Светлый путь

Кто из нас не любит мечтать? Все  любят. А у некоторых есть и «мечта жизни». Иногда она сбывается. А чаще остается мечтой.
Всю свою сознательную жизнь Анна Федоровна мечтала о покое. Не о безделье — Боже сохрани! не то воспитание,— а о возможности спокойно отдохнуть в тишине собственной комнаты. Одной. Об отдельных квартирах тогда никто даже и не мечтал. Анна Федоровна просто не представляла себе, что это такое. Выросла в деревне, кроме нее в семье — еще пятеро "мал мала меньше", все вповалку в одной комнате плюс коза.
Когда шестнадцатилетняя Нюрка попала в заводское общежитие, оно ей показалось дворцом. В комнате всего пятеро девчат, и у каждой — своя койка! Да еще тюфяк, подушка и постельное белье — все казенное. Тепло, светло, козы нету и вставать надо не на рассвете, а в семь часов. Барская жизнь.
 Поэтому Нюрка старалась работать так, как подсказывала ей совесть: от звонка до звонка, да еще сверхурочно. За четыре года Нюрка-ученица превратилась в Анюту-ткачиху. Не хуже других, а многих и получше. Когда всем общежитием бегали смотреть фильм "Светлый путь", Анюта все мечтала: «Вот бы нашу фабрику реконструировали да новые станки поставили. Я бы тоже — по четыре нормы... портрет в газете... телеграмма от Молотова. И отдельную комнату бы дали: с умывальником и с диваном. А лотом выучилась бы на инженера, вышла бы замуж за образованного..»
Но фабрику никто не собирался реконструировать, а с учебой дело не пошло. Два класса вечерней школы Анюта с грехом пополам осилила, хотя уставала после смены отчаянно и мечтала только об одном: выспаться. Но образ героини «Светлого пути» все еще маячил впереди, все еще мечталось о дипломе инженера и о комнате с умывальником. Может быть, в конце концов Анюта и доучилась бы до техникума, да вмешалась любовь.
По фабричным меркам, Иван ухаживал за Анютой немыслимо долго — почти год. Сколько раз хотел послать ко всем чертям "дуреху деревенскую" с ее допотопными представлениями о девичьей чести и прочей "муре". Уж девчонок-то фабрике хватало, только пальцем помани. И красивые, и веселые, и сговорчивые... Да вот привязался к беленькой простенькой Анюте, будто околдовала она его. И наконец не выдержал — предложил расписаться. Анюта проплакала ночь, прощаясь с мечтой об «образованном муже», а наутро согласилась. Где он, этот образованный? Жди его! А годы идут, по деревенским понятиям, она уже перестарок, 21 год стукнул. А главное, семейным дают комнату. Хоть в бараке, да отдельную. Свою.
Расписались, получили комнату и стали жить. Купили кровать с шарами, комод и коврик на стену. А стол со стульями Иван сам смастерил, благо руки на месте и голова соображает. Год жили, другой. А детей все нет. Иван с огорчения попивать начал: сперва по чуть-чуть, потом побольше, а потом и по-черному, на всю получку. Напившись же, Анюту поколачивал за "неплодность" и за воображаемых хахалей. Соседи по бараку его урезонивали, Анюту жалели, но особо не встревали: почти у всех так. Другой вон свою супружницу волтузит за то, что каждый год по ребеночку ему приносит, а он — корми всю эту ораву.  В каждой избушке — свои игрушки. А бабы — они живучие, ничего с ними не сделается.
Жили, как все. А в июле сорок первого Иван ушел на фронт, хотя была у него броня как у нужного производству специалиста, мастера-механика пятого разряда. Уж как Анна плакала, как его уговаривала — ничто не помогло. "Были бы дети,— сказал муж на прощание,— остался бы. А за твой подол держаться, пока другие немца бьют, не стану. Ты баба самостоятельная, проживешь и одна. А меня прости, если обижал тебя. Не со зла бил — от сердца".
