Сно-творное

               

                «Есть сны, которые не снятся, а случаются» (Макс Фрай)

После этой серии снов я начала писать стихи - практически сплошным потоком
               

1. СОН О ПОДЗЕМНОМ ВОКЗАЛЕ

                Полутемно, бесцветно, одиноко.
              Я – существо без возраста и пола.
              Околачиваюсь, похоже уже вечность, на невыразимо скучной платформе железобетонного происхождения, однообразной и неограниченной во все концы серовато-пыльной плоскости.               
              Что здесь есть? Легче сказать, чего здесь нет.
              Нет того, что может быть живым и теплым – людей, животных или костров. 
              Нет воды – пусть с любой цельсиевой температурой  - речки, озера или моря.
              Где там! Лужи, на худой конец, в которой бы …  Да что угодно, лишь бы происходило! Лишь бы она поблескивала влажно, эта благословенная лужа  - всё питание организму, пусть и лягушачьему - и потихоньку испарялась в лучах… 
              Стоп! Какие еще лучи, от чего?  Здесь нет даже  электролампочек, которые могли бы сойти за живых существ при наличии минимального воображения. Которым здесь тоже, кстати, не пахнет.
               Здесь нет даже крайне простодушной (хотела сказать простодырой), но всё же живой плесени, не говоря уже о листве, радостно-теплой от солнышка.
               Есть только теневидные наброски человекоподобных, выполняющих бессмысленно-надрывную работу вроде толкания вагонеток с непонятным грузом туда и обратно.
                Здесь нет музыки и цветов. Здесь не бывает снега, ветра или грозы.
   
                Нет неба, облаков и звезд или хотя бы картинки с их изображением.
                Даже самой захудалой репродукции, которая висела бы в привокзальном кафетерии над стойкой.
                Впрочем, никаких кафе тут тоже нет.
                Словом, воплощенное во множестве ипостасей слово «НЕТ».
 
               И ещё: здесь нет ворот или каких-либо других символов выхода.
               Всё в кругу и по кругу.
               Иногда по его диаметру.

               Я чувствую-знаю, что нахожусь здесь уже очень долго.
               Сколько – не сосчитать, так как здесь нет ни арабско-римских числовых систем, ни календарей, ни часов, ни прочих измерительных приборов. Время нераздроблено. И сторон света, судя по всему, не предусмотрено.
                Звуков, а тем более составленных в слова здесь тоже крайне мало –
               ими некому пользоваться.
               А коллективная мысль ВСЕГО одна: «Чтоб оно всё провалилось…» 

        Мне не то чтобы невыносимо плохо, мне – никак.
                Наверное, я уже давно превратилась в такую же бесчувственную тень, как все вокруг. И мне это почти всё равно…
                Но что-то подсказывает мне, что оставаться здесь – значит исчезнуть совсем. Навсегда. И больше НЕ БЫТЬ.

                В тот день (ночь?) мне было разрешено отдохнуть.
                Заслужила ударным трудом, что ли?
                Меня потянуло к перрону - туда, где пахло поездами и дымком.
                Про запах, каюсь, сочинила на ходу – там же, во сне. Придумала - ибо запахов там нет.
               Стою, разглядываю столбы (а, так вот что здесь всё-таки ЕСТЬ!), уходящие в убивающую (не убывающую!) бесконечность. 
                Вдруг в какой-то момент слышу (О, Боже! Уж не снится ли это мне в квадрате?) живой человеческий голос:
               «Быстрее, быстрее, беги изо всех сил! До отхода последней электрички наверх осталось две минуты!»
               Кажется, это прокричал на бегу (или на лету?) худенький парнишка в белесых джинсах,  из местных толкальщиков… Но как же он смог заговорить? Здесь ведь нет никаких смысловых фонем. По крайней мере, до сих пор не наблюдалось.
                «Да бегом же, бегом, это последняя! Но у тебя еще есть один шанс!» - крик повторился прямо над ухом.
                От неожиданности рву что есть мочи в ту сторону, куда умчался первоголосник, первозвучник, первозванник здешнего места. Его уже не видно в пыли, которой здесь окутано всё без исключения.
                «Вряд ли успеешь» – ощутила ядовитые, но в то же время малоэмоциональные сомнения, из которых как будто бы соткан тутошний, с позволения сказать, воздух. И я бегу сквозь него, продираюсь через его вязкость, не пускающую меня к путям, к заветным рельсам, которые еще так далеко…
      Бесконечность спринта завершилась градом то ли пота, то ли слёз.
              И последним рывком разгоряченного и от этого потерявшего вес тела наверх – на площадку почему-то открытого вагона.
              Он действительно последний, и он трогается. Всё! Успела!!!!!!!!!!!!!!…


