Сонеты с 51го по 60й

51

     Thus can my love excuse the slow offence
     Of my dull bearer, when from thee I speed:
     From where thou art, why should I haste me thence?
     Till I return, of posting is no need.
     O what excuse will my poor beast then find,
     When swift extremity can seem but slow?
     Then should I spur though mounted on the wind,
     In wing d speed no motion shall I know:
     Then can no horse with my desire keep pace;
     Therefore desire (of perfect'st love being made)
     Shall neigh (no dull flesh) in his fiery race,
     But love, for love, thus shall excuse my jade:
     Since from thee going he went wilful slow,
     Towards thee I'll run and give him leave to go.

     Вот как моя любовь может оправдать медлительность*
     моего вялого коня, несущего меня, когда я скачу от тебя:
     от того места, где находишься ты, зачем мне торопиться?
     Пока я не буду возвращаться, в спешке нет нужды.
     О, какое оправдание найдет тогда мое бедное животное,
     когда и крайняя быстрота мне покажется медленной?
     Тогда бы я давал шпоры, хотя бы ехал верхом на ветре,
     в окрыленной скорости я не признавал бы движения;
     тогда никакая лошадь не поспела бы за моим желанием;
     [поэтому] желание, состоящее из совершенной любви,
     с ржанием неслось бы -- не вялая плоть! -- в огненной скачке.
     Но любовь, ради любви, так оправдает моего одра:
     раз по пути от тебя он намеренно медлил,
     по пути к тебе я помчусь вперед и оставлю его идти.
     ---------
     *  В подлиннике  --  стилистическая фигура:  "slow offence", буквально:
"медлительная провинность".

Я оправдал медлительность коня,
Не испытав за лень к нему вражды:
Друг с каждым шагом дальше от меня,
До возвращенья  в спешке нет нужды.

Но, как себя он сможет оправдать,
Когда и скорость для меня замрёт?
Готов я буду ветру шпоры дать,
Чтобы летел ещё быстрей вперёд.

Мысль не догонит самый лучший конь,
Не может плоть желание догнать,
Летя к тебе быстрее чем огонь,
Любовь коня поможет оправдать:

В пути от друга не ускорил рысь,
Теперь и на пути к нему - плетись.
Маршак

Так я оправдывал несносный нрав
Упрямого, ленивого коня,
Который был в своем упрямстве прав,
Когда в изгнанье шагом вез меня.

Но будет непростительным грехом,
Коль он обратно так же повезет.
Да поскачи на вихре я верхом,
Я думал бы: как тихо он ползет!

Желанья не догонит лучший конь,
Когда оно со ржаньем мчится вскачь.
Оно легко несется, как огонь,
И говорит ленивейшей из кляч:

- Ты, бедная, шажком себе иди,
А я помчусь на крыльях впереди!

52
     So am I as the rich whose bless d key
     Can bring him to his sweet up-lock d treasure,
     The which he will not ev'ry hour survey,
     For blunting the fine point of seldom pleasure.
     Therefore are feasts so solemn and so rare,
     Since, seldom coming, in the long year set,
     Like stones of worth they thinly plac d are,
     Or captain jewels in the carcanet.
     So is the time that keeps you as my chest,
     Or as the wardrobe which the robe doth hide,
     To make some special instant special blest,
     By new unfolding his imprisoned pride.
     Bless d are you whose worthiness gives scope,
     Being had, to triumph, being lacked, to hope.

     Я -- как богач, чей благословенный ключ
     может привести его к заветному запертому сокровищу,
     которое он не станет созерцать каждый час,
     чтобы не притуплялась острота редкостного удовольствия.
     Поэтому и праздники так торжественны и так исключительны,
     поскольку, наступая редко, они в долгом году
     распределены скупо, как ценные камни
     или крупные брильянты в ожерелье.
     Так и время, которое хранит тебя подобно моему сундуку*
     или чулану, скрывающему платье,
     чтобы сделать какой-то особый момент особенно счастливым,
     снова открыв заточенный предмет гордости.
     Благословен ты, чьи достоинства дают свободу:
     когда они мне доступны -- торжествовать, когда я их лишен -- надеяться.
     ---------
     *  В  подлиннике, возможно --  игра  на  слове "chest",  которое  может
означать и "сундук" и "грудь".

Я как богач, чей ключ благословлён
Открыть пути к сокровищам редчайшим,
На встречу с ними ходит редко он,
Чтоб миг свиданья был всегда сладчайшим.

