Ли и Рубинштейн

  Сегодня, любители репортажных  шаблонов  сказали бы о нашей затее, что это была тщательно спланированная операция. 
Трудно сказать было ли так на самом деле, но мы, по крайней мере, всячески к этому стремились, поскольку,  наметив на август 1962 года совместный отпуск,   действительно битых полгода перед этим  тщательно обговаривали  детали и подробности  своего замысла.
 
Он был прост и заключался в том, чтобы пешим порядком, презрев блага цивилизации, обойти  горные окрестности Теберды и Домбая, после чего,   преодолев всё ещё не восстановленный с войны Клухорский перевал, пересечь Кавказский хребет с севера на юг, и, достигнув черноморского побережья, вознаградить себя  двухнедельным ежедневным  погружением в морскую пучину у комфортного пляжа Сухумской турбазы.

Для этого из Тбилиси, где мы в то время  изволили проживать и совместно трудиться в некоем Конструкторском  бюро, надо было первым делом забросить себя на Северный Кавказ в Карачаево-Черкессию - исходный пункт нашего похода.

Рациональное решение, как это сделать, пришло в результате  перебора  многоходовых  хитроумных комбинаций.
Свою парадную одежду и обувь, предназначенные для фланирования в них на черноморском побережье, мы загодя отправили  почтовыми посылками на своё имя в Сухуми, уложив в рюкзаки только походные принадлежности.

Туристские штормовки и горные ботинки  взяли напрокат в турбазе, что на тбилисской улице Саба-Сулхана,  добыв там же  экскурсионные  билеты на поездку по Военно-грузинской дороге, в результате чего предполагали кратчайшим путём и  без хлопот  оказаться в центре Северной Осетии -  городе Орджоникидзе (Владикавказе).
 
Наш дальнейший  путь лежал  до станции Зеленчукской, откуда по  местной ж.д. ветке можно было доехать до   города Баталпашинска (Черкесска), а там  уже  на служебном автобусе добраться до Тебердинской турбазы.

Обязанности в нашем отряде были также просты и понятны. На Отара Джумберовича, как на университетски образованного  эрудита, была возложена ответственность за историческое  и научное осмысление  того, чему мы собирались быть свидетелями в дороге. Юрию Сумбатовичу, известному своей скупостью армянину, были доверены наши общественные финансы.  Вашему покорному слуге, не чуждому искусства -  сценарий будущих  путевых кинозаметок, а наиболее атлетичному Александру Борисовичу была  выдана лицензия на право  поддать туристским башмаком   под зад, или дать подзатыльник каждому из нас, кто, соскучившись по осточертевшей работе, вздумает затеять трёп на служебные темы.
 
По всему пути следования, там, где это было возможно, мы собирались примыкать к попутным экскурсиям, на чём неизменно настаивал наш финансовый скупердяй  Юрий Сумбатович, поскольку путёвки, несмотря на то, что в их стоимость была включена плата за услуги  разъездных гидов, обходились немного дешевле пассажирских билетов, и он всякий раз недоумевал, почему  обыватели  не замечают этой очевидной разницы  и, передвигаясь по своим делам, предпочитают оплачивать проезд в качестве пассажиров, а не туристов.

Стройный план нашего передвижения  подвергся испытанию уже в самом начале.
 
Встретившись спозаранку на тбилисской  турбазе, откуда должен был отходить на Орджоникидзе  открытый автобус «Союзтранса», мы застали там его водителя, который в толпе отъезжающих туристов клял опаздывающего как всегда, сопровождавшего группу экскурсовода, из-за чего ехать опять приходилось в самую жару, а не по утреннему холодку, как это было задумано.
 
Посланный за гидом сотрудник турбазы вернулся с известием о том, что опаздывающий коллега накануне перепил на свадьбе любимой племянницы и теперь его не могут добудиться.
 
