Белые ночи

1.
Я люблю свою юность, потому что после университета не грузил фуры с дагестанской водкой у ближайшего ночного ларька у станции метро Волжская, а оказался у Владимира Ивановича Пагина в инвестиционной компании «Центр-Фонд».
Нас с Пагиным познакомил мой старый приятель Андрюша. После непродолжительного застолья я сказал, что Пагину пора стать самостоятельным владельцем инвестиционной компании (в то время он был замом). Пагин внимательно посмотрел на меня и решил, что я со своим университетским дипломом по экономике смогу обеспечить организационные тылы, а он будет творчески парить как финансовый гений, и такой симбиоз, наконец позволит Пагину создать собственную инвестиционную компанию.
Владимир Иванович снял на заводе Азот комнатенку в шестнадцать метров, в которой сидели он (Президент), я (генеральный директор), трейдер Андрюша и бухгалтер Тамара Ипатьевна.
В фирме обо мне утвердилось понятие как о бумажном черве. Я не ездил по провинции в поисках привлекательных предприятий, как Андрюша, и не ловил малейшие колебания рынка, как это делал Пагин. Зато я подписывал кучу различных бумаг и договоров. Если бы нас захотели посадить, то посадили меня и Тамару Ипатьевну.
Однажды Владимир Иванович подошел ко мне, облокотился на мой рабочий стол и своими режущими глазами посмотрел на меня:
— Славик, — произнес Пагин, — а не хочешь ли ты слетать в Мончегорск. Андрюша в Кисловодске, а тут срывается сделка с Металлургическим комбинатом.
Я всегда мечтал съездить в Заполярье, потому что там белые ночи не как в Питере, а настоящие - можно спать не ложиться, все равно не уснешь. Хотя я и питерских ночей не видел. Меня много раз звали сокурсники (и Андрюша в том числе) поехать в Ленинград на белые ночи: походить по Дворцовой площади, попить пива на Невском проспекте, завалиться в Гатчину, но какие-то мелкие сессионные дела не давали мне покоя. Сейчас же судьба разворачивалась ко мне лицом. Можно было за счет фирмы от души насладиться северной природой. Я-то сам с юга, а там ночи черные-черные, и уже в семь часов невозможно выйти на улицу. Так темно, что это даже не темнота, а темнотища.
— Я готов, Владимир Иванович. Только вот поем и домой забегу за вещами.
— Завтра в семь подходи в офис.
2.
Ровно в семь часов я вошел в нашу каморку на заводе. Владимир Иванович и Тамара Ипатьевна сидели и считали доллары. Деньги лежали на рабочем столе Андрюши и напоминали зеленые кусты боярышника. Попеременно Пагин и бухгалтерша засовывали в куст руку и вытаскивали сто баксов, которые внимательно рассматривали. Щупали воротник президента, разглядывали вшитую железную полоску, а потом, убедившись в подлинности денежного знака, собирали их в пачки и перевязывали резиночками. Раз деньги были кустом, то они были не из банка. Откуда Пагин брал деньги, остается загадкой. К нему частенько заходили какие-то помятые мужички с черными целлофановыми пакетами или дорожными сумками через плечо и ссужали его крупными суммами для работы на фондовом рынке. Как-то, не обладая виллой на Средиземноморье и шестисотым Мерседесом, Владимиру Ивановичу все равно удавалось находить денежные средства для своих финансовых операций.
В конце концов, все деньги были пересчитаны, и сто зеленых пачек плотно, одна к одной, были запакованы в пластиковый дипломат. Всего получился миллион долларов - и я видел по телевизору, как для таких сумм руку гонца приковывали к дипломату, чтобы было трудно вору забрать. Когда рука прикована, можно только отпилить или оторвать руку, а так, как предстояло мне, грабитель может просто вырвать дипломат и убежать с приличной скоростью куда-нибудь в метро или уехать на девятой модели Жигулей, рассекая тихие проспекты утренней субботней Москвы.
Но тут в комнату вошел высокий плотный человек, с зачесанными назад волосами в синих джинсах и синей же болохонистой ветровке. Когда он снял ветровку, то стал виден пистолет Макаров, висевший в районе почек на кожаной, вонючей портупее. Он представился Николаем Петровичем, и потом я узнал, что Николай Петрович - действующий майор милиции. Просто сейчас он взял перерыв и уехал из отдела к нам, чтобы помочь перевезти дипломат с деньгами. Точнее, майор не знал, что там в дипломате, но понимал, если его зовут, то сопровождать деньги.