              2-й (через неделю) СОН О СМЕРТИ (ПЕРЕМЕНЕ)

              Подобие дворца культуры строителей социализма.
              Несколько этажей, скромные архитектурные излишества в виде незатейливых колонн и простеньких пилястр.
              Движутся – несколько хаотично - толпы людей, переходя из одного помещения (класса?) в другой через коридоры и лестничные площадки. Я - среди них.
               Но какая-то сила ведет меня, прямо выдавливает в нижний цокольный этаж и дальше вниз,  в подвал. Понимаю, что мне хочется скрыться от этих снующих масс, я устала от их невнятности и сумбура.
               Спускаясь, вижу, как на втором этаже идет дефиле:
             в центре его вальяжная чернокудрая дама, разряженная в раздражающе ярко-алое одеяние с пышно-золоченым зонтом над головой в окружении свиты более молодых, но чем-то похожих на неё, приспешниц и приспешников, они важно шествуют куда-то, кажется, на предстоящий бал. Уж не Воланда ли...
             Вокруг гудение толпы, желающей хлеба с маслом и икрой и адреналиновых зрелищ…
            
                А я спешу - будто зудит нечто  изнутри - чувствуя, что времени мало, и почти бегу вниз по ступенькам, которые когда-то сама в статусе студентки очищала от строительной пыли.
              И тут замечаю, что подвал, оказывается, полон водой!
              Мне приходится плыть вместе с потоком этой воды, устремляющейся в подземный тоннель. Куда он ведёт, неизвестно, но ничего не остается, как довериться этому движению. Здесь темно, жутковато.
              Глаза привыкают и вот уже видны полукруглые очертания сводов и неяркий, но всё же свет где-то далеко впереди.
                Вдруг из воды появляются чьи-то руки – античной лепки, алебастровые на вид, но вполне живые. Думаю: может, это найденные руки богини Ники? В этих руках некий предмет раритетного свойства, похожий на топорик, но сделанный довольно искусно – с резной ручкой-топорищем и округлым лезвием. С вещицей этой у меня почему-то ассоциируются слова «паки», «понеже» и еще более древние, протяжные звуки – одновременно мудрые и дикие.
                А может, это затонувшая Атлантида шлёт свой сигнал?
 
                Отчетливо осознаю, что я должна взять "дар" из "Никиных" рук
              – больше некому. И мои руки подхватывают антикварную тяжесть в комплекте с посланной кем-то невидимым, но авторитетным мыслью-заветом:
               «Береги его и неси, сколько сможешь! Это важно!» 
               Так и плыву в полутьме с завещанием предков, хотя это не очень-то удобно, и стараюсь не выронить его в воду. Надо, значит надо.
         
                Несколько погодя, замечаю сзади нескольких молодых людей, явно из числа студентов – они, оказывается, увязались вслед за мной! Ну-ну… 
                Не думала, что поведутся до такой степени.
                Меня догоняет вплавь - естественно - один из них – тоненький ясноглазый, и я четко понимаю, что следует передать мой многозначительный (Память, Сила, Защита) груз-артефакт этому славному юноше. Это будет правильно.
                Ощущение «правильности» своего поведения бодрит меня и вселяет уверенность «в завтрашнем дне». Судя по всему, мальчик к этому тоже готов, и почти не замедляя темпа и не оборачиваясь, я отдаю сокровище в его симпатичные, надежные руки. Всё это напоминает передачу эстафеты в детско-спортивных мероприятиях, только сейчас имеет больший смысл.
                После этого скорость моя (или потока) возрастает,
                и вот он – конец туннеля, ура!
                Меня выносит на волю: чудная утренняя природа, побережье невидимого, но огромного и доброжелательного водоема, возможно, океана.
                «Жизнь – это путь к океану» - всплывает в голове.
                Чьи это слова? Не помню, но они точны, а это вызывает у меня чуть ли не телячий восторг.
                Я иду по прекрасной, благоухающей волшебной земле,
                слышу щебетанье птиц, вижу бело-розовые деревья среди неимоверно яркой зелени и невиданно прозрачного воздуха. О, Господи!
          
