Кадо, глава 11,

                11
             Лето сменилось осенью, зима - весной. В высоком чистом небе на солнышке грелись две седые тучки: одна похожа на кудрявого пуделя Тимошку, другая - на лодку деда Гришая.
Кадо, высунув язык и склонив голову набок, с интересом наблюдает за непонятными предметами: что там творится? Вот уже Тимошка превратился непонятно во что: растянулся в длину - ни головы, ни ног - черт те что! А лодка - вовсе и не лодка: опрокинулась в синем огромном просторе; часть даже оторвалась, отодвинулась и плывет себе рядом, а из пуделя вообще ничего не осталось.
Любит Кадо сидеть на подоконнике и наблюдать за всеми чудесами. На нем он устраивается так, чтобы его обдувало со всех сторон. Высунет язык и дышит. В поле зрения Кадо держал весь двор.
Алина Андреевна долго смотрела на него, затем взяла стул, подошла к нему и села рядом, обняв его за холку.
- Можно, дружок, в твою компанию? Ты, видно, заскучал?
Кадо в знак согласия шевельнул бровями и чуть подвинулся, чтобы Алина могла на подоконник облокотиться.
- Несчастье, Кадо, одолевает малодушных и отступает перед сильными и мужественными. Если человек серьезно размышляет о несчастьях других, он легче переносит личное горе. - Алина Андреевна дотянулась до стола, взяла спицы, клубок голубых ниток, уселась поудобнее и начала вязать. - Вон сколько горя вокруг: погибают молодые в драках, наркомания, упорствуют подростки: подавай им жизнь на блюдечке с золотой каемочкой. Но ведь им, молодым, строить для себя новую жизнь, им ворочать трудные дела. Старики, опытные люди, подскажут, помогут словом. Нет же, они не желают слушать мудрых. Старшее поколение для них - вовсе не пример; для них ничего нет святого - все можно бить и рушить: не их руками построено.
Кадо несказанно радуется, что Алина немного ожила и повеселела. Что бы ему, старому дармоеду, сообразить такое, чтобы она еще и рассмеялась? Давно он не слышал ее красивого смеха. Думает, думает и ничего придумать не может. Ну, напряги же ум! Напряги!
А тем временем Алина Андреевна уже принесла фотографии Максима и разложила на столе. Долго пересматривала их, затем одну из них прижала к губам.
Кадо забеспокоился: неужели заплачет? Нет, не заплакала. От радости лает, с трудом спрыгивает с подоконника, делает стойку, требуя обратить на себя внимание и тем самым отвлекает хозяйку от горьких дум о Максиме. Когда фотографии были положены на свое место, ложится у самых ног Алины, закладывает лапу за ухо, поворачивает к ней голову и потешно скалит зубы. Алина уже улыбается. Увидев это, Кадо все больше и больше тянет лапу за ухо, из-под нее выглядывает, хитро щуря глаза и улыбается, обнажая старые желтые клыки. Он понял: его затея удалась. Попытался вскочить на ноги, как это делал в молодости, но не удержал равновесия и больно ткнулся носом в пол. Но не растерялся. Тут же вскочил, потер лапой ушибленное место и начал кувыркаться, делая всевозможные смешные кренделя.
- Ха-ха-ха! - разнеслось по комнате. - Ха-ха-ха-ха!
Кадо, высунув от усталости длинный язык, крутанул сальто, припадая на грудь, чтобы отдышаться, и снова с трудом взлетел вверх. Затем, тяжело дыша, подошел к Алине и ткнулся носом в лицо.
- Ха-ха-ха! - искренне смеется Алина Андреевна. - Ну и молодец же ты! Рассмешил меня... Ха-ха-ха!
- Кадо-молодец! Кадо-удалец! Фр-р-р! Фр-р-р! - трепыхался на жердочке в просторной клетке желтокрылый Кеша.
          Кадо так устал, что впору вой - не поднять головы от пола, но он был счастлив, что сумел развеселить свою добрую хозяйку.

