек пепельницей - тук-тук-тук. Окна тонированные, не видать кто был, мужчина или женщина. В результате - на асфальте горочка окурков «More», поэтому предполагаю, что была в машине дамочка… А вы, уважаемый, насчёт собачек сокрушаетесь. Да у нас люди сами готовы город засрать хуже любых животных!
Эту возмущённую тираду поддержали ещё несколько голосов - мужских и женских:
- Правильно, культуры у нас в городе нет никакой. Грязно не потому, что не убираем, а потому что мусорим. Посмотрите после воскресных гуляний на улицу Красную: везде валяются обёртки от чипсов и разной жрачки, повсюду окурки и пустые сигаретные пачки, битые бутылки и банки из-под пива...
- А весной, когда сходит снег, то под окнами многоэтажек - горы мусора. Потому что мусоропроводом многим служит форточка, и получить пустой бутылкой по голове, проходя возле дома, можно очень даже просто.
- Вот-вот, и ещё люди на улицах лузгают семечки, а парни и девчата жвачкой плюются.
- Да что там плюются - многие сморкаются прямо на асфальт! Я вчера видела: мужик идёт по улице, сморкается в руку, потом машет этой самой рукой по воздуху, и привычным движением вытирает свою поганую клешню о штаны. Вот урод! И как могут взрослые люди такое себе позволять, ведь это же видят дети.
- Ну, дети сейчас похлеще взрослых - бандюки сплошные подрастают. Им по телевизору та-а-акое показывают, за что в прежние годы без разговоров по тюрьмам рассаживали. Как же тут не научиться глупостям разным?
- Действительно! Кто в лифтах пишет неприличности? Это ж они, детки всё творят! Такое оно, современное воспитание.
- Та лифты - это вообще ужас: на полу - мусор, окурки; на стенах - матюги выцарапаны. А вонь какая! Ведь не найдёшь ни одного лифта, который мочой не провонял насквозь! И кнопки все сожжённые… Вот какая молодёжь сегодня подрастает. Ничего святого для них. Паскудники.
- Да уж, при советской власти всё-таки порядка было больше. Люди хоть какой-то стыд помнили. И мы, молодые, так себя не вели.
- Ха, и здоровья у нас было побольше, чем у нынешних-то! Мы не боялись подцепить какой-нибудь СПИД, когда на улице пили газировку за три копейки - все из одного стеклянного стакана. И почему-то никто не хотел его скоммуниздить или разбить. Ну, алкаши брали иногда стакан, чтобы водяру или самогон распить, - так потом возвращали его на место. А после - подходишь к автомату, споласкиваешь стаканчик и ситро наливаешь. Никто и не думал даже о том, что заразу может через стакан получить. А сейчас все какими-то тепличными стали!
Тема светлого прошлого возбудила народ. Все принялись наперебой делиться воспоминаниями:
- О да, я тоже помню автоматы с газированной водой. Суёшь три копейки в щель, жмёшь на кнопочку. Сначала льётся сироп. Убираешь стакан, когда пошла газировка. Потом снова ставишь стакан и суёшь ещё три копейки. Опять льются сироп и газировка. Это называлось: «с двойным сиропом».
- А советское молоко - в таких трехгранных пакетах - всегда было, есть и будет самым вкусным на свете! Эх, в детстве мы без разбору ели пирожные, мороженое, пили лимонад, но никто от этого не толстел, потому что мы всё время носились по улице и играли! А вот заграничную жвачку, помнится, жевали по очереди.
- Ну, я по очереди жвачку не жевал, конечно, однако перед сном под кровать приклеивал, а с утра шел, мыл её под краном - и снова в рот! Так можно было дня три-четыре жевать.
- А еще была жвачка. Ну, такая: с белочкой на обертке, квадратная такая. Эту жвачку, по-моему, делали из той же резины, что и автомобильные покрышки, гы-гы-гы! Ну вот как им, нынешним детям, объяснить, зачем мы коллекционировали этикетки от заграничных жвачек? И носили в пенале, чтобы в нём приятно пахло!
- Мне очень нравился молочный коктейль, который продавался в «Авроре» по двенадцать копеек, розовый такой, с шапкой пены, самой вкусной на свете! И - можете спорить, но пепси-кола Новороссийского завода была лучше в сотни раз, чем сегодняшняя химия!
- А что могло сравниться с батончиком мороженого в шоколаде за двадцать восемь копеек? Разве только «Ленинградское» за двадцать две копейки!
- Я помню пирожки за двенадцать копеек, что продавались в киоске мясокомбината. Вкуснее не ел ничего в жизни! Тогда казалось, что могу съесть этих пирожков штук сто... И обязательно - запить бутылкой «Буратино».
- А какая была бутербродная паста «Океан»! И китовое мясо! Продавались эти вкусности в магазине «Океан», - ну, там, где теперь «Табрис», - помните? А сетки вязаные или какие они там были - ну как у Никулина в «Брилиантовой руке», помните? Одна у меня дежурная была, за хлебом ездить.
- А мне мама давала на выходные один рубль, и этого хватало чтобы сходить пару раз в кино и наесться мороженного по десять копеек. Однажды шла я по улице Ставропольской и нашла целых три рубля... Какое это было счастье!
- Три рубля - это коне-е-ечно! Целое состояние! Помню, как за хорошие оценки в четверти получил от родителей шестьдесят копеек - и та-а-ак объелся мороженого, что траванулся! Родителям пришлось вызывать «скорую».
- А мы с младшей сестрёнкой как-то раз варили сгущёнку. Мне было лет десять, наверное. Когда сварили, я достал горячую банку и стал открывать. Сгущёнка потом была разбрызгана по всей кухне: и по стенам стекала, и на потолке висела - короче, везде. А мне долго потом лечили ожог под правым глазом. Это счастье, что глаз целым остался...
Эдик Елдоносов, долго с интересом слушавший разговор своих неизвестных спутников и спутниц, вдруг в один неловкий момент ощутил, что в животе у него заурчало и заколовертилось - так, словно туда залетела эскадрилья агрессивных дронов или стая оголтелых птиц. Вот ещё не было печали! Да, Эдик ощутил властно заполонившую его нутро крупную нужду и понял, что совладать с нею сумеет совсем непродолжительное время, да и то лишь в движении к её отправлению. «Не хватало ещё обдристаться на ходу», - с этой мыслью он принялся лихорадочно оглядываться и (о счастье!) узрел подле стены одного из домов мелкогабаритную клумбу, самостийно выгороженную кем-то из местных жильцов. Выскочив из толпы, мальчик дрожащими от нетерпения пальцами расстегнул брюки, молниеносным движением приспустил их до колен и устроился над упомянутой клумбой, закрыв её почти целиком от дождевых струй своим телом.
Он зорко глядел на шагавших мимо него и предупреждал максимально грозным голосом всех, кто - предположительно - мог на него наступить. На стене над ним красовалась жирная чёрная надпись, сделанная рукой неведомого политического агитатора: «Позор дерьмократам!»