                Меж тем открывается всё больший и больший  простор – между двумя веселыми рощами проем бездонной синевы, и всё это пронизано светом, который гораздо сильнее, но и нежней солнечного.
                Прямо здесь же, на окраине рощицы возникает небольшой рынок, захожу туда – так, для интереса. Бойкая тетенька предлагает мне перец, потом лук в полиэтиленовом пакете: «Ну возьмите, гляньте, какой хороший! И цены ниже рыночных». Нет, говорю – зачем мне это – перец, лук… Только вы тут не ссорьтесь – увещеваю собравшихся в кучку носителей спроса и предложения. И иду дальше.
                А там ждут меня еще более немыслимые красоты и панорамы, ни с чем не сравнимые по яркости, объемности и целебному воздействию на мой изнуренный миазмами того, прежнего мира организм. До чего же может быть хороша природа, выходит, мы ее совсем не знаем! – восклицаю вслух. И тут вижу, что рядом стоит моя матушка и согласно кивает мне. Мы стоим одни посреди этого рая и глядим во все глаза, нет, не только - включив все пять (кажется, даже больше) каналов наших чувств, впитывая эту сказочность и милость…
                Вижу невдалеке на пьедестале бронзовую фигуру – ну вот, и здесь памятник вождю! А он-то что тут делает?
                А памятник вдруг оживает, поворачивает лысую голову, а потом и весь оживающий потихоньку торс в нашу сторону и тоже умиляется сияющей красе-благодати, разлившейся вокруг…
               
                Но вскоре одна половина этой жемчужной сферы начинает быстро темнеть – туча   наползает, что ли? В сумраке проступают несколько монументов – бюстов, в полуанфас, одетых в грязно-защитного цвета френчи, застегнутые до волевых подбородков. В них не было ничего человеческого, разве что суровая зловещая напряженность, физически распространявшаяся окрест сгущающейся чернотой.
                Небо стремительно темнеет с их стороны и в этой ужасающей кромешной тьме исчезала радостно улыбавшаяся еще совсем недавно  природа. Надвигалось нечто непоправимое, и мы с мамой ощущали это всей похолодевшей сутью – от приросших к земле ступней до кончиков волос. Надо было срочно что-то предпринимать, пока мертвенная тьма не уничтожила всё, включая нас.
                - Надо искать звезды! – услышала я собственный крик, вперяя взгляд в высь, в то место, где еще различалась зыбкая граница меркнущей жизни и надвигающейся смерти.
                - Нет, надо искать крест, дочь, только крест! – с неожиданной силой прозвучал  мамин голос.
                -  Вот же он, вот! Видишь? - голос ее зазвучал уверенней.
               
                Я между тем тщетно вертела задранной кверху головой и ничего не обнаруживала в почти сплошной и, казалось, абсолютно безнадежной черноте. Не знаю, сколько времени прошло (есть ли во сне эта мера?), когда сосредоточившись изо всех сил, вся обратившись в зрение, я увидела – о, чудо! - еле различимое на иссиня черных тучах  свечение двух крестообразных полосок цвета фламинго, правда сильно разбавленного. Они составляли вместе довольно большой крест, будучи странно  объемными и просвечивающими – сквозь них была заметна лохмато-мутная гибельная взвесь, которая заполнила почти всё пространство над земной твердью. Да и та уже обрушивалась прямо перед нами, и уже зиял в двух шагах крутой обрыв, на глазах разрастающийся гигантский провал – как раз на том месте, где еще недавно цвели и переливались дивные лужайки и кущи юных дерев.
 
                -  Я вижу, я вижу его! – буквально возопила я.

                Быстро понимаю: для того  чтобы увидеть этот знаменующий надежду символ, нужно смотреть особым образом – как на стереокартинки с запрятанным в них объемным изображением, фокусируя взгляд на точке, расположенной где-то дальше за плоскостью. 
                И стоило мне увидеть этот розоватый, мерцающий и плывущий на облаках большой крест, как тут же стали всплывать рядом новые крестики – поменьше – один, второй, третий…. 

