Кадо, с 5 по 8 гл

                5

         Во дворе кричали женские голоса. Кадо хоть и спал,  но тут же открыл глаза. Зашептались и Максим с Алиной.
- Надо, отец, выйти. Вдруг драка, беда. Или заболел кто...
Алина Андреевна стала поспешно одеваться.
- Что же ты такая непоседа? Сами подерутся - сами разберутся. На каждый крик и стон тебя не хватит. Я выйду.
- Пока хватит, буду бежать и помогать. Кто-то ведь нуждается в этом.
И она вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
Поднялся и Кадо, но в последнюю секунду задержался: пока не поступила команда от Максима. Что ни говори, Алину он очень любит, но обязательно смотрит всегда на хозяина: последнее слово - за ним.
- Вот, Кадо, какая она у нас. Кто на войне побывал, тот крика не боится. Побежала искать того, кто почему-то не спит в такое позднее время. Не ждет, чтобы позвали, а рвется сама.  Н-да-а-а!
- Ух-х-х! - вздыхает и пес, не отрывая взгляда от дверей, ожидая хозяйку.
Во дворе кричала женщина: ее голос раздирал душу не только человеку, но и собаке. С ней рядом были еще две женщины.
  - Кричит - значит, какое-то горе. У горькой беды нет сладкой еды. Сбегай-ка на улицу. Живей!
Кадо не надо повторять. Поднялся, втянул носом воздух, вздыбил шерсть и бросился к двери. Толкнул ее носом - и оказался во дворе.
- Что же случилось там? - заволновался и Максим Петрович и стал одеваться.
У следующего подъезда толпились люди. Фонарик высвечивал бледное лицо юноши, лежащего в какой-то неудобной позе на земле. Над ним склонилась Алина Андреевна, делая искусственное дыхание. Максим Петрович узнал его: это был Боря Малкин из соседнего подъезда. Глаза юноши были закрыты, а изо рта струйкой вытекала кровь.
Вскоре во двор, тихо шурша по асфальту колесами, въехала скорая помощь.
Уже дома Алина рассказывала Максиму, что Борю кто-то постерег во дворе и нанес в грудь несколько ножевых ран.
- Красивый, молоденький, а уже не жилец: еле пульс прощупывался. Мать волосы на себе рвет. Дыма без огня не бывает.
- Отец его как пьет, Алинька. Что ж тут удивляться? Не подставил он своему птенцу надежное крыло... Прерван полет, прерван...
- Люди говорят так: "Туши искру до пожара, беду отводи до удара". О чем же они думали раньше?
- Иногда родители не при чем. Вот мы, мать... Разве не хотелось нам, чтобы наша Елена была добрым человеком. А что вышло? Она - где-то там, а мы - здесь. Все забыто.
- Иногда детей затягивает улица: разные неформальные группы, каждая хочет выделиться, чтобы  обратить на себя внимание, - и лезут из кожи вон. Пусть бы они жили-были и здравствовали, но трудились бы в общую копилку, а не митинговали по поводу и без повода: нет того - дай! Нет этого - сделай! А сами-то что для этого делают, чтобы хорошо есть, красиво одеваться и иметь видеокассеты?
- Сами с усами! - многозначительно сказал Максим Петрович,  взбивая подушку.- Кто-то и делает. Не все же они плохие. Есть очень хорошие дети. И их немало.
- Детей  более ответственно надо воспитывать в семье. Это залог нашего будущего общества. И пахать надо серьезно и глубоко, тогда в юности будет меньше крика. И в армии не будет плохих  солдат. Из-за плохо воспитанных детей и армию ругают. А ведь она не виновата: каких дали детей, таких она получила. И начинает воспитывать. Смотришь, и два года минуло. Родители  и школа порой не могут за восемнадцать лет воспитать такого человека, какого воспитывает армия за два года: он и стреляет, и водит технику, и закален, и мудр, и с силой в порядке, и с головой тоже. Ни один институт юношу так не вышколит.
- Ты права, Алинушка. Чем река глубже, тем меньше шумит. А мелкую речушку за сто верст слышно: бьется и бьется о камни и валуны. Так и дети наши.