                12

           - Пойдем, дружочек, на прогулку. И Максима навестим.
- Гав-гав! - радуется Кадо и бросается на кухню за поводком. Многие его сородичи бегают по городу и без ремешков: та же вертлявая Жуля, тоненький остроносый Бевзик, Пачуля, Грим - все малышня, их никто не  боится. А попробуй ему выйти без снаряжения!
Вскоре они гуляли на берегу небольшой речки, поросшей по берегам густым камышом, где Максим часто ловил рыбу. Кадо всегда был рядом. Снимет, бывало, хозяин рыбешку поменьше его уха с крючка, бросит на землю, и она, мелюзга, танцует, выделывая умопомрачительные прыжки и сальто. Позавидуешь! Кадо приноравливается к ее проделкам, выжидает, пока она приземлится, и легко накрывает лапой, чтобы не ранить. Затем зовет рыбака. Максим осторожно берет рыбку за голову и бросает в садок. Там она и плавает, и Кадо несказанно радуется, что не причинил ей никакого вреда.
Вот здесь, на этом месте, это было... Повинуясь безотчетному порыву, Кадо рвется вперед. Среди сотни знакомых и незнакомых запахов уловил еле ощутимый запах Максима. Порывистый, взволнованный, он втягивает и втягивает воздух: его ноздри жадно ловили запах друга. Кадо беспокойно кружит, обнюхивая вытоптанную траву. Тут же ложится и закрывает глаза, уходя в воспоминания.
Алина Андреевна не хочет ему мешать: пусть пес отдохнет и побудет со своими мыслями. Стала у старой ивы, забредшей по колено в воду, думает... Печальное дерево... Всегда наводит грусть: сутками полощет свои косы в воде и смотрит, и всю жизнь смотрит лишь в глубину речки, выискивая в ясную вечернюю погоду упавшие с неба на самое дно яркие звезды...
Алина Андреевна протянула руку, притронулась к длинным гибким ветвям, задумалась.
"Странное грустное дерево... Одинокое, печальное... Кто его любит в минуты счастья и радости? Лишь в часы горести к нему обращаются... Ивушка, сестра грусти! Что ж забрела в воду и застыла, распустив длинные волосы? Не познала любви? А я ее имела..."
И вернулась мысленно к Максиму.
  Всю жизнь он любил ее горячо и преданно. Казалось, его чувства росли с годами и набирали все большую силу, наполняясь невиданным содержанием, словно их питал чистейшей воды родник.
- Что тревожит тебя, любимая? - спрашивал, едва уловив в ее лице малейшую грусть. - Полные глаза тайн? О чем они?
- Я очень счастлива, Максим. Иногда думаю: не сон ли это? Вдруг проснусь - тебя нет. Не смогу тогда жить. Человек бывает  счастлив, когда, помимо любимой работы, с тобой рядом преданный друг.
- И я об этом думаю, Алинушка. Мне не иметь тебя - не иметь ничего.
- А граница? Как же без нее?
- Она мне нужна только с тобой. Ее никогда не оставлю, как и тебя. Вы обе - моя счастливая судьба.
Жили они тогда на заставе в маленькой комнатке. Завел он ее в это уютное гнездышко, обнял и зашептал, точно боялся, что его могут подслушать:
- Как я долго не видал тебя... - Целовал ее губы, глаза и маленькие ладошки.  - Какая нас ждет прекрасная жизнь!
- И я к тебе летела, будто на крыльях... Я люблю тебя, родной мой. Одного... На всю жизнь, какой бы она ни была.
Чувствуя себя во власти дурманящего блаженства, обнимал жену и прижимал ее вздрагивающее тело к себе.
- Послушай, любимая, в твою честь гимн моего сердца.
Она прикладывала голову к его груди, замирала.
- Я люблю тебя, Алинка. Люблю так, что слов не найду.
