2. На исходе... Болезнь. Дурак. Плотина

Борис Пинаев, Мария Пинаева. На исходе души. Текст 2.

БОЛЕЗНЬ
А тут заболела Мария. Чистила пескарей, босиком на холодной земле постояла. Отвыкли? А там, в сумрачных глубинах... Мать-сыра земля, лоно, змея. Бездна? Птицы и змеи. У неё мучительно болит горло с давно выдранными миндалинами. Ларингит, фарингит... Что ж... Говорит: чувствую, что простужаюсь, но всё равно стою.

Кроткие легче переносит болезни. Они тихо лежат в уголке кровати, не лезут на стену. Помогает мольба? Молитва. По крайней мере, некогда так полагали. Сила выворачивает наизнанку. Лучше отдайся, мол, температуре и не препятствуй естественному ходу вещей. Дурак, начитался трактатов. Ах, Мария, трудно глотать, всё болит, скомкано одеяло.

Спустя много лет... Но разве это много – четырнадцать? Бездонный океан. Она не вставала два месяца, от метастазов сломалась рука, а потом потеряла сознание. Есть люди... и даже проницательнейшие врачи... Они хотят пройти через тяжкую хворь и после умереть, потому что чают преображения. Не все ж успевают понять такие простые вещи: "Все дорогие мои, кого я знала, простите меня, я так часто обижала вас. Но у всех в слезах прошу прощения. Я вас очень люблю. Ваша Мария... Всё добро, самое малое, – помню, и благодарю за самую малость". Это в конце, второго августа, перед успеньем. Мы ведь ещё не знали, кто успеет написать последнее слово.

Написала Мария в тот день, когда множество лет назад скончалась от рака её нестарая бабушка. Лёнчик, подросток, сынишка, ловил ей рыбу на Шарташе. Для жиденькой ухи. И ногу разбил, она вспухла, на Ивановское кладбище повез извозчик. Тысяча девятьсот двадцать седьмой свирепый год. А сейчас… За окном шумели мокрые листья, гремела гроза. "Боречка, я умираю... Сердце... Только не вызывай скорую". А у скорой-то и нет таких лекарств, как у меня… Ей тогда уж наркотик выписали. Анфин, без всяких грёз и видений. Только потом иногда промедол.

Однажды увидела себя опять молодой и прекрасной… "Странно, говорю сейчас с тобой и одновременно вижу: гуляют люди… бегают ребятишки… а я сижу на краю бассейна, бьёт фонтан, я болтаю в воде ногами… Ты где-то рядом". Лежала уже неподвижно, ноги давно отказали. Я всё подкладывал под них какие-то тряпочки, всё устраивал поудобнее. Мы с ней прожили еще месяц, до второго холодного сентября. После Успенья Богородицы потеряла сознанье. Оно уходило тихонько, глаза ещё понимали и плакали, когда пришёл сын.

Я могу теперь только повторить: все дорогие мои... Думал: душа моя большая, но оказалась маленькой. Посмотрел на себя с белого облака: о, если бы ты был холоден или горяч... тако, яко обуморен еси, и ни тепл ни студен, изблевати тя от уст Моих имам.

Мечтал уйти на тот берег первым. Мария сердилась, слышать не хотела. Чуть не убили потихоньку. Исподтишка. А Юру вот недавно ударила машина, сломана в голени нога, повреждены ребра, оскольчатый перелом свода черепа, тяжёлый ушиб мозга. Машина тут же врезалась в железную трамвайную опору номер 33. Умер через неделю. Он был редактор газеты. Мария говорит: иди, защищай её в Ленинском районном суде, чтоб не закрыли. Пошёл… политик. Греческий полис, французский политес. Чтоб не подумала, будто струсил. Лежал потом головой в тарелке с квашеной капустой. Камфора, тёплый укол. Почему-то не сумели отправить на тот свет. Доза не та? Или спецсредства использовали недоброкачественные? Разгильдяи… С двух раз не управились.

Но кто бы её-то сопровождал, оплакивал, провожал. Уколы, воспалённая плоть, мучительный туалет, не сгибаются ноги, гнойные бинты. Говорят, это не гной. Кто бы её пожалел и поцеловал на прощанье. Поймем, когда сами… А? Успевайте любить и прощать, пока не позвали через порог.

Мы все крещены в этом храме Иоанна Предтечи. И венчались. И панихида перед амвоном, где когда-то стояли на белом... увенчанные коронами. Смертная мука в глазах. Дважды замешкался с уколами, потому что боль приходила внезапно. Шепчет: говори молитву Честному Кресту... И что ещё мог сказать? Потом, когда она лежала в беспамятстве, всё-таки хватило ума зажать истерику, лихорадку и много раз прочесть канон… прочесть канон… от человека, который теперь сам не может говорить: обыдоша мя мысленнии рыкающе скимны и ищут восхитити и растерзати мя... Устне мои молчат и язык не глаголет но сердце вещает... Душе моя душе моя востани что спиши конец приближается и нужда ти молвити: воспряни убо да пощадит тя Христос Бог... Что она видела перед смертью?