Его неотложное дело продолжалось не долее половины минуты. После чего, оставив поникшим от тяжести стеблям растений бесплатные удобрения, Эдик со свежим настроением поднялся на ноги, возвратил брюки вверх, наскоро застегнул их и припустил бегом, распихивая плечами людей, совсем не казавшихся со спин его единомышленниками. Скоро ему удалось вернуться на своё прежнее место между Аськой и сутулым дядькой с лицом невнятного национального направления.
Рыхлая, распадающаяся плоть мира хлюпала вокруг.
Между тем, разговор в толпе продолжался:
- …Я помню игру в перекидной мяч, - оживлённо тараторила краснощёкая тётка с собранными в узел мокрыми волосами. - А ещё у нас были игры: «Вышибала», «Стоп-карикало», «Цветной муравей», «Учитель», «Десяточки», «Высота-домик» и «Баба Куца» - это когда тебе глаза завязывают, раскручивают и разбегаются… Эх, как я однажды врезалась лбом в дерево, аж искры из глаз посыпались! Почему дети сейчас в такие игры не играют? Ну, конечно, не было у нас игровых приставок, компьютеров, спутникового телевидения, компакт-дисков, интернета, но зато мы были беззаботные и счастливые!
- Ага, убегали гулять на целый день, и родители абсолютно не беспокоились… - одышливо отозвалась издалека другая тётка. - И мобильники нам на шею никто не надевал… чтобы знать, где их дитё находится…
Народная масса поддерживала тему разговора мужскими, женскими и разными промежуточно-неопределёнными голосами:
- Так не было мобильников тогда!
- И хорошо, что не было!
- И на речку мы сами бегали купаться, мама только говорила мне: «Вернись до темноты!»
- А разодранные коленки или порезы лечились исключительно подорожником. Ну, или дворовая собака их зализывала.
- А помните, какие брызгалки мы делали из пластиковых флаконов? И ещё мастерили взрывпакеты и бросали их с балкона… Потом приходили соседи с нижнего этажа и показывали родителям испачканное бельё… И ещё мы ладили тележки и самокаты из досок и подшипников, найденных на свалке…
- А самострелы из велосипедных насосов? А рогатки, обязательно с белым - не серым! - медицинским жгутом? А «тарзанки» - с дерева на дерево - из простых бельевых веревок? А драки с пацанами из соседнего района?!
- И самодельные бомбочки из смеси магний-марганец или сурик-серебрянка…
- Мы в детстве пробирались в кадрированную дивизию и воровали со склада патроны. Потом бросали их в костёр, чтобы бахнуло. И никто нам не шил статьи за незаконное хранение боеприпасов, участковый штрафовал родителей на десять рублей - и после этого отцовский ремень оставлял ха-а-ар-р-рошие следы на моей заднице!
- Я выжигал по дереву раскалённым на газе гвоздём. Потом получил ремня за дымовую завесу в квартире.
- Помню, как я впервые закурил. Мы тогда жили в частном секторе. Родители уехали куда-то, дед с бабушкой тоже, остался я один дома… Ко мне друг пришёл, было нам тогда по пять лет. А дед курил «Беломор». Взяли мы по папироске, сели в закуток, где уголь хранился. Какими мы тогда казались себе взрослыми! А потом вдруг приехал отец… Не знаю даже, как мы успели добежать до огорода, вырвать лук, почистить его и съесть… О-о-о, это было что-то!
- У меня был старый кассетный магнитофон «Весна», звук у него - ужас, еле слышно. Мы запирались с друзьями в моей комнате и тихо, чтобы не слышали родители, слушали «Одесситов», Вилли Токарева, Аркашу Северского и прочий блатняк, где в песнях проскакивали иногда настоящие матерные слова! Чувствовали себя настоящими преступниками!
- Зато ни у кого не было металлических дверей. Иногда возвращаешься домой, толкнешь дверь, а она открыта.
- Когда я внучатам рассказываю, что у нас было всего два телевизионных канала, да и телевизоры цветные имелись далеко не у всех… и как во время Олимпиады или мирового чемпионата по фигурному катанию комментатор рассказывал, в костюмах какого цвета выступают фигуристы - внучка смотрит на меня круглыми глазами и говорит: «Бабушка, как вы жили?». А вот так и жили: хорошо, весело!
- А по телевидению - никакой тебе рекламы. Красота!
- А к нам во двор по четвергам приезжал закрытый фургончик с проектором и за 15 копеек показывал мультики, ведь что такое видеомагнитофон тогда даже не знали. Было всего два сеанса по полтора часа. Такой ажиотаж, просто жуть! Сидели в проходах, стояли вдоль стен… Водитель, он же билетёр, кассир и оператор в одном лице, дядя Коля - до сих пор его помню: всегда веселый, улыбчивый, почти всех помнил по именам, а своих любимчиков порой пускал бесплатно.
- А игральные автоматы «Морской бой», три штуки на весь полумиллионный город?! Вот где был драйв! Почти настоящий перископ, жестяные корабли ездят справа-налево, а потом слева-направо - а ты их торпедой! И обязательно имелась возле каждого автомата маленькая табуреточка, чтобы низкорослые дотягивались. Какие там компьютеры, ё-моё!
- Была игрушка «кубик Рубика», причём не важно, умеешь ты его собирать или нет: главное, что он у тебя есть, и это круто! А мечта всех мальчиков - пластмассовый луноход на четырех батарейках, на который ни один современный ребенок даже не посмотрит! И совсем уж несбыточная мечта - танк с дистанционным управлением - на двухметровом проводе, какие там радиоуправляемые модели!
- Помню, я брал паспорт старшего брата, чтобы пройти на фильм, запрещённый «детям до шестнадцати», и посмотреть на голое плечо и как два раза поцеловались взасос...
- Мой первый фильм для взрослых - «Ва-банк». Что в нём было такого особенного, до сих пор не пойму, но тогда это казалось чуть ли не откровением... Потом уже - «Греческая смоковница» и «Эммануэль»...
- А мы в детсаду подсматривали, как молоденькая нянечка с сантехником в подсобке шпилилась!
- А у нас в садике висел красный вымпел, на котором было написано: «Ударнику пятилетки». Вот как разъяснила смысл написанного воспитательница: «Вы - пятилетки, а мы с нянечкой вас шлёпаем. И за это нам дали вымпел». Мы ей поверили.
- А я думала, что в подъезде все люди живут на тех этажах, на какие успели забежать при заселении дома. Как будто построили новый дом - и кто первым прибежал, тот на первом этаже поселился, кто чуть позже - тот на втором. Мои родители бегали медленно, вот им и достался четвёртый этаж в пятиэтажке.
