О славе и бычьем пузыре

Когда на безупречно чистом голубом небе, изнуряющем Афины немыслимым жаром уже несколько дней появились пушистые облака, разнообразив эту самодовольную воздушную пустыню своим присутствием, Ликург не заметил. Впрочем, он только что выпал из сладкой послеобеденной дрёмы, мягко утащившей его в свои полные благостных образов глубины и потому не особо удивился этому факту. Не удивился, но обрадовался, причем так же  незаметно и тихо, как и заснул. Философствовать, глядя в укутанное белоснежными кучевыми облаками небо было куда приятнее, чем пялить свой обременённый глубокой мыслью взор в бесконечную голубую бездну, нещадно выедающую глаза и мешающую сосредоточиться на важных вещах.
- Послушай, Гиперид, - обратился он к своему товарищу, как будто их разговор и не прерывался ни на минуту, а был лишь отсрочен на мгновение, необходимое для рождения новой идеи, - уместно ли сравнить  славу с облаками? Ведь человек подобен чистому небу – он так же открыт и доступен, он присутствует повсюду и, в то же время, может оставаться совершено незаметным для остальных. И лишь с появлением на нём, скажем, облаков или радуги – становится центром внимания окружающих.
- Архха… мна… ааау… - глубокомысленно произнёс Гиперид, поворачиваясь на другой бок и скребя пальцами спину, тщетно пытаясь дотянуться до области между лопаток.
Ликург, не поворачивая головы, почесал товарищу спину и продолжил свои размышления:
- Самое существенное различие между небом и человеком – это их пространственно-количественное проявление. Небо едино, всеобъемлюще и неизменно само по себе, несмотря на всю его кажущуюся разнообразность, присущую в проявлениях всевозможных явлений, в то время как человек – создание несоизмеримо более мелкое – обрати внимание на этот очевидный оксюморон – а, следовательно, более склонное к различным изменениям. Допустимо ли, в таком случае, сравнить небо не с одним человеческим индивидуумом, а с человечеством в целом, тем самым проводя параллели между всевозможными явлениями небесными и яркими человеческими личностями, украшающими его?
Гиперид, тем временем стряхнул со своего сознания всю прилипшую к нему пыль сновидений и, не изменяя положения тела, продолжил мысль своего друга.
- Несомненно, любезный Ликург, в твоей аналогии есть рациональное зерно. Ибо, как небо порождает облака и грозы, дожди и радугу, так и человечество порождает мыслителей и военачальников, олигархов и ораторов, которые – и тут нет никаких сомнений – столь же выделяются в людской массе, как и оные небесные явления. И столь же бесследно исчезают, оставляя после себя лишь воспоминания, да более жестокие налоги. Ха-ха-ха…
- Не хочешь ли ты сказать, что великие умы проходят так же бесследно, как и летние дожди, сколь бы обильны и благодатны они небыли? И подобны ли труды великих мудрецов засыхающим посреди дороги лужам?
- В таком случае Сократ сделал самую глубокую лужу, какую я только могу припомнить! – рассмеялся Гиперид.
Физиономия Ликурга приняла то самое знакомое выражение, когда с первого взгляда становится понятно, что обладатель её, услышавший некую оригинальную мысль, не только воспринял и оценил её в то же самое мгновение, но и уловил едва заметный отблеск своей, только что нарождённой мысли, возникшей под влиянием услышанного.
- В таком случае, прости меня за тавтологию, даже «лужа» Сократа будет являться не более чем кратковременным явлением, ежели она не будет подпитываться новыми, не менее обильными дождями, которые укрепят берега её и умножат глубину её вод.
- Уж не Платона ли – учителя нашего – ты имеешь ввиду?
- А почему нет? Здесь человечеству – сиречь «небу» несказанно повезло.
- Это в чём же, интересно?
- В том, что новый обильный дождь успел застать дождь минующий, напитавшись, тем самым его живительной силой и преумножив её.
- Хорошо ещё, что он не присутствовал при кончине «минующего дождя», - буркнул Гиперид, - а то бы мог напитаться и ядом, убившим его.
Возникла неловкая пауза. Гиперид с мрачным видом жевал пожелтевшую от зноя травинку, Ликург молча разглядывал очередное облако замысловатой формы.
- Так вот, - прервал он молчание, - а что бы случилось, к примеру, если бы новый «дождь», новый великий ум появился не вслед за предыдущим, а через продолжительное время? Случилась бы засуха среди умов человеческих, что неминуемо привело бы к падению морали и государственных принципов, а, следовательно – к тирании, многобожию и отсутствию полному искоренению наук, как естественных, так и точных. Человечество было бы повержено в пучину безмыслия и духовного прозябания. Остались бы только труд, как неизбежное средство существования и чуждые уму развлечения, не имеющие смысла. И не осталось бы не философии, ни естествознания, ни прочих наук.