                Мы заметили, что мрак возле них будто уменьшился, поредел, хотя еще оставался  угрожающим, царя, казалось, во всем мире. 

                «Молиться! Надо молиться!» – одновременно слышим внутреннюю команду мы с матушкой, чья несгибаемая прямая фигура возвышается чуть впереди меня, прямо у края жуткого обрыва, и уже творит крестное знамение.

                Я тоже молюсь – изо всех оставшихся и призываемых сил, в неколебимой убежденности, что от этого зависит исход небесной битвы.

                Но мне кажется, этого мало, и я хочу встать на колени – только так можно остановить пропасть и зажечь новые кресты.  Ноги мои тут же сгибаются.

                Но колени почему-то не касаются земли - более того, они зависают в воздухе и расстояние между моими согбенными конечностями и каменистой, готовой вот-вот обрушиться почвой,  начинает быстро увеличиваться. И вот так - с поднятой для осенения себя знамением рукой - я лечу прямо к большому кресту, продолжающему светиться на всё еще лиловых, ничем не ограниченных небесах.
               
                «А ведь это ты умираешь, подруга» – хладнокровно констатирует некое существо внутри (или наоборот, вне) меня. И ему виднее…


                3 (через две недели) СОН  О ПЕРЕОДЕВАНИИ

                Вниз по реке плывёт развеселый плот.
                Точнее, не плот развеселый, а компания на нём – что-то горланят, чокаются, чавкают и обнимаются. Я тоже "среди здесь».          
                Ко мне липнет подруга. Она мне неприятна, хотя временно я и поддаюсь на ее нашептывания, прикуриваю ее сигарету, вымазанную слишком жирной помадой.
 
                Все это не подходит мне, противно как-то, да и голос существа изнутри
                (нет, оно сверху вроде бы уже) настырно укоряет:
                -  Негоже это тебе, милочка, ты ведь уже практически умерла, а потому не надо притворяться, что тебе ах, как весело!

                Я знаю, что оно право, это поселившееся с некоторых пор над моим темечком настырное существо. А главное – оно гораздо живее, чем я.

                Подчиняюсь: покидаю плот – прыгая в воду и вплавь добираясь до берега. Первое, что надо сделать – снять прилипшее ко мне обтягивающее черное платье, сшитое будто из чертовой кожи. Вспоминаю: это платье я взяла поносить у той самой подруги, взяла на время, а оно прямо приросло ко мне – не снять. Я и сплю в нем, и купаюсь в реке. А оно – мамочки мои! – всё вымазано бог весть в чем, стыдно показываться на люди. В следах-остатках развеселой моей жизни…
   
            Пытаюсь вылезти из него аки новорусская змея из дешевой турецкой кожи. Да как бы не так! 

                Тогда телепортирую себя в квартиру мамы – и сразу в ванную, там мы совместными усилиями буквально сдираем с моего тела (тушки?) злосчастное платье, ставшее второй кожей, которая не дышала сама и не давала впитывать нужные вещества моей первой оболочке. В коей, как говорится, мама родила.

               При этом  нелегком процессе мы не преминули использовать блага цивилизации в виде душа с его упруго-неотвязной и целеустремленной струей.
               
              Наконец, черное платье сброшено на пол, на наших глазах оно свернулось в жухлую стружку и стало исчезать...

                А я меж тем очутилась в квадратной пустой, но тем не менее уютной и хорошо освещенной солнцем комнате с одним окном, возле которого я и замерла – от того, что из форточки на мое беззащитно-обнаженное тело хлынул веселый ливень - сначала серебристый, а потом золотой. Он влетал в отверстую  четвертинку окна каким-то непостижимым образом, и вместе с этими живыми потоками в меня вселялось радостное удивление и я превращалась то в бархатнокрылую бабочку, то в  кокетливую ласточку, то в юную балерину на золотистых пуантах…
 
                Наверное, это называется благодатью. Раньше я и слова-то такого не ведала...

