Госпожа Дорис

иллюстрация: Франсуа Буше
Госпожа Дорис

Дорис повторяла заученные слова на латыни, и стояла на коленях, упираясь ими в выщербленный пол молельни, а не в ткань рубашки и грубого платья. Зимний, сырой, и оттого ещё более холодный ветер шёл от двери, едва прикрытой. Девочке досталось неудачное место, как раз возле двери. Дорис чувствовала, что ноги её, от коленей вниз, и особенно ступни, совсем закоченели. Было ещё очень рано, и очень холодно. Ночью выпал снег и земля замёрзла.
--О чём ты думаешь, Дорис?! – резко прикрикнула на неё монахиня, приставленная следить за девочками, -- Думаешь о чём угодно, но не о молитве! Разве можно так устремлять свои мысли к Богу?! Ты перепутала слова!
Дорис (а вместе с ней все другие притихшие девочки), опустив голову, прослушала дальнейшее длительное наставление.
--Твою греховную плоть надо усмирять, -- жёстко повторила сестра Агнета, -- Немедленно подойди сюда и прими наказание. И воздай за этот благостный урок хвалы Богу.
Дорис поднялась, радуясь, что выщербленные камни больше не трут её коленки. Девочка подошла к сестре Агнете, покорно встав к ней спиной, закинула на голову подол грубого одеяния и рубашки, слегка наклонившись вперёд. Монахиня от всей души, с приятным чувством выполняемого долга, несколько раз ударила её вымоченными прутьями по голой попке. Дорис терпеливо всё переносила, не издала ни звука. Девочкам не внове было переносить порку. Руки и плечи юных послушниц, и то, что ниже спины -- нередко выносили «благостные усмирения плоти». Усмиряли её и более изощрёнными способами, но уже в более старшем возрасте. 
Дорис обладала хорошей памятью, у неё редко случались такие казусы, как нынче. Просто девочка была голодна и замёрзла. Приняв порку, Дорис послушно встала на место, повторяя заученный на зубок катехизис, и больше уже не ошибалась.
За утренней молитвой последовал завтрак, содержащий ровно столько питательных веществ, чтобы греховное тело могло существовать. Затем девочки прослушали немногие уроки, в основном, латыни и письма, точнее каллиграфии. И занялись посильным трудом на благо святой церкви – самого монастыря и больницы для странников при нём. Дорис была ещё слишком мала, чтобы служить в больнице, ей едва исполнилось одиннадцать. Но девочки её возраста помогали сёстрам по хозяйству, или учились составлять лекарственные составы, перетирать снадобья, или собирали ингридиенты для этих снадобий, в жару, в болотах и низинах, или ухаживали за монастырским садом и огородом.
Так миновало ещё три года. Девочкам преподали начала математики, кое-какие знания о свойствах лекарственных растений и о строении человека. Дорис обладала хорошей памятью, и потому к концу обучения могла разговаривать ещё на двух языках, кроме франкского, италийском и германском. Их изучение шло, конечно, не по книгам (как латынь), но в живом общении. Последним им прочли курс ухода за больными и ранеными, и скоро Дорис предстояло дежурство в больнице. До этого же дня она только делала там уборку, выносила судна, и пару раз присутствовала при разных процедурах. И, конечно, хорошо знала лекарственные составы, которые ей самой доводилось готовить.
…Дежурство подходило к концу, ничего особо страшного пока не случилось, со всеми назначениями Дорис справлялась легко. К вечеру старая монахиня подала ей новые назначения для подопечных больных, на ночь. Напротив двух имён Дорис прочла – «очищающее и лекарственное … вливание». У молодого человека,  попросившего днём приюта в монастыре, через бедро тянулась глубокая рана, которую Дорис уже умело обработала, перевязала. К вечеру же у больного разыгралась лихорадка. Человек этот обладал грубым нравом, несмотря на знатное происхождение, и ко всему этому был раздражён теперь болью и лихорадкой. Дорис приготовила и залила в стеклянную кружку воду для клизмы, вошла за ширму, отделяющую его кровать от кровати соседа, и закрепила кружку на достаточно высокой спинке кровати. Увидев приготовления к процедуре, больной воспротивился, начал ругаться и говорить, чтобы от него убрали клистирную трубку, что он не будет ничего принимать. Причём говорил это в выражениях некрасивых, слишком грубых. Дорис кое-как перевернула больного на живот, но клизмы поставить никак не могла – он выталкивал из себя и наконечник и воду. Дорис уже тихонько всхлипывала, понимая, что за невыполненное назначение её ждёт «умерщвление плоти». По мере того ,как девочки взрослели, их греховную плоть умерщвляли не только, привычной уже, поркой.
За ширму осторожно зашёл пожилой человек. Он заметил в глазах сестры слёзы, в то время как она безуспешно возилась с грубым животным на кровати.
--Этот человек буйствует? –строго, хоть и совершенно спокойно спросил вошедший – Так оставьте его. Не нужно ему никаких лекарств – пусть он благополучно умрёт от своей раны. Пусть мучается всю ночь от лихорадки и боли. У вас есть другие больные – зачем тратить время на грубияна и невежу?
Дорис немного успокоилась, решительно поддержала незнакомца.
--Я так и сделаю, -- сказала она уверенно, и тотчас начала снимать кружку, когда со стороны больного послышалось.
--Нет, не нужно… я буду спокоен. 
--Но если вы только начнёте мешать мне, я сразу же всё прекращу и уйду! -- пригрозила Дорис, -- Не подойду к вам больше всю ночь! Что бы там ни случилось.
Она поставила кружку на место, заново промыла и смазала наконечник, подняла рубашку на больном и подложила валик под его живот.
--Помочь вам в чём-то?—спросил пожилой пациент.
--Да, не уходите, -- попросила Дорис, -- Потом нужно будет развернуть его, на судно, а он тяжёлый.
Больной натружено засопел, когда Дорис развела его ягодицы, вводя в отверстие наконечник трубки. Но наконечник скоро упёрся в преграду, ни капли воды не смогло влиться в кишку пациента. Дорис вынуждена была снова вынуть трубку.
--Запор, как и предполагалось по его реакции, -- заметил негромко пожилой мужчина, -- Следует немного прочистить.
Дорис вспомнила, чему их учили, быстро сбегала и принесла специальную чашку и небольшую узкую ложечку.
--Действуйте, я придержу, -- негромко сказал второй пациент.