- Ну почему же, - лениво возразил Гиперид, - разве бессмысленные забавы и времяпрепровождения не могут сосуществовать с глубокомыслием и философией? Вот же перед нами типичный пример такого явления.
Гиперид указал рукой перед собой. Там, на ровной зелёной лужайке бегали друг за другом несколько обнажённых мужчин, задорно перекрикиваясь и пиная ногами какой-то непонятный предмет, похожий на тёмно-бурый шар.
- А, это снова Пелеидий  со своей дурацкой забавой, - поморщился Ликург.
- Вот сразу видно отсутствие в человеке ума  и стремления к пониманию мира и своего предназначения в нём. Впрочем, что ещё ждать от человека, не обременённого заботами о пропитании своём и жизнеустройстве? В праздности  пройдут дни его и не оставит он о себе ни памяти, ни доброго слова, не говоря уже о самой маленькой лужице, способной утолить малейшую жажду страждущего.
Философы засмеялись, негромко, как и подобает достойным мужам. Гиперид достал из-под овчины курительную трубочку, набитую ароматическими смолами и, чиркнув кресалом, потянул сладкий дым. Ликург поморщился недовольно, но не стал ругаться с товарищем по пустякам.
- Так вот, - продолжил он, - дабы избежать мыслительной «засухи», неизбежно возникающей между большими «дождями»… Ты следишь за моей мыслью?
- Давай, давай! – воскликнул тем временем Гиперид, неотрывно смотрящий на азартно носящихся по полю атлетов и потерявший на миг нить внимания, тянущуюся от своего собеседника.
- Гиперид! – укоризненно воскликнул Ликург.
- Извини, друг, - развёл руками тот, - я ненароком отвлёкся. О чём ты говорил, продолжай.
- Так вот, - возвращаясь к беседе, сказал Ликург, - дабы избежать умственной засухи, в период отсутствия больших дождей и необходимы дожди маленькие, способные если не увеличить объём оставленной великим умом «лужи», то, хотя бы поддержать её в неизменном состоянии. Так как без них засуха может начаться гораздо раньше и не факт, что новый благодатный ливень сумеет вернуть разум в этот мир.
- Я бы сказал – не факт, что новый дождь вообще появится, - уточнил Гиперид.
- Именно, друг мой. Таким образом, отринув лишнее тщеславие, мы можем назвать себя именно теми благодатными дождями, способными укрепить наследие Сократа и Платона.
- Хмм… - протянул Гиперид. – вот ты к чему…  Пожалуй, я склонен согласиться с тобой. Но скажи, не отвергаешь ли ты тем нашу возможность самим стать большими дождями? Самим нам увеличить объём «лужи» оставленной тем же Сократом, а, может и создать свою новую школу  - философии, например, или ещё какую?
- Ничуть. Малый дождь тем и отличается от больших, что является средним звеном между двумя великими течениями, впитывая в себя всё лучшее и имея возможность отринуть неверное, сделав выводы на основе сравнения двух великих умов. Тем самым, малый дождь, становится чище и насыщеннее, нежели окружающие его.
- Как он может быть чище и одновременно насыщеннее? – спросил Гиперид.
- А это снова оксюморон, друг мой. Неизбежный для подобной ситуации и единственно верный способ понять суть вещей.
Философы снова замолчали. Тишину вокруг прерывали лишь стрекот цикад и возгласы бегающих за шаром атлетов. Гиперид с наслаждением потягивал курительную трубочку, Ликург разглядывал облака, отправляя свою мысль плавно течь по волнам безмятежного сознания. Он смежил веки и чуть было снова не задремал, но его буквально выдернул из сна  громкий возглас Гиперида, прозвучавший над самым ухом:
- Ну, кто так бьёт?! Эх…
Ликург открыл глаза. Неугомонный Пелеидий сотоварищи всё так же носились по зелёной траве. Гиперид, привстав на локте, наблюдал за ними, изредка покрикивая:
- Быстрей! Ну! Ай, мазила ты, Дионисий!
- Возвращаясь  к вопросу славы, - заговорил Ликург. Гиперид улегся на овчину и стал внимательно слушать.
- Если мы с тобой, любезный друг мой, являемся предшественниками нового, великого дождя, то имеем ли мы право на часть славы его? Другими словами, являемся ли мы частью того облака, что привлечёт взоры людей к себе, ожидающих (и не безосновательно) утоления их жажды?