Торжественные праздники в ряду
Суровых будней всюду исключенье,
Они редки и смотрятся в году,
Как крупные брильянты в ожерелье.

И скряга – время прячет от меня
Тебя надолго в сундуки разлуки,
Поэтому так рад сиянью дня,
Который прекращает мои муки.

Ты даришь мне и праздники свиданий,
И будни бесконечных ожиданий.

Маршак

Как богачу, доступно мне в любое
Мгновение сокровище мое.
Но знаю я, что хрупко острие
Минут счастливых, данных мне судьбою.

Нам праздники, столь редкие в году,
Несут с собой тем большее веселье.
И редко расположены в ряду
Других камней алмазы ожерелья.

Пускай скрывает время, как ларец,
Тебя, мой друг, венец мой драгоценный,
Но счастлив я, когда алмаз свой пленный
Оно освобождает наконец.

Ты мне даришь и торжество свиданья,
И трепетную радость ожиданья.
53
     What is your substance, whereof are you made,
     That millions of strange shadows on you tend,
     Since every one hath, every one, one shade,
     And you, but one, can every shadow lend?
     Describe Adonis, and the counterfeit
     Is poorly imitated after you;
     On Helen's cheek all art of beauty set,
     And you in Grecian tires are painted new;
     Speak of the spring and foison of the year:
     The one doth shadow of your beauty show,
     The other as your bounty doth appear,
     And you in every bless d shape we know.
     In all external grace you have some part,
     But you like none, none you, for constant heart.

     Что это за субстанция, из которой ты создан,
     если миллионы чужих теней у тебя в услужении, --
     ведь у каждого создания только одна тень,
     а ты, один, можешь дать любую тень*?
     Опиши Адониса, и этот словесный портрет
     окажется плохим подражанием тебе;
     примени все искусство изображения красоты к лицу [щеке] Елены,
     и получится, что снова написан ты, в греческих одеяниях.
     Заговори о весне и поре урожая в году,
     и одна покажется тенью твоей красоты,
     а другая предстанет твоей щедростью, --
     в любой благословенной форме мы узнаем тебя.
     Во всякой внешней красоте есть твоя доля,
     но ты,  как никто, обладаешь, и никто не обладает, как ты, постоянством
сердца.
     ---------
     *  "Субстанция"  (substance)  и  "тень"  (shadow,  shade)  --  термины,
заимствованные из философского  учения,  восходящего к идеям  Платона о том,
что  бесплотная  сущность  вещей  а  также красоты является  основой  всего,
"субстанцией",  а  реальные  предметы  --  только  отражения  ("тени")  этой
субстанции.

Какою ты субстанцией рождён,
Взгляни вокруг, помимо личной тени,
Имеешь в услуженье миллион,
Теней  ушедших в землюпоколений?

Взгляни на бюст Адониса, ты – он,
С тебя, его лепил творец великий,
Красой Елены древний мир сражён,
Но и она – ты в греческой тунике.

Везде, вглядевшись, вижу я тебя:
В весне ты поражаешь красотою,
И в урожае узнаю, любя,
Лишь, он сравнится щедростью с тобою.

Во всякой красоте  твоя есть часть,
Ты постоянству не даёшь пропасть.

Маршак

Какою ты стихией порожден?
Все по одной отбрасывают тени,
А за тобою вьется миллион
Твоих теней, подобий, отражений.

Вообразим Адониса портрет, -
С тобой он схож, как слепок твой дешевый.
Елене в древности дивился свет.
Ты - древнего искусства образ новый.

Невинную весну и зрелый год
Хранит твой облик, внутренний и внешний:
Как время жатвы, полон ты щедрот,
А видом день напоминаешь вешний.

Все, что прекрасно, мы зовем твоим.
Но с чем же сердце верное сравним?




54
     O how much more doth beauty beauteous seem
     By that sweet ornament which truth doth give!
     The rose looks fair, but fairer we it deem
     For that sweet odour which doth in it live.
     The canker blooms have full as deep a dye
     As the perfum d tincture of the roses,
     Hang on such thorns, and play as wantonly,
     When summer's breath their mask d buds discloses;
     But, for their virtue only is their show,
     They live unwooed, and unrespected fade,
     Die to themselves. Sweet roses do not so,
     Of their sweet deaths are sweetest odours made:
     And so of you, beauteous and lovely youth,
     When that shall vade, by verse distils your truth.

