Уйти счастливым

От аптек откровенно тошнит. Прийти, дать рецепт, ждать мучительно и невыносимо, и не потому, что долго, а потому что просто тяжело, взять лекарства, тащиться на остановку, полуприкрыв глаза ждать маршрутку, давиться вместе с другими пассажирами, выйти, матерясь одними губами, а потом в ускоренном темпе спешить домой, к нему.
Он… Теплом и болью одновременно отдается в груди воспоминание о Нем. Она любит его. Вот так просто и беззаветно, как только может любить восемнадцатилетняя девочка старшего мужчину. Не из-за денег, положения в обществе, дани моде или еще каких-либо причин. Из-за… самой любви. Нельзя же любить за что-то. Любишь, потому что любишь. Потому что живешь.

Он. Он открывал ей новый мир, он многое мог ей рассказать. И не было девушки счастливей, когда они, пытаясь укрыться его пиджаком, бежали под проливным дожем к ближайшей остановке. Он обнимал ее за плечо и на ходу рассказывал нелепую, но жутко смешную историю из его студенческой жизни. Она смеялась и постоянно сбивалась с шага, то и дело выскальзывая под прохладные струи летнего дождя. А он еще сильнее притягивал ее к себе, еще крепче обнимал и переходил на шепот, доходя до неприличных подробностей своего рассказа, картинно оборачиваясь по сторонам и подмигивая, как это умеют делать только дети, когда придумывают себе Страшный Секрет, о котором никому-никому нельзя рассказать. Она еще больше хохотала, запрокидывая голову назад и кладя руку на его грудь. А он тихонько сжимал ее тонкие пальчики широкой ладонью и лишь слегка касался губами ее верхней скулы. И тогда она замолкала. Потому что нельзя было иначе тонуть в этих медовых с поволокой глазах, в этом прямом, уверенном, сильном и любящем взгляде.
Она. Она открывала ему новый мир, и так мило в него верила. Свежий и без предрассудков взгляд, не обремененный законсервированными устоями и правилами, только юности присущая легкость в переворачивании всего с ног на голову и непосредственность в суждениях. И если она заблуждалась, то так искренно, что могла поколебать даже его формированные годами убеждения.  И не было мужчины счастливее, когда она всем телом прижималась к нему, втягивая голову в плечи и жмурясь. Никогда он еще так честно не ощущал собственной значимости, не ощущал себя по-настоящему кем-то.

Он не видит ее, но знает, что она стоит у окна, уткнувшись лбом в прохладное стекло и неслышно плачет.
- Малыш, ми-ла-я, ну, ты опять? – молчание, - Ну, мы же договаривались, что ты не будешь делать из этого трагедию.
- Глупости, - резкий выдох, короткий вдох, - Очень весело – наблюдать за тем, как твоего любимого человека пожирает рак.
- Конечно, напоминать мне об этом очень корректно с твоей стороны.
- Прости, милый, прости, - она подбегает к кровати, садится на корточки и трется щекой о его руку.
- Я не сержусь, ты же знаешь. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Прими. И отпусти, - гладит ее волосы.
- Почему ты такой жестокий? – глухо и неразборчиво, потому что в простыню. Но ему не обязательно слышать это, он и так знает, о чем она думает.
- Потому что я хочу, чтобы ты была счастлива.
Начавшийся еще месяц назад диалог до сих пор не мог дойти до своего логического завершения. Но он знал, когда спор закончится, а она этого знать не хотела.

Они. Они познакомились на семейном торжестве общих друзей. Он зашел в спальню отдохнуть от шума многочисленных приглашенных. Сел в чудом не заваленное верхней одеждой кресло и стал перебирать в уме столицы разных государств. Он всегда так делал, чтобы отвлечься. Но расслабиться так и не удалось. Дверь резко распахнулась, и в комнату вошел некто, что-то набирая на мобильнике. Света экрана не хватало, чтобы осветить его хозяина, но в силуэте явно угадывалась женщина. Телефон последний раз пискнул, вошедшая нетерпеливо дождалась отчета о доставке сообщения, вздохнула и устало присела на край кровати.
- Тяжелые переговоры? – глубокий баритон, немного насмешливый.
- Что? Ах, да, то есть, нет. Это… Да ну, пустяки, просто устала. Я вас не заметила…
Они потом достаточно долго сидели и говорили о любимых книгах, о других странах и нравах их жителей, фольклоре и эзотерике. Голос ее был несколько низок, бархатен и с легким придыханием. Он неожиданно позволил этому голосу завладеть собою, увести, убаюкивая, от гостей и торжества. Он специально недоговаривал фразы, оставлял некоторую двусмысленность, чтобы она переспрашивала. Исподволь узнавал ее мнение о чем-либо и высказывал предположения о противоположном, приводил примеры, заставляя ее рассыпаться пространными рассуждениями о предмете спора, искать новые аргументы, а потом неожиданно соглашался. Красиво выстраивал логические цепочки, объясняя свою позицию, и не без удовольствия находил, что ему несказанно приятно ловить на себе бесконечное и трепетное внимание собеседницы.
Решив, что отсутствуют довольно долго, они вышли в коридор. Там она обернулась, чтобы увидеть своего недавнего собеседника. Ее взгляд пробежал по его лицу, на секунду она замерла, что-то решила про себя и, коротко улыбнувшись, направилась в зал. Она оказалась совсем молоденькой, с открытыми всему новому глазами, такими чистыми и, казалось, прозрачными, но вместе с тем играли роль зеркала, которое отражало только самое хорошее, и в них так невероятно приятно было смотреть, засматриваться…