Больной снова засопел, но ничего не решился сказать, когда его ягодицы распёрли, придерживая их в таком положении. Дорис смазала маслом ложечку, и осторожно ввела её в задний проход больного, подцепляя твёрдые горошины, сбрасывая их в чашку. Через некоторое время она смогла ввести наконечник в прямую кишку больного, и вода потекла по трубке, холодком заполняя его живот.
--Терпите – будьте мужчиной, -- заметил пожилой пациент, когда больной несколько раз дёрнулся от спазмов боли.
Через некоторое время Дорис и пожилой пациент совместными усилиями развернули больного, подставляя под него судно. Клизму пришлось повторить дважды, чтобы достичь очищения кишечника, в первый раз вышли только вода и газы, но во второй раз он, к счастью для Дорис, смог прокакаться. Потом Дорис умыла больного и сделала лекарственное вливание, снимающее лихорадку и боль, что было уже легко, не составило трудностей.
--Спасибо вам, -- улыбнулась Дорис пожилому человеку, помогавшему ей всё это время, -- Меня могло бы ожидать очередное «умерщвление плоти». А другими словами – изрядная порка за невыполненное задание.
--Варварский метод получения экстаза, -- поморщился незнакомец, -- Благодарить меня не за что, милая девочка. Потому что следующий ваш пациент – я. Но со мной не будет таких проблем.
   Дорис вынула из-за пояса свиток, развернула его, читая имя следующего, наконец-то вспоминая самого человека.
--Я только приберусь, всё вымою и приготовлю ваше вливание, -- поспешно заговорила Дорис, -- Вам тоже назначено лекарственное, в том числе.
--Не торопитесь, я подожду, -- вежливо заметил пожилой мужчина, уходя за ширму, скрывающую его постель
Дорис постаралась всё приготовить тщательно и быстро. Этот пациент был терпелив и спокоен. Дорис только тогда заметила, что у него тоже лихорадка, и довольно сильная.

Два дня спустя Дорис вызвала к себе аббатиса. Это была старая, толстая дама с нездоровым цветом лица. Дыхание её было тяжёлым, а воздух, выходящий изо рта, благоухал отнюдь не розами. Рядом с нею стояла сестра Агнета, и женщины о чём-то переговаривались негромко, но Дорис уловила несколько фраз из их разговора.
--…Едва исполнилось тринадцать…
--Но ведь, вы говорили, она уже бывает не чистой?...
--Да. С очень недавнего времени.
--Значит она способна… И грех на душу мы не возьмём.
Аббатиса взглянула на вошедшую девочку, громче обратилась к ней:
--Подойди сюда, Дорис… Выслушай меня.
Девочка опустилась на колени, целуя руку госпожи аббатисы.
--Сеньор, высокородный граф Филипп де ** удостоил тебя великой чести стать своей женой, -- сказала строго настоятельница, -- Через некоторое время, когда ты приготовишься, вас повенчают… Ты не должна упрямится, это великая честь для тебя и большое везение. Граф богатый человек… А хорошей монахини из тебя всё равно не выйдет.
Дорис поняла о ком идёт речь – том самом пожилом мужчине, который помог ей управиться с грубияном-больным. Девочка смиренно склонила голову, сказав:
--Я согласна.
Аббатиса качнула многослойным подбородком, обращаясь уже к сестре Агнете.
--Граф прислал свадебные одежды для невесты. Я разрешаю воспользоваться своей купальней. Сестра Агнета займитесь Дорис, приготовьте её к венчанию.
--Можно ли мне проститься с подружками? – робко спросила девочка.
--Простись, -- милостиво согласилась аббатиса.
Дорис прошла в большую комнату, которую занимали девочки-воспитанницы. Они обо всём уже слышали. Одни поздравляли Дорис и желали ей счастья, другие завистливо заметили:
--Граф стар. Много счастья выносить за ним горшки!
--Не слушай их, Дорис, -- улыбнулась ей лучшая подружка, отводя девочку в сторону, -- Они попросту завидуют!... Напиши мне, как приедешь. Не забывай меня…
--Нет, нет, ни за что не забуду! -- горячо отозвалась Дорис.
Девочки крепко обнялись, поцеловались. Дорис собрала немногие вещи, которые хотела взять с собой, и прошла вслед за сестрой Агнетой в купальню аббатисы.
До этого дня Дорис не знала, что такое ванна, и не знала, какие красивые комнаты могут быть в их, небольшом, монастыре. Агнетта помогла ей раздеться, потом Дорис переступила край широкой ванны-бассейна.  Девочка с наслаждением вся вытянулась и  расслабилась в тёплой воде, в просторном (для неё) бассейне. Худенькое тельце её скоро стало очень гладким. Тёмно-русые волосы Дорис тщательно расчесали, погрузили в тёплую воду и долго мыли разными составами и потом споласкивали их чистой водой. И вода оттого пенилась и прекрасно благоухала. В ванной же сестра Агнета осторожно вставила ей трубочку в попку, сделав прохладную клизму.
--Сеньор может захотеть тебя этой же ночью, -- пояснила девочке Агнета, --Ты знаешь, что делают женщина и мужчина в постели?
Дорис знала это очень смутно – то, что у её отца называлось «мять стерву», так она предполагала. Девочка отрицательно  качнула головой. Дорис почувствовала спазмы в животе и с сожалением поднялась из ванной, садясь на корточки над ночной вазой.
Когда, уже вся чистая и умытая, она лежала, завернувшись в мягкое полотно на удобной кушетке, и Агнетта просушивала и умащивала душистой водой её волосы, наворачивая их на тоненькие специальные палочки, монахиня продолжила свои пояснения юной невесте:
--У женщины есть лоно, в котором она вынашивает детей. У мужчины есть то, что делает нам их, его мужская плоть… И чтобы сделать нам ребёнка мужчина должен ввести свой орган в наше влагалище… Но иногда… это случается редко… мужчина желает ввести свой орган в другую нашу дырочку. И для этого я ставила тебе сегодня клизму, Дорис, чтобы ты не испугалась и была готова, если муж твой вдруг изъявит такое желание... Ты должна всё терпеть и выполнять все желания мужа, потому что он твой господин.
Закончила свой краткий экскурс Агнета. Нынче в первый раз Дорис подумала, что сестра Агнета – не такая уж плохая женщина, и сладко задремала, расслабленная тёплой ванной.