Ушел и пропал. Ни строчки не написал за целый год. Анна поплакала-поплакала, да и отправилась в военкомат на фронт проситься. Рассудила, что уж пусть лучше убьют, чем одной в голоде и в холоде ждать: то ли вернется Иван, то ли нет. Заперла комнату, попросила соседей приглядывать и ушла. Думала, что сразу на фронт. Но на фронт так и не попала, а проработала два года в прифронтовом банно-прачечном отряде. Изо дня в день по двенадцать часов стирала окровавленное, грязное белье, портянки, гимнастерки. А вечерами еще и чинила выстиранное. «Все для фронта, все для победы».
Через два года Анна вернулась в фабричный городок. Соседка, открывшая ей дверь, так и ахнула: «неплодная» Анюта вот-вот должна была родить. «С Иваном, что ли, встретилась?»- осторожно поинтересовалась соседка. Анна покачала головой. «Значит, нагуляла,— ударило ей в спину.— Известно, кому война, а кому мать родна». Больше месяца барак на все лады обсуждал Анну и единодушно решил: нечего было из себя героиню строить и на фронт проситься. Могла своего щенка под любым кустом найти — дело нехитрое, коли себя блюсти не можешь.
Не могла Анна им ничего объяснить, даже если бы и хотела. Хватило ей уже объяснений с начальником отряда и с другими интересующимися. Ну, стояла рядом рота ПВО, ну повадились солдатики к прачкам «в гости» ходить. То ли перепутали ее с кем-то, то ли нарочно все сделали. Темно было, она и лица-то не видела, а спросонья ни рукой, ни ногой двинуть не могла. Поплакала потом, конечно, но не слишком: неплодная ведь, а стыд — не дым. Вот тебе и «неплодная»! Теперь ребеночек без отца, а она — без чести. Хоть руки на себя накладывай — так ведь грех.
Родила Анна всем на зависть и удивление быстро, почти и не кричала. Нянечка в роддоме объяснила это очень просто: «Легко нажито — легко и выскочило. Эти ветренки... они, как кошки, котятся. Законный ребеночек завсегда в муках рождается, а этим черт пособляет».
Черт не черт, а мальчик родился здоровенький. И имя ему Анна как-то сразу нашла: Владимир. Красивое имя, благородное, для образованного. А на баб — плевать. Брань на вороту не виснет.
Родился Володенька легко, а рос трудно. Все болезни его были. Два дня в яслях — две недели болеет. По ночам кричал, днем хныкал, в еде капризничал. Анна билась как могла, высохла, почернела... Год сыночку исполнился — как раз война кончилась. А через месяц и Иван вернулся. Днем пришел, когда она на фабрике была.
Переступила порог комнаты — Иван сидит на табуретке у окна, курит. Раньше не курил. Волосы на голове то ли обриты, то ли выпали. В общем, другой, похожий, но другой. Положила Володеньку в кроватку, встала посреди комнаты, ждет. А он все курит. Докурил, глянул на нее. Потом на мальчика. Спросил: "Чей?" Она пожала плечами. И тут же покатилась на пол без памяти от удара в висок. Остальных ударов уже не почувствовала...
Все-таки чужая душа потемки. Избил ее Иван в тот вечер до полусмерти — две недели отлеживалась, да и потом долго ребра болели и руки сводило. А когда оправилась, сказал ей: «Пошли твоего пащенка на меня записывать. Дите за твое... не в ответе. Но если что замечу — убью тебя, как собаку, и ничего мне за это не будет. Контуженный я, психика вся расшатанная. Поняла?»
Анна поняла только, что ее ненаглядный Володенька будет «законным», а не приблудным. Что все дороги перед ним открываются, и никто его безотцовщиной не попрекнет. А ради этого ей Ванечке в ножки нужно поклониться да ублажать его ежедневно. Подумаешь, побил. Бьет — значит любит. Главное, другим в обиду не даст.
Через пять лет Иван по пьянке угодил в прорубь и утонул. Все пять лет он аккуратно, раз в месяц, напивался, как он выражался, «до самозабвения» и шел домой «учить бабу, как себя блюсти». Остальные дни бывал тих, неразговорчив и если не работал, то отправлялся на рыбалку — круглый год.