- Слишком мало они пользуются мудростью стариков. А надо бы чаще пить из этого неиссякаемого родника. Я лично выросла среди множества книг. Ты же знаешь: у нас дома была большая библиотека.
- Жаль, что твой отец ушел из жизни так преждевременно и по собственной инициативе. А мог бы жить да жить!
Алина Андреевна легла, потушила свет, притихла.
- Он предпочел смерть бесчестью. Ему надо было выбирать из двух бед одну: или соглашаться с беззаконием или уйти из жизни самому. Да и травили его. Он выбрал другое. Рука его не дрогнула, когда речь шла о его чести. Быть верным долгу во зле - самое большое зло. Даже преступление... Он это понимал.
- Как не понимать! Должность-то какая...
- Но ведь и на такой должности были всякие. Мой папа никогда не разменивался на какие-то там блага, звезды. Всего достигал своим умом и горбом и только с честью. Она - вершина всему.
- Об этом, Алинька, должен помнить каждый человек, какую бы одежду он ни носил: генеральскую или гражданскую.

                6

        Максим Петрович всю жизнь преклонялся перед своей женой: честная, добрая, правдивая, умная. Такой была она смолоду, такая она и сейчас, только во много раз мудрее. Любят ее дети, подростки, любят и взрослые. А вот дочка...
Возле кресла лежит Кадо и внимательно слушает хозяина.
- Елена, дружочек, не родная нам дочь, - сообщает он доверительно. - Только поэтому ты ее не любишь и всегда встречаешь недовольным ворчанием.
- Гр-р-р! Гр-р-р! - соглашается старый пес.
В комнате они были одни: Алина Андреевна ушла к больной женщине более часа назад, и квартира без нее опустела. На улице накрапывал дождик, и так хорошо сидеть Кадо у ног добрейшего человека и слушать его неторопливый разговор.
«Это грустная история, дорогой. Может,  и не все поймешь, но я все-таки расскажу тебе очень серьезную и печальную в то же время правду.
Кадо напрягся всеми мышцами, усиленно морщит лоб, чувствуя, что сейчас ему станет что-то еще известно из жизни дорогих и самых близких ему людей. Он поуютнее устраивается у кресла, где сидел его хозяин, и напрягает уши.
- При Алинке не хочу об этом говорить, чтобы ее лишний раз не травмировать. Да и не любит она распространяться на этот счет. История, конечно, печальная... - Максим Петрович вдруг поднялся с кресла, подошел к окну и выглянул на улицу: дождь уже хлестко стучал по лужам, выбивая фонтанчики: они выпрыгивали высоко и снова шлепались в неглубокую воду, разбиваясь насмерть; тут же вскакивали другие - и от этого лужа беспрерывно плясала, вбирая в себя все новые и новые дождинки. И он подумал о жене: как же ей топать по такой воде? Поморщился с досады, почесал затылок, вернулся на свое место и продолжил: - После тяжелого ранения в живот Алька не могла рожать детей. Да и тот погиб, которого она носила в себе. Долго мы были одни. Но нам не было скучно: главное, выжили в войне, не погибли... А это уже удача. Вечерами ходили в кино, посещали выставки, музеи. А днем - работа до изнеможения. Однажды, после передачи по радио о детях-сиротах, решили взять на воспитание ребенка. И уже не спалось нам и не елось. Хлопотное, оказалось, это дело. Но еще до этого надо было выбрать малыша. Мы думали о мальчике. Несколько раз приходили в сиротский дом, присматривались. В один из дней, когда Алина склонилась к приглянувшемуся ей мальчишке с ушками-оладушками, как у меня, угощая его конфетами, я повел вокруг глазами и обомлел: в сторонке, возле окна, ковыряя в носу тонким пальчиком, стояла рыженькая девчушка. В окно светило солнце, и ее головка горела огнем. Я тронул жену за плечо и глазами указал на малышку. - Смотри. Вон там, у окна... Рыженькая... Вся в тебя...
- И-и-их! - втянула в себя воздух Алька, расширив от удивления глаза. - Это наша, Максимушка! Наша...
