генерал Дольников Григорий Устинович

               

  Во второй половине прошлого века многим авиаторам наших  Военно—Воздушных  сил была известна фамилия легендарного генерала Дольникова. Чем же он был знаменит,  кроме того,  что славился  требовательностью,  мудростью,  заботой  о подчинённых, замечательной памятью и богатым искрящимся юмором?

  Когда кончился срок  пребывания в Египте, генерал прилетел из Каира, где был его офис,  на авиабазу попрощаться с  полком. В большом зале очень тёплые слова сказал он нам,  поблагодарил за исполнительность и искренне пожелал всем и каждому и успехов в выполнении  служебного долга, и  чтоб  сбылись человеческие желания.  Тепло и задушевно  говорить с людьми могли не многие  начальники.  Георгий Устинович  умел.
  После официальной части мы пригласили  командующего  авиагруппой на прощальный ужин с руководящим составом.  Стол накрыли в нашем классе, т.е. «при  закрытых дверях».
Первым взял слово наш генерал – виновник братского ужина.
        – Молодцы, товарищи,  хоть на прощание пообщаемся в неофициальной обстановке. А то только постановка задач,  доклады об исполнении, да ругаем  подчинённых.  А сейчас хоть спокойно посмотрим в глаза  друг другу.  Часто меня спрашивают: «Правда ли, что рассказ «Судьба человека» Шолохов написал с Вас?»  Однажды в санатории я разговорился с отдыхавшим там же бывшим корреспондентом фронтовой газеты, а после войны – секретарём Шолохова,  и  поведал ему приключившиеся  со мной мытарства.
    Вот что я ему рассказал.
      
        Тот  воздушный бой мы начали шестёркой, а  фашистских самолётов было  шестьдесят восемь.  Дрались жестоко.  Сбил один самолёт –  боеприпасы кончились.  Тогда я  тараном сбил ещё одного.  Двигатель остановился, вспыхнул пожар, машина рулей не слушалась.
 Выход один – прыгать. После раскрытия парашюта по  мне стреляли и «Мессершмиты»,  и фашисты с земли. При приземлении на одну ногу (вторую прострелили) от сильной боли потерял  сознание. Очнулся в руках немцев. Заперли  меня  в сарае и приставили охрану. Очень болела нога, мучила жажда. Через какое-то время за мной  пришли; думал, что тут же расстреляют. Нет, завели в хату.  За уставленным едой столом сидели немецкие офицеры.  Долго переговаривались,  рассматривали  меня --  двадцатилетнего мальчишку. Затем один из них налил полный стакан водки и поднёс его  мне.  Первым возникло желание оттолкнуть  угощение, но затем, посчитав, что  сейчас заведут  за угол и расстреляют,  решил выпить – «легче будет умирать» и в один присест проглотил шнапс. Нервное напряжение было  настолько сильным, что  не почувствовал ни крепости напитка, ни  хмеля от него. Молча стоял на здоровой ноге у двери, немцы переговаривались, продолжая  меня рассматривать.  Снова  враг  принёс полный стакан, я и его выпил, но нисколько не пьянел.  Видел, как снаружи хаты окна облепила детвора. После второго стакана фашисты смотрели долго.  А когда немец поднёс третий  стакан, не выдержала бабуля и со словами  «На,  сыночек, закуси!» шустро слезла с печи и поднесла мне тарелку с варёной картошкой и огурцом.  Лопнули нервы у врагов: один выбил ногой тарелку у бабули, второй автоматной очередью  поверх окон отогнал любопытную детвору.  Громко загорланили и снова втолкнули меня в сарай.  Сильно болела нога и мучила жажда.  На другой день подводой отвезли на станцию, вместе с другими обречёнными  заперли в теплушку и эшелон пошёл на запад.  Пленные нащупали в полу теплушки слабые доски, оторвали их и на ходу поезда «вывалились»  на свободу.  Конвой  последнего вагона пострелял в сторону беглецов, но эшелон останавливать не стал - этот район был партизанским краем и немцы старались миновать его быстрее.  С железнодорожного полотна  в лес  меня тащили на спине, так как раненая нога совсем была плоха.  Скоро беглецы наткнулись на партизан,  которые  оказали медицинскую  помощь.
Воевал в партизанском отряде.  Через полгода вернулся в свой полк.

Быстро зажила нога, но более тридцати лет  не заживала душевная рана. Григорий Устинович  уже летал на боевые задания,  уже  сбивал фашистские самолёты, а  особый отдел и «смерш» («смерть шпионам» -- была при Сталине и такая организация) по ночам  терзали его идиотскими вопросами: «Почему сдался в плен?  Что делал у немцев?»    Войну Григорий окончил со счётом  пятнадцать лично сбитых самолётов и один  парой –  как у Героев Сов. Союза – но  высокое почётное звание ему не присваивали.  И только в  1978  году  «За мужество и отвагу, проявленные в борьбе с   фашистскими  захватчиками"...  Все, кто знал Григория Устиновича, искренне радовались, что давно и неоднократно  заслуженная Звезда, наконец, нашла своего Героя.
       Вот вам и прообраз того, кто  «после первой  не закусывает».

       Я рад, что лично знал и дважды служил под знамёнами этого легендарного военачальника.