Приемного же сына ни разу пальцем не тронул и голоса на него не повысил. «Святой человек был,— вспоминала потом Анна Федоровна.— Меня убить ведь мог, Володеньку другой на его месте извел бы попреками да тычками. А Ванечка, ангельская душенька, в получку потешит себя водочкой да на мне досаду на жизнь выместит — и снова живем. Другие бабы мне завидовали...»
Все свои смутные мечты об образовании и красивой жизни Анна перенесла на Володеньку. Ему нужно было только учиться — больше ничего от него не требовалось. Он не знал, откуда мать приносит воду, откуда берутся дрова и растопка, где находится булочная, сколько стоит литр молока. Анна могла пить пустой чай, но Володенька кушал три раза в день с маслом и мясом, а в получку — и с пирожным или с шоколадкой.
Ситуация достаточно распространенная, и нет смысла лишний раз ее описывать.  Нетипичным, пожалуй, было только то, что Володенька не избаловался, не исхамился, а остался милым и добрым мальчиком. Белоручкой, правда, и маменькиным сынком — ну уж это не по своей вине. Зато маму слушал и радовал: сказала она «учись, сынок»,— он и учился на одни пятерки.
Конфликты начались, когда Володя закончил восьмой класс. Анна и слышать не хотела о том, чтобы ее мальчик пошел работать — только десятилетка, потом — институт, выучиться «на инженера». Володе же хотелось самостоятельности и чуть большей свободы. Анна не только гладила ему брюки и чистила ботинки, она еще и друзей ему выбирала так, что ребята отказывались заходить к ним в дом. У одного отец — алкоголик, у другого мать — "гулящая", третий сам "работяга", не пара Володеньке, четвертый... Те же, кого бы она хотела видеть друзьями своего сына, — дети заводской "аристократии", не больно стремились сблизиться с сыном ткачихи. Да и история Анны, не потерявшая привлекательности для маленького городка, служила Володе сомнительную службу. Как и прозвище «фронтовичка», прилипшее к Анне еще до его рождения. В результате Володя все чаще оставался один. И все чаще ссорился с матерью.
Первый серьезный скандал произошел, когда Володя отказался поступать в институт, где «учат на инженеров», и заявил, что будет учителем истории, или пойдет в армию. а потом станет учиться на вечернем. Пусть мать выбирает. Анна кричала, плакала, умоляла, требовала, заклинала, вспоминала все свои жертвы, свою тяжелую жизнь — все было бесполезно. Наконец, она свалилась с сердечным приступом, и тогда Володя дрогнул. Обещал послушаться и уехал в Москву поступать в институт «на инженера».
Годы Володиной учебы были, наверное, самыми светлыми в жизни Анны Федоровны. Все свободное от работы время она мечтала. Мечтала и копила деньги, чтобы сыну не пришлось жить на одну стипендию. Мечтала и почти не замечала протекающей крыши ветхого барака, подгнивших стен, дымящей печки. Все это было временное, неважное. Вот выучится сынок на инженера, приедет на фабрику не сыном «фронтовички», а уважаемым человеком. Начнет работать, будет получать хорошие деньги, получит квартиру, станет директором. А потом женится на образованной, красивой девушке, из приличной семьи... И Анна Федоровна будет нянчить внуков — мальчика и девочку. Будет сидеть во дворе «дома для начальства», вести неторопливые разговоры с женами и тещами ИТРов. А тут с работы вернутся сын с невесткой, молодые, красивые, образованные. И все будут говорить: «Вот какая Анна Федоровна счастливая. Всю жизнь сыну посвятила, теперь он ее старость покоит...»
Володя вернулся с дипломом инженера и пошел работать на фабрику. И тут произошло счастливое событие: Анне Федоровне как фронтовичке и вдове фронтовика дали комнату в доме со всеми удобствами. И только с одними соседями — тихой интеллигентной парой учителей и дочкой-школьницей. Прощай, страшный барак, прощайте, соседи-сплетники, здравствуй, новая жизнь!
Анна Федоровна со всем пылом бросилась обустраивать новое жилье. Ее собственное. И за этими приятными хлопотами проглядела перемены в сыне. Опомнилась только тогда, когда в один прекрасный вечер он привел в дом неприметную худенькую женщину и сказал: "Мама, это Тоня. Мы с ней решили пожениться".