     О, насколько красивее кажется красота
     благодаря этому драгоценному украшению -- добродетели [верности]*!
     Роза прекрасна на вид, но мы считаем ее еще более прекрасной
     из-за сладостного аромата, который в ней живет.
     У цветов шиповника** густая окраска,
     не уступающая колориту ароматных роз;
     они растут [висят] на таких же шипах и трепещут так же игриво,
     когда дыхание лета раскрывает их спрятанные бутоны;
     однако их внешность существует только для них,
     они живут, не зная внимания, и увядают в безвестности --
     умирают, прожив сами для себя. Не то сладостные розы:
     из их сладостной смерти делаются сладчайшие ароматы.
     Так от тебя, прекрасный и милый юноша,
     когда это внешнее очарование пройдет***,  в  стихах останется  эссенция
твоей добродетели.
     * По  поводу существоительного  "truth"  см. примечание (**) к переводу
Сонету 14.
     **   Здесь   словосочетание   "canker  bloom"   (шиповник),   вероятно,
употреблено с игрой на значениях слова "canker" (порча, червь).
     ***  По  мнению комментаторов, в этом месте  оригинала "vade"  является
вариантом  написания глагола "fade"; кроме того, возможна связи  с латинским
"vadere" (уходить).

Красавицы милы  лицом и станом,
Но верные дороже нам сто крат
Считаем, что и в розе нет изъяна,
Когда над ней витает аромат.

Шиповник, зацветая, так же ярок,
Не хуже, чем у розы колорит,
Но дамам не несут его в подарок,
Бутонами никто не дорожит.

Лишь броскость к нему взгляды привлекает,
Вниманием цветы обделены,
А розы, когда пышно расцветают,
Красивы, ароматны и нежны.

Когда и ты  увянешь, милый друг,
Мои стихи  поднимут тебе дух.

Маршак
Прекрасное прекрасней во сто крат,
Увенчанное правдой драгоценной.
Мы в нежных розах ценим аромат,
В их пурпуре живущий сокровенно.

Пусть у цветов, где свил гнездо порок,
И стебель, и шипы, и листья те же,
И так же пурпур лепестков глубок,
И тот же венчик, что у розы свежей, -

Они цветут, не радуя сердец,
И вянут, отравляя нам дыханье.
А у душистых роз иной конец:

Их душу перельют в благоуханье.

Когда погаснет блеск очей твоих,
Вся прелесть правды перельется в стих.
55   
    Not marble nor the gilded monuments
    Of princes shall outlive this pow'rful rhyme,
     But you shall shine more bright in these cont nts
     Than unswept stone, besmeared with sluttish time.
     When wasteful war shall statues overturn,
     And broils root out the work of masonry,
     Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn
     The living record of your memory.
     'Gainst death and all oblivious enmity
     Shall you pace forth; your praise shall still find room
     Even in the eyes of all posterity
     That wear this world out to the ending doom.
     So, till the Judgement that yourself arise,
     You live in this, and dwell in lovers' eyes.

     Ни мрамор, ни позолоченные монументы
     государей не переживут этих могучих стихов,
     но ты в них будешь сиять ярче,
     чем запущенный камень, загрязненный неряшливым временем.
     Когда опустошительная война опрокинет статуи,
     и распри уничтожат до основания труд каменщиков,
     Ни меч Марса не погубит, ни быстрый огонь войны не сожжет
     живую запись памяти о тебе.
     Вопреки смерти и беспамятной вражде
     ты пойдешь вперед; хвала тебе всегда найдет место
     в глазах всего потомства,
     которое изживет этот мир до рокового конца.
     Так, до Страшного суда, когда ты сам восстанешь,
     живи в этих стихах и пребудь в глазах влюбленных.


И мрамор, и гранит, и саркофаги
Чеканный стих легко переживёт,
Спасёт твой гордый образ на бумаге,
Когда его с надгробий грязь сотрёт.

Пускай война и бунт руины множат,
Пусть статуи вождей падут в борьбе,
Меч марса и пожар не уничтожат
В моих сонетах строфы о тебе.

Они назло пожарам и  раздорам
Из века в век твой образ пронесут,
Потомки будут славить его хором,
Пока не остановит Божий суд.

Восстав из мёртвых в страшный день суда,
Узнаешь, что в сонетах жил всегда.

Маршак

Замшелый мрамор царственных могил
Исчезнет раньше этих веских слов,
В которых я твой образ сохранил.
К ним не пристанет пыль и грязь веков.

