Разбить фарфор

Сайд-стори к «В мокром и диком лесу» – попытка проследить путь Тоши Городецкой после свадьбы Санзо и Оби. Для персонажей – сплошное воплощение фантазий, автор в это ввязался в основном чтобы поржать.
* * *
Луна лезла в окна, подмигивала, издевалась. Хейзелю Гроссу не спалось. Возмущало, что отстаёт на день пути, и думалось – быть бы, как Гато, мёртвым, было бы всё равно.
Епископ поднялся и вышел во двор гостиницы. Какая пошлость – воткнуть здесь арку с розочками… Да ещё поставить под ней девицу в якобы орденских одеждах – сейчас хорошо было видно, что под стандартной коричневой робой у неё надета маечка на тонких лямках и в такую обтяжку, что дальше некуда. Хейзель даже сплюнул мысленно – и от её бесстыдства, и от того, что сам подозрительно хорошо замечает такие вещи.
Девицу, кстати, он уже видел днём здесь же, во дворе – тогда она выглядела поскромнее, но очень активно кого-то высматривала. Странная она… может, подойти, поговорить, заодно укрепить имидж?
– Что вы здесь делаете, дочь моя?
– Патрулирую город. Вдруг да нежить нападёт на людей.
– А вот мне сдаётся, что поджидаете клиентов.
– А вы что же, святой отец, набиваетесь?.. – она улыбнулась разом наивно и нахально, смутила взглядом, окинув его хрупкую фигуру в длинном подряснике.
– Это вы нарываетесь. Хотя, может быть, вам нужна поддержка. У вас глаза несчастные. Пострадали от демонов?
– От демонов – не особо. Среди них ещё вполне приличные попадаются. Люди гораздо хуже.
– Здесь я бы с вами поспорил. Ибо стараюсь положить жизнь на борьбу с демонами… Но, однако, пойдёмте, может быть, вы всё мне расскажете и вам станет легче. Плачу за ночь.
– Идите вы, святой отец, оставьте ваши деньги себе и перестаньте краснеть!
* * *
Свет в номере всё-таки пришлось зажечь, иначе как-то уж совсем… всё равно исповедь проходила совсем не по чину. Девица, которую звали Антониной, уселась на стул и вытянула перед собой стройные ножки. Орденскую робу она повесила на спинку, себе за спину, и теперь стало видно её шорты, явно бывшие когда-то штанами и подвергшиеся обрезанию большим и страшным ножом. Считать бахрому было явно безопаснее, чем смотреть на майку, обрисовывавшую вроде и скромные сокровища, но уж слишком рельефно. И глаза у неё были такие, будто о жизни она знала гораздо больше, чем он, Хейзель Гросс.
– Ну что, святой отец, я падший джедай, меня выгнали из Ордена за аморальное поведение… когда соизволили его заметить. В тринадцать лет я целовалась с девушкой. С подругой. Просто чтобы узнать как это будет… И чтобы не влюбиться в парня в одного, нам же нельзя привязываться… Думала, так безопаснее. Потом нас разобрали мастера и растащили по Галактике. В пятнадцать я подумала, что влюбилась. И отдала честь. И всё кончилось через полгода. А дальше – сначала я искала любовь, потом забвение, потом пыталась поставить искусство любви на службу Ордену… Но получалось плохо, и навыки не отточены, и не хотелось это делать, когда чувства не было. И с наставницей как будто жили в разных мирах… И в итоге меня выгнали. Но это, на самом деле, не главное. Я одержима одним человеком… с тех же тринадцати лет. Мы вместе учились… святой отец, у него ангельская внешность и совершенно мерзкий характер, и он никогда не желал меня замечать. Сколько раз я пробовала с другими, даже сама вроде обманывала себя, но… И сначала он стал Санзо Хоши, но я всё равно пыталась его соблазнить, лишить невинности, а потом он возьми и закрути с моей подругой, с той самой, с которой я целовалась…
Антонина перевела дух. Сначала она рассказывала с явным намерением шокировать молодого епископа, но к концу своего монолога разволновалась по-настоящему. И не она одна.