- Чатлах! - всё, что мог сказать по этому поводу в адрес загулявшего гида возмущённый водитель.
Ёмкое заключение, характеризующее гуляку, некоторым образом облегчало душу, но делу по существу   не помогало, поскольку путешествующие северяне ни за что не соглашались ехать без сопровождающего гида, услуги которого были предусмотрены их путёвками.
- Чатлах! – то и дело повторял, поминая своего безответственного сослуживца расстроенный шофёр, после каждой неудачной попытки уговорить туристов ехать без него.
- Ребята, - в конце концов обратился он к нам, - вы то, наверное, не впервые на Военно-Грузинской дороге. Может быть, расскажете им что-нибудь по ходу, а то ведь мне сегодня ещё возвращаться.
- Что ж, можно и рассказать, - согласился выручить земляка  Отар Джумберович после того, как мы выдвинули для этого дела его кандидатуру, - прошу в таком случае администрацию нашей группы  учесть, что я приступаю к своим обязанностям досрочно, и перед расширенной  аудиторией, не предусмотренной договором.
После этого туристы были приглашены в автобус, а сам он уселся рядом с водителем спиной к движению и лицом к  вновь обретённым слушателям.
Мы же разместились  в заднем ряду и приготовились разделить с  попутчиками квалифицированный научный комментарий благоприобретённого гида.
Приступив к делу Отар Джумберович с добросовестностью учёного стал было извлекать из своей памяти наименее известные, и по этой причине наиболее интересные, с его точки зрения исторические сведения о том, что можно было видеть окрест.
 Однако,  с первых же его фраз выяснилось, что настаивавшая на обязательном экскурсионном сопровождении публика к ранее неизвестным ей историческим сведениям  особенного интереса не питает и склонна воспринимать рассказы  только о том, что ей в какой-то степени было известно до этого.

Так, вскоре после выезда на Военно-Грузинскую дорогу, обитатели автобуса вначале не удосужились даже  повернуть головы в сторону названого Отаром  храма-монастыря Джвари (конец VI – начало VII вв), венчавшего гору  у слияния рек Арагвы и Куры, пока он не сообщил им, что это тот самый монастырь, в котором происходили события описанные Лермонтовым в поэме «Мцыри».

Только услышав об этом, народ проявил к храму некоторый интерес и даже потребовал притормозить автобус, чтобы лучше разглядеть достопримечательность, знакомую им  по  школьной хрестоматии.

После этого наш  гид сделал соответствующие выводы и перестал  оскорблять слушателей своими попытками навязать им обременяющие и мало интересующие их новые знания.

Поэтому, когда дошло до т. н. «Замка Тамары», он не стал посвящать неискушённую публику в  известную историкам путаницу с принадлежностью этой башни то ли заключённой в ней Тамаре Имеретинской «коварной» (XVI в), то ли  грузинской царице Тамаре, воспетой Руставели и правившей страной за триста лет до своей тёзки.

Касаясь этой темы, он просто счёл уместным принять версию Михаила Лермонтова, который в балладе «Тамара»  предпочёл воспользоваться не исторической достоверностью, а именно  народной фантазией. Не говоря уже о Владимире Маяковском, не только спародировавшем эту балладу в своём стихотворении «Тамара и Демон»,   но и  поддержавшего своими строками,  кривотолки  о шашнях любвеобильной царицы, и откровенно  предложившем себя   в её любовники, надеясь на то, что, приняв это предложение, она не скинет его потом, по своему обыкновению,  с кручи.

«…Не кинь меня в пропасть,
                будь добра,
От этой ли струшу боли я?
Мне
   даже
       пиджак не жаль ободрать,
а грудь и бока –
                тем более»
Публика сомнительными россказнями подделавшегося под неё Отара была  весьма довольна и считала, что с гидом ей явно повезло.
 
А он, вошедши во вкус, тем временем уже восхищался прелестью открывшегося вида на высочайшую  вершину Кавказа гору Казбек (5033 м.), предлагая сверить её достоверность с картинкой на коробке популярных папирос. О том, что у подножья знаменитой горы была расположена живописнейшая Троицкая церковь в Гергети, а не скачущий джигит, он сказал  вполголоса, скорее, для себя.

На «Крестовом перевале» сделали остановку, и всем  было предложено, испив горной влаги из натурального нарзанного источника, сфотографироваться на самой высшей точке Военно-Грузинской дороги (2384 м).

На этом, покинув Закавказье и добравшись благополучно до Орджоникидзе, мы тепло распрощались с водителем. Правда, это стало возможным только после того, как под угрозой кровной обиды в случае нашего отказа  разделили с ним честно заработанную Отаром Джумберовичем  добрую порцию хинкалей в шофёрской харчевне.

На территории автовокзала молодой человек с мегафоном уныло вербовал желающих посетить в высокогорье,  близ Зеленчука, астрономическую станцию Академии наук СССР, где в то время монтировался гигантский телескоп конструкции К. Иоаннисиани.
 