                Промытая и заряженная этим странным дождем, я вышла в соседнее помещение. Там располагались ряды детских кроваток (почему кроватка имеет один корень со словом «кровь»?), а между  ними буквально плавают тревога и беспокойство. Отчего?
                Да вот же их причина: дети в этих более чем скромных колыбельках глубоко несчастны. Личики застыли в скорбной гримаске, ротики перекошены в немом крике. Они плакали, но молча, словно не смея крикнуть, что-то потребовать для себя, рассказать о своем одиночестве и голоде.
                Я слышу их мольбу: «Ну, пожалейте же меня, смотрите – я страдаю, возьмите меня на руки, прижмите к себе, ведь мне так холодно!»
                Беру одну девочку – маленький комочек печали, пытаюсь укрыть замерзшее тельце. Тщетно. Девочка лепечет: "А ты - моя мама, я знаю..." и прижимается ко мне.
 
                Однако всезнающее Существо над моим одуревшим, но невероятно чувствительным теменем говорит: «Нет, это не выход. Ты не обогреешь их всех таким способом, их слишком много…» 

                Повинуясь велению новоявленного командира, иду дальше по длинной палате страждущих человеческих детенышей. А дальше – выход во двор, он пуст, обрамлен чахлым виноградником и выжарен беспощадным солнцем.
                Вижу коляску – довольно старомодную, с низким клиренсом, к тому же явно пустую. Но точно знаю, что я должна везти и качать её – это вместилище пока ещё не рожденной Души, качать и верить, что это жизненно важно, ведь это вовсе не коляска, а маленький Ноев ковчег… 
                Качать и петь песни, словно свивать волшебные пеленки для будущего богатыря.
             
                Но что петь? И как? Растерянно вопрошаю невесть у кого.
                То есть, риторически.
                И тут же пред моим носом раскрываются ворота, ведущие на улицу смутно знакомого провинциального городка, на его центральный проспект. Он ждёт меня, этот надоевший с юности отрезок хоженого-перехоженого пути – дорога до школы и главного универмага, с вечным огнем рядом, где вечерами кучковалась «золотая молодежь» городка. Её еще называли «эпидемией».
      
                Но теперь я должна двигаться наоборот: от его конца в начало (!!).

                Чую, что не денусь никуда - надо идти, невзирая на то, что обе стороны улицы перекопаны – ведутся дорожные работы. Ни направо, ни налево. Значит, надо идти посередине – по проезжей части. Другого не дано.
                Путь мудреца – серединный путь. Это – не моя фраза, но помогает. Иду – далеко впереди очертания храма, но перед ним здание средней школы, которую – чувствую - тоже не миновать… Что ж, будем следовать уже предопределенным путем – навстречу тем, кто бредет в обратном направлении. Они идут на демонстрацию или на обещанный фейерверк, едят мороженое под начинающимся снегом, не чувствуя опасности, не зная ещё той тьмы, которую я ВИДЕЛА...
                И в их числе – мой муж, и кажется, мои дети… На них  пляжная одежда, не по сезону неуместная, и я точно знаю, что их невозможно взять с собой. Не пойдут. Во всяком случае - пока…
                Иду, еле передвигая ноги. В какой-то момент, когда силы покидают, подъезжает автомобиль – то ли «козел», то ли джип. Сажусь на заднее сиденье, и мы едем. На одном из углов-перекрестков вижу: стоят мои знакомые-бизнесмены, молодые и успешные, правда, бездетные муж с женой, смотрят круглыми и беспомощными очами, а над ними вопит черными буквами табличка: «Проезда нет. Тупик».
               
                Напротив меня в машине (задом наперед) расположился мой старинный приятель, кандидат то ли экономических, то ли комических наук, его медом не корми - дай подискутировать на тему типа: «Есть ли Бог?» или  «Чем человек отличается от лягушки?».   Понимаю, что он – оппозит, что дни его сочтены,  и невольно сочувствую, но молчу. В руках у меня две ручки, перьями кверху, но при ближайшем рассмотрении выясняется, что это не ручки, а зажженные свечи. Машину трясет, но держу их прямо, и они горят, подрагивая и периодически вспыхивая язычками пламени.
      