- Лично я в детстве, видя, что троллейбусы цепляются за пару проводов, нисколько не сомневался в том, что если исхитриться подпрыгнуть - ну, или, там, влезть на стремянку - и взяться руками за эти провода, то можно тоже поехать вперёд.
- Я была уверена, что зелёнка, йод, спирт и перекись водорода вызывают жжение раны, потому что микробы там умирают и напоследок от злости кусаются, гадины.
- Ха-ха, а я думала, что «Оптика» - это неправильно написанная «Аптека». И ещё мы с подружкой считали, что дети рождаются через задницу.
- А меня пугало и настораживало услышанное однажды «Северный Ядовитый океан».
- Я верил, что на свете существует «бабайка». Это меня в детстве родители припугивали, что если я буду баловаться, то он явится к нам и заберёт меня. Когда я вел себя плохо, уходил в соседнюю комнату и стучал там по батарее молотком, а мать говорила что это бабайка на меня озлилась.
- Вообще, если по правде, это очень нехорошо, что взрослые часто брешут детям. Вот я, например, до пятого класса считал, что фашисты проиграли Великую Отечественную, потому что не ели чёрного хлеба. Это меня так бабушка научила.
- Ну, с едой взрослые часто хитрят, это обыкновеная беда для каждого ребятёнка. Вот я, как и все дети, не любила есть кашу, и мать говорила, что если доесть до конца - на дне тарелки появится очень весёлая картинка. Я верила - и всё съедала. Но потом устраивала слёзы и скандал, поскольку картинка-то оставалась всегда одна и та же…
- Когда я приходил из садика, моя маманька иногда втыкала банан в горшок с фиалками. И я до школьного возраста был уверен, что бананы произрастают аккурат на подоконниках городских квартир, в горшочках.
- А я очень обижалась на радио. Диктор оттуда объявлял: «…а сейчас - последние новости». И так из часа в час. А я думала: «Ну вот, какие поганки! Опять обманывают! Ведь последние-то - уже были!»
- Как-то раз я хотела заставить деда бросить курить и стырила у него целый блок сигарет. С подругами мы этот блок раскрошили и разбросали по всей улице. Ну, и влепили же мне, когда оказалось, что блок этот был не дедов, а его близкого друга. Потом все старики меня убеждали в том, что без сигарет дедушка помрёт. Больше я никогда не трогала дедово куренье...
Так они шли и предавались воспоминаниям. До тех пор, пока данное занятие им не наскучило. Случилось это как раз перед очередным офисом, на который старец Амвросий устремил свой указующий перст. Повинуясь жесту иерея, толпа возбуждённо всколыхнулась и бросилась выкорчёвывать офисные двери, ролл-ставни и окна из хлипкого белого пластика.
Люди действовали столь уверенно, словно весь ход предыдущей жизни тайно приуготавливал и подталкивал каждого из них к совершению движений в этом священнодейственном направлении. Впрочем, если взглянуть в корень вопроса, то - пусть медленно и без первоначального обозначения истинных целей, однако по крупному счёту так оно и было.
В их грозном и торжествующем настоящем оставалось всё меньше места для воспоминаний о граничащем с бредом неказистом прошлом.
Да и настоящему в их душах делалось с каждой минутой всё теснее. Потому что они слушали внутренние чувства и внешние слова, и это перемешивалось в их коллективном сознании и западало в самые укромные душевные пустотелости, поскольку самому себя убеждать всегда легче, чем проникать в чужой мозг с посторонними соображениями. Они шагали, хлюпая водой в общем движении; и думали общее; и делали общее.
И от этого им было хорошо.
А дальше обещало стать ещё лучше.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Пока тебя мучит множество вопросов, ты ни на что не способен. И только когда уже ничего не ждёшь, ты открыт для всего и не ведаешь страха.
ЭРИХ МАРИЯ РЕМАРК «ВРЕМЯ ЖИТЬ И ВРЕМЯ УМИРАТЬ»
Реальность - это круг. Петля, которая никогда не закончится.
ЧАК ПАЛАНИК «НЕВИДИМКИ»
Дождевые струи продолжали протыкать воздух, яростно разбиваясь об асфальт и крыши домов, о людей и листву деревьев. Они словно хотели соединить небо и землю на веки вечные, растворить их друг в друге.
В змеившуюся по улицам толпу беспрестанно вливались новые люди, и с каждым из них Амвросий считал своим долгом кратко познакомиться.
- Как зовут тебя, человече? - поинтересовался он у очередного исхлёстанного дождевыми струями мужичка благолепной наружности.
- Электрон, - ответил тот.
- А по батюшке? - слегка осадился в интонации иерей.
- Бухтеевич, - виноватым голосом проговорил мужичок.
- А по фамилии-то как?
- Возобновлянцев, - признался новоприсоединившийся.
Спорить и возражать тут было нечему. Однако Амвросий не стал более искушать русский язык и отцепился от мужичка. Зато по этому поводу в толпе возник продолжительный обмен мнениями следующего порядка:
- Я вот, например, тоже обладаю редкостным именем. Недавно хотела поменять в паспорте. Но умные люди сказали, что нельзя переназываться по-другому: это якобы может перекособочить в судьбу в худшую сторону.
- А как тебя зовут?
- Не скажу.
- Почему?
- Стесняюсь.
- А в моей школе училась девочка по имени Пальмира. Она себя обыкновенно называла Пальмой, а иногда вообще - Пальмой Мира. Потом она, выходя замуж, заодно и имя сменила на Пребыславу. И ничего особенного с ней не произошло. Жива по сей день. Правда, офигевает от домашних забот, измучена детьми и горбатится сразу на трёх работах, чтобы прокормить всю свою ораву, включая мужа-алкаша.
- Подумаешь! Моего отца зовут Евмений. И нормально, никакая негода его не берёт. Процветает, гад матюгливый.
- А моя бывшая преподавательница - Олимиада Васильевна.
- В советской истории было: мальчиков называли Тракторами, девочек - Революциями. Или вот, например, Вилен - сокращённо означает: Владимир Ильич Ленин. Ну, про Даздраперму - это уже всем известно, притча во языцех.
- У меня учительница в школе была Эленина Павлиновна. Гречанка по национальности, между прочим, да ещё и редкая красавица. Я думала, что Эленина - это греческое имя, но потом узнала, что ошибалась. На самом деле это производная от Энгельс-Ленин...
- А вот Дотнара - это дочь трудового народа. Была у меня такая знакомая. А Динэра - дитя новой эры. Ещё есть Вилор - Владимир Ильич Ленин, организатор революции.
- А у меня свёкор - Химий, а его мать - Липоксида.
- Имя одного моего сотрудника - Наталий.
- Моя школьная учительница - Флорена Галактионовна. Чрезвычайно заметная была женщина, и мне всегда казалось, что именно такое необычное имя должна иметь столь замечательная красавица!
- Я знаю девушек Дануту и Далину, и дядьку по отчеству Кубратович.