Немного позже, когда девочка проснулась, сестра Агнета подала ей тонкую рубашку, отделанную кружевом – она приятно прильнула к телу Дорис, совсем не тёрла его, как грубое одеяние послушницы. Затем Агнета одела ей чудесные шёлковые чулочки с подвязками и атласные туфельки, и, наконец, совершенно роскошное платье из бело-золотой парчи. Дорис трогала великолепные ткани, никогда раньше ею невиданные, и не переставала ими восхищаться. В довершении всего Агнета снова расчесала волосы Дорис – только теперь они легли на её плечи крупными локонами, часть волос забрала в маленькие косички, часть оставила распущенными. Волосы у Дорис были красивые, густые и ровные по природе, словно шёлковое полотно, тяжёлые. Дорис в первый раз видела их завитыми. Причёску – на взгляд Дорис чудесную – отчасти скрыла маленькая шапочка (такие нынче были в моде) с белой вуалью.
В таком виде, любуясь собой и своими нарядами, испытывая любопытство, но не страх к тому, что с ней произойдёт дальше, Дорис вышла к своему жениху. Господин граф оказался тот самый пожилой человек, как и предполагала Дорис. Он улыбнулся Дорис, взял невозмутимо её за руку своей жёсткой, сухой рукой, и подвёл к священнику. Венчание длилось недолго. Дорис немного замялась, когда, по обряду, нужно было поцеловаться. Но жених сказал, что ещё не оправился от лихорадки, и не может подвергать Дорис риску заболеть. И на этом всё закончилось. Сразу же после венчания господин граф увёз свою жену, оставив монастырской казне щедрое пожертвование.

Они ехали в карете, достаточно просторной, удобной, и господин граф большую часть пути дремал, так как был ещё нездоров. Дорис смотрела любопытно в окно, или, тоже дремала. Ничего страшного, того, о чём рассказывала Агнета, в эту ночь не произошло. На следующий день, к вечеру, они прибыли в большой город, где остановились в гостинице. Господин граф почти оправился от простуды, но Дорис продолжала делать ему согревающие компрессы и готовить питьё от кашля.
--Мы подождём здесь одного человека, моего друга, -- сказал девочке граф, -- Несмотря на то, что он простой цирюльник, он ещё и врач, и алхимик… Учёный человек. Ты можешь доверять ему, Дорис. И я прошу – позволь ему тебя осмотреть. Разумеется, в моём присутствии.
Друг сеньора графа пришёл на следующий день утром. Он показался Дорис несколько необычным человеком – хотя в чём заключалась эта необычность, девочка так и не смогла до конца для себя уяснить. Может быть, в движениях, или в речи, или в том, что глаза их гостя были слегка, совсем слегка подкрашены, как у женщины?... То был полноватый, смуглый, черноволосый (теперь уже наполовину седой) мужчина. В мочке уха синьора Джакомо (так звали их гостя, он был италиец) блестел большой яркий изумруд, и одет он был красиво, с большой тщательностью, с изяществом. Но синьор Джакомо, если и был моложе господина графа, то совсем ненамного. Через некоторое время после того, как  мужчины поговорили о своих делах,  Дорис совсем привыкла к их гостю, стала чувствовать себя свободнее. Цирюльник осмотрел графа, прослушал его лёгкие, поговорил с Дорис о том, чему их учили в монастыре и как продолжать дальше лечение больного.
--Вы ведь врач? – спросила с любопытством Дорис.
--Я алхимик, и врач, да.
--Нам  говорили, что алхимия – наука дьявола.
Джакомо пожал плечами.
--Я изучаю различные химические элементы, и их реакции меж собой… Поиски философского камня меня не интересуют… Я вообще считаю, дорогая леди, что философский камень – вещь не материальная. Или из такой материи, которой не удержишь в колбе… Но некоторые вещи в моих занятиях оказались полезны. В том числе и во врачебной практике, в первую очередь.
--Нам говорили это монахини, а я не очень любила монастырь, -- заметила Дорис, -- В последний день, перед тем как отдать замуж, меня привели в комнаты настоятельницы, в её купальню. Я никогда раньше не видела в нашем монастыре таких красивых комнат, и никогда не принимала такой роскошной ванны… Хотя настоятельница притворялась, что предаётся беспрерывной аскезе… В то время как нас, девочек, кормили далеко не роскошно, и мы постоянно терпели холод, грубую одежду, и разные лишения. Даже больные, если кому-то случалась заболеть. В комнатах настоятельницы я такой аскезы не увидела… Из этого я заключаю, что о многом нам могли лгать -- или говорить не полную правду.
Джакомо слегка улыбнулся, заметил.
--У вас аналитический ум, юная дама… Редкость для женщины. И часто вы хворали, пока жили в монастыре?
--Нет, не часто, -- качнула головой Дорис, -- Те, кто часто хворал, быстро умирали… И некому было их жалеть, синьор Джакомо, о тех девочках говорили – «Они перешли в лучший мир». Родственники не приезжали, чтобы попрощаться с ними, проводить в последний путь. Или приезжали много времени спустя, скорее случайно, чем специально.
--А случалось ли, чтобы в вашем монастыре заболевало сразу много человек?
Дорис кивнула согласно.
--Тогда нас отводили в отдельные жилища, и мы молились. Много молились. Тела умерших отвозили далеко от монастыря и сжигали. На моей памяти это случилось один раз – я прожила в монастыре четыре года.
--Значит сейчас тебе… вам, юная госпожа, тринадцать? – спросил Джакомо.
--Почти четырнадцать, через несколько месяцев.
Спокойно ответила Дорис.
Господин граф и Джакомо коротко переглянулись. Господин граф ещё не вставал с постели, лежал в постели, зная, что должен прийти лекарь. Дорис так же была в просторном пеньюаре поверх ночной рубашки, и сидела на краю кровати больного, лекарь расположился напротив, на стуле. 
--Я прожил там два дня, то есть, вынужден был прожить, Джакомо, -- заметил сеньор, -- Убогое место. Несчастные дети. Для таких пациентов, как я, там стояло несколько отдельных коек. Большего я не рассматривал. Как только смог – поспешил уехать… Но я тебе уже говорил, рассказывал… Что ж, Дорис, ты позволишь Джакомо осмотреть тебя – так, как я тебе говорил?
Девочка согласно кивнула. После этого господин граф спокойно и доброжелательно попросил Дорис раздеться донага и сесть на ровное деревянное ложе, в этой же комнате, пред тем специально застеленное чистой простынёй.
