Имя твоё 66

Имя твоё 66
/продолжение/

- Жест достойный рыцаря. Ну что ж помогай…
Давние друзья, гремя тарелками и бокалами, устремились на кухню, где легко можно отбросить всякую условность и философствующую мудреность, но можно отдаться воспоминаниям…
- А ты что это так загадочно улыбаешься… И не смотри на меня так, лучше смотри тарелку до дыр не протри.
- А вот я не стану задавать тебе вопросы. Я уступаю это право тебе. И, кажется начало удачно положено…
- Узнаю Валерочку… И как всегда не понимаю, о чем речь?
- Всё ты понимаешь, мой друг. А речь неожиданно может пойти о жизни.
- Правда, о жизни…
- О ней, мой дорогой, о ней. Ведь я мало что о тебе знаю, только со слов дяди Вани.
- Так, Валерочка, это уже много, зная, как ты можешь расположить отца к откровению.
- Ну и ладно, «следила за каждым твоим шагом»   И что?
- И что?
- А шутка такая. Как сказал бы мой начальник: «Бам-бар-бия»…
- Тогда я просто серьёзно ещё к тому добавлю: «Кир-гуду». Что означает…
- Знаю-знаю, могу сама перевести: ничто не может быть сокровеннее в жизни праведника, чем его личная тайна…
- Валерка, какая же ты у нас умница. Посему это слово первенства заслуженно переходит к тебе. Я и правда мало что знаю о тебе. Ты уж прости меня за такую скудость познания о близких друзьях. Посему я больше хочу узнать о тебе, да не со слов «дяди Вани».
- Ты что, правда ничегошеньки так и не знаешь?
- Очень скудно. Знаю, что работаешь над какими-то философскими статьями, и занимаешься проблемой Земли, как сверх уникального Тела Вселенной.
- Вот это уже явно не от дяди Вани.
- Это от источников мировых цивилизаций…
- Теперь и я своего Фомушку узнаю.
- «Дядя Ваня» мне ничего другого поведать не мог, по причине, касающихся только твоих личных проблем. Он же такой дипломат, и в меру осторожничает, чтобы ненароком не поранить чьё-то незащищенное сердце.
- Да, он у тебя молодец! Многим в пример… Почему с ним я всегда откровенничаю о самых сложных личных проблемах. Я знаю, что не напрасно, ибо его советы для меня оказывались самой большой помощью, какую я только могла получить.
- Фомушка…
- Да…
- А можно я опять буду так тебя называть?
- Ты уже так зовёшь…
- А ты, Фомушка, ничуть не изменился, такой же «забавный мальчишка»…
- Спасибо, Валерочка! Я же помню, как ты впервые меня так назвала, я сильно обиделся и оттолкнул от себя твои руки… Ты тогда тихо так, заплакала.
Валерка, прости меня за эти обиды.
- Нашел чего вспомнить… за «давностью-то лет». А впрочем, я иной реакции и не ожидала. А слёзы были от того, что я думала, что ты мне по щекам надаёшь, а ты вон как…
Я же тоже была глупенькой девушкой, тогда я только осваивала нужную интонацию в общении с сильной половиной… Я просто не знала какой интонацией можно было выразить свои чувства…
Если бы я знала как, ты бы не так вскипел. Правда, Фомушка?
- Наверно… Но, как я помню, позже нам ничто не помешало выразить свои чувства…
- Это правда, Фомушка.
Да, это были самые счастливые времена в моей жизни! Я всегда с радостью вспоминаю мою юность. Я потом покажу тебе свой альбом, в котором я как святыню храню эту юность.
- А почему потом? Валерка, а ну-ка неси его сейчас же. Я просто сгораю от любопытства… И пока я тут управляюсь с посудой, альбом чтобы был здесь.
Давай неси, а я сварю кофе…
- Помнишь, как та юмористка: «Ой, Вань, ты кого хочешь, уговоришь…».
- А сейчас я непреклонен, как никогда…
Они недолго смотрели друг другу в глаза, которые явно повлажнели от нахлынувшего воспоминания…
И вот, альбом с фотографиями в руках Фомы. Такие альбомы сейчас не выпускают. В глянцевом кожаном переплёте, с металлическим титулом, на котором выгравировано год, город, и имя владетеля.
