Юродивый

               
Давно это было, очень давно. Летний вечер, крики и смех детей в переулке. Возня в пыли.

Порой трудно определить ту грань между черным и белым и вовремя остановиться, чтобы не сделать того, о чем будешь сожалеть. От детских шалостей до жестокости – лишь шаг, настолько малый, что и не заметишь, когда закончится игра.

Он был один, а их – много. Как муравьи на стрекозу, навалились они и тащили его, а он барахтался, плакал и ничего не мог поделать, ибо разумом был как пятилетнее дитя. Сначала он смотрел на них, чумазых, барахтающихся в пыли и кричащих дразнилки, хлопал в ладоши и хохотал, приседал и топтался на месте в нетерпении. Мальчишки с недоумением глазели на взрослого мужчину, который так бурно реагировал на ребяческие забавы.

 Потом загалдели, захихикали и позвали его. Он кинулся к ним как щенок. Его глубоко запавшие глаза по-детски загорелись, и изможденное лицо как-то сразу посветлело. Он неуклюже притопывал, танцуя, и гортанно смеялся.

Закружился хоровод, и никто не понял, когда закончилась игра. Вернее, она продолжалась, но это была уже другая игра: силы с беспомощностью. Он вырывался, что-то подвывал, крупные слезы затекали ему в рот и уши, но все это было так весело. Для них...

И тут что-то мокрое больно и хлестко принялось гулять по вспотевшим спинам, плечам и головам, отрезвляя и заставляя бежать, пригнувшись. Женщина в переднике, ловко ухватив за шиворот промелькнувшего было мимо мальчишку, принялась охаживать его скрученным полотенцем, приговаривая:

-Ишь, чего вздумали, паразиты, стыда на вас нет!!! Это же божий человек, а вы его…

Мальчишка рванулся, оставив в ее руках клок рубахи, а она, потрясая им, кричала вслед:

 - Да чтоб вам пусто было!!! Вот наберете много грехов, сами такими станете! Всю жизнь искупать будете. Да где вам! Это выстрадать надо, - и присела на корточки рядом с юродивым, дыша часто и прерывисто.

 - Ну, что? – заботливо осмотрела его. А юродивый съежился в пыли, слезы по лицу размазывал, всхлипывал тоненько, поскуливая.- Нагрешил, родной? Много нагреб на горб свой? Ну, не плачь, не плачь, - вытерла влажным, уже не свежим полотенцем грязные потеки на щеках.- Потрепи немножко. Наверно, скоро совершишь ты свой последний поступок, за который тебе все простится.

Помолчала, заглянула ему в глаза и вынесла из дома ломоть хлеба.

 - Ешь.

Юродивый вцепился в краюху и быстро-быстро, с локтей – на четвереньки, то поднимаясь, то снова припадая к земле, заковылял за постройки, урча на ходу. Оглянувшись, не видит ли кто, он стал совать хлеб в рот. И вдруг замигал глазами… Кто-то мяукал. Хрипло, сорвавши голос.

Что-то теплое прижалось к его ноге, и он посмотрел вниз. Худенький, с костлявым позвоночником и выпирающими ребрами большеухий котенок жалобно разевал ротик.

Хлеб застыл в руках юродивого…Сев на корточки, он долго и внимательно смотрел на звереныша, затем что-то ласково залопотал и … протянул ему на ладони хлеб с надкушенным краем. Котенок заворчал и принялся терзать кусок, а человек неловко, но осторожно и бережно провел пальцем по его голове. Потом вздохнул, поднял худенькое тельце, сунул за пазуху и побрел к околице.

Был солнечный летний вечер, все занимались своими делами, и никто не заметил, как ветер взметнул и запеленал лохмотья его одежды, как они сверкнули на солнце, точно латы. Как расправились плечи, и выпрямилась спина, как человек вздохнул свободно и растворился в закате…