Девчушка выделялась среди ребятишек рыжими колечками волос, большими карими глазами и капельками коричневых конопушек, усевшихся на пухленьких щечках и маленьком вздернутом носике. И Аля пошла к ней: мимо мальчишек, мимо малышек, мимо меня и воспитателей. Присела возле рыженькой, достала из сумки конфетку и, протянув руки, подала ей.
И девочка в ярко-желтом платьишке, с желтым бантом на голове, расставив ручонки, шагнула к Алине.
И вот Леночка у нас дома. Привязались мы к ней с первых же минут. Не баловали, а воспитывали, как родную дочь. Она потом помогала нам по дому, хотя училась, кроме своей основной школы, еще и в музыкальной. Но мы уже замечали: нет в ее сердце доброты, нет жалости ни к кому. Думали, что все изменится, когда дочь подрастет да поумнеет, и делали для этого все, что могли. Не получилось у нас, дружочек. Не получилось...
Кадо точно не знал, почему он не любил размалеванной Елены и еще больше - ее дочки Ксюши. А вообще-то знал: и одна и другая могла пнуть его ногой, фыркнуть в его сторону, назвать паршивым псом. Он мог бы за оскорбление личности цапнуть зубами за одну из женских ножек, что топали на него, но не чужие ведь люди? Свои... И, скрывая злость, плелся в свой угол и не выходил оттуда до тех пор, пока они не покидали дом.
- Радовалась моя Алина, воспитывая рыжекудрую, как и она сама, дочь. Завязывала на ее густых волосах такие замысловатые бантики, что все ахали. Огонек, а не девочка! Солнце ясное! Округлились щеки у жены, засветились по-новому глаза. Знала бы она, Кадо, чем отплатит ей это солнышко?
- Ур-р-р! - снова заволновался пес, поднимая загривок.
- Не всегда вина родителей в черствости детей. Это уж точно! Мы старались привить Аленке самые лучшие качества, но не взяла она их. Вышла замуж за сына дипломата. Сам-то старик был умным, порядочным. Нет его в живых... Свадьбы роскошной не делали, зато приданое на уровне. А она? Эх, дружочек, дружочек! Несправедливость, Кадо, горше преступления.
Кадо и до этого знал, что преступления и всякие плохие дела совершают люди, а не собаки, но, услышав еще раз об этом из Максимовых уст, так расстроился, что поднялся и застыл, задрав морду на уровень его лица. Разве он предаст  когда-нибудь этого человека или Алину? Никогда! До самой смерти! Предавать способны только люди... И лишь потом, убедившись по глазам и кивку головы, что хозяин верит ему, снова лег возле кресла и широкой грудью прикрыл жилистые Максимовы ноги.
-Так вот, стала нас дочь забывать: ни письма, ни привета. Иногда приходили скупые телеграммы ко дню рождения. Мы лишились сна и покоя: в чем же наша вина? Взяли ребенка, чтобы сделать его счастливым, здоровым и добрым... Надо было тогда выбрать нам того мальчишку, белобрысенького и ушастенького. Думаю, никто его тогда не осчастливил: слишком невзрачный, вяленький... А жаль! - Максим Петрович теребил рукав коричневой рубашки и смотрел в окно, где по-прежнему скороговоркой бубнил усилившийся дождь.
- Уже после Аленкиного замужества я перешел работать из отдела кадров в лесничество. Устал бороться с бюрократами. Они оказались тогда сильнее многих. Скопом навалились и выжили меня, неугодного. Ненасытное честолюбие, Кадо, помрачает ум человека, и он не замечает грозящих ему трудностей и опасностей. Это твердолобые люди!
Максим Петрович, увидев невеселого друга, решил его утешить.
- Что, дружок, задумался? Не любишь таких историй?
- Ур-р-р! - соглашается Кадо, не сводя глаз с хозяина.
- Тогда я расскажу тебе сказку.
- Гав-гав! - тут же подает голос пес, что означает: Да! Да!
- Ну, тогда слушай. Буду говорить медленно, чтобы ты все понял.
"Встретились как-то во дворе рыжий Фомка и беленькая кудрявая Жучка.
- Ах, как сладки гусиные лапки! - говорит Фомка Жучке, пружиня холеное тело. - Ах, какие!
