Не вернуться мне с войны

Вы никогда не думали о том, как это было? Никогда не хотелось вам попасть туда, где сражался и погибал кто-то из ваших близких, чтобы хоть одним глазком увидеть, а если повезет – то уберечь, прикрыть, спасти...
Мой дед пропал без вести на войне. Сгинул без следа. Бабушка до самой смерти писала письма в Министерство обороны, в архивы – все хотела узнать, где похоронен ее Ванечка. Но так ничего и не узнала. Она часто рассказывала мне о деде, о том, как они жили до войны, как радовался он рождению сына, а потом и двух дочерей. Как она его любила. Замуж после войны она так и не вышла. Не смогла. Хотя сватались за нее женихи. Очень уж красива была. Я помню ее уже немолодой. Сядет у печки, черные волосы зачесаны назад и собраны на затылке в тяжелый узел, лицо грустное, строгое. Спицы в руках так и мелькают. Я пристроюсь рядом и слушаю ее неторопливые рассказы о жизни. Часто она повторяла, что полжизни отдала бы, чтобы одним глазком поглядеть, где погиб ее Ванечка, где лежат его косточки. Больше всего она страдала, что он так и сгинул, как не жил, и даже могилки на земле не осталось. Мы гадали, что могло с ним случиться: раненым попал в плен? Подорвался на мине? Накрыло снарядом в окопе? Но что бы мы ни думали, мы ничего не знали о судьбе деда. Хотя, какой он дед! Ему всего-то было 32 года.
Когда бабушка ушла из жизни, она словно по наследству передала мне свою тоску по погибшему деду. И теперь уже я бессонными ночами ломала голову: вот бы перенестись во времени и пространстве туда, в те далекие страшные дни первых месяцев войны. И увидеть, понять, отвести беду… Я рисовала мысленно самые невероятные картинки, и мне становилось легче.
Ну, кем я могла быть на войне? Конечно, героической медсестрой, тем более, что в университете получила пятерку на экзамене и запись в военный билет, что я медсестра гражданской обороны. Насмотревшись фильмов о войне, я тогда часто представляла себе, как в ладной гимнастерочке и сапожках лихо пробираюсь в воронку от снаряда, где скорчился мой раненый дед, и на плащ-палатке вытягиваю его из-под огня. Следующий кадр: усталый врач с почерневшим от хронического недосыпания лицом выходит из палатки, жадно затягивается папиросой и буднично произносит: «Будет жить». А потом День Победы, паровоз в цветах медленно подкатывает к вокзалу, дед ловко спрыгивает на перрон и сжимает в объятиях счастливую бабушку, гремит духовой оркестр, а в небе высоко-высоко летят журавли. Конец фильма. Растроганные зрители утирают слезы.
Но по мере того, как я набиралась жизненного опыта, нарисованная мною картина спасения деда утрачивала свою киношную лихость. Картинка взрослела вместе со мной, становилась строже и страшнее. Теперь-то я очень хорошо понимаю, что означает слово «никогда». Никогда не вернется. Никогда не узнаем, как он погиб. Никогда. А то, что погиб, не вызывало у нас сомнения, потому что если бы он был жив, то обязательно бы вернулся. Я до сих пор представляю себе, как это могло быть, раз за разом проживаю тот морозный день поздней осени, ставший последним днем его жизни. И думается мне, что нет мне покоя потому, что мается душа его. Мается над неупокоенным, неоплаканным телом...