- Я тоже вспомнил свою преподавательницу, её звали Генриетта Вениаминовна. А мы звали её Винегретой Витаминовной… И ещё была у нас учительница по имени Джамиля Алликуловна Голимая. А ещё, к слову, помню Эльбруса Сухробовича Сухробова, завхоза нашего училища… И дочек его звали Лолитой и Лаверной, а сына - Оскаром.
- У меня в школе немецкий язык преподавала Гертруда Полтосовна. А в школе препод по математике был Евстихий Жулиянович.
- Вообще-то я не понимаю, зачем такие извращения. Какая может быть польза людям, которые дают своим детям этакие крикливые имена?
- Ну, вот сейчас детей норовят называть с наклоном в старину: Ефросинья, Меланья, Клавдия, Анастасия, Полина, Зинаида, Елизавета, Захар, Егор, Платон, Ефим, Степан... А раньше я знал мальчика по имени Элладий Германович Цибуля. Жалко было его...
- А как вам понравится имя моей сокурсницы: Идея Сократовна Лишаёва? Нормально?
- Нормально. У нас в музыкалке была учительница Гаянэ Погосовна Кабыздян.
- Ха, у меня имеется знакомый с простым интернациональным именем Турпал Минигалимович Мухин.
- Не знаю, где она сейчас, но в мои детские годы в школе работала завуч Изольда Ворошиловна.
- Мало ли на свете редких имён, общаешься ведь с человеком, а не с его именем - подумаешь, поудивлялся и забыл. Ну, помню одного стажёра по имени Христос, он очень гордится тем, что его так назвали родители.
- У нас на базаре продаёт рыбу дама по имени Мальвазия.
- Знаю парня, у которого одинаково звучат имя и фамилия: Мустафа Мустафа.
- Я как-то раз имел дело с женщиной по имени Камелия.
- Не только экзотические имена бывают помехой по жизни, иногда и с обычными непросто. Работал у нас на предприятии Семён Петрович Рыжий. Наверное, несладко ему жилось…
- Недавно я на визитке увидел: Травиата Погосовна Худоблян.
- О, ещё вспомнил! У нас в хирургичееском отделении больницы работает доктор Коржик, а завотделением - доктор Бублик! И вот вам услышанный мной разговор: «Алло, могу я услышать доктора Бублика?» - «Он на операции, не может подойти, перезвоните позже». - «А с кем я говорю?» - «С доктором Коржиком» (на другом конце провода - дикий хохот!).
- Был у нас в армии сержант Гаибназар Ходойназарович Джуманазаров…
- А у меня знакомая Люнела - по первым слогам: любовь, нежность, ласка. Мощная тётка: два на два - что в длину, что в ширину!
- Мой начальник - Ориген Мавлетович. Между собой мы его зовём Пургеном Омлетовичем.
- Вспомнил ещё, встретилась мне как-то раз такая смесь ядрёная: Венера Злокусовна Штанько
- А я в одной поликлинике знала Виолетту Карагеоргиевну Туз, и она так гордилась своим именем!
- В Прибалтике ныне бум необычных имён, потому что новое государство заставило граждан со славянскими именами исковеркать их на прибалтийский лад. Был Филипп - стал Филипс, был Семён - стал Семенс.
- У нас в институте есть такой преподаватель - Телесфор Казимирович Забубенчиков.
- Раньше я жила в Башкирии, и там многие башкиры и татары брали себе для повседневного употребеления нечто вроде псевдонима: по паспорту она, допустим, Муслимет Кихрамоновна, а в миру - Мария Константиновна. В общем, ничего страшного, всегда есть выход, если хочешь нормально общаться.
Есть анекдот на эту тему. Пришёл индеец к вождю и говорит: «Красивые у вас, бледнолицых, имена: Джон, Майкл, Самуэль»… - «А чем тебе не нравится моё имя - Зоркий Глаз? Или имя моей жены - Светлая Заря?» - «Ну, вообще ваши имена неплохие, они мне нравятся»… - «Тогда чем ты недоволен-то, Бычий Хер?!»
- А вот, кстати об именах. Ницше писал, что дать своему аффекту имя - это шаг за пределы аффекта. А любовь не знает своего имени и сомневается: «Не есть ли я ненависть?»
- А при чём здесь аффект? И при чём здесь любовь?
- Дура ты, если не понимаешь. Насчёт аффекта, может быть, допустимо сомневаться и спорить - как говорится, дело вкуса. Но касательно любви разве могут быть сомнения? Без неё никуда, она ведь повсюду присутствует, даже если ты притворяешься слепоглухонемой и делаешь вид, что не хочешь о ней догадываться…
***
Тысячи туфель и босоножек шлёпали по лужам.
Человеческая река размеренно катилась вдоль трамвайной линии. Кругом, куда ни кинь взор, колыхался народ с влажными - будто умытыми слезами преждевременного счастья - лицами.
Где-то на балконе прокукарекал петух, слетевший с глузда из-за этого непонятного птичьему уму движения и оттого разучившийся направлять свой голос параллельно реальному времени.
В очередной раз загрохотал гром и сверкнула молния. Оглянувшемуся в этот момент Елдоносову показалось в свете мертвенной небесной вспышки, что он различил позади покойницу Надежду.
Женщина шла, уставившись прямо на него неподвижным оловянным взглядом.
Могло ли такое быть?
Она двигалась в ногу со всеми, с полупустой брюшной полостью и заметной вмятиной в височной доле черепной коробки.
С ушами, полными чужих голосов, Эдик оглядывался и оглядывался на недобитую Надежду. И не мог понять: в самом ли деле всё происходит наяву - или просто он вновь ненароком уснул где-нибудь на мокрой траве, и теперь ему снится кошмарный сон...
Женщина поднимала тёмные брызги тонкими подошвами белых босоножек, шагая по лужам, и казалась похожей на попорченную хулиганами восковую фигуру из музея неизвестных персонажей или на фантастическую заводную куклу, изготовленную для ребёнка с малоизученным умственным отклонением. «Вообще-то и вампиры в американских фильмах выглядят примерно так же, как эта дура», - подумал мальчик.
Волосы Надежды прилипли к шее и плечам, с них стекали струйки воды, но женщина не обращала на непредвиденную небесную влагу никакого внимания. Она шагала в толпе, уставив неотрывный взгляд на Эдика. А лицо у неё отчего-то казалось похожим на собачье… Да и сама она в целом - не фигурой, а общим образом - по мере увеличения долготы взгляда делалась неуловимо собакоподобной.
Всё чаще сверкали молнии.
Всё громче грохотал гром.
Ливню, казалось, было некуда больше усиливаться; однако он продолжал набирать мощь, смывая с людей незримую паутину времени и никому не нужные остатки вчерашних настроений. Быстрые ручьи с холодным блеском текли по обочинам, завихряя свои струи на перекрёстках и вокруг канализационных решёток, пузырясь и разбрызгиваясь под множеством человеческих ног. Ночь пахла свежестью водяной пыли и ожиданием неизъяснимого.