Дорис немного смущалась, но выполнила просьбу мужа, твёрдо помня слова Агнеты. Но ещё и оттого, что доверяла господину графу, а Джакомо был его друг, по уверению графа. Девочку попросили несколько раз повернуться, пройтись по комнате. Дорис выполнила эту просьбу (очень неуклюже, на её взгляд).
--Сложена, как юная Венера, -- негромко сказал Джакомо на италийском языке, не подозревая, что Дорис может его понимать, -- Чудесные ножки… Но на еде, аббатиса, явно экономила.
--Отчего у тебя эти полосы на спине и ягодицах? – спросил господин граф, -- Что за натёртости на груди и всём теле?
--Это было «умерщвление плоти», -- послушно отозвалась Дорис.
Граф покачал головой, говоря мягко:
--Ложись, деточка. И не бойся ничего, что будет делать с тобой Джакомо. Он просто посмотрит, насколько ты здорова.
Дорис послушно легла на деревянное ложе, вытянув ножки. Джакомо заранее всё приготовил, ещё раз тщательно вымыл руки. Он прослушал лёгкие и сердечные ритмы Дорис, посмотрел её горло, язык, осмотрел пальцы на руках и ногах, кожные покровы, пропальпировал живот. И, наконец, попросил Дорис подогнуть ноги в коленях, подложил под её попу подушку, обёрнутую пелёнкой наподобии валика, и на несколько секунд погрузил свои руки в раствор, в отдельном тазу.
Господин граф поднялся с постели, накинул халат, и подошёл ближе, мягко попросил Дорис:
--Расслабься, милая, позволь Джакомо хорошенько осмотреть тебя.
Дорис согласно кивнула, хотя уже начинала испытывать боязнь и стеснение. Господин граф наблюдал за всем, что делает Джакомо, и это немного успокаивало девочку. Цирюльник же попросил Дорис развести колени, и осторожно, почти нежно,  вошёл пальцами в её женское лоно, другой рукой прощупывая низ живота.
--Девственница, -- сказал негромко Джакомо на латыни.
Затем он обмакнул пальцы в приятно пахнущую смазку, и осторожно ввёл палец глубоко в задний проход Дорис, так же прощупывая низ её живота. Эти неприятные ощущения длились несколько секунд, но Дорис молча терпела. Джакомо скоро убрал руку, отвернулся от девочки к тазу.
--Абсолютно здоровый ребёнок, -- сказал Джакомо на италийском графу, -- Но едва сформировалась… Деторождение может убить её.
Дорис ещё не позволили встать. Цирюльник раскрыл какую-то большую коробку, доставая оттуда стеклянные трубочки, пластинки и небольшие колбы.
--Потерпи ещё чуть-чуть, -- успокаивающе сказал граф, слегка поглаживая  руку Дорис.
Девочка почувствовала, что ягодицы её снова раздвинули, и в попу несколько раз вводили разные стеклянные трубочки (они были холодные), некоторые неглубоко, другие глубже. То же самое повторили с её влагалищем, слегка раздвинув его специальным инструментом.
--Всё, -- сказал Джакомо, -- Госпожа графиня может одеться.
Муж подал ей рубашку и домашнее платье, между тем, как Джакомо распределял в своём ящике колбы, потом тщательно вымыл руки остро пахнущим мылом, дополнительно протёр какой-то жидкостью. Мужчины уже не смотрели на Дорис, разговаривая о событиях в городе. По знаку графа, Дорис ушла в свою комнату, чтобы переодеться к обеду.
К вечеру они выехали из гостиницы, поселились в красивом доме, в центре города.  Половину этого дома занимал цирюльник, другую половину – занял господин граф и его юная жена.
У Дорис была отдельная комната и личная спальня в доме, теперь она каждый вечер могла принимать ванну, и все её рубашки и постельное бельё были из тонкой, приятной на ощупь ткани. У неё были так же нарядные красивые платья, которые, по приезде в город, господин граф сам выбрал и заказал портнихе. Он присутствовал на всех примерках, сам разговаривал с этой женщиной, оговаривая необходимые вещи для гардероба госпожи. Днём, перед обедом, Дорис и господин граф выезжали гулять в большой парк в городе, или на центральные улицы, или за город, потом приезжали домой, обедали, и сеньор занимался делами у себя в кабинете или уходил в свою спальню немного отдохнуть. А Дорис могла заниматься, чем ей хотелось. 
Часто во время прогулок они заходили в роскошные магазины, иногда господин граф что-нибудь покупал, но Дорис никогда не клянчила у него вещи, считая это постыдным. Откликалась лишь тогда, когда граф сам её о чём-нибудь спрашивал. Однажды Дорис увидела в углу роскошную куклу, смотрела на неё, не отрывая взгляда. Но обратить туда внимание графа, было стыдно. Сеньор заметил сам, негромко спросил:
--Тебе нравится эта кукла, Дорис?...
Дорис только кивнула слегка, не в силах признаться, что в детстве играла лишь самодельными. Господин граф тотчас попросил торговца уложить, ко всему прочему, и куклу.
Дорис поместила куклу у себя в комнате. Когда граф отпускал её – уходила к себе шить для куклы наряды, и играть с ней в чаепитие. К одной кукле, в последствии, прибавилась другая, а так же разная игрушечная посуда, столы, стулья, кровати… Дорис играла тайно, но была в тихом восторге от этих приобретений, когда примеряла куклам новые платья и шляпы, разыгрывала походы в гости.
И всё же, в первые дни своего пребывания в доме господина графа, Дорис засыпала с неотвязными мыслями о том, что говорила ей сестра Агнета… Однако, ничего такого не происходило. Граф даже не касался её как-то по-иному, кроме обычного пожатия руки, или других, совершенно обычных жестов. Между тем после первых трёх дней пребывая в новом доме, Джакомо сообщил господину графу о результатах своего осмотра. Дорис пришлось принять не слишком приятное лечение.
Джакомо довольно часто бывал в их доме, обедал – или ужинал, приходил просто так. Две половины дома, хоть и имели разные входы, сообщались между собой внутри через неприметную дверь, как знала об этом Дорис. И господин граф в любой момент мог послать за цирюльником, если в том случалась необходимость. Дорис хорошо относилась к Джакомо, и доверяла ему так же, как господину графу.
