Сломанная струна

                (из рассказов моей бабушки)
     Раньше в деревне жили бедно, заработков никаких, огород, живность – вот и всё богатство.
     Решил Пётр уехать на заработки. Одному как-то боязно, подбил ещё двоих таких же, как и сам, голь перекатная, и пошли они искать лучшей жизни.

     Нашли они хозяев, что рубили лес, да сплавляли вниз по реке. И как раз сплавщики были нужны. Подвязались мужики, обговорили заработок и принялись за работу.
     Каждый день похож на другой. Сплавляют брёвна потихоньку, назад возвращаются, да опять за то же берутся. И так, до самой осени.
     Заработали маленько денег и тронулись домой. Так и держатся кучкой: как пришли из одной деревни, так и обратно путь держат. В котомке хлеба краюха, соли мешочек, да картошки на донышке. Остановятся, огонь разведут, картошки испекут в золе, поедят. Когда повезёт, и рыбы наловят. Да речной водой всё это запьют. Тогда ещё реки чистые были, не загажены, глянешь сверху – а дно-то до низу видно, все камешки, как на ладони, а то и рыбу увидишь, которая неспешно плывёт себе, да красуется перед всем подводным миром.

     И вот однажды вечером, когда стало темнеть, остановились они на берегу реки. Место красивое: река подходит близко к самому берегу, не то, что на другой стороне – косогор ещё тот! Берёзки подбежали к воде, словно хотели посмотреть на свою желтоволосую красоту, протягивают ветви-руки к воде, умоляют окунуть их в прохладу. А сами берёзки  на взгорочке, трава, хоть и осенняя, жухлая, но мягкая, а кое-где пробивается и зелёная, расстилается, как сонное одеяло.
     Мужики неторопливо наносили хвороста, развели огонь. Пока носили сушняк, в берёзках, нашли съедобных грибов, нанизали их на палки, да повесили над огнём: всё какое-то разнообразие к столу.
     Напекли картошки в золе, посолили круто, поделили грибы, едят себе да ведут тихий разговор.
     Солнце давно зашло, закатилось за горизонт, сразу стало темно, речной прохладой повеяло, если б не костёр – и вовсе ничего не видать.

     И вдруг слышат – плеск по воде, будто плывёт кто. Прислушались мужики, точно, как будто на лодке вёслами перебирает: хлюп-хлюп. Но не видно ничего, сумерки такие, хоть глаз коли, тёмная пелена, луны и той нет на небе. А до противоположного берега чуть ли не  полверсты! Сколько глаза ни напрягали, не видно никого, а только слышно в тишине вечерней: хлюп-хлюп.
     Сидят мужики дальше, байки рассказывают. А хлюп-хлюп всё ближе.
     Опять навострили уши. Кто ж такой, чуть ли не ночью на лодке? И не боится, что темно-то, как правит к берегу?

     Прошло немного времени, и вдалеке стал вырисовываться силуэт лодки.
     Присмотрелись друзья, насторожились. Да, действительно, лодка, а в ней вроде один человек. И правит прямо на их костёр.
     Бросили есть мужики, руки об одежду вытерли, любопытство-то сильнее голода, кто ж такой, этот незнакомец?
      Тот причалил к берегу, вытащил лодку, неторопливо уложил вёсла на дно и подошёл к компании.
     - Здорово, мужики! – поприветствовал их незнакомец и приподнял шляпу.

     Смотрит честная компания и диву даётся! Незнакомец с головы до ног в чёрном: чёрный костюм, чёрные ботинки, чёрная шляпа. Да что там шляпа! На руках перчатки чёрные кожаные, мужики сроду таких не видывали. И выбрит так гладко. В общем-то, на вид приятный мужчина, если б не глаза: отливают каким-то красным огнём.
     Переглянулись работяги, увидели они красный отблеск, но подумали, может, от костра такое явление?
     Кивнули они незнакомцу, но тот руки не подал, и перчаток не снял.
     Позвали его разделить с ними трапезу, больше так, для приличия, предполагая, что в таком костюме барин не сядет с ними ужинать. Тот и отказался. Замахал руками в своих чёрных перчатках, мол, сыт я.

     - А есть ли среди вас музыкант? Скрипач? – спрашивает.
     Снова переглянулись мужики. И посмотрели на Петра. А надо сказать, Пётр имел дома скрипку, и играл на всех свадьбах. Сейчас её при нём не было, да и ни к чему она ему на лесозаготовках-то.
     - Да, есть, - говорят. – Вот, Пётр.
     - А что, Пётр, переплывём на тот берег? Свадьба у нас. Музыкант нужен.
     Пожал плечами Пётр.
     - Боязно мне плыть куда-то в незнакомое место. Извини, барин, нет, наверное.
     Нахмурился незнакомец в чёрном. Сверкнули недобро огнём глаза.
     - Я золотом заплачу! Чистым золотом!
     - Езжай! – толкают в бок мужики. – Работа не пыльная, заработаешь!
     И хочется, и колется Петру. И денег хочется по-легкому заработать, но и страшно в неизвестность пускаться.
     - А надолго? – спрашивает.
     - На всю ночь, - честно отвечает незнакомец.
     - Езжай, Пётр, - уговаривают сотрапезники, - мы всё равно до утра никуда не денемся.
     Стоит Пётр, сомневается. А незнакомец показывает на его голову:
     - Твою шапку насыплю золотом. И назад тебя доставлю, не сомневайся!
     Махнул рукой Пётр, где наша не пропадала!
     - Только у меня скрипки с собой нет.
     Обрадовался незнакомец:
     - Есть у нас скрипка. Не опасайся, поедем!

