Кадо, глава 4

                4

            Выслушав столь долгую беседу и полностью согласившись с высказанными только что позициями двух пожилых людей, Кадо потянулся, напружинив тело, и хотел было отойти в свой угол, но Максим жестом попросил его остаться на месте. Остаться так остаться! Высунув язык, пес блаженно зевнул и улегся у самых ног своих благодетелей.
Разговор возобновился снова.
- И не подумай винить себя за Алену. У нее был неплохой пример перед глазами. И внимания было вдоволь, и воспитания, разные там кинушки-зверюшки, школы-молы... Все для нее.  Все, что мы имели и могли.
- Было-то было... - Алина Андреевна вдруг выглянула в окно и махнула кому-то рукой. – А сейчас есть то, что есть.
- Матушка, Иваныч на свидание зовет? - прищурил серые глаза Максим Петрович.- Кому приветы посылаешь?
- Какой еще Иваныч? - улыбнулась Алина Андреевна и обняла мужа за плечи. - Дети во дворе меня ждут. Обещала отнести им бинты и вату. А еще использованные одноразовые шпицы. Пусть приучаются милосердно относиться вначале к своим куклам, животным, а затем и к людям. К сожалению, нет такой профессии - милосердие. Все это в душе, в сердце.
- И это тебе надо? В свои-то годы столько бегаешь, возишься с больными, с детишками. И трубки им, и склянки-банки, и примочки.
- А разве мои годы - это старость? Нет же! Это лишь ее самое начало. А потом можно стареть еще целых два десятка лет. Так что ребятишек надо обучать. Потом они же, когда подрастут, и тебе помогут. Сколько моих учеников-медиков и милосердников ходят по земле? Я-то знаю! А начинали они любить свое дело не только в медучилище или в институте, где я преподавала, но и в нашем дворе, в твоем домике с красным крестом. И ты не в стороне.
- Да, Лина, - добросовестно выслушав жену, твердил свое Максим Петрович. - Тебе многие должны быть благодарны, начиная с тех, кого ты спасала в войну, и кончая теми, с которыми вчера битых три часа возилась в этом самом домике. Детки теперь бегут не к мамам, а к бабушке Але.
- Ну и что? - округлила брови Алина Андреевна. - И ты, Максим, не мало сделал ребятне. Какой домик смастерил во дворе своими руками: с окнами, крышей. Сам покрасил и застеклил. Скамеечки вокруг... Почитай, лет пятнадцать медицинское учреждение для детей существует. И все время там суетливая малышня. Да и подростки: одни уходят, другие - приходят. Таким образом и милосердие увеличивается. Это твой след на земле. Твой, личный... Но самый большой - там, на заставе: в первый день войны коварный враг - и твоя плохо защищенная грудь. И ты ее не прятал, а прикрывал ею свою страну.
- Ну, ладно-ладно! Расхвалила... Мы-то с тобой никогда даром хлеб не ели. Все кому-то делали и делаем, всегда, милушка, с детьми. С людьми, с природой. От нее зависим, как же?
- Зависим-то зависим, отец, но перегибать свои усердия в обращении с ней не следует. Природа, как и человек, не потерпит этого. Отомстит людям, если что не так.
  Навострив уши, Кадо внимательно слушает: он так любит умные речи! Конечно, не все слова понимает, потому усиленно шевелит бровями, напрягается, стараясь хоть что-то взять для себя из слишком мудреной беседы. Даже хвостом не шевельнет: весь - внимание!
Алина Андреевна, наскоро собрав в портфель марлю, вату, использованные шприцы, вышла из комнаты.
- Ну вот, дружочек, мы снова остались одни, - говорит Максим Петрович, положив руку на загривок верного пса.- Скучать я тебе не дам. Понял?

  - Гав-гав! - обрадовался такому сообщению Кадо. Он долго молчал, не перебивая взрослых. Он-то знает: когда говорят старшие - молчи! Усвоил этот урок хорошо.