Какая еще Тоня? Откуда? Анна Федоровна учинила предполагаемой невестке допрос с пристрастием. И к ужасу своему, выяснила, что Тоня три года назад приехала на фабрику из деревни, что образование у нее — всего восемь классов, что она успела уже побывать замужем и развестись. Трудно было найти кого-нибудь менее отвечающим образу идеальной невестки, чем эта... «Деревенщина!» - безапелляционно заявила Анна Федоровна сыну позже, когда тот вернулся, проводив невесту. "Выкинь из головы и не делай глупостей. Она тебе не пара».
Володя ничего из головы не выкинул и на Тоне женился. Мать устраивала скандалы, перемежающиеся сердечными приступами, писала на «авантюристку» жалобы во все инстанции, поливала молодую женщину такой грязью, что даже кумушки на лавках смущенно опускали  глаза:  «Разошлась, фронтовичка». Но все было напрасно. Молодые поселились у Анны Федоровны. Больше им жить было негде.
Тоня старалась, как могла, но угодить свекрови было невозможно. «Деревенщина», «недоучка», «ветренка»— это было еще ласково. Могла Анна Федоровна и покруче завернуть, когда упрекала невестку, что она испортила жизнь ее сыну и «обманом» вселилась в ее, Анны Федоровны, кровную комнату. «Я на фронте кровь проливала, муж мой от ран скончался, а ты на готовенькое явилась! Мы-то до свадьбы парня за руку взять стыдились, а ты уже всех в городе перепробовала, пока нашла честного, да глупого, чтобы на тебя, образину неумытую, польстился. Ну да ладно, легко досталось — легко потеряешь. Бросит он тебя и пойдешь снова по подворотням подол задирать. У-у, деревня проклятая, житья от вас приличным людям нет».
Тоня отмалчивалась и плакала. Володя пытался урезонить мать, но уже понимал, что ничего из этого не получится. Надеялся только, что родится внук или внучка — мать смягчится. Напрасно надеялся. На четвертом месяце у Тони случился выкидыш, и она долго лежала в больнице: сначала в гинекологии, потом в отделении нервных заболеваний.
Кончилось все очень неожиданно. Володя забрал жену, взял на фабрике расчет и завербовался куда-то на Север, не оставив матери адреса. Регулярно присылал денежные переводы и ни слова не писал. Анна Федоровна осталась одна.
Чем ближе подходила старость, тем суровее становился характер «фронтовички». Как-то незаметно для себя она привыкла выступать на торжественных мероприятиях и рассказывать о своем героическом боевом прошлом. Она оказалась в первых рядах самых активных борцов за нравственность в городе, и не было от нее пощады ни матерям-одиночкам, ни легкомысленным девицам. Как член домового комитета, она врывалась в любую квартиру в любое время и учила жить, «как подобает советскому человеку». Ровесников постоянно попрекала тем, что они «отсиживались в тылу, в то время как настоящие патриоты...» Анна Федоровна не разыгрывала комедию и не притворялась. Она искренне поверила в тот собственный образ, который постепенно создала.
Хуже всего, конечно, приходилось соседям по квартире. Кроткие и тихие супруги-учителя были просто запуганы грозной соседкой. Жена боялась накрасить губы или завить волосы, поскольку все ее попытки прихорошиться вызывали одну-единственную реакцию: "Размалевалась, как шлюха, на старости лет!". Муж не смел пригласить приятелей на чашку чая: "Я сборища алкоголиков за стеной не потерплю!". А дочка вынуждена была ежедневно выслушивать бесконечные нотации о том, как легко живется современной молодежи и какая она (молодежь) неблагодарная. "Мы в ваши годы..."
Так и прожили (если это можно назвать жизнью) десять лет. Девочка Леночка окончила школу, окончила педагогическое училище и вышла замуж. Ее родители вышли на пенсию и уехали к родственникам в село. Молодые остались с Анной Федоровной.