Страницы из жесткого картона, с накладным матовым листом. Где уже в готовые разрезы можно вставить фотографию.
Под каждой фотографией была запись с отмеченным годом, и короткой аннотацией.
- Ой, смотри-ка, что это? Разве есть и такая фотография?
- Была такая… Под этой рябиной почти все жильцы нашего дома фотографировались.
- Помню, помню… Эта рябина, словно визитная карточка наших жильцов… Как же она сейчас постарела…
- Не постарела, а повзрослела вместе с нами.
А вот, смотри, мы с тобой, и тут Зинка к нам пристроилась. Какая же она высокая… Как же она уговаривала меня не встречаться с тобой: «Москвич, видите ли, нашелся…»
Я ей говорю, что мы только дружим. Но она так и не поверила…
- Да она, как и другие, всё видела, не глупая Зинка… Ведь наши чувства ни от кого не были секретом.
- Но именно для неё это было больно сознавать. И ты знаешь почему… Ты ведь тоже всё видел и знал об этом…
Помнишь, как перед Новым Годом она пришла к вам вся в слезах? И ты её так мило успокаивал, что она так и не хотела покидать твои «объятия»…
- Валера, но я же успокоил её. А ты только  напрасно бокал разбила на кухне… Ревновала, что ли?
- Ещё чего…
- Эх, Зинка, Зинка…
- Хотя, чего скрывать – было немного, ведь дядя Ваня всё подметить умел.
- А это кто? – Фома указал на фотографию с красивым мужчиной в военной форме майора.
- А это, Фомушка, мой первый муж, Евгений. Мы с ним совсем немного прожили.
- Извини…
- Да, что-то не сложилось. Его частые командировки меня совсем не устраивали. Вот и разошлись, «как в море корабли»…
- Жаль, интересный мужчина. А что потом?
- А «потом суп с котом»…
- Это с каким ещё «котом»?
- Да так, говорят почему-то в народе… А потом…
А потом, меня судьба снова свела с военным человеком…
- Да ты прямо невеста какая-то, полковая
- ???
- Извини, Валерочка, неудачная шутка. Понимаю, грубо…
- Подожди, сейчас… - Валерия полистала альбом, - а вот и он, мой милый Григорий. Правда хороший?
С фотографии смотрел молодой мужчина атлетического сложения, который двумя пальцами показывал латинскую букву “V” (vivo). Да и улыбка однозначно указывала на радость победы.
- А этот спортсмен?
- Нет, он тоже военный. Тут он капитан танковых войск. Здесь мы были на берегу Азовского моря.
Правда, симпатичный?
- О, да!
- Он мастер спорта по какому-то единоборству, кажется военному.
- А с ним как?
- Так же, расстались…
- Тоже командировки?
- Нет. За ним я поехала бы куда угодно… Но он влюбился в другую… В фотомодель… Такая, «красивая и стройная дорожку перешла»…
- Надо же…
- И знаешь, кто она?
- И кто же та счастливая обладательница?
- Не поверишь… наша Зинуля…
- Ой-ой-ой, это как же так?
- Сам знаешь, какая она напористая. Этих способностей ей не занимать. Да и красавицей она стала, не узнаешь…
Вот и желаю я им: «Любовь, да совет!», «Совет, да любовь!»
- Ну что ж, пожелаем им счастья!
- А что потом?
- Да суп… Ой, да я тебе уже так отвечала, прости.
Ты наверно хочешь спросить, кто у меня сейчас? – Валера немного посмеялась, немного озадачив Фому, - Фомушка, родимый мой, ты прав был, говоря там про военный полк. Опять военный…
- Я таки знал…
- Старший лейтенант, в военкомате служил, да по военным лагерям постоянно ездил. Николаем зовут. Мы с ним в гражданском браке прожили. И опять недолго…
- Расстались?
- Угу…
- Какой-то рок над тобой «висит». Получается, что тебя каждый раз «разжаловали»… От майора, до «старшого».
- Ну да, и знакомые все об этом говорят: «Все к генералам тянутся, а ты…»
- А его тоже «увели»? Прости меня, Лера, опять за своё.
- Да ты что. Ты самый лучший мой друг, с тобой я могу делиться всем. Да и видимся-то мы совсем редко…
Нет, его не увели. Он уволился из рядов армии. И уехал на постоянное жительство в Сибирь.