В связи с неполным комплектом желающих поглядеть на телескоп, гидом предлагались удешевлённые билеты для пассажирского проезда в один конец, чем  наш бдительный финансист Юрий Сумбатович немедленно воспользовался.

От станции «Зеленчукская», где мы покинули приютившую нас  экскурсию, железнодорожная «кукушка» по ветке, отходящей на Карачаево-Черкессию, довезла нас до главного её города Баталпашинска (Черкесска»),  на  неблагоустроенном перроне которого  нам предстояло скоротать около 4-х часов времени до прихода  турбазовского автобуса из Теберды.

Во время вынужденного ожидания наводнившая перрон туристическая молодежь отнюдь не скучала. 
Разбившись на кучки по числу имеющихся гитар, они от души веселились, распевая популярные в их кругу песни, вроде лирической:
«…Девочка в платье из ситца, ситца,
Каждую ночку мне снится, снится,
Не разрешает мама твоя
мне на тебе жениться…»

Всех бывалых и вновь посвящённых туристов традиционно смешила предстоящая в кавказских турпоходах перспектива скатывания с круч на собственном седалище, именуемом здесь «пятой точкой».

Куплеты об этом были весьма популярны. Например, в пародии на Демьяна Бедного:

«…Будь такие все, как вы, ротозеи,
Кто шагал бы с рюкзаком по Россее?
Папа с мамой слёзы льют тёмной ночкой,
Сын Кавказ избороздил пятой точкой…».

Или же:

«…Ношу с собой свинцовые примочки
С тех самых пор, как я туристом стал,
И с сожаленьем думаю о точке,
Которой я ни разу не видал…»

и так далее, в таком же духе.

Отдельно от всех, сидя на рюкзаке с накинутым на голову капюшоном  туристской штормовки,  не принимая участия в общем веселье,  коротал время , очень полный человек средних лет.  Не расспрашивая, можно было легко догадаться о том, что ввязался он в турпоход с главной целью утратить, хотя бы частично, объём собственного туловища, в надежде на то, что укатают-таки  его за месяц крутые кавказские  горки.

Перед этим мои товарищи предпочли веселью предутреннюю дремоту, и я от скуки  затеял разговор с одиноким толстяком.

Рубинштейн, коим он мне представился, оказался инженером с Кировского (Вятки) авиационного  завода. Он сообщил мне, что давно хотел побывать на Кавказе, в том числе  в Тбилиси, где надеялся разыскать своего давнишнего друга и сослуживца Альфреда Штаермана, с которым  расстался  несколько лет назад, но его адрес, к сожалению,  безнадёжно утратил.

- Улица Бакинская, 7, - объявил я, не моргнув глазом, ошарашенному Рубинштейну, который тут же вспомнил, что его друг действительно проживает по этому адресу, и   очень  удивился тому, что мне он известен.
Не желая   распространяться  о том, что  давно дружен с младшим братом Альфреда Марком и что не раз  бывал у них в доме и знаком с их родителем, профессором Юлием Яковлевичем Штаерманом,  я просто  отшутился  тем, что, проживая, , в городе  всего лишь с  миллионным населением не мудрено знать всех жителей в лицо.

Во времена, относящиеся к нашему рассказу, горные красоты  Теберды и  Домбая стали привлекать внимание не только альпинистов, но и  более широкие круги полуспортивной молодёжи и просто отдыхающих обывателей, всех вместе именуемых туристами.

Карачаевцам и черкесам, населявшим свою маленькую автономию, поначалу такое внимание льстило, но со временем поведение наезжавших людей, которые,  по мнению аборигенов, за время своего краткого пребывания на их земле не достаточно проникновенно относились к местным традициям, стало их раздражать.

Над активно отдыхающей приезжей  публикой силами местных скаутов учредили надзор - нечто вроде полиции по национальной этике. Апологеты этого движения из местной молодёжи поняли эту меру, как право прямого вмешательства в поведение туристов, осуществляя которое они развесили по всей территории разного рода поучающие воззвания и запретные указания.
 
Туристы, отдавая должное местному колориту этих текстов, от души веселились, фотографируясь около некоторых из них на память.
Особенным вниманием  пользовалось вывешенное в столовой воззвание: «просьба туристам в солонку яйцами не тыкать!» 
Местные авторы  чрезвычайно гордились  популярностью этого текста, приписывая её целиком своему остроумию.