Пусть опрокинет статуи война,
Мятеж развеет каменщиков труд,
Но врезанные в память письмена
Бегущие столетья не сотрут.

Ни смерть не увлечет тебя на дно,
Ни темного забвения вражда.
Тебе с потомством дальним суждено,
Мир износив, увидеть день суда.

Итак, до пробуждения живи
В стихах, в сердцах, исполненных любви!
56

     Sweet love, renew thy force, be it not said
     Thy edge should blunter be than appetite,
     Which but today by feeding is allayed,
     Tomorrow sharp'ned in his former might.
     So, love, be thou: although today thou fill
     Thy hungry eyes even till they wink with fullness,
     Tomorrow see again, and do not kill
     The spirit of love with a perpetual dullness:
     Let this sad int'rim like the ocean be
     Which parts the shore, where two contracted new
     Come daily to the banks, that when they see
     Return of love, more blest may be the view;
     As call it winter, which being full of care,
     Makes summers welcome, thrice more wished, more rare.

     Сладостная любовь, возобнови свою силу, пусть не говорят,
     что ты не так остра, как аппетит,
     который, хотя лишь сегодня утолен едой,
     завтра усиливается до прежней остроты.
     Будь такой и ты, любовь: хотя сегодня ты насыщаешь
     свои голодные глаза до того, что они слипаются от сытости,
     завтра смотри острым взглядом снова, не убивай
     духа любви постоянной вялостью.
     Пусть этот печальный период пресыщения будет как океан,
     разделяющий берега, на которые новообрученные
     приходят каждый день, чтобы, когда они увидят
     возвращение любви, тем счастливее было зрелище;
     или назови это зимой, которая, будучи полна горести,
     делает лето благословенным, втройне желанным, редкостным.


Любовь моя, воспрянь до прежних сил,
Не дай сказать, что аппетит сильнее,
Объестся так, что белый свет не мил,
Наутро встанет вдвое голоднее.

Такой и будь. Сегодня наглядись,
Проснувшись, встань опять смотреть желая,
За ясным солнцем в небо поднимись,
Любуйся милым, глаз не отрывая.

Часы разлуки проводи в тоске,
Как будто разделили океаны,
Когда ждешь встречи на морском песке,
Тогда они особенно желанны.

А, если хочешь, их сравни с зимой,
В морозный день дороже летний зной.

Маршак

Замшелый мрамор царственных могил
Исчезнет раньше этих веских слов,
В которых я твой образ сохранил.
К ним не пристанет пыль и грязь веков.

Пусть опрокинет статуи война,
Мятеж развеет каменщиков труд,
Но врезанные в память письмена
Бегущие столетья не сотрут.

Ни смерть не увлечет тебя на дно,
Ни темного забвения вражда.
Тебе с потомством дальним суждено,
Мир износив, увидеть день суда.

Итак, до пробуждения живи
В стихах, в сердцах, исполненных любви!
57 
     Being your slave, what should I do but tend
     Upon the hours and times of your desire?
     I have no precious time at all to spend,
     Nor services to do till you require.
     Nor dare I chide the world-without-end hour
     Whilst I (my sovereign) watch the clock for you,
     Nor think the bitterness of absence sour
     When you have bid your servant once adieu.
     Nor dare I question with my jealous thought
     Where you may be, or your affairs suppose,
     But like a sad slave stay and think of nought
     Save where you are how happy you make those.
     So true a fool is love that in your will
     (Though you do any thing) he thinks no ill.

     Будучи твоим слугой [рабом], что мне делать, как не прислуживать
     тебе в часы и моменты твоего желания?
     Время не имеет для меня ценности, мне не на что его тратить,
     и нет для меня никакой службы, пока ты ее не требуешь.
     Я не смею ни сетовать на бесконечно тянущиеся часы,
     когда я, мой господин, ожидаю тебя [следя за часами],
     ни думать о горечи тоскливой разлуки,
     когда ты отослал слугу прочь.
     Не смею я и вопрошать, в своих ревнивых мыслях,
     где ты можешь быть, или гадать о твоих занятиях,
     но, как печальный раб, могу только ждать, не думая ни о чем,
     кроме как о том, какими счастливыми ты делаешь тех, кто с тобой.
     Любовь так глупа, что в твоей прихоти,
     что бы ты ни делал, не видит ничего дурного.

 Что может раб? Одно – покорно ждать,
Когда захочешь высказать желанье,
Готов любую прихоть исполнять,
Вся жизнь моя – сплошное ожиданье.