- А ты поищи...- Сгорая в объятьях Максима, Алина ждет дивных слов, и он, понимая ее, говорит ей, говорит... И она купается в них, сказочных и обильных, как когда-то в теплых волнах Черного моря. И снова слышит: - Я люблю тебя безмерно... Я люблю твои глаза, твой голос... Я люблю твои веснушки, твои горячие губы и такие нежные руки...
Как давно это было! Как давно...
Прервав воспоминания, Алина Андреевна взглянула на Кадо: он тяжело дышал, положив голову на выгоревшую траву.
- Пойдем, дружочек, домой. Тебе надо отдохнуть.
Кадо послушно поднимается и плетется за своей хозяйкой.

                13

             В окно ярким розовым цветом заглядывала сирень. Ее кудрявые верхушки сочными благоухающими пирамидками тянулись к весеннему солнцу.
Давным-давно посадил под окном веточку сирени Максим Петрович, назвав ее в честь жены - сирень "Лина". Никто об этом не знал, кроме него. Быстро рос кустик, вытягивая зеленое нежное тельце все выше и выше. А когда он дал первый темно-розовый цвет, Максим Петрович, припадая лицом к нежным махровым веточкам, шептал: "Ну и Лина! Ну и аромат!"
Кадо сидел на табуретке и смотрел на улицу. Он тоже любил эти цветы. Когда было открыто окно, они лезли прямо в комнату, и он их с удовольствием нюхал. До чего хорошо пахнут! Иногда даже чихнуть хочется, но неудобно: чихать вслух - всегда неприлично. Это он усвоил.
Возле скамейки наперебой чирикали неугомонные вездесущие воробьи. Прыгают смешно и отчаянно дерутся из-за кусочка булочки. Скок-скок-скок... А разговаривают-то как? Ничего не поймешь - галдят и только! Вон два драчуна не поделят пищу. И как стойко дерутся! Отпрыгивают... Налетают... Кадо морщит лоб, соображая что-то, затем спрыгивает с табуретки, идет на кухню, ищет вазу. Нет, оттуда без разрешения он не возьмет ни крошки. Наклоняется над своей посудой. Вытаскивает печенье, осторожно берет зубами, залазит на стул, затем  на подоконник  и через форточку бросает лакомство на улицу. И тут же дружно вокруг него запрыгали суетливые воробышки.
Склонив голову набок и высунув от удовольствия язык, наблюдал за птичьим пиршеством. Теперь он будет подкармливать их почаще. Алина обязательно одобрит его благородный поступок: сама кормит этих пичужек каждый день.
К вечеру Алине Андреевне стало плохо. Она тихо стонала. Что делать? После второй попытки Кадо открыл дверь, выбежал на улицу: во дворе, возле домика с красным крестом, суетились дети. Глазами перебрал все лица и остановился на черноглазой девчушке: взял зубами за брючки и потянул.
- Что, Кадо? - уставилась на него девочка. - Куда тянешь?
Кадо, скуля, снова дернул ее.
- Бабушка Аля просит, да?
Кадо утвердительно прикрыл глаза.
- К бабушке Але! - закричала она на весь двор. - К бабушке Але!
Возле кровати, где лежала Алина Андреевна, собрались ребятишки: старшие, младшие и даже малец Яшка, которого спас когда-то Кадо.
- Какие вы молодцы... Пришли... - еле размыкала губы Алина Андреевна. Глаза ее повлажнели: - Спасибо вам... Кадо, подай им конфеты. На кухне они... На кухне...
Как не понять такого слова? Кадо ковыляет на кухню, берет зубами кулечек с конфетами и несет детям.
Через час у кровати больной был врач и взрослые школьницы.
- Все пройдет, Алина Андреевна, - после тщательного осмотра сказал Виктор Павлович. - Но полежать еще надо.
- Мы здесь будем ночевать, - выразила свое желание десятиклассница Оля Шилкина. - Алина Андреевна ведь приучила нас ухаживать за больными. Мы с радостью.
