Балалайка

   В сельмаг за ботинками Вольке надо было идти за семь километров, в Хвощёвку. В соседнем же селе Шарголи, вчера вечером он туда ходил из своей деревни, по названию тоже Шарголи, свого размера обувки не было.
Дорога Вольке привычная с детства. Ещё пацанёнком ходил с маткой в Крутиху  продавать чёрную крупную сладкую вишню. Сам бы ел, да деньги надо, как  говаривал дядя Вася Карташов, который с полной боковушей такой же вишни тяжело тащился, приволакивая ногу, в Макариху, чтобы не мешать ему с маткой.
   Самый большой сад в деревне был у Кашиных, их многочисленное семейство корзины с вишней везло на телеге в Хвощёвку. Село Новинки обслуживали Репьевы. Словом, всё тут не так и далеко. Повзрослев, Волька с мальчишками купаться, когда надоедал близкий тинный пруд в селе Шарголи, бегал на Мышаново болото, похожее своими размерами на озеро, или ещё дальше на речку Кудьму, что прохладно течёт в низких кустистых берегах сразу за Макарихой. Любота!
   А вот и Хвощёвка. В её центре, всегда пахнущем дорожной пылью, как в городе: сельсовет, клуб, чайная по соседству с клубом, два магазина – продовольственный и промтоварный. Вольке в промтоварный.
   Полуботинки, коричневые, на толстой подошве, увидел сразу. В них он совсем будет выглядеть парнем. А то всё, как у малышни, грубые ботинки со шнурками, это когда в школу ходил, или сапоги, когда стали звать на работы  по наряду бригадира. В подпасках он не приглянулся, в кузне – не ко двору, так вот и приписался к полеводческой бригаде. В ботинках и в клубе можно после кино на танцы оставаться, Любку пригласить.
   По вечерам с парнями и девками под гармонь по деревне он давно гулял, а вот в клубе, в селе, в отцовых сапогах стеснялся выходить в круг.
   Но надо же посмотреть, что ещё в магазине из товаров имеется. Тут и одежда, и косы с топорами и пилами, хомуты, а в углу – гармони, баян, во, даже балалайка есть!
   На гармони играть он уже два года назад научился. У Репьевых, когда у Генки батьки с маткой дома не было, брал инструмент, осторожно перебирая перламутровые клавиши. Раздвигал меха, изучая звуки. Как-то Генкин отец, придя в неурочное время, понаблюдал, ругать не стал, наоборот, взяв у него в руки хромку, показал своё умение.
   - Вижу, есть у тебя желание. Зимой научу, приходи.
   На зимних посиделках, его уже стали парни постарше брать с собой. У Кашиных не сразу, но попробовал и струны балалайки. Приметил, как Колька Кашин играл, повторил, потом, пока парни за кухонной загородкой пили самогонку, смелее стал наяривать.
   
   Светит месяц, светит ясный, светит полная луна...

   А ведь получается. Балалайка ему даже больше хромки нравилась. Вот бы свою заиметь, ходил бы с ней на гулянки по деревне, а Любка бы рядом приплясывала!

   Светит месяц, светит ясный...

   - Тётя Фис, сколько балалайка-то стоит?
   Ты гляди, как раз столько на ботинки матка дала!
   - Тётя Фис, покупаю!
   И сам не ожидал, что такое скажет. Ещё раз пересчитал деньги, отдал их продавщице.
   - Ты ведь из Шарголей?
   - Да, из деревни.
   - Анастасии сын?
   - Да, он самый.
   - А отца-то у вас, слышь, освободили?
   - Да, только он в деревню не вернулся. Сразу в город, в Павлово,  перебрался. Сказал, что ноги его в Шарголях больше не будет. И младшая сеструха моя, Юлька, к нему уехала жить, он её в шестой класс уже записал. А нас с маткой колхоз не пускает...
   Волька и не заметил, как к деревне подошёл, только овраг перейти осталось. Тут-то он и остановился. Что дома скажет? Послали за ботинками, а купил балалайку...

   Светит месяц, светит ясный...

   Нет, тут играть нельзя, услышат. Ушёл вниз по оврагу подальше от тропы. До темноты наигрался вдоволь, все знакомые мелодии сто раз повторил, потом тренькать стал по придумке – вроде как настоящий музыкант!
   А домой-то всё равно идти надо. Да и холоднее становится. Луна поднялась над высокими вётлами, над которыми грачи давно уже не кричат, успокоились, белым кругом.

   Светит месяц, светит ясный...