Майор сел за мой рабочий стол и попросил чаю, а я стоял у стола с дипломатом, подошел к чайнику и включил его. Хотя чайник был очень мощный и пару раз он выбивал пробки на этаже, но сейчас проводка выдержала, и я налил майору в свою китайскую фарфоровую кружку горячей воды, а потом опустил пакетик Липтон, хотя, может быть, в 1997 году Липтона еще не было. Я сейчас детали вообще не помню.
Вводное, прочитанное нам Пагиным, было очень коротким. Нам дали два билета на самолет Москва-Мурманск, по прибытии мы должны были сесть на автобус, идущий до Мончегорска. Нас должна была встретить девочка Лена, забрать дипломат и передать выписку из реестра акционеров Мончегорского металлургического комбината о переводе на депо-счет нашей компании 10% акций. Кому могло понадобиться столь внушительное количество акций за столь мизерные деньги можно было только догадываться. Явно мы их покупали под заказ, потому что за 10% можно войти в совет директоров предприятия.
3.
В аэропорт мы ехали на обычном рейсовом такси, которое вызвал Владимир Иванович. Водитель, бледный москвич Олег, спрашивал нас, не опаздываем ли мы на самолет, и говорил больше сам с собой. Я с силой сжимал пластиковый дипломат, стараясь не забыть код, который ввел Пагин, а Николай Петрович сидел на переднем сиденье и выпускал дым в открытое им окно, полностью расслабившись. Хотя, конечно, что для майора была ходка с каким-то миллионом, когда он в Чечне водит свой батальон по аулам и постоянно ожидает выстрела из-за угла.
В Москве абсолютно не важно, с какой скоростью вы катите. В Москве самое главное, как долго вы стоите. Мы застряли где-то на подходе к аэропорту, и когда я уже подумал, что мне никогда не удастся увидеть белые заполярные ночи, майор попросил мой мобильный телефон и сделал куда-то звонок. Говорил Николай Петрович властно, и в результате этого разговора рейс задержали на час, а мы, не проходя регистрации и контроля, то есть не показывая милиции деньги и пистолет, сразу на такси выехали к трапу. Олег вертел головой и очень уважительно посматривал в нашу сторону. Сам же майор, как был с Макаровым, так и вошел в салон, впрочем он сразу уснул и почти до самого Мурманска мы не разговаривали, он даже от еды отказался, а я поел семги, зеленого горошка, риса длиннозерного, которые принесла стюардесса, и стал читать Брехта «Трехгрошовая опера», но одна мысль не покидала голову, что бы я мог сделать, если бы эти деньги оказались мои. Я бы мог уехать в Европу и купить там квартиру, потом бы я вернулся в науку и защитил бы в Кембридже степень доктора экономики, еще бы я мог жениться на какой-нибудь длинноногой блондинке и народить с ней кучу детей. Вот какие нехорошие мысли кружились в моем мозгу, пока самолет делал заход на посадку в городе Мурманске. И никакого раскаянья ни перед Владимиром Ивановичем, ни перед Николаем Петровичем я не чувствовал.
Вообще еще позже я четыре раза бывал в Мурманске, но в городе только помню ресторан, в котором я обедал на пятьдесят рублей, и собственно аэропорт.
— Вставай, вставай, — закричал над ухом Николай Петрович, который как-то незаметно проснулся и уже потягивался в проходе. Выстроилась очередь к выходу.
Воздух Мурманска был твердым и колким, где-то на заднем плане висел запах моря и запах рыбы, я всматривался в здание аэропорта, но мне почему-то виделись портовые краны, рыболовецкие суда и судоремонтные верфи, хотя я этого ничего не видел, потому что аэропорт стоял на окраине города.
Автобусы до Мончегорска ходили каждые тридцать минут и отправлялись прямо от аэропорта. Николай Петрович купил два желтоватых билета и предъявил их при входе старушке в коричневом пальто. Она молча надорвала наши билеты, и мы сели на левый ряд, где не было солнца и людей, но, как потом оказалось, при отправлении автобус развернулся - и солнце стало бить нам в глаза и печь наши головы.
Всю дорогу Николай Петрович говорил о фонде ветеранов Чеченской войны, в котором он входит в совет, что огромное количество молодых людей остались без средств к существованию, государство платит нищенскую пенсию, а они помогают как могут, но меценатов совсем не осталось.