- А ты их едал?
- Нет, не едал. Зато мой отец видал, как его дед едал.
- Во-о-от как! - повеселела Жучка, помахивая хвостиком. - Мой отец об этом тоже слыхивал, но сам их и не нюхивал".
Скалит желтые зубы Кадо и ласково тычет мордой в теплые Максимовы руки.

                7

          Старый умный пес понял: его хозяин очень устал от тяжелых воспоминаний и, наверное, задремал, коль молчит.
  Тихо вздохнув, прикрыл глаза и он, решив Максима не тревожить.
“Кадо-чудик... Кадо-умник...” - вдруг послышалось из клетки.
Кадо ощетинился: надо же в такое неподходящее время Кешка хвалить его! Оскалив зубы, зло посмотрел на развеселившуюся птаху: сейчас он не может на подлизу ни гаркнуть, ни гавкнуть - проснется человек и, повизгивая, просит озорника остепениться, но тот, распушив хвост, развязал свой язык пуще прежнего:
“Кадо- дружочек... Кадо-голубочек... Максимка, иди кушать!”
Максим Петрович открыл глаза: не Алина ли позвала?
- Отдыхать надо всем, - произнес как-то вяло. - Отдых возвращает здоровье...  Тут же встал, подошел к дивану и прилег на подушку. - И ты, Кадо, устал меня слушать. Давай помолчим.
  И Кешку как заклинило: ни чириканья, ни слова, ни звука.
Молчал и Кадо. Он еще ни разу не ослушался хозяев... Да нет же! Врет он, шелудивый пес! Врет! Однажды он все же набедокурил в доме. И как! Стыдно вспомнить...
Тогда Алины дома не было. Максим сидел в кресле и смотрел по телевизору футбол. И он, Кадо, любит это зрелище: мотаются туда-сюда люди, гоняя по траве мяч - то в одну сторону, то в другую; падают почему-то, встают и снова догоняют его, а другие - не отдают, дерутся. Так забавно!
Устроившись под журнальным столиком, на котором стояла ваза с цветами, и чувствуя у своего бока подвижные ноги хозяина, не спускал глаз с экрана. Долго взрослые парни в коротких штанишках бегали по полю без дела: один - за мячом, все остальные - так себе. Ругал их Максим, требовал какого-то гола, топал со злости ногами. А когда один из них, шустренький такой, поняв Максимову просьбу, головой толкнул мяч в сетку, в какую дед Гришай ловит рыбу, Максим, как ошпаренный кипятком, вскочил с кресла и заорал на всю комнату: "Го-о-ол! Го-о-ол!"  Вслед за ним взмыл свечкой и он, Кадо: "Гав! Гав! Гав!" Он - вверх, ваза - вниз. Вдребезги! Максим так и остался стоять с открытым ртом. Опомнившись, приказал:
- Неси, паршивец, свой ремешок. Сейчас наказывать буду.
Шлепая лапами по воде, Кадо поплелся на кухню. Стянул зубами с гвоздика поводок, виновато подошел к хозяину.
- Что же ты наделал, глупый пес? Разбил Алькин подарок. Вот тебе, футбольная невежда, вот тебе! - и пару раз перетянул его ремешком. Больно не было - нисколько! Но за что его наказал Максим? Он же первый закричал не своим голосом и подпрыгнул. А что оставалось делать верному псу? Он тоже вскочил и радостно залаял, чтобы поддержать своего друга. Одному - ничего, другому - трепка... Как же ему было обидно! Он чуть не завыл от горя. Максим же, бросив ремешок, натянул на голову свою тарелку и смылся, оставив его одного. Рыча и дрожа всем телом от обиды, носом открыл шкаф, встал на задние лапы, дотянулся до верхней полки и обнюхал две лохматые шапки: вот эта - Максима. Стянул ее и начал со злостью потрошить зубами. Рвал остервенело, придерживая лапой куски, что побольше, рвал дерзко, негодуя и рыча.
Скрипнула дверь: на пороге стояли хозяева. Кадо и с места не сдвинулся, лишь принюхался.