Максим Петрович дотягивается до его спины, долго гладит короткую шерсть, треплет уши. Он знал, что собаки различают предмет прежде по запаху, а потом уже зрительно. И лишь по запаху делят вещи на приятные и неприятные, а людей - на хороших и плохих, добрых и злых.
- Спасибо, славный, что ты столько лет помогаешь нам! Мы уже старые, одинокие... Да и ты такой же. Давай обниму! - и обнимает за шею  доброго  друга, проверяя, холодный ли у него нос.
- Гав-гав! - понимает все Кадо. Достает из-под стула в коричневую клеточку тапочки, берет легонько зубами за майку хозяина и просит его подняться.
- Ты прав. Надо шевелиться: под лежачий камень вода не течет. Жизнь, браток, такая штука, что всегда надо что-то делать - всяк свое! Алина часто говорит мне: "Нет награды больше, чем честное имя, нет сокровища дороже, чем сама жизнь". Мы с ней так и живем, с оглядкой назад: что успели сделать вчера? Что делать завтра, через неделю?  По-другому не умеем.
Высунув язык, Кадо внимательно слушает бывшего фронтовика: ловит его взгляд, старается понять слова, его желания, чтобы тут же все исполнить.
- Я прожил большую жизнь. Полковника получить помогла мне война. В сражениях с фашизмом не на жизнь, а на смерть мужали толковые командиры. Были, конечно, и другие... Были... Одного хлопнул я сам, когда увидел, как он, трусливо подняв руки, побежал к фашисту. У меня, Кадо, тогда был выбор: убить одного из них - либо врага, либо предателя. И я выбрал второго, ибо враг стоял ко мне лицом, а предатель - спиной с поднятыми руками и был опаснее для Родины. И я, не медля, на прицел взял его затылок. Такие вот дела, мой друг! Такие дела... Из армии ушел по состоянию здоровья. Работал в отделе кадров на заводе. Опять люди. Бюрократов полно. Так просто не сдвинешь эту братию. Но я боролся с ними, набивая синяки, ломая  себе  хребет. А они стоят, как стояли и живут, как жили, размножаясь.
Максим Петрович вытянул уставшие ноги, передохнул.
- Все прошлые грехи и вины может загладить дальнейшая честная работа. У меня-то особых грехов не было. Так, по мелочам. И заслуги кое-какие имеются: все-таки кровь проливал за Отчизну и не раз... Лично подбил три фашистских танка.
Что такое танки, Кадо понимает: видел не один раз по телевизору. А вот три.. Сколько это? Много или мало на одного человека?
- ... и гитлеровцев убивал. Если бы не мы их, они бы нас били... Война! Но и нам доставалось. Потом я на рейхстаге расписался. Событие важное для победителей. В послевоенное время с моей дыркой в голове воспитывал молодых пограничников. Мозги-то целы!  Мне эта воронка, что на голове, не мешает. Когда-то был чубчик и прикрывал ее... - Максим Петрович осторожно притронулся к вмятине над лбом: - Вот здесь и таилась моя смерть. "Не вышло, - сказало дышло, упираясь в каменную стенку. - Не получилось сегодня, подождем другого дня" А другого уже не было. Так и живу.
Пес поднимает умные глаза: до чего он любит, когда ему рассказывают о войне! Не ел бы и не пил... Сидел бы сутками у ног фронтовика...
- Жизнь, Кадо, человеку дорога, но Отчизна - дороже, и он отдает всю жизнь, не задумываясь, за нее, спасая ее. Это мужское дело. Считается, что мужское, а погляди на Алину: вся перемолоченная осколками; десятки раненых на себе тащила. А сколько спасла от смерти?! Сотни... Да что там сотни? Имеет награды... Выжила моя Алька. Не всякая ведь пуля убивает, а то бы и людей не осталось на свете. Да и пуля - не дура: не посмела продырявить такое доброе сердце. А могла бы! И не раз...
Старый фронтовик качнулся, достал платочек, вытер покрасневшие глаза.