Дальнейшее можно описывать в отдельной книге — так много всего было. Много, но банально. Старуха по два раза в неделю вызывала милицию, обвиняя молодых в том, что они пытаются ее отравить, задушить, выбросить из окна, довести до сумасшедшего дома. Она писала жалобы во все известные ей газеты, на телевидение, на радио и в Верховный Совет. Устраивала дикие скандалы с битьем посуды. И наконец довела молодых до того, что они сбежали к родственникам на неопределенное время. Леночка ждала ребенка и прекрасно помнила историю с Тоней.
Анна Федоровна торжествовала. Сбылась  заветная мечта: побыть одной, отдохнуть, не видеть всю эту современную распущенность и грязь. Она оказалась права: молодые бежали потому, что испугались, как бы она не вывела на чистую воду все их грязные делишки. На зарплату так не одеваются, как они. Так на зарплату не едят. Она, ветеран войны, ветеран труда, может себе такое позволить? Нет! Честные люди хорошо не живут.
Однажды днем жильцы из соседних квартир услышали какие-то странные звуки из квартиры Анны Федоровны. То ли плач, то ли смех. Телефон был все время занят. «Болтает с кем-нибудь»,— решили соседи. Но шум продолжался. Позвонили в дверь и вроде бы услышали слабое: «Милицию, позовите милицию, ломайте дверь». Участковый, услышав фамилию, скривился: «Больше я к этой полоумной не пойду, ни одна ее жалоба не подтвердилась». К вечеру за дверью стало тихо.
Когда через неделю вскрыли квартиру, то увидели Анну Федоровну на полу в коридоре. Она, по-видимому, пыталась доползти до двери. Телефонный аппарат валялся на полу, разбитый на кусочки. Врачи определили, что сначала была парализована нижняя часть тела, а уже потом, через несколько часов или даже дней, остановилось сердце.
Переводы от сына Анны Федоровны продолжали приходить еще полгода. Потом прекратились. А Леночка с мужем и ребенком теперь живут в отдельной двухкомнатной квартире. Но не очень хорошо живут, соседи поговаривают, что вот-вот разведутся.
Современная молодежь ненадежная. Ничего не ценит.
"Светлый путь", появившийся на экранах почти полвека тому назад,— блистательный образчик того, что в последнее время у нас с иронией называют «соцреализмом». История советской Золушки, которая в награду за самоотверженный труд получила и карету (автомобиль), и дворец (квартиру), и бал (всенародное чествование на ВДНХ), и, наконец, прекрасного принца-инженера. Социалистическая героическая мелодрама. Апофеоз.
Но фильм действительно пропагандирует одну нехитрую идею:«труд — это прекрасно». И пропагандирует с таким блеском, что даже сейчас кому-то может захотеться встать к станку и выполнить четыре нормы. Особенно если работа сопровождается радостным маршем с такими вот словами: «Нам ли стоять на месте? В своих дерзаниях всегда мы правы! Труд наш есть дело чести, есть подвиг доблести и подвиг славы...»
Вспомнили? А теперь, вместо того чтобы сетовать на всеобщее падение нравов и развал Державы, за которую обидно, давайте задумаемся вот над чем: ведь этому фильму верили потому, что он был талантливо сделан талантливыми людьми. И поэтому не мог не оказывать влияния на сознание других людей — как говорится, на официальном уровне "народных масс". А еще потому, что люди хотели верить.
Но ведь не одна же Татьяна Морозова (героиня фильма) приходила на фабрику или завод из глухой деревни. Их были сотни тысяч — Таней, Варен, Нюрок. Куда привел их "светлый путь"? Об этом фильмов не снимали, романов не писали, песен не пели. В соцреализме все происходило по законам Голливуда: герой может только победить. Неудачники героями не бывают. Герои побеждали, о них снимали прекрасные и добрые фильмы, которых, кстати, так не хватает сегодня! И эти фильмы тоже были жизнью—частью ее.
Героиня моего очерка начинала «как все». При суперсчастливом раскладе она могла бы стать Героиней Социалистического труда, депутатом и прочая, и прочая. Но она сделала ошибку: предпочла семейную жизнь  самозабвенному  труду.   Мираж «Светлого пути» сыграл с ней скверную шутку, искалечив своей недостижимостью всю ее жизнь. Хотя начинался путь— по фильму. Вот только закончился совсем по другому сценарию.