Назначенное лечение начали с утра. Джакомо пришёл в спальню госпожи и подал ей лекарство, которое Дорис послушно выпила.
--Теперь полежите, -- заметил Джакомо, -- Вас может слегка тошнить, слегка крутить живот – но нужно будет терпеть это. Я зайду немного позже, проведаю вас. Но, если вам станет плохо, звоните. Я здесь.
Дорис согласно кивнула. Через некоторое время девочка почувствовала очень неприятную тошноту, и даже головокружение. Это не проходило, не прекращалось. Но Дорис продолжала терпеть, только ненадолго встала с постели, чтобы взять к себе куклу, легла снова, крепко обняв её, отвернувшись к стене. В таком положении нашёл её Джакомо часа два спустя. Он слегка улыбнулся, увидев куклу. Дорис послушно развернулась на спину, чтобы Джакомо мог осмотреть её. Тошнота уже немного утихла. Джакомо подал ей второе лекарство, замечая, что теперь будут боли в животе и сильные, но недолгое время – а потом ей следует пойти за ширму и сесть на корточки над ночной вазой, и совершенно ничего не пугаться.
Дорис слегка покраснела.
--Джакомо, я не буду ничего пугаться, -- уверила она цирюльника.
Живот очень скоро начало крутить, не меньше получаса Дорис стоически терпела сильную боль, а потом прошла за ширму. Она не видела, и не желала смотреть на то, что вышло из неё в следующие полчаса, пока она сидела, скорчившись над ночной вазой, высоко подняв рубашку и охватив плотно руками свои худые коленки.
Когда действие лекарства закончилось, и ещё немного подождав, Дорис закрыла ночную вазу и чисто умылась над лоханкой, стоявшей тут же, остро пахнувшим дёгтем куском мыла, потом тщательно вымыла руки. Девочка чувствовала слабость и головокружение, и снова легла в постель, обняв куклу. Живот больше не тревожил, нисколько, но Дорис была неприятна сама эта болезнь, и то, что с ней это произошло.
Джакомо зашёл взглянуть на свою пациентку минут через пятнадцать, спросил опорожнилась ли она? Дорис только коротко кивнула. Джакомо потрогал её повлажневший лоб, её пульс, с минуту осторожно мял через рубашку её живот, и снова укрыл одеялом.
--Чувствуете головокружение, дурноту?
--Немного, -- ответила Дорис.
Джакомо достал из шкатулки небольшую пилюлю, велел Дорис положить её под язык, и рассасывать, как конфету. Пилюля и вкусом напоминала конфету, оставляя во рту мятное привкусье.
--Джакомо, -- слегка нахмурилась девочка, --Мне неприятно, что это со мной произошло. Ведь… понадобилось изгонять из меня червей? Я знаю, такое бывает.
--Ты жила в таких условиях, вас так дурно содержали, что, наверное, половина девочек, если не больше, страдали той же болезнью. Вечером тебе нужно будет принять очищающую клизму, и завтра утром тоже. А через две недели повторить курс. И тогда, я думаю, не останется никаких следов этой болезни.
--Джакомо, скажи… господин граф брезгует мной?... – внезапно спросила Дорис, -- Ему неприятно, что я почти что простолюдинка, что грязная, что ничего не умею?... Мне говорила – сестра Агнета – да и сама я немного знаю, что такое муж и жена. Мы ведь с ним муж и жена?... Но даже не спим, хотя бы иногда, в одной постели.
Джакомо серьёзно заметил:
--Господин граф не брезгует тобой, иначе бы он не женился на тебе. Просто… Дорис, ты ещё совсем юная девушка, можно сказать – совсем ребёнок. Твой муж не желает торопить события. Когда придёт время, он тебе скажет.
--Вы уверены в том, что не брезгует, Джакомо?
--Совершенно уверен.
Дорис кивнула.
--Голова не болит, не кружится… Мне хочется спать
--Тогда спи, -- ответил Джакомо, поднимаясь с места и заходя за ширму.
Дорис отвернулась к стене. Она не совсем поверила цирюльнику в его словах о господине графе.
Вечером, как знала Дорис, лечение должно было продолжиться. Она ожидала, что та же служанка, которая принесла в её спальню накрытый чистым полотном поднос, и проведёт процедуру, но следом за нею вошёл господин граф, и отпустил служанку, сказал, что она может быть свободна. Сеньор уже приготовился ко сну, и был в длинном халате, перепоясанном широким кушаком. Служанка поставила поднос на столик возле кровати, и господин граф сел на край кровати, в которой уже лежала Дорис, откинул в сторону лёгкое одеяло.
--Ну что, юная дама? Я зашёл пожелать вам спокойной ночи, -- слегка улыбнулся он, -- Ложитесь на бок или на живот и поднимайте свою рубашку, Джакомо прописал вам клизму. Как вы чувствуете себя? Не тошнит?
--Никакой тошноты, господин граф,-- смирно ответила Дорис, слегка краснея.
--Называй меня просто Филипп. И -- разворачивайся.
Дорис подняла рубашку, ложась на постеленную пелёнку, на бок, слегка подтянув к животу ноги.
Она скоро почувствовала, что Филипп погладил её ягодицы, потом осторожно раздвинул их, смазывая кремом анус, и слегка проник пальцем глубже, массируя и расслабляя её задний проход. Это длилось некоторое время, потом только Дорис почувствовала, что твёрдый наконечник клизмы вошёл в неё и в кишечник пошла тёплая вода – Филипп использовал  специальный, стеклянный шприц, чтобы поставить ей клизму. Убрав наконечник, он одной рукой свёл плотно её ягодицы, другой же ласково гладил и массировал живот, снимая этим лёгким массажем  спазмы, которые начались через некоторое время после вливания. Дорис несколько раз перетерпела позывы на низ, затем сказала, что уже очень хочет в туалет.
--Беги, -- согласился Филипп, -- уже можно.
Дорис поспешно добежала до ширмы, придерживая рубашку, и пелёнку – чтобы не запачкать рубашку, села на корточки над ночной вазой, облегчая кишечник. Филипп уже вышел из комнаты. А через некоторое время, после того, как Дорис умылась и легла в постель, пришла служанка, убраться.