   Придется ещё долго в сапогах ходить, когда теперь батя из города денег пришлёт, да и другие траты предстоят. Не в ботинках счастье. Подошёл к дому, уселся в темноте у амбарушки. Матка увидела, выбежала.
   - Волька, где шлялся?! Душа твоя окаянная!
   Посмотрела на балалайку, которая жёлтым лаком отсвечивала от близкого, без занавески, окна. Отшлёпала сына, который уже выше матки, от души, потом сама и заплакала. Ну что теперь делать с этим дураком? Кашиным позавидовал?
Ныне не до музыки. Скоро под озимые пахать надо. И денег почти нет. Когда теперь Юлька из города хоть немного рублей привезёт? Сапоги Волька почти донашивает, в амбарушке  ещё одни, хуже этих, ссохнувшиеся, отцовы, остались. И валенки к зиме ему надо новые. Хорошо, что шерсть накоплена,  надо нести скоро в Коровино к знакомому мастеру. А оттуда и до Павлова тоже пешком дойти можно, заночует там, узнает, как Юлька с отцом живут, а дочке зимний полушубок захватить надо.
   Волька на полатях тоже ещё не спал. За зиму он заработает деньги на ботинки, сам председатель недавно его похвалил.
   С балалайкой он совсем у парней и девок своим стал. На все гулянки приглашают, ни одной посиделки с зимы не пропустил.
 
   Светит месяц, светит ясный...

   Любка обиделась. То Нинка к нему сядет, улыбается, то Настя, когда Генка Репьев за гармонь возьмется, за руку на танец тянет, то Верка новую частушку-топотушку, сегодня же сочинённую, про молодого балалаечника споёт-спляшет, частя по деревянному полу каблуками. А Любка к гармонисту подсаживается, про него поёт:

   Гармонист у нас большой,
   Как цветочек аленький,
   Сам большой, гармонь большая...

   Тут уж Волька не выдержал, дёрнул Любку за руку, усадил с собой, отодвинув Нинку. В этот вечер они самые первые домой ушли. А на следующий, когда от дома к дому рядихи ходили, Волька в вывернутом наизнанку овчинном тулупе тоже вышел из избы, ища в толпе Любку. Нашёл, одетую огородным пугалом, сорвав с пояса срамно привязанную морковку.
   - Осенью сватов пришлю!
   ...Как и прошлым летом (деньги сам накопил, да и Юлька тайком от матки отцовских добавила), пошёл в Хвощёвку за обувкой. Так торопился, что не обратил внимания на толпу у клуба, над высокой дверью которого что-то слышалось из репродуктора. Магазин пуст, чёрные полуботинки были впору. Вышел, улыбаясь.
   - Что лыбишся, - встала за ним на крыльце тётя Фиса. – Слышишь, что по радио Молотов говорит - война!
   Волька бегом домой. В Шарголях у церкви мужики и бабы митингуют.
В деревне свои разговоры. Кого вперёд заберут.
   Первыми ушли Генка Репьев и Колька Кашин с отцом, дядя Вася Карташов провожал своего младшенького Витюшку. Да ещё Женька Пугачёв, Порфишка Агафеев, два старших брата которого уже служили действительную в Красной Армии.
   - Волька, бери балалайку, хромку мне отдали, - сегодня двоюродных братьев Панковых провожать пойдём - уже Санька Кашин стал другом и вызвал из дома старшего товарища.
   До осени ещё трое проводов было, Волька уже научился пить самогон, и матка его за это не ругала.
   Весь ноябрь и декабрь Волька от колхоза копал противотанковые окопы: бригада, в которую его зачислили, начала копать чуть ли не от Оранок, а  закончила, соединившись с землекопами, прорывшими встречную четырёхметровую траншею, между Крутихой и Новинками. Домой доплетался лишь поужинать и поспать.
   Зимой посиделки проходили редко, так на скотном дворе ухайдакаешься, что не до гулянок. Да и Любка не показывалась, сама ещё десятиклассница, но из села приходила не домой, а сразу в деревенскую школу, и учила вместо Анатолия Ивановича Панкова первоклашек.
 
   Светит месяц, светит ясный...

   Играл на балалайке, подкручивая колки, больше для себя, из вечерних слушателей только одна матка, да ещё, бывало, соседки, Панкова и Кашина, к матке зайдут, треугольники долгожданные покажут – их благоверные живы!
   - Играй, Волька, играй на трёхструнной, на фронт балалайку не возьмёшь!
   Вот и Волькина очередь пришла идти в Красную Армию, семнадцать ещё весной исполнилось. Летом провожала двух последних подходящих по возрасту парней вся деревня. Но недалеко, председатель сказал, чтобы только до оврага: дел в лугах много. До Хвощёвки дошли вчетвером –  в Новинках было пополнение, а в Богородск, в военкомат и потом до станции «Кожевенное» их и трёх парней из Макарихи везли на сельсоветских дрожках.
   На следующее лето Волька вернулся домой инвалидом: снайперская пуля попала в правую руку под плечом, пробив сухожилия. Санитар раненого бойца подобрал лишь к ночи, приволок к медицинской палатке, очнулся он на операционном столе. Руку сохранили, но пальцы и кисть осталась недвижимы.
   Валентин дома подержал балалайку в левой руке, тут на костылях прихромал  Генка Репьёв:

   - Хорошо тому живется
   У кого одна нога...

   - Вот и увиделись! Мне больше, видать, повезло! Генк, забирай мою балалайку!
   Через полмесяца Валентина в колхозе определили в бригадиры полеводческой бригады, а Генку послали  на бухгалтерские курсы.