— Вот тебе кажется, Слава, что мы только рынки крышуем, а мы и инвалидам деньги даем. Вот я не просто сегодня везу черт те что там, а думаю как помочь своим ребятишкам.
Но мне почему-то стало казаться, что Николай Петрович хочет забрать мой миллион, и я покрепче сжал пластиковый дипломат, боясь пистолета Макаров, но в точности помня код, который назвал Пагин.
За окном была тайга, точнее, то, что от нее осталось. Уже на расстоянии тридцати километров от комбината вместо зеленых деревьев торчали черные усохшие палки. Кругом стоял мертвяк, даже не летали птицы.
Я еще послушал Николая Петровича и еще больше убедился, что он хочет забрать в свой фонд деньги. Когда дипломат от ухаба вывалился из моих рук, майор легко его поднял, и я подумал, что все потерял, но Николай Петрович вернул мне поклажу, и я немного успокоился, потому что он мог запросто забрать дипломат. Вскрыл бы его ножом армейским, который тоже был у него, я видел лезвие во внутреннем кармане куртки.

4.
Лена прекрасна в расцвете своих тридцати лет. Длинные рыжие волосы, разделенные на два рукава, забранные за уши и сползающие до самого пояса. Если бы Лена имела на лбу ленточку, то я бы подумал, что она хипушка, но она хипушкой не была, носила накладные сиреневые ногти, кожаную коричневую куртку, дизайнерски потертую на швах, и черные джинсы-клеш. Довершали гардероб обыкновенные кроссовки и въедливый запах неизвестных мне духов.
Кто доверил такой красоте нести в реестр ценных бумаг миллион, непонятно. Я ожидал, что рядом с Леной будет куча амбалов и имбецилов с бейсбольными битами, а она стояла одна, правда, возле джипа Чероки. Может быть, в этом пресловутом Мончегорске (а то и в Мурманске?) жили влиятельные персоны, державшие весь городок в порядке и подчинении, выдавали предпринимателям разрешения на бизнес, а ворам и уголовникам предоставляли возможность грабить на трассе только приезжих, залетных фраеров, как мы, но нас никто не грабил.
Эх, Лена-Лена, с твоей бы красотой ходить по подиуму Парижа или Милана, очаровывать арабских шейхов и американских миллиардеров, а ты разглядываешь открытый мной дипломат и пересчитываешь зеленые доллары. Уточенные пальчики, лихо перехватив пачку и заломив её наполовину, слюняво и вдумчиво ведут счет. У меня уже пересохло в горле, мне хочется взбодриться пивом Золотая бочка, а ты все считаешь и считаешь, а Николай Петрович зевает в окно и сжимает рукоять пистолета Макаров. Мне никогда не доводилось видеть таких прекрасных и расторопных курьеров. Проверив все доллары, Лена потащила пластиковый дипломат внутрь здания (Адью мильон), а нам вынесла выписку из реестра акционеров на десятипроцентный пакет акций и дорожную сумку договоров, где говорилось, что компания Центр-Фонд купила у Иванова Ивана Ивановича столько-то акций. И таких Ивановых было тыщи и тыщи. Везде стояли подписи Ивановых, а вместо нашей печати и моей подписи – пустое место (я отпечатал договора и расписался уже в Москве).
Мы пошли с Николаем Петровичем в магазин. Купили макарон, тушенки, колбасы, хлеба, пива и бутылку местной водки, а потом двинулись на съемную квартиру, которую нам предоставила Лена, потому что гостиницы в Мончегорске не было. Нет, была одна раньше у комбината, но когда начались реформы, ее приватизировали и распродали покомнатно, так что теперь вместо гостиницы в городе еще одна малосемейка.
В однокомнатной квартире с видом на сопку майор принялся варить макароны по-флотски, а я сидел у окна, сосал с горла пиво и ждал, когда наступит белая ночь. Сначала я просто ждал, а потом стал думать: как узнать, что наступила белая ночь. Ведь и днем светло, и вечером светло, и ночью тоже совсем светло. Потом я еще отхлебнул и догадался: чтобы понять, что наступила белая ночь, надо посмотреть на часы. Если уже одиннадцать часов, а вокруг светло, то это белая ночь. Я посмотрел на часы и понял, что она наступила и ничем не отличалась от дня.