В продолжительность всего этого лечения, Филипп сам ставил Дорис клизмы. Ей это стало уже привычно. Она перестала стесняться мужа, напротив, Дорис были приятны его ласковые поглаживания, его забота. Пожалуй, её собственные отец и мать, намного меньше заботились бы о ней в данной ситуации. Дорис осталась благодарна Филиппу, и к этому примешивалось чувство благодарности не только к опекуну, или отцу, но и нечто большее. Сдержанность Филиппа, его тактичность и ненавязчивость, и лёгкий юмор – расположили к нему Дорис гораздо сильнее всего другого, больше платьев, подарков, и  всей прочей комфортной жизни, которую Филипп мог ей предоставить. 

Эта зима, проведённая в первый раз в городе, стала одной из самых важных вех её женского образования. Дорис узнавала целый поток ранее незнакомых ей вещей, училась ориентироваться в нарядах, украшениях, в законах вежества и в вопросах женского кокетства. Лучшим учителем её и другом и в этом вопросе (и во многих других) стал, как ни странно, цирюльник Джакомо. Ему жаловалась Дорис, если вдруг её начинало что-то беспокоить в плане здоровья, он составлял для госпожи косметические крема и маски, учил следить за своим телом. Последствия «умерщвления плоти» на нежной спине и ягодицах девочки скоро удалось сгладить разнообразными притираниями, но избавиться совсем от этих следов – Дорис так никогда и не смогла. Пройдя курс лечения, прописанный Джакомо, Дорис через месяц-два заметно похорошела, чище и глаже стала её кожа, появился румянец на щеках, и все формы – сталее более женственными и округлыми. Можно было сказать, что цирюльник Джакомо занял возле госпожи место подружки, а ещё вернее -- заботливой доньи. Госпожа не стеснялась его ни в чём. За этот год она плавно и незаметно превратилась в красивую девушку, стройную, со свежим румянцем на щеках, в юную и прекрасную госпожу. Но произошло это не сразу, и своеобразное образование Дорис, как женщины, длилось в течении нескольких лет, пока она взрослела и расцветала. Всё происходило постепенно и даже как-то незаметно для самой Дорис.
Помимо этих, необходимых для женщины и графини, хозяйки дома уроков, Дорис развивала свои знания в языках, литературе и танце (господин граф нанял специально для неё учителей), а так же ботанике, анатомии и алхимии, чему её охотно учил Джакомо, видя прекрасные способности девочки к учению. В своей половине дома цирюльник устроил лабораторию, чем, собственно, и зарабатывал на жизнь. Дорис проявила себя как послушная и способная ученица, и скоро уже во многом помогала цирюльнику, рассказывая ему о том, что узнала в монастыре. Но знания Джакомо были намного глубже и обширнее.  Дорис обладала превосходной памятью, все уроки запоминала с лёгкость, уже потом перенося их заботливо в тетрадь. Джакомо же принципиально не вёл никаких записей, и, сколько поняла Дорис, жил довольно уединённо. Но знатные дамы часто пользовались его услугами, и заказов было так много, что, подчас цирюльник работал день и ночь в поте лица. Дорис скоро тоже взялась за дело – ей Джакомо доверял, не сразу, но со временем, открыл секреты своих составов. И если сеньору случалось заболеть, Дорис сама могла приготовить ему лекарства.
Господин граф был доволен своей юной жёнушкой, необыкновенно преобразившейся за короткое время. Дорис нежно относилась к своему господину, всегда помнила его заботы, его ласковое с ней обращение в первые дни их супружества. Между тем прошло уже больше года, а господин граф не предпринимал никаких попыток того, чем так испугала Дорис сестра Агнета. Он любил наблюдать, как Дорис принимает ванну, часто сам растирал её тело приятными составами, иногда он просил Дорис ходить обнажённой, когда они бывали дома, в какой-нибудь комнате, только вдвоём, подавать ему еду и питьё без всякой одежды. Любовался ею, прекрасно умащенную душистыми составами, только лишь в прелестных, тонких чулочках и изящных туфельках, с затейливо уложенной причёской. Дорис не доставляло это неудобства или стеснения. Она охотно принимала ласки своего господина, нежные похлопывания по ягодицам, поглаживания её красивой спинки – всё это было ей только приятно.
Часто господин одними ласками доводил её до необыкновенно приятного состояния, его рука то раздражала тайное чувствительное женское место, что он называл клитором, или палец, окунувшийся в ароматную смазку, массировал её анус, что тоже доставляло Дорис блаженство. Ласки эти постепенно усложнялись со временем. Дорис отвечала своему господину доверием за доверие, и однажды спросила его о том, что говорила Агнета.
--Но ты, ухаживая за больными, конечно, видела этот мужской орган, -- сказал Филипп.
--О, да, -- кивнула Дорис, -- Я даже видела, как иной раз он твердел и становился больше. Но я не знаю, зачем.
--Дорис, я уже немолод и моя плоть всё реже может принять такую твёрдость, -- слегка улыбнулся граф, -- Хотя ты могла бы мне в этом посодействовать. И доставить мне удовольствие… Ибо мужская плоть, конечно, напрягается не только для того, чтобы делать детей. И ты совсем не должна терпеть того, что тебе неприятно. Как раз напротив – мужчина и женщина должны стремиться к тому, чтобы быть максимально приятными друг другу. Ты хотела бы доставить мне приятное?
--Да, конечно, -- кивнула Дорис, -- Я бы ничего не постеснялась, так же как вы ничего не стесняетесь во мне.
--Тогда я сегодня приду, когда ты будешь принимать ванну, -- ответил ей Филипп.         
И Дорис научилась доставлять радость и возбуждать мужскую плоть, конечно, не с первого урока и не сразу. Как и обещала, она ничего не стеснялась делать для своего господина. Мужская сила его уже угасала, но Дорис даже доставляло удовольствие, когда её действия приводили к каким-то результатам, и господин граф мог ввести свою плоть в её лоно. Чаще всего он  просил Дорис позволить ему ввести свою мужскую плоть именно во второе её нежное отверстие, и Дорис редко отказывала в этой просьбе. Иногда Филипп просил Дорис поставить ему клизму, тёплое вливание с особым составом часто приводило к эрекции. И Дорис откликалась на его просьбу, действуя мягко и ласково.

Прошёл не один год. Дорис неузнаваемо переменилась с того времени, как её увезли из монастыря. Сказать, что она стала женщиной – было бы ничего не сказать, она стала прекрасной женщиной. Некоторое время господин граф жил в городе, в своём доме – половина которого принадлежала цирюльнику Джакомо. И графиня через три-четыре года совершенно освоилась с ролью хозяйки, изредка устраивала праздники у себя, являя гостям образец вкуса, ума и утончённости. Но чаще выезжала на праздники и приёмы вместе со своим мужем. Хотя и это случалось редко.