- Ну и молодцы! Я могу теперь спокойно уйти.
-  Спасибо, Виктор Павлович, - повеселела Алина Андреевна, протягивая доктору руку. - Мне уже лучше. Да и девочки рядом. Помогут, если что.
- Поправляйтесь! Будьте здоровы!
Кадо сидел тут же, у кровати. Вдруг понадобится? Алина Андреевна была бледна. Сухие губы она смачивала влажным платочком.
- Как, девочки, дела? Чем обрадуете меня?
- Все у нас хорошо, Алина Андреевна. - Большеглазая Марина откинула со лба прямую челку светлых волос. - С Олей в медицинский собираемся. По вашему совету. Вы нам, как мама.
- И Шура Бабич, и Олег Струмилов, - добавила круглолицая розовощекая Оля, не спуская глаз с больной. - А все вы...
- Что я? - пыталась улыбнуться Алина Андреевна. - При чем тут я? Вы и сами мыслите. И мыслите очень хорошо.
- Благодаря вам, мы полюбили медицину. Вы учили нас этому почти с пеленок.
        - Так уж с пеленок?
- Да-да, еще оттуда, с того домика, где медицинскую азбуку постигали многие. И мы с тех пор бредим милосердием. И не только мы, а...
- Не только бредим, - перебила ее подруга, - но и помогаем людям. Были несколько раз у Анны Петровны Бородулиной, когда она болела. Сейчас ходим к дедушке Сергею. А еще к школьнице Ирке, что в гипсе лежит. Делаем с ней уроки, читаем ей книги.
- Спасибо вам, милые... - Глаза у Алины Андреевны потеплели. - Это так важно. Одинокий человек всегда нуждается в тепле, заботе и добром слове. Доброта - это тот язык, который... который понимают и глухие и немые.
- Конечно, конечно, - соглашаются школьницы. - Мы это усвоили навсегда. Даже испытать кое-что успели.
- Добро, девочки, никогда не умирает. Зло умирает... Жестокость, алчность, зависть - это тоже умирает... - Закрыв глаза, Алина Андреевна отдыхает. Учащенно бьются на висках жилки, дрожат руки. Она снова говорит, словно перед ней были студенты: - Благородство, любовь, щедрость, истина, как бы ни трудно было их распознать - все это не умирает, все это вечно... Вы должны жить этими категориями. Лишь тогда вы будете людьми и, если хотите, великими гражданами своей великой страны. Иначе - нужда и серость.
- Все бы так думали, а еще лучше - так жили, - восторженно промолвила девушка с большими серыми глазами и черными бровями. - Не было бы тех трудностей, которые есть теперь. Иногда мы даже теряемся.
- За добро и против зла надо бороться. Каждый день, каждый час. Только тогда люди, молодые и пожилые, будут полезны обществу. Только тогда... - Алина Андреевна замолчала, снова смочила сухие и горячие губы влажным платочком. Передохнув, продолжила: - Пусть грубость и неблагодарность многих не отпугивает вас от того, чтобы быть милосердными и делать в жизни только добро. Всем: человеку, птице, животному... Милосердие само по себе - дело благородное и нужное. Во все времена и для всех.
Алина Андреевна устала от продолжительного разговора и тепло простилась с ученицами.
       За окнами угасал теплый апрельский день.
 
                14

           В открытую форточку дует, поднимая тонкую тюлевую занавеску, свежий весенний ветер. Престарелый Кадо страшно не любит сквозняков, но не достать ему, хоть умри, до этой дыры и закрыть ее. Да ладно, сегодня у него более важные дела: надо перво-наперво поесть, чтобы не сердилась хозяйка, и хоть немного разгладить свалявшуюся шерсть. Алина вчера его помыла и расчесала до последнего волоска, но прошла ночь, он спал непробудным сном и примял свою облезлую шубенку.