Боюсь, тоскуя, на судьбу роптать
За то, что ты лишил меня вниманья,
Мне страшно размышляя понимать,
Что можешь ты навек продлить изгнанье.

Не смею и мгновение гадать,
Чем занят ты и кто стоит толпою,
Завидуя, могу, лишь, помечтать
О счастье тех, кто в этот миг с тобою.

Любовь глупа и вновь твердит сурово:
- Чтоб он ни делал, в этом нет дурного.

Маршак

Для верных слуг нет ничего другого,
Как ожидать у двери госпожу.
Так, прихотям твоим служить готовый,
Я в ожиданье время провожу.

Я про себя бранить не смею скуку,
За стрелками часов твоих следя.
Не проклинаю горькую разлуку,
За дверь твою по знаку выходя.

Не позволяю помыслам ревнивым
Переступать заветный твой порог,
И, бедный раб, считаю я счастливым
Того, кто час пробыть с тобою мог.

Что хочешь делай. Я лишился зренья,
И нет во мне ни тени подозренья.

58
    That god forbid, that made me first your slave,
     I should in thought control your time of pleasure,
     Or at your hand th'account of hours to crave,
     Being your vassal bound to stay your leasure.
     O let me suffer (being at your beck)
     Th'imprisoned absence of your liberty,
     And patience, tame to sufferance, bide each check,
     Without accusing you of injury.
     Be where you list, your charter is so strong
     That you yourself may priviledge your time
     To what you will; to you it doth belong
     Yourself to pardon of self-doing crime.
     I am to wait, though waiting so be hell,
     Not blame your pleasure, be it ill or well.

     Да избавит бог*, сделавший меня твоим рабом,
     чтобы я в мыслях следил за моментами твоих развлечений,
     или желал получить из твоих рук отчет о проведенных часах,
     будучи твоим слугой, обязанным дожидаться, когда у тебя будет досуг для
меня.
     О пусть я буду, ожидая, что ты поманишь, терпеть
     это тюремное заключение -- разлуку по твоей прихоти**,
     и пусть терпение, послушное страданию, сносит любой отказ,
     не обвиняя тебя в обиде.
     Будь, где пожелаешь; твои привилегии так велики,
     что ты можешь свободно отдавать свое время,
     чему захочешь, и тебе принадлежит право
     прощать себя за собственные прегрешения.
     Мне остается ждать, хотя такое ожидание -- ад,
     не осуждая твои развлечения, будь они дурны или хороши.
     ---------
     * Купидон.
     **  В  подлиннике -- стилистическая фигура: "imprisoned absence of your
liberty", буквально: "заключенная в тюрьму разлука твоей воли".

Бог, сделавший меня твоим рабом,
Не дал мне права требовать отчёта:
Когда и кто приходит к тебе в дом,
Я твой вассал, приказа ждать – работа.

О, пусть и дальше буду я страдать,
В тюрьме разлуки, раз тебе угодно,
Привык терпеть любой упрёк и ждать,
Поэтому наказывай свободно.

Где нравится, там время проводи,
Дари себя хоть делу, хоть, забаве,
Захочешь, за поступки осуди,
Простить себе грехи ты тоже вправе.

Ты можешь и добру, и злу служить,
Я буду ждать, не мне тебя судить.

Маршак

Избави Бог, меня лишивший воли,
Чтоб я посмел твой проверять досуг,
Считать часы и спрашивать: доколе?
В дела господ не посвящают слуг.

Зови меня, когда тебе угодно,
А до того я буду терпелив.
Удел мой - ждать, пока ты не свободна,
И сдерживать упрек или порыв.

Ты предаешься ль делу иль забаве, -
Сама ты госпожа своей судьбе.
И, провинившись пред собой, ты вправе
Свою вину прощать самой себе.

В часы твоих забот иль наслажденья
Я жду тебя в тоске, без осужденья...

59

     If there be nothing new, but that which is
     Hath been before, how are our brains beguiled,
     Which, labouring for invention, bear amiss
     The second burthen of a former child!
     O that rec rd could with a backward look,
     Even of five hundred courses of the sun,
     Show me your image in some  ntique book,
     Since mind at first in character was done,
     That I might see what the old world could say
     To this compos d wonder of your frame:
     Whether we are mended, or whe'er better they,
     Or whether revolution be the same.
     O sure I am the wits of former days
     To subjects worse have given admiring praise.