Супруг молодой графини Дорис был, по меркам многих, уже старик. А графиня, хоть и не обладала совершенной красотой, но была очень, очень привлекательной женщиной, у неё появились поклонники. Но ни одна самая досужая кумушка так и не смогла упрекнуть Дорис в измене мужу, никто из молодых людей не мог похвастаться любовным к себе расположением. Графиня водила дружбу и с молодыми людьми – и с дамами, привечала гостей в своём доме, охотно беседовала (графиня была умной, начитанной женщиной). Один из кавалеров даже сумел прожить в её доме несколько дней – но безрезультатно. Со временем стали поговаривать, что госпожа Дорис не зря водит дружбу с цирюльником Джакомо, алхимиком и слугой сатаны. Что он научил госпожу ублажать себя иными способами – нежели с мужчиной. Слухи говорили о том, что по ночам в спальню молодой графини является суккуб… О том рассказывала одна из служанок, несколько месяцев работавшая в доме графа, но потом выгнанная (за что выгнанная  – так и осталось тайной).
 
Прошло несколько лет счастливого для Дорис супружества. Она замечательно расцвела и похорошела, но супругу её года уже не прибавляли здоровья. Господина графа стали мучить различного рода недомогания, и на летние месяцы он предпочёл уезжать из города в замок, где больше было свежего воздуха, тише, спокойнее, и больше возможностей для пеших прогулок, которые постоянно прописывал ему Джакомо, наряду с другим лечением.
Дорис охотно занялась  обустройством нового дома, под руководством мужа, и в течение года они постепенно перебрались туда на постоянное жительство, так как сеньору тяжелы стали всякие переезды. Цирюльник Джакомо не хотел уезжать из города, но, по возможности, часто навещал своего друга и его милую жену, привозил сеньору лекарства, осматривал его. Несколько раз господина графа осматривали врачи более молодые, по настоянию Дорис и рекомендации Джакомо. Граф не чувствовал себя ни хуже – и не лучше, понимая, что это просто старость.
Дорис никогда не рассказывала об этом мужу, но один раз (уже вовремя их окончательного переезда за город) она стала невольным – и тайным свидетелем разговора между Джакомо и господином графом, который утвердил её прежние догадки в характере их отношений. Она увидела короткую сцену ревности, а – затем ласки своего супруга к цирюльнику Джакомо… Всё это произошло, когда в очередной раз сеньор сильно занемог, срочно послали в город за цирюльником.
…Дорис слышала, как господин граф просил Джакомо переехать к ним в замок, жить с ними. Джакомо отказывался.
--Нет, это станет слишком явно, -- говорил Джакомо, -- Я не хочу быть зависим от твоего положения и твоих денег, Филипп. И эта милая девочка, твоя жена, я не хочу, чтобы она видела наши отношения… Она может испугаться. Она станет сторониться меня. Я люблю её, как друга.
--Конечно, я стар, и у меня уже нет прежней силы, -- ворчливо заметил граф.
--Господин мой, я так же привязан к вам, как прежде… Я тоже немолод, если вы успели заметить это…
--Мы прожили долгую жизнь, Джакомо, и долгое время были рядом… многое пережили… Мне невозможно будет думать…
Дальше они говорили совсем тихо.
--Мне так же невозможно думать о том, что, может быть, более молодой и красивый человек… -- отозвался в свою очередь Джакомо.
Дорис неслышно отошла от двери.
Она не могла сомневаться в пристрастиях Джакомо, достаточно хорошо его зная. Она подозревала и раньше, что у цирюльника есть любовник, но как-то никогда не желала знать наверняка, кто это, хотя, конечно, предполагала. Нельзя сказать, чтобы Дорис была шокирована этой сценой… И всё же в тот день она более сдержано проводила Джакомо, чем обычно. Но, потом, пораздумав обо всём и всё взвесив, она успокоилась. И часто, когда Джакомо приезжал в их замок, она специально уходила на долгие прогулки. Или придумывала себе дела. И она вернула прежнее расположение цирюльнику – за что, кажется, он был ей благодарен.
Да и Джакомо выглядел не лучшим образом, в последний год господина графа чаще навещал не старый цирюльник, но его компаньон, врач молодой, получивший специальное образование. Как знала и видела это Дорис, цирюльник страдал от своей профессии – едкие химически элементы отравили его организм. В последний год он стал чувствовать это с совершенной определённостью. Печень не справлялась со своей работой, Джакомо пожелтел, высох телесно во всех других местах, кроме вздувшегося живота, иногда очень страдал от приступов боли в животе и рвоты. Цирюльник уже не принимал предложения графа отобедать или отужинать с ними – отшучивался, что и «стол и стул его стал совсем плох», говорил с долей грусти Дорис, что скоро ему придётся принимать пищу не через верхнее отверстие. 
Известие о смерти Джакомо изрядно подкосило сеньора. Он слёг с тяжёлым приступом. Дорис ухаживала за ним, молчаливо поддерживала  в горе. Из города приезжал молодой врач, занявший место Джакомо в его доме – и для его пациентов тоже. Он уже не находил никаких причин для болезни, кроме глубокой меланхолии пациента. Дорис, как могла, старалась отвлечь господина. Но часто, слишком часто глаза его застилались молчаливыми слезами. И он потерял ко всему интерес.
В очередной раз отставив с колен больного поднос с почти нетронутой пищей, в очередной раз увидев в его глазах слёзы, Дорис крепко сжала руку своего мужа.
--Филипп, -- сказала она, -- Я не могу таким тебя видеть… Ты потерял вкус к жизни и считаешь, что всё уже прошло.
--А разве это не так?! – взглянул на неё сеньор, -- Что ещё хорошего ждёт меня в жизни?... Я стар, я насквозь болен. Моё тело износилось. Я уже ничего не могу делать, как нормальный человек -- ни спать, ни ходить, ни есть, ни даже испражняться, Дорис!... Умер мой лучший друг, младше мня годами… Я всегда считал, что мы с Джакомо ненадолго переживём друг друга… Мне пора уйти, я пожил достаточно.
--А как же я, Филипп, разве моё присутствие ничего для тебя не значит? – чуть-чуть ревниво спросила Дорис.