***
Эдик тронул Аську за руку (она была мокрая и холодная, как ледышка) и поделился со своей спутницей сомнением по поводу недобитой Надежды.
Девочка вслед за ним вывернула голову назад - и сощурилась, вглядываясь. После чего сказала:
- Точно, это наша тётенька. Гля, какая сучка настырная: уже и кишки почти все где-то потеряла, а продолжает ходить за нами следом, как привязанная... Сколько же раз надо её убивать, чтоб она больше встать не смогла?
- А может, она - вампир?
- Если вампир, то дело хуже, - поёжилась Аська. - Тогда с ней простым оружием не справишься.
- В фильмах про вампиров говорят, что их только серебряные пули берут, - вспомнил Эдик.
- Нет, ещё осиновым колом можно, - добавила девочка.
- Осиновым колом недостаточно, - не утерпела шагавшая рядом с Аськой грузная старуха с россыпью волосатых родинок на щеках и серебристо подрагивавшей на кончике носа дождевой каплей. - После того как забьёшь кол ему в сердцевину, надобно укласть упыря энтого вурдалачного в гроб лицом вниз, а до его шеи притулить лезвом что-нибудь вострое: серп или обломок косы. И хоронить обязательно со связанными ногами, чтоб он не встал, или ещё лучше - подрезать сухожилия под коленками, а в пятки повтыкать иглы. И саму отую могилу - обязательно засыпать раскалёнными угольями… Однако ж и это не всё. В русальную неделю положено поминать всех заложных покойников: самоубивцев разных и тех, через кого на похоронах чёрная кошка перепрыгнула… Ну, вот и упыря, хоть и проткнутого колом, а всё ж потребно по-хорошему проводить. Чтоб он, значит, больше не схотел бродить по домам и бедствия насылать.
Старуха умолкла и несколько секунд боролась с собственными - обгонявшими друг дружку - мыслями. А затем продолжила:
- На жаль, не всегда энту нечисть спровадить получаится. Иные всё одно вылазиют с могил и, принимая разные обличья, починают шухарить почём зря: летают по воздуху, рыщут по вулицам - в прежние времена-то на конягах, а нонче ужо и на автомобилях… В общем, подымают шум и пужают кого ни встренут по дороге… Но хужей всего - что в жилища пробираются и высасуют кровь сонных людей. Ить высасуют до смерти! И даже если двери крепко закрытые - они всё одно их прогрызают. А как ворвутся в дом али в квартиру, то допрежь всего бросаются к дитячей зыбке, высасуют кровь ребятёнка, потом нападают на взрослых - и уж если дорвутся, то остановить их может только петушиный крик на рассвете: где застанет он упыря, там и падает бисов энтот фулиган на землю без памяти… Вот тут и надоть заново приниматься за него. Вбить в сердцевину евонную осиновый кол. Притом очень жалательно остеречься струи черной крови, которая вдарит фонтаном из упыря. А ежели не убережёсси и хоть капля на тебя попадет - останутся на теле неизлечимые язвы. После того следует спалить труп на костре. Когда огонь разгорится, поползут из него в разные стороны чёрные жабы, гадюки и черви, и надобно следить, чтобы ни одна из этих нечистей не сбежала, потому как с нею упырь может усклизнуть, чтобы потом обратно возродиться… Вот так-то иного упыря вурдалачного по три, а то и по пять разов убивать приходится, покамест он окончательным образом преставится… Нда-а-а-а-акхе-кхе-кхе…
Прокашлявшись, старуха вновь отдышалась. И вернулась к теме, которая чрезвычайно её занимала:
- Однако ж некоторые умудряются спользовать упырей себе на пользу, употребляя для того луну. Ить луна считается солнцем мёртвых. И вот, ежели ты жалаешь навести на человека порчу, то при полной луне отправляисся на кладбище. И за пазухой несёшь круглое зеркало, завёрнутое в «смертный плат» - ну, энто такой платок, которым было покрыто лицо какого-нибудь покойника. На требуемой тебе могиле разворачиваешь плат, вынаешь наружу зеркало и наводишь лунное отражение на то место под землёй, где лежит похороненный. И он сей же момент починает скребстися снизу, и очень скоро откапываится на свежий воздух - упырь или упыриха. Теперя, куда ты его аль её не поведёшь - он будет следовать за своим отражением, неотрывно глядючись в зеркало. А когда же ты наведёшь зеркало на окно или дверь квартиры, где наметил себе жертву - мертвяк тудыть и ломанётся, чтобы кровь высасувать. Но беда и тебе самому, ежели на пути от кладбища до своей цели споткнёшься, уронишь зеркало, или вдруг луну закроет туча - тогда всё, потеряешь власть над мертвяком: он вернётся в свою домовинку под землёй, а на тебя затаит зло. И в кажное полнолуние станет проведывать тебя и высасывать с тебя биополе…
- Классную ты мульку придумала, бабка! - воскликнул Эдик. И легонько пихнул Аську локтем в бок:
- А я бы сейчас не отказался взять зеркальце и эту Надежду недорезанную натравить на какую-нибудь квартиру. На первую попавшуюся, лишь бы отстала. А то надоела она мне: взглядом так и сверлит, так и сверлит… Жуть, до чего действует на нервы! У тебя нет зеркальца?
- Не-а, - отрицательно мотнула головой девочка.
- И у вас нет? - склонив голову вперёд, чтобы его было виднее собеседнице, спросил мальчик у бородавчатой старухи с неистребимой каплей на носу.
- А если б оно у меня и было - что толку? - ответила та. - Луну всё одно не увидать сквозь такую хмарь небесную… Упыри - они тоже не дураки: соображают, когда можно от человека не прятаться.
- А мне бабушка рассказывала, - вспомнила Аська, - как она целых пятеро суток мою мамашку не позволяла хоронить - всё боялась, что эта гадина из гроба встанет. Потому бабушка жевала табак, чтобы не уснуть, и караулила её со свежим осиновым колом наготове.
- И что? - спросил Эдик, украдкой оглянувшись на мёртвую Надежду и отметив про себя, что та по-прежнему шагает позади, не затерявшись в толпе и даже не отстав ни на шаг.
- Да ничего. Тухлятиной в квартире стало вонять - ну, и, конечно, снесли падлюку на кладбище, не солить же её...
Тут послышался суровый окрик иерея:
- Разговорчики в строю! А ну-ка, агнцы, шире шаг!
Эдик и Аська, переглянувшись, умолкли.
Однако не успел старец затянуть очередную проповедь, как подал голос старший мастер Тузиков:
- Батюшка Амвросий! Разрешите обратиться?
- Только ежели по делу, - недовольно сказал иерей. - Всуе балаболить в строю не положено.
- По делу, батюшка, по делу, а то как же!