     Если в мире нет ничего нового, а то, что есть,
     было прежде*, то как обманывается наш ум,
     который, в творческих муках, заблуждаясь, дает
     второе рождение уже бывшему ребенку!
     О, если бы архивы, озирая прошлое
     хоть за пятьсот витков солнца,
     показали мне твой образ в какой-нибудь древней книге,
     написанной с тех пор, как впервые мысль была выражена в письменах,
     чтобы я мог увидеть, что древний мир смог сказать
     об этом чуде -- твоем сложении:
     мы ли усовершенствовались, они ли были лучше,
     или же кругооборот всего сущего ничего не меняет.
     О, я уверен, что умы прежних дней
     возносили восхищенную хвалу худшим предметам.
     ---------
     * В  сонете нашли  отражение  идущие  от  Книги  Екклесиаста и античных
философов представления о циклических изменениях всего в природе, приводящих
к бесконечным повторениям, без какого-либо развития.

Бог, сделавший меня твоим рабом,
Не дал мне права требовать отчёта:
Когда и кто приходит к тебе в дом,
Я твой вассал, приказа ждать – работа.

О, пусть и дальше буду я страдать,
В тюрьме разлуки, раз тебе угодно,
Привык терпеть любой упрёк и ждать,
Поэтому наказывай свободно.

Где нравится, там время проводи,
Дари себя хоть делу, хоть, забаве,
Захочешь, за поступки осуди,
Простить себе грехи ты тоже вправе.

Ты можешь и добру, и злу служить,
Я буду ждать, не мне тебя судить.

Маршак


Уж если нет на свете новизны,
А есть лишь повторение былого
И понапрасну мы страдать должны,
Давно рожденное рождая снова, -

Пусть наша память, пробежавши вспять
Пятьсот кругов, что солнце очертило,
Сумеет в древней книге отыскать
Запечатленный в слове лик твой милый.

Тогда б я знал, что думали в те дни
Об этом чуде, сложно совершенном, -
Ушли ли мы вперед, или они,
Иль этот мир остался неизменным.

Но верю я, что лучшие слова
В честь меньшего слагались божества!
60
     Like as the waves make towards the pebbled shore,
     So do our minutes hasten to their end,
     Each changing place with that which goes before,
     In sequent toil all forwards do contend.
     Nativity, once in the main of light,
     Crawls to maturity, wherewith being crowned,
     Crook d eclipses 'gainst his glory fight,
     And Time that gave doth now his gift confound.
     Time does transfix the flourish set on youth,
     And delves the parallels in beauty's brow,
     Feeds on the rarities of nature's truth,
     And nothing stands but for his scythe to mow.
     And yet to times in hope my verse shall stand,
     Praising thy worth, despite his cruel hand.


     Подобно тому, как волны, напирая, движутся к каменистому берегу,
     так наши минуты спешат к своему концу,
     каждая сменяя ту, что ей предшествует, --
     упорной чередой все стремятся вперед.
     Рождение, едва появившись на свет,
     ползет как дитя к зрелости, а лишь только увенчается ею,
     кривые затмения ополчаются на его великолепие
     и Время, которое дарило, теперь губит свой дар.
     Время пронзает цвет юности
     и роет борозды на лбу красоты,
     кормится всем редкостным и подлинным в природе,
     и все живет лишь для того, чтобы быть скошенным его косой.
     И все же до грядущих времен доживут мои стихи,
     восхваляющие твою красоту, вопреки его жестокой руке.

Волна- волну подталкивает в спину,
Пока на мокрой гальке не умрёт,
Так и минуты до своей кончины,
Сменяясь на лету, спешат вперёд.

Все к зрелости идут со дня рожденья,
Едва успев взглянуть на Божий свет,
С зенита начинаем путь к старенью
От времени красе пощады нет.

Цвет юности в расцвете сил увянет,
Морщины изуродуют чело,
Косой работать время не устанет,
Срезая, что дышало и цвело.

Я, зная всё, хвалю твою красу,
Надеясь, что от времени спасу.

Маршак
Как движется к земле морской прибой,
Так и ряды бессчетные минут,
Сменяя предыдущие собой,
Поочередно к вечности бегут.

Младенчества новорожденный серп
Стремится к зрелости и наконец,
Кривых затмений испытав ущерб,
Сдает в борьбе свой золотой венец.

Резец годов у жизни на челе
За полосой проводит полосу.
Все лучшее, что дышит на земле,
Ложится под разящую косу.

Но время не сметет моей строки,
Где ты пребудешь смерти вопреки!