--Я тебя люблю, -- просто ответил сеньор, -- Но ты молодая женщина, и тебе нужен мужчина, а не старик. И теперь, как никогда, я чувствую свой возраст… Я желаю уйти, Дорис. Я очень, очень устал, я это чувствую.
  Дорис, опустившись на колени возле постели мужа, уткнулась влажным лицом в его руки, вновь плача.
--Умоляю вас, сеньор, не покидайте меня… Я не знаю, что стану без вас делать… Умоляю вас, сеньор…

В тот же месяц тяжело заболевшего, и как видно уже при смерти, друга заехал навестить давний товарищ сеньора, ещё по военным походам. Стояло неприглядное время поздней осени, грязное и дождливое. Может быть, гости завернули в их замок не столько из-за дружеских чувств – сколько из-за проливного, холодного дождя и дороги, превратившейся в болото – Дорис не знала. Но она с радостью приветствовала гостей, потому что атмосфера в замке стала  слишком унылой. Приезд гостей был развлечением и для неё, и для самого господина.
Утром, готовя лекарства для своего супруга, Дорис вновь плакала. От слёз лицо её подурнело, она знала это. Когда служанка сообщила о гостях, Дорис наскоро припудрила щёки, не особенно глядя в зеркало, спустилась в холл. Пожилой рыцарь приветствовал хозяйку замка, спросил о самочувствии господина.
--Плохо,-- с непритворной грустью, коротко ответила Дорис, и тут же добавила, -- Но мы будем очень рады, если вы погостите некоторое время в нашем доме. Я думаю, что общение с другими людьми, с друзьями – как ничто другое нужно сеньору.
--Вы очень любезны, сударыня. Да, погостим, -- оглянулся старый рыцарь на окно, за которым сплошной пеленой стоял дождь, -- И хочу представить вам моего сына, сэр Джером Эдвардс. В прошлом году он получил право носить рыцарское звание.
С некоторой гордостью заметил сэр Эдвардс-старший. Дорис только теперь увидела молодого человека, младше её года на два или три. Такую редкую статность осанки, мужественную красоту сложения Дорис не встречала никогда – казалось, природа не допустила здесь ни одного изъяна, в сложении, и черты лица показались Дорис очень приятными – по-мужски… Молодой человек учтиво поклонился госпоже. Волосы у него были золотисто-русые, и вились, спускаясь до плеч густыми кудрями, глаза -- открытыми, тёмно-серыми или серо-голубыми, Дорис не могла яснее различить в холле, в то время, как шёл дождь, и было сумрачно, после холодного воздуха румянец ярко играл на щеках молодого человека. Дорис даже растерялась на секунду, потом сжала платок в пальцах, и попросила господ «чувствовать себя как дома», сказала, что распорядится о купальне, после чего ждёт их к ужину. Она лично проводила гостей в их комнаты, и тут же дала распоряжения слугам о сухой одежде и купальне для гостей.
Дорис сумела уговорить мужа выйти к общему столу. Она постаралась прекрасно сервировать его, с роскошью и вкусом, которые так ценил Филипп. И, конечно, приняв купальню, облачившись в чистую, красивую одежду – сэр Джером Эдвардс произвёл нужное впечатление на сеньора (да и на Дорис – вторично – тоже). Дорис заметила, что супруг её выпил немного вина вместе со всеми, отведал ужин, и принимал участие в разговоре, заметно оживившись. Пожалуй, в первый раз за очень долгое время почувствовал аппетит.
Словно по чьей-то указке свыше, сильнейшая непогода – ветер и беспрерывный дождь не давали путникам двинуться с места целых два дня. Всё это время  они проводили в гостиной вместе с хозяевами замка, и сеньор не спешил запираться в своей спальной. Из-за сырой погоды в гостиной и спальнях без конца топили камины, чтобы просушить воздух, Дорис и Джером играли в шахматы… Эдвардс-старший развлекал хозяина бесконечными воспоминаниями старины, которая, без сомненья, была лучшим временем. Джером чаще беседовал с Дорис, рассказывал ей разные истории, или они говорили о книгах. Оба любили читать. Джером с удивлением узнал, что хозяйка замка владеет несколькими языками, и плюс ко всему Дорис хорошо играла в шахматы.
--Само провидение повернуло ваш путь в сторону нашего замка, -- негромко сказала Дорис, на прощанье, сэру Джерому Эдвардсу, -- Ваше общество сотворило чудо – сеньор вновь почувствовал жизнь, он принимал участие в разговоре – хотя до этого дня не желал ни с кем общаться, отказывался от еды… Мы будем рады увидеть вас как-нибудь снова… И вашего отца, разумеется, тоже.      
Взглянула Дорис на молодого человека.
--Я с радостью загляну как-нибудь ещё раз, -- отозвался сэр Эдвардс-младший,-- У вас очень уютный дом… Милое обхожденье, и прекрасная кухня.
Улыбнулся он.
--Так пишите нам, и заезжайте, как только будет возможность, -- мягко сказала ему Дорис.
Через несколько часов, после того, как гости уехали, Дорис принесла ужин в комнату сеньора. Он не лежал в постели, как это было обычно в последние два месяца, но сидел в креслах возле камина, смотрел на огонь, время от времени вороша угли. Дорис сервировала небольшой стол на две персоны, попросила присоединиться к ней сеньора.
--Или, может быть, подать в постель? – спросила она.
Господин граф отрицательно качнул головой, запахнув широкий халат, сел за стол, напротив жены. Дорис разлила в кубки вино, как бы вскользь заметив:
--Господин Джером Эдвардс обещал писать, и навестить нас снова – при случае... Я думаю, он сдержит своё обещанье.
Но сквозь ресницы графиня заметила, что сеньор слегка улыбнулся, и лицо его стало более живым и подвижным, чем прежде.
Джером Эдвардс, и правда, написал письмо, а вскоре навестил их, когда проезжал мимо. Уже подморозило, не было такой мерзкой грязевой каши на земле. Деревья тонким кружевом припорошил снег, и воздух был морозным и чистым. Сэр Эдвардс прогостил в замке три дня, за это время один раз сопровождая госпожу в верховой прогулке. И они много болтали о самом разном, вернулись в замок разгоряченные холодным воздухом, свежие и румяные. Весёлые, словно дети. Господин граф, не скрывал доброжелательной улыбки, глядя на них. И самолично повторил Джерому приглашение Дорис.