- Что здесь происходит? - смотрела на него добрыми глазами Алина Андреевна. - Война? Нападение? Ограбление? А-а-а, наводнение здесь... Кто сотворил потоп?
  - Это я виноват, Алька... На него, пожалуйста, не сердись! - ответил Максим Петрович и тут же увидел мелкие клочки своей зимней меховой шапки. Увидела их и Алина.
- Проси у Кадо прощение! - повелительно сказала, разглядывая залитый водой ковер. - Сейчас же!
Протягивая руку и улыбаясь, Максим пошел псу навстречу.
- Не сердись, дружище! Давай будем мириться.
Не глядя на своего хозяина, Кадо отвернул голову.
- Не дуйся. Пожалуйста! Я виноват во всем... Прости меня... Ну, прости! Дай мне свою лапу!
И умный пес подал своему благодетелю старую облезлую лапу.
От всех нахлынувших мыслей Кадо изрядно устал и, закрыв глаза, блаженно отдыхал рядом с Максимом. Вот отлежится самую малость - и снова будет в строю: когда проснется хозяин, выслушает его, развлечет, если тот будет без настроения, а это не так-то просто сделать; потом крутанет сальто, подаст голос столько раз, сколько Максим покажет пальцев. А уж затем будет наблюдать из окна за интересной жизнью во дворе. Чего там только не увидишь?! Вот потеха! Соседская Жуля станет перед окном, высунет розовый язычок и приглашает Кадо выйти на улицу. Совсем малышка! Лохматенькая, кудлатенькая! И глаз-то из-за пышной прически не видно. А, поди же, вызывает его, хвостиком так и крутит, не отходя от окна: мол, выйди на минуточку. Не пожалеешь ... Ха-ха! Ну и дела! Он - старый-корявый, а ей, белявенькой-кудрявенькой, хоть бы хны! Берет пример с продавщицы Симки, что живет этажом выше. Та тоже молоденькая, светленькая, а обнимается и целуется в черной машине с толстым старым человеком. И Жулька туда же... Как люди... А еще есть Аза... О-о-о-о! Та солидная и очень воспитанная. На нее не грех и посмотреть... У него в свое время была подружка Зита. А что? Постаралась для него добрая Алина. Мол, один всегда Кадо, скучает... А потом уже он видел своих детишек-шалунишек. Забавные колобочки! И рядом Зита... Ну и расцвела! Ну и похорошела!
Конечно, не все псы имеют такое счастье, как он. Все ему: и тепло, и ласку, и приличную еду, и даже подоконник Алина освободила от цветов для него. Чего только не увидишь через окно?! Умел бы он говорить, все рассказал бы Максиму и Алине. То-то посмеялись бы! А так все в себе держит. В основном, он любит людей, особенно, детей. Многие проходят мимо окна, здороваются с ним, протягивают руку. В ответ он положит лапу на стекло - и рад до смерти. Не любит лишь буфетчицу Симку, размалеванную и потешную, как клоун в цирке. Клоуна-то все любят и Кадо в том числе. По телевизору иногда смотришь за его проделками и обхохочешься, а при встрече с Симкой выть хочется: на работу идет с пустой сумкой, а обратно - еле тащит, заплетая ноги. Он-то не дурак! Знает, что в сумке ворованные продукты. Через открытую форточку даже запахи слышит: жаренное мясо, окорок, копченая колбаса, икра. От этого напрягается и злобно рычит.
- Чего уставился, как Христос с иконы? - кривя ярко-красные губы, бросает ему в окно буфетчица. - Сгинь с глаз, пугало гороховое!
- Гав! Гав! - только и может ответить Кадо, открыв пасть и оскалив зубы.        - Гав-гав! Гав!
- Собачья рожа! Максимов прихвостень! - сузив пьяные глаза и раздавив о стекло нос картошкой, не на шутку свирепеет толстуха, показывая язык.
Кадо должником не остался: сильно надавливает на стекло своим носом, и Симка от злости синеет:
- Штоб ты сдох, паразит! Штоб ты провалился! Говорил Гаврила: и я верзила, да забор крепкий - не сломать! Старый пень! Тьфу-у-у!