- Я тебе расскажу, дружочек, одну быль. Хочешь?
- Гав-гав! - прижимается пес к ноге хозяина. Он смотрит, не мигая, в глаза своего друга, мол, рассказывай, я люблю слушать всякие истории.
- Однажды наши разведчики, возвращаясь из очередного задания, оставили в глубокой воронке от бомбы тяжело раненного: двух они все же притащили на себе. Узнав об этом, Алинка тут же поспешила к нему на помощь. Местность простреливается, взрывы, огонь, а она со своей санитарной сумкой вперед, по-пластунски... И это дело освоила. Ей, конечно, потом помогли, но Алина первая была там и перевязала истекающего кровью бойца. Выжил разведчик... Совсем молоденький... А потом называл Альку своей сестренкой.
Кадо от любопытства тянет морду, кладет лапы на колени Максима, удобно устраивается и внимательно слушает.
- Годы, дружок, бегут, как воды. Когда человек появляется на свет, он непременно плачет, а все вокруг радуются: появился маленький гражданин. И он, честно прожив свою жизнь, обязан покидать этот свет так, чтобы он один улыбался, а все остальные, провожая в последний путь достойного земляка и доброго человека, плакали. Для каждого ведь важнее не то, долго ли он прожил, а как прожил, что после себя оставил? Все хорошее берется только из жизни; пусть с трудом, пусть медленно и с предельным напряжением, но ты непременно занимаешь одну ступеньку за другой, двигаясь при этом только вверх и вперед. Иначе никак нельзя - все рухнет.
- Мои славные, завтракать! - доносится из кухни голос вернувшейся с улицы хозяйки. Она уже накрыла на стол и приглашала к трапезе.
Кадо втягивает носом вкусный запах пельменей.
Алина Андреевна вначале накладывает ему целую миску вкусной еды, проверив до этого, не горячая ли пища. Затем садятся за стол сами. Кушают медленно, ведя неторопливую беседу. Спешить-то некуда: пенсионер и пенсионерка! И все же Алину Андреевну частенько вызывают к больным: то к соседям, то у знакомым, а то и в больницу на консультацию.
Потом пили чай. На столе горкой лежали пироги с творогом и стояло вишневое варенье. Ему, Кадо, всегда доставалась такая вкуснятина: что ели хозяева, то ел и он.
В окно постучали. Две девчушки с яркими бантиками на голове вызывали к раненому голубю бабушку Алю.
Прихватив сумку, Алина Андреевна тут же ушла.
Разморенный вкусной пищей и горячим чаем, Максим Петрович снял майку и сидел спиной к солнышку, заглядывавшему через окно на кухню.
Тихо повизгивая, Кадо в который раз рассматривает шрамы на его плече и руках. Но самая страшная та, что дышит. Когда он был маленьким щенком и игрался с Максимом на кровати, не понимал, что это рана: резвился, прыгая вокруг шевелящейся впадины, и каждый раз хотел цапнуть ее, как мышонка, но в последний момент чего-то страшился и ни разу не коснулся того места на голове, что шевелилось. Алина, наблюдая за его игрой, учила: "Нельзя, малыш, трогать Максимкину рану. Нельзя!" И он не трогал. И сейчас не дотрагивается, даже смотреть на нее боится. Иногда лизнет на руке или груди грубые и корявые рубцы, люто ненавидя тех, кто их сделал, и притихнет: сколько же их на теле старого заслуженного пограничника-фронтовика!
  Кадо совсем расстроился. Даже молоко не допил. Не такой он уж и грамотей, чтобы все продумать и что-то прямо сейчас сделать для искалеченного ветерана. Подошел к задумавшемуся Максиму, потерся о его ногу, посмотрел в глаза и, не отвлекая его, прилег у старой табуретки.
Максим Петрович, лаская своего верного друга, подумал с благодарностью: людей всегда обмануть можно, но только не собак; они все чувствуют: и человеческую радость, и волнение, и горе.