Туман

   Туман стелился по земле, выползал из леса клочьями. Казалось, сам лесной дух выпустил свои щупальца, решив проверить: что делается там, на лесной дороге. Осторожно осваиваясь, молочная дымка выбралась с одной и другой стороны леса на дорогу – не смыкаясь, создавая коридор, по краям которого смутно угадывались то ли лапы лесных чудищ, то ли ветки старых лохматых елей, окружённых сосновым молодняком, беззаботно устроившимся между лесом и дорогой.

   Я ехала по этой живой, пульсирующей дороге, и мне казалось, что лес со всеми его укрытыми в глубине и проявляющимися у окраины духами – дышит. Вдох – и дорога чуть прояснилась, узкий коридор чуть расступился… Выдох – и туман сомкнулся, схоронил и дорогу, и меня, двигающуюся по ней, превратив мой скутер в рычащую невидимую силу, оставив от него только звук. Спрятав форму, мгла обернула нас в одно из своих чудовищ, страшных лишь своей невидимостью – неизведанностью и потаённостью, создаваемых покровом тумана.

   …Туман – он хитрит, заигрывая со мной. Он норовит обернуться вокруг меня, привыкший обволакивать и прилипать, стелясь под ноги, а затем – заползая всё выше и выше, тишком. Он так и сделал бы, иди я пешком, в одиночестве, но нас двое – я и мой маленький мотоцикл, со смешным названием: «мокик». Я зову его «масик» или «мася», и ему это жутко нравится.

   Мой Масик – несёт меня на довольно приличной скорости, и туман, как бы ни был он коварен, не успевает обвить моё тело, растечься по коже… поэтому он меняет тактику: он начинает падать мне в лицо. Вот он разбегается и всеми своими невидимыми капельками скользит по щекам, смыкается у меня на затылке и остается где-то позади. Конечно: это не он бежит мне навстречу, это я еду на своей смешной, милой машинке… но всё относительно в этом мире, и кто сказал, что не может быть наоборот? – почему бы ему и не бежать на свидание со мной, не уговаривать меня остановиться, принять его выражение любви.   
И я принимаю; останавливаюсь, откатываю своего верного друга в придорожные сосенки (пусть пообщается с ними) и выхожу на моментально замершую без меня дорогу. Теперь на ней – только мы с туманом. Он и я.

   Сначала я даю ему потрогать свои ладошки, выйдя на середину дороги с раскинутыми в стороны руками, потом – прикрыв глаза, через щелочки полуопущенных век – начинаю за ним подсматривать. Одно мгновение – и ничего не видно: пелена сомкнулась над дорогой и надо мной; смотреть не на что. Вокруг – разлитое молоко, и остается только чувствовать, испытывать это, прислушиваясь к себе и происходящему... стараясь – ничего не оценивая – полностью отдаться ощущениям: быть кожей и каждой её клеточкой... Позволить этому мокрому нахалу делать со мной всё, что ему заблагорассудится. Ну, а он, не теряя времени, уже обволок, прилип и перебирает своими невидимыми лапками, припадая прохладой к открытым плечам. Целуя бархат кожи, обдавая её благодатной влагой, то рассыпанной, то струящейся, то облекающей… окутывающей, вызывая пронзительное чувство слияния с природой и с миром, позволяющим переживать себя: осязаемую благодать наброшенного им покрова – тающего, теряющего собственные очертания, снимающего последнюю пелену с души, проснувшейся и очертания приобретшей.

   В такие минуты слияния – понимаешь, что ты и мир, ты и этот туман – единое творение. И, растворяясь, – он во мне, а я в нем – мы едины своей сущностью, своими потаенными уголками, общим желанием: дарить и принимать радость. Радость единения.