- Как это в Сибирь. Как это там поётся:

«Уехал сам, уехал сам,
Не по этапу, не по этапу…»
- Вот именно, не по этапу. Там новая какая-то романтика.
- Какая ещё там романтика?
«А я еду, а я еду за мечтами,
За туманом и за запахом тайги…»
Какая-то выгодная работа, или дальние родственники?
- Не знаю, живут там его друзья, и строят дома в деревнях.
А романтика, пожалуй присутствует. Прямо эйфория какая-то.
- Что такое?
- Строят они там новую жизнь. И ждут второго пришествия. - После этих слов, Фома как-то встрепенулся, и его глаза загорелись… Он неожиданно стал серьёзнее. Он взял её руки  свои и смотрел в глаза – Да что с тобой? Тебя что-то насторожило…
Вот так и он прощался со мной. Видно было, как он не хотел обижать меня своим отъездом. Но я поняла по его глазам, что значит для него этот отъезд. Он и меня звал с собой. Но я не согласилась. Эта неизвестность меня пугала.
Но он питал надежду, что я когда-нибудь приеду к нему, что он всегда будет меня ждать. Вот, Фомушка, поди, разберись тут в моих кавалерах…
А вот он так тебя напоминал, такой же спокойный и рассудительный был. В нём было какое-то духовное воспитание. Он ведь много читал разной духовной литературы, какие-то брошюры, газеты.
И все же не смогла я за ним поехать. Не декабристка я, видать… Не видела я в этой романтике смысла. Больше всего, какая-то религиозная эйфория. Я так и не поняла, почему именно туда надо было ехать? Кажется ему и здесь никто не мешал заниматься своим духовным ростом.
- Он тебе писал?
- Да, сначала приходили письма. Но я почему-то остыла к этой переписке, в них было всё не для меня… И потом они перестали приходить ко мне вообще.
Вот так, Фомушка… - Валера как-то жалобно вздохнула, и Фома заметил, что в глазах её появились не слёзы, а какие-то влажные грустинки…
- Лера, да ты не переживай, ещё увидитесь…
- Ой, не знаю… Уж очень он хороший был…
- А ты не можешь дать мне его адрес?
Валерия долго смотрела в глаза Фомы, и грусть её заметно стала исчезать, и вместо нее появилась какая-то нездоровая улыбка.
- Вот, Фома, и ты туда же… Конечно же дам. 
А вот и конверт с его адресом, можешь забрать себе.
- Зачем, я адрес перепишу, а конверт сохрани, пожалуйста. Ведь он же не только ждёт тебя, он любит… Но что-то я не вижу его  фотографии.
- А её здесь просто нет. Мы так и не смогли завестись нашими фотографиями. Хотя, у него моя фотография имеется. Он даже обещал с неё портрет нарисовать.  Вот так-то…
Даже сказал, что этот портрет пригодится ему, как образец для его иконы, которую он собирался написать.
Я же ему говорила, чтоб лучше меня живую хранил, как образец, но не иконы, а жены.
- А он что?
- «Надеюсь, что сохраню и то, и другое»…
- Ну что ж, не лишай его этих надежд…
- Не знаю, не знаю…
- А он пишет иконы?
- Ни разу не писал. Но портреты у него хорошие получаются. Причем последние портреты он делал на досках, в таком старинном русском стиле. Знаешь, что-то напоминает «былинную хохлому».
- Интересно. И есть какие-то работы?
- Есть, потом покажу. Да что это я о себе, да о себе. Может быть, что-нибудь и о твоих подвигах послушаем?
- Знаешь, Лера, жизнь вроде бы как и не скучная, но вот поди ты, и рассказать-то не о чем.
- А ты не ищи красивые моменты, и что-то там сверх выдающееся. А рассказывай всё по порядку, как есть. Как на духу…
Мне, Фомушка всё интересно. – Валерия так странно посмотрела на Фому, что он смутился, и вспыхнул лицем, яко юноша. Испытывая чувство стыдливой радости… - мне жизнь твоя, Фомушка, до сих пор не безразлична…
- Хорошо, только я некоторые детали упущу, из того, что тебе наверняка известно от отца.