- Тогда разрешаю. Обращайся, сын мой.
- Я тут думал про будущее. Мне кажется, было бы целесообразно организовать на каждом предприятии заводские комитеты по покаянию и православной учёбе, а также, возможно, и духовно-методические советы при этих комитетах.
- Это зачем ещё?
- Как зачем? Вы только подумайте, насколько бы повысилось духовное самосознание трудовых масс, если бы квалифицированные пропагандисты наставляли их на путь истинный! Они бы совместно с администрацией предприятий намечали целевые программы, направленные как на укрепление внутрицеховых православных традиций, так и на повышение качества выпускаемой продукции. Ещё они бы составляли учебно-календарные планы - и уже в соответствии с ними работали бы над осуществлением взятых обязательств... Для эффективного решения целевых программ и более полного развития творческих способностей рядовых слушателей заводские комитеты по православной учёбе следует комплектовать по принципу «Вместе работаем - вместе учимся». В таком случае в них войдут и инженерно-технические работники, и технологи, и экономисты, и мастера со среднетехническим образованием, и рабочие - я полагаю, тогда соотношение приобретённых массами духовных знаний с практикой жизни будет оптимальным. Ну и, разумеется, слушатели должны привлекаться к активному участию в разработке общедуховных мероприятий, а всякую православную инициативу со стороны низовых звеньев следует поощрять. Занятия можно проводить не только в форме семинаров и собеседований, но и в форме дискуссий - а почему бы и нет - я уверен, в результате продуманной воспитательной работы и настойчивого поиска резервов повышения духовности мы сумеем поднять православное самосознание на невиданную доселе высоту! А ещё, батюшка - ещё на базе имеющихся производственных участков можно создать экспериментальные бригады, работающие с оплатой труда по коэффициенту духовного участия в жизни трудового коллектива...
- А я предлагаю устроить конкурс православного плаката! - перебил Тузикова шагавший на три шеренги позади него студент худграфа Кубанского госуниверситета Игнат Закондырин - высокий статный парубок со следами худо выправленной заячьей губы и жёлтыми от «Краснодарского» чая зубами. На секунду он захлебнулся от восторга, но затем сглотнул слюну и продолжил с восторженным присвистом:
- Нет, даже не конкурс - всероссийский фестиваль православного плаката среди трудящейся молодёжи и студентов! Авторы должны будут отразить суть фестивального движения и побудить передовую молодёжь к участию в борьбе за православную идею! Наиболее яркие, интересно и полно отражающие тематику конкурса плакаты - то есть, их авторы, конечно - пусть они будут награждены почётными грамотами! А может, и премиями!..
- Работа с молодёжью, разумеется, важна, никто этого не отрицает, - в свою очередь, перебил студента старший мастер Тузиков. - Однако наглядная агитация - это всего лишь небольшая частность на фоне того моря вопросов, которые нам следует поднять при разработке программы улучшения духовно-психологического климата в обществе. Нельзя формализовать наши мероприятия, не стоит, как говорится, навязывать их «сверху», без минимального анализа конкретных недостатков и поисков путей их устранения. Тем более что проблем для поднятия активности православной молодёжи накопилось предостаточно...
- Твоё рвение похвально, сын мой, - старец Амвросий жестом поднятой правой руки прервал стройные перспективы старшего мастера. - С божьего произволения мы ещё обсудим все эти вопросы. Однако не забывай: сейчас мы - воинство Христово. А какое наше наипервейшее оружие в борьбе с диаволом и бесами?
Эдик и Аська, желая опередить других, выкрикнули полифонически:
- Серебряные пули! - Эдик.
- Осиновый кол! - Аська.
- Крест? - нерешительно предположил Тузиков.
- Верно. Знамение креста, - кивнул служитель церкви. - А ещё?
- Не знаю, - смутился старший мастер.
- Худо не знать о простом, - сурово попенял иерей. - Так слушайте и проникайте в смысл, который глубже, чем слова… - Амвросий возвысил голос, перекрикивая раскаты грома - так, чтобы слышали все:
- Молитва, вот что ещё надобно! Гораздо больше кажущегося важна она! Ибо, как сказал блаженный Симеон, архиепископ Фессалоникийский: «Молиться - значит быть в союзе с богом, постоянно пребывать с ним»! Истинная, непрестанная, глубокая молитва уподобляет людей небесным силам!.. А о крестном знамении вот что рёк святой Иоанн Златоуст: «Крест должно изображать не просто перстом, но прежде всего произволением, соединённым с сильной верой! И если ты так изобразишь крест на лице твоём, ни один из нечистых духов не может близ тебя стать, потому что он увидит меч, который причинил ему смертельную рану!»
Старец, сделав пазу, многозначительно прокашлялся, словно хотел дать своим спутникам возможность переварить сказанное, и отёр со лба дождевые капли. А затем растопырил перед собой тяжеловесную волосатую пятерню, многозначительно пошевелил пальцами, непонятно что желая выразить этим жестом, и продолжил:
- Отже, от себя добавлю: соединив в триединстве благого устремления молитву, знамение креста и чистоту помыслов, наше воинство необоримо вздрючит бесов и самого диавола, не боясь смерти, ибо её нет, и не гнушаясь никакого греха, ибо не так страшен он сам, как нераскаянность! Потому молитесь! Непрерывно идите и повторяйте: «Господи, Иисусе Христе, сыне божий, помилуй мя! Помилуй мя, помилуй, боже, помилуй!» Конец приближается, и никто не ведает, когда его час пробьёт, ибо создатель рёк: «В чём застану, в том и сужу»! Не нам решать, кого всевышний помилует, а кого ввергнет в геенну. Наше дело простое: бей куда попало, а господь виноватого сыщет. И мы идём, и от его имени несём суд праведный и скорый каждому жителю этого зловонного и злопроклятого города - так пусть чисты и тверды будут ваши души, молитвы и персты!
***
Дождь и не думал ослабевать. Город продолжал растворяться в прохладной небесной мокроте. С гулом обрушивались на дома и тротуары потоки воды из темноты, обещая человечеству в связи с повсеместно неисправной ливневой канализацией новый Потоп, не хуже библейского. Сверкали ослепительные молнии, с потусторонним грохотом оплавляя громоотводы, пробивая крыши домов, воспламеняя кроны деревьев и одиноко стоявшие автомобили.
А люди не обращали внимания на смуту природы. Они шагали, ровняя шаг друг по другу, чтобы не спотыкаться в движении общенародной массы. И старец Амвросий с неутомимой уверенностью задавал темп:
- Левой!.. Левой!.. Раз, два, три... Шире шаг!.. Левой!.. Левой!.. А ну-ка, кто там отстаёт - подтянулись, быстро!.. Левой!.. Левой!.. Раз, два, три...
Они двигались неудержимой лавиной, вперёд и только вперёд, за пределы видимого и доступного пониманию.