- Несомненно, - с уверенностью сказал Гиперид, - ведь малый дождь может происходить и из белоснежного облака, на которое люди смотрят с благоговением, а не только лишь из чёрной тучи, посылающей вместе с ливнем ещё и страх и молнии. И попробуй доказать мне, что белое облако менее заметно, нежели чёрное, а малый дождь менее ожидаем, нежели сильный! Сильный дождь может обернуться ураганом, несущим разрушения, а дождь малый иной раз даже не скрывает за собой солнечных лучей, но несет не менее живительную влагу.
- Ты прав, друг, - согласился Ликург, - но воспоминания о малом дожде вряд ли останутся в памяти людей, тогда как именно ураганы заставляют помнить о себе своей силой и приводимыми ими разрушениями.  И стоит задуматься – а нужна ли нам такая слава? Ведь и Герострат был, в некотором роде, маленьким ураганом.
- Герострат? Да ну, это скорее молния, ударившая в священную статую во время обряда– её все помнят, но никто не хочет оказаться у неё на пути.
- Я бы не стал сравнивать Герострата с молнией, - сказал Ликург, - он скорее жук-древоточец, подгрызший деревянный, как оказалось пьедестал статуи и ставший знаменитым после её падения. Хотя…
Тут меду философами шмякнулся тот самый грязно-бурый шар, который только что гоняли по полю Пелеидий и его друзья, прервав тем самым логическую цепочку мыслей Ликурга.  Философ брезгливо поднял его.
- Из чего это сделано, любезный Гиперид? – спросил он.
- По-моему это бычий пузырь, набитый травой.
- Мерзость, - поморщился Ликург.
- Эй, Ликург, - раздался тут крик Пелеидия, - кинь мне эту сферу!
- Возьми эту мерзость сам, - отвечал ему философ, бросив пузырь наземь, - если она тебе так нужна.
Запыхавшийся Пелеидий подбежал к лежащим товарищам. От него страшно разило потом, грудь тяжело вздымалась, а на ногах чернели огромные синяки, появившиеся, по всей видимости, после жестоких стычек с остальными атлетами, занимавшимися тем же делом. Однако глаза его горели весёлым огнём. Пелеидий остановился, наклонившись и уперев ладони в колени. Он пытался отдышаться, что ему пока не удавалось.
- Это и вправду бычий пузырь? – спросил его Ликург.
- И вправду, - радостно отвечал Пелеидий, - он набит травой и немного песком, чтобы был чуть тяжелее. А то когда бьёшь по сфере ногой – она улетает к самому Аиду!
- Сфера, - вновь поморщился Ликург, - разве можно назвать это сферой? Это же просто бычий пузырь, неправильной формы и совсем уж непонятного мне назначения.
Пелеидий пожал плечами.
- А мне нравится! – сказал он.
Ликург посмотрел на него укоризненным взглядом.
- Скажи мне, Пелеидий, а ты бы хотел, чтобы о тебе знали потомки? Ты бы хотел славы, почета, уважения? Памяти, наконец!
- Ну, наверное, - Пелеидий по-прежнему улыбался.
- Так почему же ты проводишь время своё в бессмысленных утехах, вместо того, чтобы оставить какое-то наследие после себя? Неужели ты думаешь, что тебя будут помнить по этому набитому травой пузырю, который нужно бить ногами, бегать за ним, потея и получая ссадины и синяки? Неужели ты не хочешь оставить после себя что-то такое, что будут помнить многие тысячи и миллионы потомков? И вспоминать твоё имя, произнося его в почтении.
Пелеидий снова пожал плечами.
- А может они будут помнить моё имя именно благодаря этой набитой травой сфере? – рассмеялся он. – Почему нет?
- Глупости, - сердито вскричал Ликург. – Это такие же глупости, как назвать Аристотеля новым Сократом! Я всё больше убеждаюсь в том, что ты безумен, Пелеидий! Может быть ты придумаешь своей забаве название и будешь учить ей людей?
- А я уже придумал ей название, доблестный Ликург, - отвечал Пелеидий. – Я назову её футболюс!
- Как?!
- Футболюс!
- Но ведь это латынь!  И я даже не знаю как это переводится!
- Да и я, признаться, не знаю, - снова засмеялся Пелеидий, - но уж больно красиво звучит.
- И куда только идёт наша Родина с такими потомками, - покачал головой Ликург, - послушай, Пелеидий, присядь с нами. Мы научим тебя философии, научим тебя мыслить, по настоящему, не так как ты привык. И, может быть, со временем ты станешь нормальным человеком, просвещённым мужем…
- Нее, - отмахнулся Пелеидий, схватил с земли пузырь и побежал обратно к своим товарищам.
- Какой упадок ума, - горестно вздохнул Ликург, - и это будущее нашего мира…
- Эй, Пелеидий! – крикнул вслед убегающему Гиперид, - да посиди ты с нами, покури!
- Спасибо, любезный Гиперид! – донеслось в ответ, - но футболистусы не курят!