Неожиданно в числе нарушителей Карачаево-Черкесской этики  оказался  наш достопочтенный Отар Джумберович, которого  угораздило  придти в столовую в шортах в то время как местными блюстителями нравов это было разрешено только иностранцам.
 
Оскорблённый дискриминацией Отар подвёл придравшегося к нему  «контролёра» к сидящим за отдельным столиком зарубежным гостям и на хорошем английском языке попросил их в качестве экспертов засвидетельствовать, что его,  Отаровы, ноги по своей стройности и гигиене  ничуть не уступают мировым стандартам и могут быть допущены в столовую наравне с иностранными.

С трудом, уразумев о чём собственно идёт речь, интуристы подняли карачаевца на смех, и тот в смущении ретировался, допустив Отара к приёму пищи с  не зачехлёнными отечественными  коленками.

Инженер Рубинштейн с первых же дней стал страстным коллекционером примеров местного творчества, переписывая и фотографируя  все вывешенные, так называемые, «дадзыбао» собираясь по возвращении издать их отдельной брошюрой у себя в Кирове.
 
С Рубинштейном мы путешествовали порознь, поскольку, имея поначалу маниакальную цель, во что бы то ни стало, сбросить лишний вес, он  приписывался к любым группам, чьи маршруты пролегали по особо крутым тропам, но, убедившись в том, что никакие кручи массу его тела не уменьшают, отказался от этой затеи, перестал ограничивать себя в еде и сосредоточился на собирательстве  перлов местных моралистов.
При встречах он хвастался свежими  находками  и хохотал вместе  с нами над очередными поступлениями в свою коллекцию.

Чаще весёлого кировчанина с нами общался путешествовавший в одиночку  китайский студент Ли.  Он учился в Московском Университете Дружбы Народов им. Патриса Лумумбы на стипендию, учреждённую Председателем Мао.
 
Пользуясь этим содержанием,  китайские студенты университета сохраняли все платёжные документы, подтверждающие их расходы на еду и учебники, возвращая своему правительству разницу, не истраченную по прямому назначению. Сэкономленная сумма зачислялась студенту на его лицевой счёт и по отдельному разрешению могла быть частично использована на его поощрение.

В тот год нашему знакомцу, отличнику учёбы  Ли, в счёт его накоплений для укрепления здоровья и совершенствования в русском языке была присуждена туристическая  путёвка в Теберду.

Истово выполняя полученное задание, Ли не расставался с тетрадью, в которую записывал новые русские  слова и их толкование. При любом общении он не терял даром ни минуты, постоянно требуя от  собеседника  пополнения своего русского лексикона.
- Это камень?
- Камень.
- Спасибо!
- Это что?
- Шишка.
- Шишка? Спасибо!
- Это суп?
- Нет, бурда.
- Бурда? Спасибо!
Порой разъяснения выливались в сложный и мучительный процесс. Ли  с трудом постигал многообразие толкований, характеризующих один и тот же предмет.  Он не понимал, почему высокое дерево, если его положить на землю, становится длинным, и почему, если  его величина при этом не изменилась, то  она  обозначается  другим словом? Или, наоборот, если между большим зонтом и большим парашютом громадная разница в размерах, к чему их обозначать одним и тем же словом: «большой»?

Перед тем, как покинуть Северный Кавказ, нам в предгорье Клухорского перевала  предстояло провести сутки в палаточном лагере «Северный приют». Здесь, помимо палаток с размещёнными на их лежанках спальными мешками, имелось ещё оборудованное кострище для самостоятельного  приготовления горячей пищи и примыкающий к нему навес со столом и лавками для её приёма.

 В сторонке  стоял однокомнатный домик, в котором хранились передаваемые из рук в руки старостами уходящей и поступавшей групп два очень важных культовых предмета. Ими были книга отзывов и патефон.

Староста уходящей группы прежде, чем передать преемнику эту книгу, обязан был поместить в ней восторженный отзыв о качестве работы администрации турбазы. Для того,  чтобы исключить сомнительную отсебячину в содержании такого отзыва, первая страница книги содержала типовой текст, при переписывании  которого наблюдающие «контролёры» требовали соблюдать его  буква в букву, не разрешая отклоняться от образца и исправлять  допущенные в нём грамматические ошибки.

Книга отзывов была пронумерована, прошнурована и приравнена к документу строгой отчётности.
 