Барахтаясь в рыхлом снегу по пояс, я пробиралась к неглубокому овражку, который плавно переходил в поле, поросшее мелким кустарником. Там, где начиналось поле, заканчивалась линия нашей обороны. У неглубокого, наспех отрытого окопа, озабоченно суетились два бойца, обустраивая позицию. Один, совсем молоденький мальчишка, с тонкой шейкой, болтавшейся в воротнике ватника, лепил из мокрого снега подобия кирпичей и укладывал их барьером перед окопом. Да это ж Федор! Дед написал о нем в единственном письме, которое бабушка успела получить с фронта. Второй - в надвинутой на лоб ушанке - возился с пулеметом. Родинка над губой, знакомый прищур зеленых глаз. Дед!
- Ты кто? – настороженно спросил он, полоснув быстрым взглядом.- Что-то я тебя не припомню. Из пополнения?
«Твоя внучка» - чуть не ляпнула я, но благоразумно промолчала и только кивнула головой, расплываясь в глупой счастливой улыбке.
- А чего пришла?
Ответить я не успела. На другом краю поля, где едва-едва виднелись крыши заваленной снегом деревеньки, показались танки. Отсюда они казались игрушечными, между ними изломанной цепью бежали маленькие черные фигурки.
- Фрицы! Началось! – крикнул Федор, ныряя в окоп.
- Слышь, деваха, дуй отсюда, щас здесь будет горячо, - посуровел дед.
Я отчаянно замотала головой.
- Ну, можно я останусь, пожалуйста! Я раны бинтовать умею и повязку чепчиком нас учили, - почему-то мне казалось, что сложная повязка «чепчиком» должна была убедить деда в моей нужности здесь и сейчас. Но чепчик впечатления не произвел.
- Иди отсюда! Я сказал! – еще строже прикрикнул дед.
- Не уйду! Не могу! Я пришла, чтобы спасти тебя.
Последние слова потонули в страшном грохоте, поэтому дед ничего не ответил. В секунду вокруг все изменилось, как в фильме ужасов: завыло, заскрежетало, заревело и заухало. Ошеломленная обрушившейся на нас какофонией, я мешком свалилась в окоп, вжимаясь в грязный снег, смешанный с землей. Мне казалось, я сейчас оглохну от нестерпимого рева и грохота. Зажав уши, крепко зажмурившись, я елозила в ногах у деда и Федора, пытаясь укрыться. Вот когда я в полной мере ощутила, что такое смертный ужас. Собственной спиной ощутила, которая вдруг стала невероятно огромной, как футбольное поле, и беззащитной, как ворота без вратаря. Мне казалось, все снаряды летели именно в наш окоп поразить именно меня. Мне хотелось зарыться в землю, как капустянке, съежиться до ее размера, только бы спрятать свою ставшую необъятной спину, только бы не слышать этого грохота и пронзительного визга, от которого заходилось сердце. Почти теряя сознание, я очнулась от резкого толчка.
- Кончай визжать! Оглушила совсем! – сердито прокричал Федор. Я открыла глаза. Стыд окатил меня жгучей волной. Что же я так позорно струсила? Тоже спасительница нашлась. Я украдкой взглянула на деда, закусив губу, он приник к пулемету. Федор присел рядом, оглядел мою замурзанную физиономию и вдруг подмигнул мне. Меня охватило горячее чувство благодарности за то, что он не смеется надо мной. Какой славный и смелый. Я робко подмигнула ему в ответ, а он вдруг молча ткнулся лицом в мое плечо.
- Ты чего? Нашел время дурачиться! – я шутливо оттолкнула Федора, а он неловко завалился на бок, устремив в стенку окопа неподвижный взгляд. Я потрясенно смотрела в его побелевшее лицо, не в силах отвести взор от стекленеющих глаз. Вот только что он улыбался мне и подмигнул! И вот его уже нет?! Нет!
- Дед! – заорала я в панике. – Федора убило!
- Патроны давай! Ящики за твоей спиной! Да не сиди ты, как сонная курица! Потом причитать будешь! Если выживем! Внучка! Ну!
И я, ломая маникюр, ринулась за патронами. Слезы душили меня. Я утирала их грязным рукавом, а они тут же набегали снова.
- Полежи тут, Феденька, - бормотала я, подтаскивая тяжеленный ящик к деду, - полежи покуда. Мы сейчас.
Танки были уже совсем близко, и фигуры немцев в серых шинелях, неуклюже бегущие следом, уже не казались игрушечными. Один танк двигался прямо на нас.
- Он же нас раздавит! – словно подхваченная какой-то неведомой силой, я рванула из окопа. - Бежим! Спасайся!
- Стой! Куда! Нельзя! – дед схватил меня и повалил в яму, упав рядом.
- В этот миг огромная ревущая махина нависла над нами, тяжело перевалилась, скрежеща и лязгая, и накрыла многотонной железной тушей окоп. Белый свет померк. Всё. «Эх, так и не успела спросить у деда, как называется та деревенька, на краю поля….»
Танк проутюжил окоп, обваливая мерзлую землю, и пополз в сторону, в овражек, где ловкий пехотинец поджег его бутылкой с зажигательной смесью. А мы? Мы навсегда остались лежать на дне окопа. Дед, Федор и я. К вечеру пошел снег, шел, не переставая, несколько дней и словно саваном накрыл израненную битвой землю и наши раздавленные тела. Никто не нашел нас ни тогда, ни после. Выбеленные дождями и ветрами кости так и остались лежать вечным укором всем живущим.

Пока не найден и не похоронен с почестями последний погибший солдат, война не закончилась. Пока мы помним, она продолжается в нашей памяти. А значит, не вернуться мне с войны.