- Валяй… - нарочито небрежно бросила она, удобно с ногами усаживаясь в кресло отца, всем своим поведением показывая, что её шутливый тон от глубокой юношеской преданности к другу детства.
И всё же Фома не упустил некоторые подробности, о которых вроде бы и не хотел упоминать. О тех женщинах с кем он состоял в браке…
Но он долго и подробно говорил о своей матери, которую он глубоко любил и уважал, порой сравнивая её с Марией. Эту мудрую и добрую учительницу, Лера никогда не видела, но со слов Фомы она хорошо её представляла и успела полюбить. Иногда часами, сидя в их квартире, она слушала об этой прекрасной женщине, уже со слов дяди Вани.
- Я вспоминаю, как дядя Ваня переживал кончину твоей мамы… Он часто вспоминал её, и порой сильно переживал за то, что всё так сложилось…
- Я это знаю. Мама обладала каким-то даром ясновидения именно в отношении судьбы папы. Она даже без писем могла знать о нас всё, когда я здесь жил у папы. Наверно она тогда ревновала меня к отцу.
И вот утрату её я до сих пор переживаю. Я многого ей так и не дал… Как никогда я понял, что рядом с ней обязательно тогда должен быть близкий мужчина. И в нём она видела прежде всего меня.
Она постоянно оставалась молодой и жизнерадостной… Такая нежная и красивая… А как она пела под гитару.
- Я знаю, дядя Ваня всегда об этом вспоминал. Он всегда гордится этим, что ты очень похож на свою мать…
Фомушка, не грусти… Может ты споёшь мне под гитару? А, Фома? Какую-нибудь цыганскую, помнишь?
- Как раз, цыганские и не помню. Я такие песни уже и не пою…
- А что ты сейчас поёшь? Спой, какие знаешь… Дядя Ваня говорил, что ты свои песни пишешь.
- Да они только так, в небольшом тесном кругу…
- Вот и спой в моём «кругу»… в тесном…
- Хорошо. Секундочку, я сбегаю за гитарой и отца наведаю.
Фома совсем по-юношески ринулся исполнять просьбу своей давней подруги, чувства которой, как он понял, еще не остыли…
Вернулся он с красивой концертной гитарой, которую в подарок когда-то отец привёз ему из Германии.
Но сначала я спою тебе несколько песен иеромонаха Романа. Потом философские песни моего друга, Митька.
- А свои?
- А на закуску, и мои…
- Давай! Я давно ждала этого момента… Кстати, песни и.м. Романа мне пели друзья Николая.
- Вот и отлично, не будет новостью.
На кухне звучал всеми уважаемый, популярный инструмент, струны которого перебирались изящными, но сильными пальцами заядлого туриста. Они, словно струны барда, или восточного акына, тихо и нежно передавали бархатный тон и чистые мысли жаждущего правды… И они сами жаждали высказать свою мудрость каждому встречному о радости и боли странствующего музыканта…
Леера заметила, что не только изменился Фома, но и голос его. Он стал ниже по тональности, с небольшой хрипотцой, не портящей эффект исполняемой песни.
Но манера пения оставалась прежней. Она отличалась особой, необыкновенно спокойной мелодией, льющейся из его уст какой-то природной неторопливостью…
В его песнях сочетались грусть и сострадания монаха, с оптимизмом ясновидения жаждущего грядущих пророков. В них звучали теплота души и боль сердца. Любовь и жажда терпения за жизнь и судьбы человеческие. В них можно увидеть и услышать саму природу с её доброй красотой, наполненной жизненной силой.
Но есть песни с зажигательной фантазией чувств вечных странствий по необъятной Земле Обетованной, что Планетой зовётся. Где чудится недалёкая счастливая жизнь в Царстве Божьем, переходящая в вечную жизнь во Вселенной…
О природе поётся с особой нежностью, лаская каждую травинку. С той самой, с которой «поутру, с сердечной трепетностью, снимается росинка»…
И вот, на необычный восточный манер, зазвучала песня, словно песня апостола из далёкой древности… И она повела своего слушателя по бескрайним зелёным холмам и каменистым просторам Галилеи. И там… ослепительной красоты девушка, с кувшином-водоносом на плече, плавно, словно в красивом танце шла меж душистых трав и красивых лилий…
/продолжение следует/