                Путь небезопасен: машина то и дело ныряет в ухабы, кроме того, норовят остановить роботы-гибедедешники, да и  чувство одиночества нависает над душой темным потолком джипа с одной-единственной махонькой лампочкой. Но тут собака, кажется, черный лабрадор, – неизвестно откуда взявшаяся, столь же лохматая, сколь  и надежная – бросается в машину, с явным намерением охранять меня и трогательно зализывает мои сбитые в дороге коленки. И русским языком шепчет мне на ухо по секрету: «Вперед! Всё будет хорошо!»
                Приехали. Огород, заповедник, необитаемый остров или нечто в таком же духе – мое чего-товодство. Мой личный мир За чертой - плетеной оградой. Здесь, между грядок и различных культур можно различить множество тропинок, сплетенных в клубок, и их надо распутывать. В общем, пахать мне здесь и пахать. Не в прямом смысле – копать землю, но всё равно вспахивать Нечто, способное дать плоды, сеять и жать – если повезёт. Что ж, засучиваю рукава с решимостью идиота.
 
                Вдруг вижу – за оградой проходит опять же мой супруг, бросаюсь к нему, зову – тщетно. Он из какой-то другой жизни. Он не слышит меня. И глаза полузакрыты...

                Понимаю, что пахать мне придется в одиночестве...

                Проходит время – видимо, довольно долгое. На мой уже в некоторой степени возделанный участок и в мой полупрозрачный дом с всегда незапертыми дверьми приходит делегация товарищей. Общественность заинтересовалась, видимо, моей странной персоной. Меня норовят снять настырные фотографы-папарацци – для газеты - чему я активно сопротивляюсь. Прячусь в кабинет. Но мне и там не дают покоя. Просят, почти требуют интервью. «Поделитесь с нами своими секретами, мыслями, планами…» – слышу лицемерные голоса.
                Меня быстро окружают люди с нарисованными улыбками и претензией на респектабельность, намекают на свои связи в рекламных агентствах, а между делом предлагают выпить стакан мутновато-белесой жидкости.
                «Это еще зачем?» – интересуюсь.
                «А это, чтобы Вы не наговорили лишнего. Всё же наш орган печати весьма ответственный, сами понимаете…. А Вы ведь можете.» 
                Мотаю головой, но, похоже, это бесполезно, и сейчас наполнюсь этим неприятно-обязательным напитком, видимо ноу-хау некой достаточно могущественной и неведомой мне в моем заповеднике цензуры.
 
                - Что же делать? – обращаюсь к кому-то наверху, которое уже однажды подавало мне свой повелительный голос и полезные советы.

                В следующий миг мочка моего уха оказывается в чьих-то точных пальцах, но руки-обладательницы их не видно, ясно только, что если бы она имела плотную структуру, то располагалась бы сзади, за моим затылком. Я даже чувствую ее тепло. Эти сильные пальчики быстро прокалывают мою ничего не подозревающую мочку – чик! Плюс «щелк»! Готово.  Кажется, нечто подобное происходит, когда маленьким девочкам с пробуждающимся стремлением к украшательству  и непременно желающих акцентировать внимание на своих органах слуха вставляют в оные сережки-гвоздики, используя для этого специальный пистолетик.
                «Что это? Для чего?» – ловлю себя на том, что говорю это мысленно, а не надрывая горло - так, как с папарацци, непременно жаждущими перенять мой опыт. 
    
                Слышу такой же мысленный ответ:
         
                «Чтобы ты лучше слышала, отличала фальшь от правды и была начеку!».
                И я чувствую, как тонкий, но сильный луч, ассоциируясь у меня почему-то с солнечным зайчиком, вибрируя, проникает в мою ушную раковину, разливается теплом по всему телу, и я больше не боюсь никаких жидкостей, никаких обманно-рекламных трюков, никаких непрошеных интервьюеров...
                На своём одиноком "огороде"...
               

  2000г.

   Потом были еще три потрясших меня сна, но о них писать пока нет позволения...

Вот некоторые цитаты из снов:

"Весь мир был создан-нарисован одной непрерывной линией – так, как рисует рука гениального ребенка"

"Спираль – всеобщий принцип Духа, златые кудри Божества.
Ее свойства: а) способность сжиматься и растягиваться; б) менять вектор – закручиваться в другую сторону; в) иметь центр - Логос"