Вторым подотчётным предметом палаточного лагеря был изношенный до крайней степени старый патефон, снабжённый одним единственным  гладко отполированным диском, из которого уже давно никто не извлекал никаких звуков. Тем более, что роль звукоснимающей иглы исполнял обломок обыкновенного гвоздика.

Чудом сохранившаяся пружина позволяла этот, так называемый, «патефон» заводить и, возложив мембрану с гвоздиком на лишённый признаков звукозаписи гладкий диск, извлекать из него змеиное шипение.
Намаявшиеся на дневных горных прогулках туристы не могли, тем не менее, отказать себе перед сном в вечерней дискотеке «у патефона», исполняя медленные движения под его змеинный шелест.

Когда завод пружины кончался, в танцах устраивали паузу, необходимую для подзаводки патефона, поскольку никто не представлял себе смысла их продолжения  без  привычного шипящего аккомпанемента.
 
Каждое утро за очередной  группой заходил сопровождающий её через перевал милиционер, снабжённый  всё ещё не снятой с вооружения трёхлинейной винтовкой С.И. Мосина образца 1891/1930 гг.

По замыслу организаторов, охрана была нужна для защиты туристов от обитающих в горах  и не выловленных ещё  с военных времён беглых дезертиров. Эти местные абреки действительно время от времени перехватывали в высокогорье путешественников, принуждая их добровольно поделиться запасами продуктов и обменять свою  одежду  и обувь на более изношенные. Особенным спросом пользовались снабжённые капюшонами туристские штормовки и горные башмаки на толстой подошве с глубоким протектором.
Поскольку  изначальный износ одежды и обуви при выдаче их напрокат никак не фиксировался, то, возвращая турбазе потрёпанное бандитами оснащение, туристы беспрепятственно получали оставленный залог  и, как говорится, оставались «при своих». Турбаза же систематически  обновляла  изношенную экипировку за счёт  новых поступлений из Госспорта, которая, побыв недолгое время у туристов, перекочёвывала  к бандитам.

Милиционеров в те времена не убивали. Мало того, чтобы к сопровождающему охраннику не было претензий, его на время операции связывали, а по её окончании отпускали с миром.

Накануне нашего перехода через Клухорский перевал ничего не предвещало каких либо отклонений от заведённого порядка, если бы не ночной переполох, учиненный заезжим «контролёром», которого «по дружбе» подбросил до лагеря на казённом мотоцикле ефрейтор из местного отделения госбезопасности.

Сам ефрейтор по причине позднего времени не стал возвращаться  и пошёл досыпать ночь на свободной лежанке в то время, как неугомонный «контролёр», решив проверить хранящиеся в домике предметы казённого достояния, полистал книгу отзывов и пришёл в ужас.
 
На очередной странице, предназначенной для типового отзыва,  было размещено несколько моих шаржей на танцующих под патефон  молодых туристов. Их грубые штормовки и горные башмаки  были не лишены комизма, но в целом рисунки были вполне дружеские и безобидные.
 
Тем не менее, взбешенный неслыханным вольнодумством молодой инспектор  в свете мотоциклетной фары всполошил весь лагерь, выявив старосту группы, которая, разделяя его возмущение, охотно указала на нас.
 
- Вы понимаете, что натворили? – возмущался он перед затребованной в домик нашей заспанной компанией, - вы испортили пронумерованный и прошнурованный лист! Представитель госбезопасности, который прибыл со мной (он имел в виду спящего ефрейтора) будет утром разбираться с каждым из вас в отдельности. Вы будете сняты с маршрута и возвращены  по месту жительства. Возможно под конвоем.

- Молодой человек, - обратился невозмутимый Отар Джумберович к нашему дознавателю, - я вижу вам кажется, что одинаково одетые туристы на вашей турбазе  и в  самом деле люди одинаковые? А знаете ли вы, что автор рисунков в вашем заштатном альбоме (кивок в мою сторону) не кто иной, как широко известный в мире художник, лауреат нескольких государственных и международных  премий, заслуженный деятель искусств? Любой его набросок - неповторимый художественный шедевр. Мы уже посовещались между собой и готовы выкупить за всю наличность, которой располагаем, эти рисунки, хотя, как вы понимаете, это далеко не те деньги, которых  они стоят.