Холодный дождь нисколько не пугал людей и казался им лишь призраком дождя. И каждый видел всё вокруг столь ясно, как будто к двум его собственным глазам чудесным образом прибавилось ещё два или три органа зрения, способных проникать далеко за пределы возможного.
Они шагали, исполненные восторженного гнева, то и дело короткими всплесками перетекавшего в гневный восторг и обратно; шумным тысячеоким животным, непостижимым никем сущим в резвом уме и бравой памяти двигались вперёд и внутрь таинственного и горячего пространства коллективного слияния, всенародного восхищения и общемысленного взаимоотображения. Между домов - как шумная река между горных теснин - текли они весёлой возбуждённой толпой, не оглядываясь. И порой в блаженном экстазе принимались срывать друг с друга одежду, хохоча и выкрикивая:
- В чём застану, в том и сужу!
- Бог не теля, всё видит издаля!
- Где застану, там и сужу!
- Ни один грех не должен остаться невыправленным!
- С кем застану, с тем и сужу!
- Мы живём в правовом государстве!
- Кого застану, того и сужу!
- Пора уже наконец обустроить Россию! Покамест она ещё не загинула ни шиша не обустроенной!
- Господипомилуйгосподипомилуйгосподипомилуй…
***
Их становилось всё больше, и было имя им легион.
Они удалялись от начала своего пути, и не было видно ему конца; они удалялись и приумножались, удалялись и приумножались, и растворялись среди багровых всполохов между домами - там, где земля смыкается с небом и уже не разобрать, где низ и где верх, где ад и где рай… где нет ничего и есть всё сразу.
Так видел своих спутников, себя самого и весь свой восторженный путь Эдик Елдоносов. Слабопрозрачная водяная прохлада окутывала его тело, и он, зорко сощурившись наблюдал за досягаемой действительностью как бы сторонним взглядом... Наблюдал до той самой минуты, пока справа внезапно не вскрикнула Аська.
Эдик повёл глазами в её сторону. И увидел прилипшую к девочке Надежду: та, скосив взгляд на мальчика. грозно заквохтала, словно курица, собирающаяся смертным боем защищать свои родные яйца, и быстро перерезала Аське горло осколком тёмной пивной бутылки. После чего молниеносно переместилась за спиной Эдика, оттеснила плечом невзрачного сутулого дядьку, до сих пор двигавшегося в шеренге слева от него - и как ни в чём не бывало зашагала рядом.
В продолжение всего происшедшего выражение её лица нисколько не изменилось: на нём по-прежнему было написано отрешённое ожидание вечности... И сквозь разорванную острыми костными осколками кожу на виске у Надежды подрагивало и выбухало нечто белёсое: не то мозги, не то обыкновенная сукровица.
***
Вытекшая из Аськи кровь обагрила её до пят... Но кровь быстро смыло холодными дождевыми струями.
Аська продолжала размеренно шагать справа от Эдика. Правда, горло у девочки было перерезано от уха до уха, посему ей приходилось придерживать голову обеими руками, чтобы та не заваливалась назад...
Надежда шагала слева. Обрывки её кишечника с мягким шорохом болтались в воздухе, и с них капала непроглядная дождевая вода.
Соседство с неотступной покойницей, всё никак не желавшей угомониться до состояния безвольного трупа, поначалу тревожило Эдика, казалось таящим в себе угрозу. Да и вид Аськи не обнадёживал. Но затем мальчик привык и почувствовал, что бояться ему нечего - просто теперь у него будут две мёртвых спутницы, которые не собираются желать ему зла, однако и в покое не оставят ни его, ни друг друга. Потому что жизнь является целью смерти, а смерть является целью жизни, и это движение равнопроизвольным образом открыто в обе стороны.
А ещё немногим позже он понял, что в мире вовсе нет ни жизни, ни смерти, но есть жизнесмерть, которая одной рукой дарит, а другой отнимает; дружить с ней или враждовать - суть одно и то же, усилия любого характера тщетны изначально, поскольку направлены исключительно на самих себя, и никуда более.
От такого понимания Эдику стало покойно.
Тёмный свет сочился на головы мальчику и его спутницам из невидимых за пеленой дождя редких уличных фонарей, а их волочившиеся по лужам тени пахли смертельным оргазмом вечности.
Эдик смотрел на Надежду, и мириады холодных дождинок летуче отражали покойницу. Он смотрел на Аську, и водопады стремительных капель отражали девочку. Это казалось головоломкой, непередаваемо сказочной и прекрасной: бессчётное множество Надежд и Асек, шагая рядом с мальчиком, плясали в неспокойном воздухе, с безмолвной бесшабашностью разбивались об асфальт, одномоментно возрождаясь и продолжая безостановочно шагать и приплясывать, шагать и приплясывать повсюду - слева и справа, спереди и сзади, сверху и снизу… От каждого отражения веяло болью и наслаждением. И каждое звало за собой, хоть разорвись! Но разорваться Эдик не умел. Поэтому он продолжал идти вперёд.
***
Наконец дождь прекратился.
Утро приближалось всё медленней, и уже начинало казаться, что оно никогда не наступит.
Зато Эдик ощущал всё более быстрые перемены в своём организме. Он вырос и раздался в плечах. И на его щеках появилась растительность: сначала мягкая - она становилась всё жёстче, гуще и непривычней; и в конце концов оформилась в усы и благообразную бородку клинышком...
Теперь Эдик не чувствовал себя мальчиком.
Он стал воином.
Он возмужал и окреп. Его мышцы налились силой, разорвав стремительно обветшавшую одежду - и одежда мягкими лоскутами осыпалась с него… Теперь он шагал голый.
Его сознание наполнилось блаженной чистотой и необоримой святостью. Он обрёл окончательную и абсолютно не требующую доказательств уверенность в себе и в том пути, по которому влекла его неисповедимая предначертанность всего сущего - а значит, и предначертанность его, Эдика Елдоносова.
Одно только - нет, не тревожило, а просто было непонятно: отчего это рассвет всё никак не хотел наступать...
***
Время растянулось как эластичный жгут. Уже совсем не казалась фантастической мысль о том, что шкале земной истории суждено оборваться, так и не дотянувшись до утренней отметки.
И лишь когда процессия достигла улицы Красной, это случилось.
Ночь умерла, растворившись в чистом дыхании свежевымытого пространства. И солнце наконец позолотило небосвод своими лучами.
Огнедышащее светило высушило лужи, озарило лица и отразилось в тысячах зрачков.
Люди вышли на улицу Красную и, свернув налево, направились к зданию краевой администрации, именуемому в народе «Белым домом».
Там их уже ждали.
Вдоль улицы стоял почётный караул из казаков.
На площади - перед входом в краевую администрацию - был сооружён из досок обширный подиум.
На подиуме возвышалась трибуна.
Девушки в народных костюмах поднесли старцу Амвросию хлеб-соль. Губернатор со слезами искренней благости на глазах троекратно расцеловался с иереем.