Пока Николай Петрович накрывал на стол, я вышел на улицу и посмотрел в небо. Звезд видно не было, только чистый голубой горизонт и режущий глаз полярный свет. После ужина и бутылки водки (я не пил) майор откинулся на стуле и запел. Он пел какие-то обычные песни (степь да степь, ой мороз-мороз), еще он пел казацкие песни, хотя, как мне казалось, казаком не был. Потом он ушел в комнату и лег на диван, а я растянулся на раскладушке.
На обратной дороге до аэропорта Апатитов (из Мурманска билетов до Москвы не было) мы взяли такси. Было бы правильнее именно с миллионом взять такси, но Владимир Иванович считал, что деньги для маскировки надо возить в рейсовых автобусах, а вот на обратном пути можно расслабиться. Водитель постоянно лазил в бардачок за кассетами, и один раз нас занесло из-за этого в кювет, но мы машину обратно на трассу вытолкали и выключили магнитофон. Из-за происшествия к рейсу еле успели.
В аэропорту стояла тишина. Спали работники зала, сонно мерцало табло, ни одного человека не было на громадной территории. У маленького пятнадцатиместного самолетика нас встречала такая же сонная стюардесса, а взлохмаченные, погруженные в нирвану пилоты низкими, грудными голосами приглашали совершить полет до города-героя Москвы.
Мы летели три часа (в два раз дольше, чем на Ил-62), где-то у самой земли, так что казалось, что наш самолетик – это военный бомбардировщик. Сейчас он прицелится и начнет выбрасывать в землю очередную порцию бомб-пассажиров. В Шереметьево нас, кажется, не заметили, и только Пагин встречал с цветами и здесь же в буфете аэропорта потребовал бумаги, чтобы лично с ними ознакомиться.
5.
Неделю ничего не происходило, но вдруг появились четыре человека и оккупировали наш офис. Они пили наш чай Липтон, прожгли сигаретой шаль Тамары Ипатьевны и уселись верхом на стол Владимира Ивановича. Со мной они попытались вести отдельные разговоры, но я не понимал, что происходит, и поэтому от меня отстали. Люди производили впечатление очень озлобленных, но не готовых вести дело до крови.
Они кричали по одиночке и хором:
— Как ты мог, Вова, просрать наш миллион!
— Вова, мы отрежем тебе яйца и пошлем с ишаками сношаться!
— Вова, до скончания дней будешь отрабатывать!
Они выводили Владимира Ивановича на улицу и промывали ему мозги, они пару раз дали ему под дых, а мне отвесили увесистого пинка. Оказалось, все подписи Ивановых на договорах оказались фальшивыми, как и выписка из реестра акционеров на 10% пакет акций.
Вызвали Николая Петровича, но он сказался больным и не приехал, а когда через две недели появился, то предложил застрелить Лену из пистолета Макаров, и достал дуло из-под синей ветровки, и повертел рукоятку, и даже подкинул пистолет к потолку. Он присел на одну ногу и прицелился в офисную лампу, но на курок не нажал. Он сказал, что лично поднимет свой батальон и поедет в Мурманск разбираться с наглой плутовкой. Тут и люди решили стать в ружье и поехать с ним, но нам позвонил куратор (оказывается, у нас был куратор) и предложил не вмешиваться в эту катавасию, а все пустить на самотек. Деньги же должен людям отработать Владимир Иванович.
Люди замахали руками, потому что это не входило ни в какие ворота, но куратора послушались, наверное, потому что куратор Мончегорского Металлургического Комбината был куда более важная персона или даже он имел более высокое звание, поэтому важные люди из Мурманска не были призваны к ответу Николаем Петровичем. Он же простой майор, а не важная персона.
В этот вечер люди: Пагин, Николай Петрович, Тамара Ипатьевна и я напились в ресторане Садко шведской водки Абсолют и пьяные поехали стрелять по мишеням на полигон к майору. Стреляли остервенело, разорвали мишени в хлам, а Тамара Ипатьевна выбила больше всех очков.
Несмотря на долг в миллион долларов, люди сняли нам офис в центре Москвы на Третьяковской и дали двадцать миллионов долларов на раскрутку. Мы отработали долг за год, я еще не раз ездил в Мурманск на скупку Колэнерго и один раз видел, как Лена в джипе Чероки пересчитывает чьи-то деньги, но подходить не стал. Во-первых, она бы меня не узнала или сделала вид, что не узнала, а во-вторых, мне не хотелось напоминать самому себе, что я полнейший болван.