Мне во время вдохновенного монолога Отара Джумберовича оставалось только помалкивать, важно надувая щёки, в то время, как  Юрий Сумбатович судорожно сжимал в кармане кошелёк с нашими финансами, всем своим видом показывая, что не собирается платить за мои рисунки ни копейки, а Александр Борисович поводил плечами, выражая нетерпеливую готовность нанести нашему обидчику вред здоровью средней тяжести.

- Ну что вы, - возразил понимающе наш собеседник, - я не дурак, и представляю, с кем  имею дело. Но ведь может случиться так, что рисунки попадут действительно  к дураку,  и он этого не поймёт. Давайте всё отложим до утра.

С тем и разошлись.
Утром ночной инспектор укатил со своим ефрейтором на мотоцикле, ещё до того, как мы проснулись. Отар Джумберович не удержался от того, чтобы не заглянуть в книгу отзывов и, как  следовало ожидать, никаких рисунков там уже  не обнаружил. Рьянный блюститель морали завладел ими безвозмездно.

В тот день нам предстоял переход через Клухорский перевал (2816 м). Дороги после боевых военных действий там не было. Одна крутая  каменистая тропа. После перехода в Закавказье предстоял отдых и ночлег в палаточном лагере похожем на тот, который мы покинули.

В отличие от  «Северного» он именовался  приютом  «Южным». А так: всё те же палатки,  спальные мешки и кострище. Но, слава Богу, без книги отзывов и затёртого патефона. Хотя нам и без того было не до танцев. После 28-ми километрового  горного перехода  мы валились с ног от усталости, в преддверии ещё одного 20 км перехода  до центра Абхазской Сванетии села Ажары, откуда нас  последние 80 км до Сухума должны были отвезти  на бортовой машине приспособленной для пассажирских перевозок.

Требовались последние героические усилия, заслуживающие поощрения, однако наш начфин  продолжал держать нас  в ежовых рукавицах нормированного питания. Мало того, что мы  последние дни довольствовались  скаредным сухим пайком, выданным на дорогу, прижимистый Юрий Сумбатович, вознамерившийся уложиться в отпущенную ему сумму без дефицита  отказывал нам  в такой малости, как фруктах. В частности  яблоках и грушах, которых в тот год в высокогорных Ажарах  уродилось удивительное множество.

- Нечего тратиться, не доезжая всего 80 км до Сухума, где всё это  вдвое дешевле, - заявил  он, тут же оговорившись, что и там не будет покупать нам, что попало.
 - Не станем же мы с вами платить за арбузы или дыни по весу, с тем, чтобы потом третью часть этого оплаченного веса выбрасывать.
 
Мы переглянулись и поняли, что, по всей видимости до конца отпуска из фрукт нам ничего не светит,разве что,  кроме  безотходного инжира.

В дороге мы  догнали, подобную нашей, бортовую машину, выехавшую из Ажар часом раньше. У них спустило колесо и вслед за ним и запаска, после чего её шофёру ничего не оставалось, как размонтировать вручную скат и заменить в полевых условиях хотя бы одну камеру.

 Сделать это на тяжёлой машине в одиночку тщедушному парню было трудно, и наш водитель  остановился, чтобы помочь товарищу.

Мы сошли на землю, собираясь  размять ноги и прогуляться, когда увидели среди туристов первой машины знакомого нам китайского студента.
Ли за это время  заметно поправился и загорел.  Он по-прежнему был жизнерадостен и, как всегда,не расставался со своей тетрадкой, которая,как всегда, свернутая в трубочку, торчала из нагрудного кармана его блузы.

Я не сомневался, что он, завидев нас, станет тут же приставать с новыми вопросами,и не ошибся.
- Это колесо? Правильно?  Спасибо!
- У колеса дырка? Правильно? Спасибо!
- Море только называется чёрным? Правильно? Спасибо!
- Здесь много солнца, как в Китае? Правильно? Спасибо!

Когда через пару часов водители устранили неисправность, и мы, наконец, расселись в кузовах своих автомобилей, чтобы продолжить путешествие, сидящий в первой машине Ли вдруг поднялся со  своей лавки и  обернулся к нам.

- Послушай, - закричал он, стараясь перекрыть шум заработавших двигателей, -  Рубинштейн толстый! Правильно?
-  Правильно, - согласился я.
- Спасибо! – ответил  счастливый Ли, не оставлявший надежды   постичь в том числе и через  осязаемые толстости  Рубинштейна  неуловимые тонкости русского языка.
 
Москва, апрель 2010 г.