Недавно увидел сон: долговязая девушка в чёрном длинном пальто стремительно идёт через дорогу, мне наперерез, а потом скачет сзади, как лягушка. Сидит на корточках и скачет. Я оглядываюсь тревожно, а она:
– Приглашаем завтра к нам на встречу!
– Что делать?
– Лежать.
– Лежать?
– В венках…

Можно возлежать на ложе или в деревянном гробу на столе. А как помирать без сознания? Скажите всё за меня. Лирика. Да? Но ведь жанр такой: иносказание. Стихотворение в прозе. Или всё-таки миф? Миф и логос… В жизни, конечно, проще. Отвернулся к стене и помер. Унесли и зарыли. Ни креста, ни свечи, ни скорбной панихиды до скончанья века, до Страшного суда. Подаждь Господи оставленье грехов всем прежде отшедшим в вере и надежде воскресения отцем братиям и сестрам нашим и сотвори им вечную память.

А тогда, давным-давно, пошел в медицинский пункт по бревну через речку. Зелёная вода. Водоросли – длинные щупальцы, шевелятся и текут. Как-то всё тут... Иона ходит по берегу, хромой забивает гвозди. Матрёна костыляет наперерез. Из окна увидела?

ДУРАК
Надо бы сразу всё объяснить. Сразу всё рассказать, а уж потом показывать фокусы, загадки загадывать, чревовещать. Сначала нарисовать план, схему, и только потом жить. Шаг назад, шаг в сторону – считается побег.

Но жизнь загадочна. Гораздо загадочней текста. Гадай, выгадывай, не прогадай. Фантом, пена, поверхность? В деревне появились цыгане. Сняли дом за рекой, в огороде под черёмухой разбили шатёр и спят там на перинах. Рядом привязана краденая болонка и валяется в траве телевизор. Они знают линии жизни, но не имеют смысла. Может быть, есть на земле... Полюс?.. куда линии стекают с ладоней. Из него растут лотос, река или вечное дерево, а рядом, возле, сидят старые мойры, парки и норны, прядут нити судьбы. С ножницами? Река времени и вечное дерево. Ашваттха, пиппал. Его корни уходят в бездну, а ветви – туда, туда... До нашей эры в ныне цыганском доме жил барин. Зимой и летом ходил в шубе и валенках (может, врут?), ничего не делал и курил трубку. Его и прозвали барином. Да что там... Судили: лба не перекрестит.

А на том берегу Иван Трофимович хотел бы создать музей. В этом храме были сушилка и зерносклад. Если дух, мол, из него вышибли начисто, то оболочка, бренное тело все равно на что-то годится. Закопченные лики святых. Скорбные глаза. Они, мол, там людей морочили, бывшие семинаристы. Обряды и песнопения. Крестьяне, видите ли, приезжали в праздник на телегах и возле церкви надевали новые калоши. Потом нечистая сила возмечтала стену взорвать, чтобы грузовик мог въехать. Ренессанс. Но почему-то не получилось. Везде нужны определенные навыки.

Говорят: ну и дурак! Умники... Ничего, это всё не к спеху. Пусть он пока этот храм реставрирует. После разберемся. А Иона всё ходит по берегу. Всё-то ему интересно: и храм, и плотина, и дом Матрены, и мёд хромого, и моя Мария. Она недавно заболела, каких-нибудь триста лет. В эпоху Петра Великого. Шучу, конечно. Я тогда ещё шутил. Когда всего-навсего фарингит, отчего бы, мол, не пошутить. Шутник. И я пошел через реку. Душа-невеста. А тут и Матрёна. Серая, в платочке, глаза сухие.

ПЛОТИНА
Этот мужик, который плавает на лодочке... Мы-то знаем, отчего он такой весёлый. Предвкушает. Насыпал плотину рядом с избой, чтобы прямо из окна на своих уточек... Жена подсказала? Ах, несчастная Ева... Сатана? Эпоха возрожденья чего-то
гастрономически вкусного... Ренессанс.

Не дурак однако. Сын на самосвале работу работает. Если б он знал её имя... Оно потерялось в веках. Последние триста лет ей готовят одно
назначенье – духовка, горшок. Уточка Каршиптар, вестник,
живущий землёю, водою и небом... Три недели самосвалы ездили.
Обещал директору карьера: буду, мол, кормить тебя сазанами.
Бредень купил, лодку...

(Продолжение следует)