Заиграл духовой оркестр, и Кубанский казачий хор протяжно затянул:
Ой, Кубань, ты - наша Родина,
Вековой наш богатырь!
Многоводная, раздольная,
Разлилась ты вдаль и вширь
Все, присутствовавшие на площади, выструнились по стойке «смирно» и принялись подпевать - торжественно и невнятноголосо:
Бла-бла-бла! Бла-бла-бла-бла-бла-бла!
Бла-бла-бла! Бла-бла-бла-бла!
Бла-бла-бла! Бла-бла-бла-бла-бла-бла!
Бла-бла-бла! Бла-бла-бла-бла…
Постепенно толпа, напевая, словно входила в транс. Она раскачивалась, как придорожная левада на ветру, едва уловимо наращивая амплитуду. Мощь голосов нарастала. От огнедышащих звуков, вырывавшихся из тысяч распахнутых глоток, трескались и разбивались оконные стёкла в домах. Стёкла осыпались, дробясь, искристым звонким дождём на мостовую, а им навстречу неспешно, тягуче, грозно и неумолимо поднималось раскатистое пение:
Мы как дань свою покорную
От прославленных знамён
Шлём тебе, Кубань родимая,
До сырой земли поклон!
Когда отзвучали последние аккорды кубанского гимна, на трибуну взошёл губернатор...
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Не ждите Страшного суда. Страшный суд совершается ежедневно.
АЛЬБЕР КАМЮ
На торжественном собрании общественности Кубани, посвящённом стихийному волеизъявлению возбуждённых масс, губернатор края воззвал к православной церкви: «Помоги, родная, спасти Отечество!» Набатом тревоги прозвучали эти неспроста произнесённые слова. «В трудные времена церковь всегда делила невзгоды с народом, - сказал губернатор. - Так и сейчас, когда для православного славянства началась третья мировая война - война жестокая, коварная, мерзкая. Главное её оружие - не ракеты и бомбы, а информационные системы. Это оружие деморализует личность. И вот люди начинают торговать своим Отечеством. Верю: придёт прозрение... Разве можно равнодушно взирать на то, как сбивают с пути праведного наш народ многочисленные секты?! На территории края несколько десятков только католических общин, большинство из них заброшено в Россию с ярлыком «мэйд ин ЮСА»! Какой свет несут они народу православному? Чужеземные миссионеры прибывают к нам в великом множестве, а церковь наша - одна. Но она - наша, и беречь её, святыню духа, мы обязаны...»
Все, выступавшие на православном форуме после губернатора, нисколько не сгущали красок, когда вели речь о временах трудных. «В девятнадцатом веке нас увлекала просвещённая Европа. В двадцатом - невежественная Америка», - с обеспокоенностью прозвучало с высокой трибуны. В душах наших появился неведомый ранее разлад. Преступность, пьянство, наркомания... Сколько социальных язв на теле нашего больного общества! Нам пытаются внушить, что русская нация несостоятельна. В такой обстановке перед православной церковью с её идеями социальной справедливости и добра стоят задачи нравственного обновления”.
Выступавшие также говорили о том, насколько важно сберечь время, данное богом, для добрых дел и обретения вечности. Приводились многочисленные факты, неоспоримо подтверждающие, что именно православная церковь способствовала занятию нашим государством достойного места в истории мировой культуры и цивилизации. Маститый кубанский поэт Хронид Попойщиков прочёл с трибуны свои стихи, а затем рассказал о том, как он до пенсии служил в авиации и неоднократно имел знамения свыше, а также дважды видел в небе ангелов. После него выступил кубанский прозаик Гектор Кривоносов с воспоминаниями о православном поэте Лермонтове, которого он предложил причислить к лику святых... Символично, что на форуме присутствовали представители братских конфессий: они пожелали кубанцам счастья, здоровья, а народам Северного Кавказа - дружбы, добрососедства и скорейшего налаживания взаимовыгодных экономических связей. Эти слова, без сомнений, пришлись всем по сердцу.
Участниками православного форума выступили и артисты. В промежутках между докладами звучали молитвы, колядки, песнопения в исполнении Кубанского казачьего хора, камерного хора краевой филармонии, хоровой капеллы мальчиков, детской экспериментальной школы народного искусства Кубанского казачьего хора и многих других народных коллективов.
Завершился форум вручением наград за вклад в духовное развитие Кубани иерею Амвросию, а также наиболее активным ревнителям духовности из числа его сподвижников.
После этого время подвига истекло.
И на город опустились свет и тьма, существующие неразделимо.
-----------------
* Маленький Париж - на самом деле своё ироническое прозвище Екатеринодар получил в XIX веке. В ту пору богатый и помпезный Тифлис, где располагалась резиденция наместника Кавказа, называли «вторым Парижем». Придуманное острословами «маленький Париж» звучало двойной насмешкой - как над провинциальным Тифлисом, так и над вдвойне провинциальным Екатеринодаром. В ХХ веке с лёгкой руки советских писателей прозвище «маленький Париж» обрело своё второе рождение и ныне широко употребляется в адрес Краснодара уже безо всякой иронии, с местечковой гордостью.
* «Не послужишь - не узнаешь…» (Слова В. Малкова, музыка С. Туликова).
* «Прощание славянки» (Слова В. Лазарева Музыка В. Агапкина).
* Ихтис - (др. греческое ;;;;; - рыба) - акроним имени Иисуса Христа, состоящий из начальных букв слов: ;;;;;; ;;;;;;; ;;o; ;;;;; ;;;;; (Иисус Христос Божий Сын Спаситель). Новый Завет связывает символику рыбы с проповедью учеников Христа, из которых некоторые были рыбаками. Иисус Христос называет своих учеников «ловцами человеков» (Мф. 4:19, Мк. 1:17), а Царствие Небесное уподобляет «неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода» (Мф. 13:47).
* Кенотаф - (греч. kenot;phion, от kenos - пустой и t;phos - могила), погребальный памятник. Кенотафы сооружали многие народы мира, в том числе греки, римляне, египтяне и др. - главным образом в том случае, когда прах покойных по каким-либо причинам нельзя было предать погребению. Этот обычай связан с убеждением, что души мёртвых, не имея могил, не находят покоя.
* Хулиан дель Касаль* - кубинский поэт-модернист; для его стихов были характерны меланхолия и глубокий пессимизм. Умер от смеха 21 октября 1893 года. Произошло это следующим образом: когда Хулиан дель Касаль ужинал с приятелями, один из них рассказал анекдот, от которого у поэта начался приступ неконтролируемого смеха, что вызвало расслоение аорты, обильное кровотечение и скоропостижную смерть.
Наш махонький Париж. Поколение индиго и другие...
© Copyright: Евгений Петропавловский, 2010
Свидетельство о публикации №210042500097
Свидетельство о публикации №210042500097
Рецензии
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.