Невероятно белое небо с ярким пятном. Солнце.
Он очень терпеливо и очень настойчиво объясняет, что у каждого свой путь, иногда они переплетаются, иногда расходятся. Его путь почти закончен, ее – нет. И ее путь должен быть долгим и светлым и не должен быть соленым от слез. Он хочет точно быть в этом уверенным.
Она не понимает, как он может ее отталкивать. Как можно в последние дни (нет, нет, не произносить этих слов больше, не думать, не думать об этом) отрекаться от нее. Не понимает, что она так страдает, потому что любит. Почему не хочет позволить себе быть любимым и почему не хочет любить сам, почему не признает, что это так важно – быть кому-то нужным? О, да, нужным. Как воздух. Вам плохо? А вы попробуйте не дышать. Сколько получится. А потом ощутите, прочувствуйте момент, когда воздух ворвется в ваши легкие. Какое же это счастье – дышать.
А если ты дышишь кем-то?
Она заглядывает ему в глаза и срывается на крик:
- Почему ты не хочешь позволить мне быть самой собой, тебя любящей, а не черствой, в твои последние дни?!
- Почему ты не хочешь сделать мои последние дни такими, как я хочу? – очень тихо.
Она вскакивает и уходит. В ночь, в свет фонарей, в гомон кафе, в жизнь.

Он. Вспомнил ту неловкость, когда впервые позволил себе прикоснуться к ней. Как долго-долго стоял, обняв ее за голову, гладил большими пальцами ее щеки, наслаждаясь каждым миллиметром шелковой кожи. Долго метался между «плохо» и «хорошо», «хочу» и «нельзя». А потом поцеловал. И она ответила ему.
Она. Вспомнила, как первый раз осталась ночевать у него. Темнело, на улице моросил дождь, а у него в кабинете было так тепло и уютно,  и чай был таким ароматным и вкусным, а взгляд его таким родным и нежным….  Когда допили чай, и нужно было решать, чем заняться дальше, долго молчали. Потом смотрели в окно на дождь. Он промямлил, что поздно уже. А она повернулась к нему, просто посмотрела прямо в глаза и спокойно сказала: «Я знаю. Не унижай меня в моем желании».

Ему становится хуже.
И снова бесконечные коридоры больниц, со стенами, выкрашенными до половины, казенные кабинеты и безликие палаты. Усталые вздохи врачей и тщетные попытки отвести взгляд. А она все равно каждый раз по-собачьи заглядывает в глаза и с детской наивностью любую секунду готова услышать «О, вы идете на поправку!» Но этого почему-то никто упорно говорить не хочет. Никто. Словно по чьей-то прихоти кино становится немым. А в последнее время пропадает и цвет.
Она возвращается в пустую квартиру и идет к окну. Это стало уже привычкой. На улице молодая мама пытается увести дочурку с площадки домой. Девчушка упрямится, топает ножкой и пытается убежать. Но побеждает сильнейший, и ребенка уводят восвояси. Да, каждый крутит свое кино. И он вот тоже. И…

Она заходит к нему в палату, небрежно кидая сумку на подоконник. Подходит к маленькому кривому зеркалу, поправляет волосы и подкрашивает губы. Потом, как бы невзначай, начинает рассказывать о музыкальном кафе, о незнакомце с визиткой, случайно подслушавшем ее разговор с другом, и предложении заработать. Оказывается, ее образование, пусть даже незаконченное, безупречный слух и умение образно и нестандартно выражать свои мысли – как раз то, что необходимо для колонки в модном журнале. Она улыбается.
Он тихо прикрывает глаза, а она все говорит и говорит, вдаваясь во все новые подробности, говорит, жестикулируя руками, говорит даже тогда, когда понимает, что он ее больше не слышит. Потом поток слов иссякает сам собой, и она просто сидит и смотрит на его лицо: спокойное, умиротворенное, с еле заметной мягкой улыбкой, такой, какая бывает у людей, которые верят, нет, точно знают, что теперь все будет хорошо, не будет боли, а будет вечность и пусть другая, но жизнь. Она последний раз проводит кончиками пальцев по его щеке, последний раз кладет ладонь на грудь, легко касается его губами и еле слышно шепчет:
- Я буду счастлива.

Начато: конец 2008-начало 2009 – Закончено: 8/04/2010