Вот он в зеркале, как на ладони: ну и рожа! Ну и нос! Кадо морщится, отводит глаза и отходит от зеркала, борясь с испорченным настроением.
Алина Андреевна уже одета. Сидит у стола, прямая, сдержанная, в строгом сером костюме. На ее груди сверкают ордена и многие медали. С улицы доносится радостная разноголосица людей и торжественная мелодия марша. Он звучит величаво, бодро, врываясь в распахнутые окна и двери и поднимая в каждом человеке чувство гордости и радости: в который раз страна отмечает великий и светлый День Победы.
Радуясь и волнуясь одновременно, Алина Андреевна подходит к столу, берет фотографию Максима, целует ее и поздравляет мужа с праздником. Кадо - тут как тут! Скалит истертые желтые зубы, тянется к своему другу и несколько раз лижет стекло, под которым, приветливо приподняв руку, улыбается дорогой ему человек. Затем, присев у тумбочки, терпеливо ждет, когда же он, пес, будет красоваться перед зеркалом в своих честно заработанных медалях. Бархатный синего цвета ошейник, поблескивая кругляшками, висит на стуле, а добрая хозяйка почему-то не отходит от стола. Кажется, плачет...
Прижавшись плечом к стене, Алина Андреевна вспоминала войну. Тяжелую, жестокую, долгую, истребившую миллионы людей. Она жила в ней с самого первого вражеского выстрела на границе, когда, молодая и счастливая, в жаркий июньский день сорок первого года на пограничной заставе ждала своего Максима, а на рассвете услышала бомбовые удары по заставе; когда, подавив жуткий страх и растерянность, бросилась на помощь раненым и вскоре несла, прижав к себе, словно ребенка, окровавленную руку молодого пограничника, а он, еще безусый, с короткой светлой стрижкой, лежал невдалеке с открытыми васильковыми глазами: видно, первый же снаряд прервал его бег к границе в надежде встать на ее защиту и не пустить врага на родную землю, которой он однажды присягнул защищать, и ничего не сумел сделать, лишь полил ее кровью... Потом она видела много смертей и тяжелые раны на теле и голове Максима и, отчаиваясь, проклинала все на свете войны, отнимающие у людей жизнь и здоровье; была сама не один раз ранена, потеряв своего еще не родившегося ребенка и всякую надежду стать матерью; стояла у многих операционных столов до самого последнего майского дня, до великой долгожданной победы: в тот день люди в военной форме, поверив в нее, пели и рыдали, танцевали и сходили с ума, закапывая в чужую землю в самые последние минуты войны близких людей, своих храбрых командиров. Она до сих пор помнит свою заставу, куда первый раз приехала к мужу, несколько светлых домиков, огромные деревья, клумбы, полноводную реку; помнит умных пограничных собак и чистую, без единого следа, взрыхленную полосу. Все помнит и свято хранит любовь к границе и мужественным людям в зеленых фуражках, защищающим ее с рассвета и до заката, ибо они, пограничники, - первые зоркие глаза и передний щит той части планеты, которая называется Родиной...
- Гав-гав-гав! - подает голос затосковавший Кадо, и Алина Андреевна, погасив воспоминания, тянет ее к стулу. Она поняла его желание: тут же сняла ошейник и надела его на доброго и верного друга.
Через несколько минут они вышли со двора. Рядом с орденоносной Алиной Андреевной шагал пес Кадо, сверкая на ярком солнце семью заслуженными медалями. А вокруг, куда ни глянь, праздничные колонны людей выражали свою неуемную радость, что на земле, на их родной земле, торжествует мир. Война - самая тяжелая и кровопролитная, самая жадная до крови и самая жестокая, давно позади - она в истории.
Люди, встречая День Победы, восторженно выражали свою радость; вместе с ними ликовали Алина Андреевна и пес Кадо.
        Мирный и  счастливый майский день, заполненный людской многоголосицей  и звуками многих оркестров, ярко и торжественно шагал по родной Планете.
                ____________