– Погодите, дочь моя… Вы сказали «Санзо Хоши»? Стройный, похожий на девушку, золотые волосы, сутра на плечах и привычка по каждому поводу стрелять?
– Ну да, да, только на девушку вы гораздо больше похожи, святой отец. Особенно когда так краснеете. А вы-то откуда его знаете и почему вас это так волнует?
– Кто из нас исповедуется-то? Ну хорошо, премного наслышан и немного знаком лично. Я охотник на демонов, он тоже, я его ищу, чтобы предложить взаимовыгодное сотрудничество. Только он не желает со мной разговаривать. Я иду по его следу, но он меня опережает…
– Какое совпадение, я тоже по нему иду. Зачем – не знаю, мне от него уже доставалось, хорошо что не пулей и не по шее, а только словами и сутрой. Так что не советую, особенно подкатывать с неприличными намерениями… хотя сама вон тоже не могу остановиться.
– Это у кого… у кого здесь неприличные намерения?! Женщина, сосуд скудельный, отойди от меня!
– Ну я же и говорю, – она откровенно смеялась, глаза у неё были как два чайных озерца, только почему-то не было видно дна – только собственное растерянное отражение. – Святой отец, блин, про вас только яойную мангу и рисовать!..
– А вы умеете?.. – пересохшими губами спросил Хейзель.
– Для вас – сумею. Вы очаровательны в своём роде, даже мысли читать не надо. Спросите сами своё сердце, оно вам не соврёт. А вообще чему тут удивляться, в Генджо Санзо не влюбиться нельзя… Мы теперь соперники, святой отец.
– Иди ты… – он растерял весь свой лоск, и сиропа в голосе тоже больше не было, и рука потянулась к медальону, хотя что бы он тем медальоном сделал – эта ситхова девчонка ещё не померла и даже не была демоном…
– Да пойду… только утром. Сначала картинку нарисую. Если у вас не найдётся карандаша и бумаги – у меня-то должны быть, я время от времени балуюсь…
…Хейзель сидел как приклеенный – позировал, а Антонина быстро набрасывала картинку. Епископу было видно, как линии на бумаге складываются в его собственное дико смущённое лицо, карандаш девчонки обозначал тенями краску на щеках… С натуры она рисовала с фантазией – ну или мысленно прикинула, как что расстёгивается, и на её рисунке подрясник сползал у Хейзеля с плеча, и вся поза претендовала на соблазнительную. Смотреть на это было очень стыдно – и одновременно завораживало…
Закончив с натурщиком, девчонка принялась набрасывать рядом другую фигуру. Точёное, недоброе лицо, встрёпанная чёлка, рука в длинной чёрной перчатке без пальцев. Сами пальцы Антонина любовно вырисовывала, и они тянулись тронуть карандашного Хейзеля то ли за подбородок, то ли за плечо. А когда она закончила рисовать Санзо – в одних тех самых перчатках и полурасстёгнутых джинсах – то тяжело дышали уже оба. Сама художница и епископ.
* * *
Молочно-белая аура, сплошная, без единой трещинки… Как ясно Тоша Городецкая видела её вокруг Санзо, когда встретила его пару лет назад! А ведь тогда он не носил этих своих сияющих одежд и вообще держал себя в небрежении, и взгляд у него был из серии «дайте сдохнуть», хотя с его упрямством ни в жисть бы он не… Но внутреннее сияние тогда затмевало всё. Нетронутый, нецелованный даже. И как же хотелось, чтобы именно ей, Тоше, он позволил этот свой щит разрушить… Но самое сладкое досталось недотроге Кеноби. Которая наверняка даже не распробовала…
У Хейзеля была такая же аура. Пусть ему она так не шла, пусть у него было девчоночье лицо и фарфоровая кожа… Но хоть так, хоть даже понимая, где ты и с кем, но испытать это удивительное ощущение… а заодно увидеть на лице молоденького епископа откровенный шок… а потом упасть в изнеможении на чужую грудь, хоть тебя толком и не подхватят…
– Корью…
– Санзо-хан…
Они выдохнули это одновременно. Не соперники… сообщники. До определённой точки. А там уж видно будет, кто кого убьёт.

Апрель 2010