Кадо от такой наглости остолбенел: к стеклу прилипли капли слюны нечистой на руку женщины, а ведь Алина недавно мыла все окна, ожидая из больницы Максима.
Вздыбив не на шутку шерсть, стал отчаянно лаять на вертихвостку, не отходившую от окна.
- Шелудивая псина! Мордоворот! - остервенело кричит она оттуда, где была в относительной безопасности. - У меня вот колбаса, мясо - полная сумка, а тебе: на! на! на! - и тычет ему через стекло фигу. Ему, родословному псу!
От такого невиданного оскорбления он на какое-то время растерялся, а потом захлебнулся безудержной, перехватывающей дыхание, яростью.
- Гав! Гав! Гав! - вкладывает в этот лай весь свой гнев и ненависть к пьяной девице, но та снова сует ему фигу.
- Вот тебе кукиш, чего хочешь, то и купишь. Выродок! Свинья тупорылая! Ни богу свечка, ни черту кочерга!
Кадо задохнулся от ярости, соображая, чем же ответить этой выходке.
- Нечистая сила псу хвост откусила! - орет на весь двор толстолицая Симка, раздавливая нос уже пухленьким пальчиком. - Фу, псина вонючая! - и снова увесистый плевок летит на стекло, медленно сползая вниз.
Кадо, боясь свалиться, осторожно поворачивается на подоконнике и показывает ей то место, откуда вырос хвост.
- Ах, ты скотина безрогая! - бледнеет Симка, выпучив глаза. - Вшивой сучки сын! Гадкий! Мордатый! Тьфу-у-у-у!
  Возле скамейки уже собрались дети и дружно хохотали над проделками любимого и умного Кадо.
- Гр-р-р! - злобно рычит он и отгоняет буфетчицу от окна. Симка уходит, сатанея от выходки старого пса. Вот ее тяжелые шаги в коридоре, вот она отчаянно бьет ногой в дверь, чтобы еще сильнее разозлить своего врага, и поднимается наверх.
Почему Бисерцев называет ее Несушкой или Сумкой, ему трудно понять. И всегда злится на соседку. А вот за что злится - знает! Его воспитали умным  и принципиальным - не проведешь? Симка - воровка!
Когда он был еще щенком и жил совсем у других людей, его почему-то называли Барбосиком. Уши вяли от такого прозвища! Однажды хозяин вынес его на базар продавать за любые деньги. Схватил за шкирку, вытащил из кошелки и тряс перед покупателями, крича: "Барбосик - умный носик! Наваливай! Покупай!" Ему было больно и страшно, но снова им тыкали в руки прохожих: "Носик - хвостик! Кому нужен рыжик?" Все проходили мимо, и его глубоко заталкивали опять в кошелку, где сидели серенькие кролики. Он хорошо помнил, как подошел к ним человек и что-то спросил у хозяина, затем осторожно опустил руку в копошащиеся мохнатые комочки и вытащил его, Барбосика. Как ему было хорошо в этот момент! Даже не думал о маме Ладе, о Шале, Лизке и братике Тимошке. У всех были красивые имена, а его дети хозяина дразнили: "Барбосик - драный носик!" А в другой раз кричали: "Барбос - щелчок тебе в нос!" И били, били, а хозяин не заступался.
Его, рыжего Барбосика, купил за десятку Максим Петрович Бисерцев, принес домой, перво-наперво напоил молоком. Долго смотрел на маленького, с рукавицу, щенка, гладил его и почему-то называл Кадо. Какое имя странное! Барбосик вначале не откликался, а лишь прислушивался. А когда пришла с работы красивая женщина и увидела его - пришла в восторг:
- Ах, ты ж лапонька моя! Красавчик какой! - Схватила на руки, тискала, смеялась, кружась по комнате: - Он теперь наш? Наш, Максимка?
- Наш, наш... Это Кадо, - радостно сказал человек, купивший его на базаре. - У нас, Аля, снова есть Кадо.
О, как тогда досталось ему от их восторгов!
И подрастал он среди доброты и ласки, привязываясь к новым хозяевам все больше и больше. А вскоре стал хорошо понимать все запахи, их язык, доставляя немолодым уже людям большую радость.