Собака, ты же хорошая

Собака, ты же хорошая!

Белая собака с хвостом, который загибался как кралька, лежала по середине дороги в самой пыли. Было жарко, Беляк отмахивался от мух и от жаркого нещадного солнца своим крючковатым хвостом, словно веером. Морда лежала на вытянутых передних лапах, то один, то другой глаз открывались, чтобы видеть, если кто нарушит его полуденный отдых и ход его размеренных мыслей. А обдумать было что: «Хорошо что не голова, а хвост попал под колеса… видать я совсем стар становлюсь, как я мог не слышать такого рева… Нет друг – это все твоя задумчивость… Да-а… как задумаешься и ничего не видишь и не слышишь, ну совсем как эти двуногие… Хвост болит, да и спину ломит… Ну, вот идет, двуногая… девчонка» Беляк приоткрыл глаз: «Что-то я тебе не знаю…. Иди-иди мимо…»
Танюшка еще издалека увидела Беляка.
– Собачка, ты чего это тут лежишь? Это же дорога, а вдруг машина? – Танюшка задумалась… нет, машина наверно не грозит, машины там – по большой дороге едут…
«Надо же какая заботливая, опоздала ты со своей заботой…», – по стариковски проворчал Беляк.
– Отдыхаешь? Спишь? – участливо спросила девчушка.
«Ага, пытаюсь», – Беляк одним глазом глянул и сделал вид, что погрузился в спячку.
Девчушка присела рядом.
– Эй, городская, ты его не трожь – донеслось до Танюшки из соседнего двора. Она огляделась, но никого не увидела.
– И чего они меня городской обзывают? Ты хорошая собачка, ведь правда? – маленькая ручка коснулась головы, белая шерсть оказалась жесткой и колючей.
«Ой, не дело ты удумала, сказано же, не трожь!», – Беляк снова посмотрел на Танюшку своим черным глазом.
– Я знаю, ты хороший,  – как можно мягче и добрее говорила девчушка.
 Она была уверена, что если собаку не обижать, то и она не обидит. Придумывая всякие ласковые слова, говорила их собаке и гладила, проводя рукой все дальше по спине.
Слова действовали на пса успокаивающе, от маленьких ручек исходило тепло, которое он чувствовал каждой шерстинкой своей старой шкуры, но боль затмевала мысли. Он стиснул зубы и только вырвалось:
– Р-р-р…
– Ну что ты, ты же хороший, добрый, – жесткая шерсть щекотала ладошку. 
Когда рука спустилась ниже шеи, не выдержав боли, пес мотнул головой и гавкнул, только вот не рассчитал, зацепил лапой за маленькую ручку и почувствовал как морда тоже коснулась нежного тела.
– Р–р–р–гргр–рр–ав! – вскочил и отбежал в сторону: «Что делать с этими девочками!» Глаза наполнились слезами не то от жалости не то от боли.
Танюшка от испуга потеряла дар речи. Она сидела в дорожной пыли, рука была исцарапана, из губы текла кровь. Улица была пуста. Ничего не понимая, она погрозила собаке пальцем, душили слезы.
– К-как ты можешь, я же тебя гладила! – задыхаясь от слез и обиды, сипела Танюшка вслед медленно уходящему псу.
Она встала и пошла к тете Вере.
Сережка выбежал к воротам, услышав рык Беляка.
– Говорил же тебе, не трожь его! Его машина подавила, а ты его трогаешь!
– Ему что? больно? – ахнула Танюшка.
– Конечно, машина по хвосту проехала!
Танюшка стояла и рыдала.
– Пошто ты теперь-то ревешь?
– Жалко,  – только и могла всхлипнуть Танюшка.
Ей было жалко собаку. И себя жалко…
Беляк снова улегся в прохладу дорожной пыли и в ушах все еще стоял плач девочки: «Вот что значит быть человеком, ей больно, но ей меня жалко, а у меня только досада, что не стерпел боли». Пес зажмурил глаза, хотелось провалиться в сон и все забыть.

А Танюшка с мамой ездили в Константиновку в больницу. Мама переживала, Танюшке ставили уколы, и она снова и снова объясняла врачу:
– Он не бешеный, ему просто больно было, а я же не знала, что его машина переехала.