     Подошли они к лодке. Сели, незнакомец на вёслах, размеренно правит, а вёсла по воде: хлюп-хлюп. Всё дальше и дальше берег, а тот, крутой – ближе. Причалили к берегу, незнакомец снова затащил лодку, уложил вёсла, указал дорогу. Поднялись они вверх,  пошли себе по деревне.
     Идёт Пётр и диву даётся, как будто он в незнакомом месте и в то же время многое ему знакомо. Вон, дуб на пригорке, только ветки страшные такие, корявые, тянутся к нему, норовят зацепить. А света в домах нет, нигде ни лучины, ни свечки. Страшно Петру, а куда деваться-то, взялся за гуж, не говори, что не дюж.

     Тем временем подходят они к дому. И опять странное чувство охватило Петра: как будто знает он дом, но брёвна какие-то старые, угрюмый дом, тоску наводит и печаль. И с улицы окна тоже тёмные. А зашли в дом – полный дом свечей. И где только их нет: и на печке, и на подоконнике, и на буфетике, и на стенах. Посредине стоит длинный стол, накрыт всяким яствами, чего тут только нет: и жареное, и пареное, и верчёное, и кручёное.
За столом сидят мужики одни, все, как тот незнакомец, в чёрных костюмах. На руках чёрные перчатки. Сидят, пьют, закусывают, перчаток не снимают и чёрных шляп тоже.
     «Странная у них свадьба, - подумал Пётр, - одни мужики за столом, а где жених с невестой?»
     Но поздоровался, снял с головы шапку. Не сказал ничего, известно ведь, с чужим уставом в монастырь не ходят!
     Выносит из другой комнаты его хозяин скрипку, протягивает мужику, играй, мол.

     Настраивает Пётр скрипку, а сам по сторонам-то глядит, и опять его не отпускает чувство, что знает он этот дом, бывал он тут. Заиграл, полилась музыка, главный (а тот, что его привёл, видимо, был за главного), пошёл в другую комнату. Выходит оттуда уже с невестой, та вся в белом: платье и фата. Лица из-под фаты не видно совсем. Ростом небольшая, не толстая, и не тонкая. Сколько лет, не определить, поскольку фата густая и длинная, даже рук не видно.
     «Чудная свадьба, - опять вздумалось Петру, - кто жених-то? Этот, что привёл меня?»
     Но играет, дурных вопросов не задаёт. А с девкой этой все по очереди пляшут, один не успеет завертеть, другой – тут как тут, не дают девке продыху, что там, сесть не дают! И девка тоже пляшет и пляшет, знай себе, крутится, как игрушка на верёвочке.

     Играет Пётр, посматривает на честную компанию, на невесту, и вдруг приподняла невеста руку, и в жесте страшное показалось ему, что это жена его. Смычок как-то жалобно скрипнул, и порвалась струна.
     Подскочил главный:
     - Что случилось?
     - Струна лопнула.
     - Направить можешь? – спрашивает.
     - Конечно, - отвечает Пётр, доставая ножик из кармана.
     Работа знакомая, чуть ослабил струну, натянул заново, чуть подвернул ножиком, вот тебе и готово.

     Всю ночь плясала компания. Куда потом девка делась – он так и не понял.
     Повёл его главный назад, к речке. В руках у незнакомца появился небольшой саквояж, опять же, чёрного цвета. Сели в лодку, плывут молча, устал Пётр, ну-ка всю ночь глаза не сомкнул!
     А на том берегу, друзья ждут, чуть прикорнули, переживают за Петра, кто их знает людей лихих-то!
     Но, слава Богу, вот и берег! Берёзки, как родные встречают. Мужики руками машут.
     Время хоть под утро, а темень, хоть глаз выколи! Луна так и не вышла из облаков.

     Причалили.
     - Ну, подставляй, мужик, шапку.
     Незнакомец открыл саквояж и насыпал Петру полную шапку червонцев.
     - В расчёте? – спросил, сверкнув огненными глазами.
     - В расчёте, - обрадовался Пётр, глядя на гору червонцев.
     Сел незнакомец в лодку, приподнял шляпу, да и растворился во мгле. И услышали мужики, как где-то на середине реки раздался дикий хохот, как гром среди ясного неба. Да такой жуткий, что кровь застыла в жилах от страха!

     Прилегли спать мужики, ночь была рябиновая, толком глаза-то и не сомкнули. Просыпаются, светло на небе, в путь-дорогу пора. Глянули на шапку с червонцами – а она полная угольев, да прогорела вся!

     Вернулся Пётр домой, а ему докладывают досужие кумушки, дескать, жена его от тоски повесилась, что нашло на горемычную, неизвестно. А повесилась в венчальном платье белом, да в фате.

     Дом встретил Петра тихим одиночеством, детей-то у них не было. Жутко в доме, хотя всё и на своих местах, и стол – вот он, и буфетик, в другой комнате кровать застелена.
     Сел он за стол, решил краюху хлеба отрезать, пошарил по карманам, да не нашел ножа-то, забыл на свадьбе, когда струну правил. Стал вспоминать, и вспомнил-таки, что оставил его у них в доме на печке. Посмотрел он в задумчивости на свою печку, а нож-то  – и лежит себе.

     И подумал он, что был в ту ночь дома, когда жена его вешалась. И не свадьба была это вовсе, а черти жену изводили, вот почему и улица, и дом, да и девка знакомой казалась. А незнакомец в чёрном – главный чёрт был. 

26.04.2010 года.
Вера Панарина.